Текст книги "Победы, которые не умирают"

***

Прокл устало вытер лоб, вложил в ножны меч, проследил за процессией, уводившей пленников в лагерь, и нахмурился. Гектор пока не подошёл. Внезапно его внимание привлёк визг, раздавшийся из-за деревьев, и Прокл поспешил обратно.

Солдат, от которого Прокл спас сына, без сознания лежал на пропитанной кровью земле. Осколки кости выглядывали из кровавого месива правой руки.

Гектор держал раненого за левое плечо, тряс его и орал: – Ты, убийца! Зачем ты убил маму?! Кто тебе приказал? Отвечай! Отвечай, ублюдок!

Прокл вздрогнул, услышав обвинение, его лицо затвердело при виде человека, нанёсшего Софии роковой удар. Ярость накатила волной и накрыла его с головой.

– Отвечай, мразь! Зачем ты её убил? – голос Гектора снова прорезал утренний воздух, потом дорифор жалобно и тонко завыл, и Прокл внезапно очнулся. Он прыгнул к сыну и с трудом оторвал от раненого.

– Гектор! Послушай, Гектор! Оставь его! Он тебя не слышит! Оставь, ты его убьёшь! Хочешь, чтобы он сдох, не сказав правды? Хватит! Он вряд ли сейчас помнит, о ком ты говоришь! Дай ему прийти в себя!

Гектор обернулся, и Прокл подался назад, столько безумия увидел он в глазах сына. Тот заорал:

– Если сам не хочешь, то не мешай… А я хочу… – Гектор замолчал, решая, чего же он хочет. Прокл внимательно посмотрел на него:

– Откуда ты знаешь, что её убил он?

Гектор поражённо уставился на отца.

– Ты что? Конечно, он! Это же его кинжалом убили маму! А кто ещё это мог быть?

– Он мог отдать кинжал другу, начальнику, да мало ли кому! Я верю тебе, я уверен, что он убил Софию, но мне этого мало! Я хочу знать наверняка! Хочу знать, зачем он это сделал!

– Да плевать мне, зачем! Это был он, и я хочу, чтобы он сдох! – Гектор пнул лежавшего на земле человека и хотел было воткнуть в него меч, но Прокл обхватил его сзади и оттащил в сторону.

– Дай мне его убить! Не смей мешать! Если сам боишься, дай мне!

Гектор почувствовал, как руки отца отпустили его, и от неожиданности упал на колени, упёршись руками о землю. Ладони скользнули по кровавой каше, разъехались в стороны, и Гектор ударился подбородком о незамеченный им камень. Зубы клацнули, в глазах потемнело, а подбородок саднило. Гектор помотал головой, приподнял голову, потом перекатился на бок и увидел протянутую руку отца. Он задумчиво посмотрел на неё, потом всё же протянул свою, запачканную землёй и кровью. Прокл рывком поднял сына на ноги, осторожно придержав, когда тот покачнулся. Гектор ещё толком не пришёл в себя, когда услышал слова отца:

– Если хочешь, можешь убить его прямо сейчас. Давай. – Прокл процедил это нехотя, сквозь зубы, и Гектор недоверчиво прищурился.

– Я никому и слова не скажу. Его смерть ни у кого не вызовет сомнений. Убить его потом ты не сможешь. Ну, решай.

Гектор отступил на шаг, до него медленно доходили отцовские слова, и он нерешительно перевёл взгляд на раненого.

– Ну, в чём дело?

– А почему ты сам его не убьёшь?

– Потому что я не уверен, что Софию убил он.

– Но ты позволишь мне покончить с ним, хотя и не уверен в его виновности?

– Да.

– А что потом?

– Ты так и не узнаешь правды. И был он виновен или нет, ты тоже не узнаешь. Зато сможешь утешаться тем, что лишил жизни человека, который и так почти мёртв.

Гектор долго молчал, глядя на дорифора. Он представил себе, как берёт меч и пронзает им беспомощного человека…

Он не мог. Просто не мог. Постепенно Гектор остывал, наваждение прошло, но жажда справедливости и желание найти виновного остались.

– По-твоему, он придёт в себя? Я должен знать, что тогда произошло. А его должны судить за убийство.

– Думаешь, я этого не хочу? Думаешь, мне всё равно? Ты действительно веришь, что я думать забыл о Софии? – Прокл буквально кричал, словно избавляясь от накипевшего за последние годы. – Я долго тогда искал его по всем Афинам. Но он как в Аид провалился! Никто ничего не говорил! Все молчали!

– Но ты мне ничего не рассказывал… – выдавил Гектор.

– Нечего было рассказывать. Да и мал ты был тогда. Это ведь была не случайность, что мы так быстро уехали из города. Почему я присоединился к Клисфену, хотя ненавижу политику? Почему отдал ему деньги, одолженные Мильтиадом? Да потому, что в одиночку я ничего бы не сделал! Я уехал из Афин, чтобы иметь возможность сражаться! А ты думал, я испугался? – Гектор одно время так и думал, но признаваться в этом сейчас было стыдно.

– Ладно, не отвечай, я и так понял. Я не хотел ничего тебе говорить, потому что не знал, как всё было. И сейчас не знаю. А вот он знает, – Прокл кивнул на мужчину. – И всё расскажет. Защищать и прятать его теперь некому, так что нам нужно лишь подождать, пока он очнётся. Согласен?

– Но как мы его судить будем? Мы же не в Афинах. У нас даже врача нормального нет!

Прокл неожиданно улыбнулся. Это была скорее даже гримаса – холодная, жестокая и торжествующая.

– Думаю, скоро мы вернёмся в Афины, – тихо сказал он. – Знаешь, кого мы захватили?

Гектор с любопытством уставился на отца.

– Эти люди были телохранителями Гиппия и охраняли его сыновей. Теперь они у нас! – Голос Прокла стал громче, когда он повторил: – Дети Гиппия у нас.

Прокл огляделся.

– Давай дотащим этого парня до лагеря. Здесь нам больше делать нечего.

Гектор кивнул. Сегодня он увидел отца таким, каким даже не представлял. Сам он был словно выжатый виноград, и его пробирал холод, несмотря на усиливавшуюся жару. Гектор молча помог Проклу соорудить носилки и вдвоём они потащили раненого в лагерь. Гектор шёл впереди и не замечал улыбки, которая время от времени трогала губы отца.

***

В лагере их ожидали новости. Клисфен едва не плясал от радости, выкладывая Проклу внезапно возникшие планы.

– Это действительно сыновья Гиппия. Он хотел отослать их подальше от опасности – наверное, к своему брату Гегесистрату, тирану Сигея, или к дочери в Лампсак, – но в результате они оказались у нас в руках. Теперь Гиппий выполнит наши условия, ему некуда деваться. Отличная работа! Благодаря тебе, Прокл, у нас есть заложники, о каких можно только мечтать! Я уже послал гонца Гиппию, так что скоро мы окажемся в Афинах!

Прокл не стал задерживаться. Отец с сыном потащили носилки дальше, разыскивая лекаря. Дорифор почти лишился кисти, а Гектор явно сломал ему несколько рёбер.

Сдав незнакомца в надёжные руки – лекарь заверил, что он вряд ли помрёт в ближайшее время, раз ещё жив, – Прокл и Гектор медленно пошли к своей палатке.

– О чём ты думаешь? – Гектор оглянулся на палатку лекаря, словно боясь, что оттуда выскочит их пленник.

– Дети станут заложниками – ценой, которую Гиппий заплатит за сдачу Афин. Это шанс, который никто не упустит.

– Считаешь, он решит сдать Афины?

– Гиппий вряд ли пожертвует детьми ради Афин, которые, по сути, уже потерял. Его положение и без того безнадёжно.

– А что бы ты сделал?

– Я никогда не ставил власть превыше всего, тем более семьи. Мне трудно представить, что можно пожертвовать детьми ради чего-то столь мимолётного. Я уверен, что Гиппий достаточно любит сыновей, чтобы не потерять их. Скоро увидим!

***

Как и предсказал Прокл, Гиппий не выдержал и согласился покинуть Афины в обмен на жизни сыновей. К счастью для него, афинские законы против тирании, установленные в стародавние времена, были достаточно мягки: тирану грозило изгнание.

По заключённому со спартанцами договору ему дали пять дней, чтобы уехать, после чего сторонники Клисфена и спартанцы должны были занять город. Спартанцы огорчились, что не пришлось повоевать, но тут прибыл гонец из Спарты, сообщил, что в Мессении раскрыт заговор, и оба царя – Клеомен и Демарат – в полном согласии двинулись обратно, даже не успев насладиться плодами собственной победы. По крайней мере они выполнили волю богов, высказанную оракулом Дельф. Впрочем, Диадор, тоже находившийся в лагере своего кузена Клисфена, ехидно заметил Гектору:

– Боги и мятеж, конечно, вещи важные, но если цари не могут решить, кто главнее, то какая уж тут война.

– А почему в Спарте два царя? – Гектору давно хотелось это знать.

– Когда-то давно в разных государствах иногда было по несколько царей, которые представляли разные общины и роды. Только потом рано или поздно выдвигался кто-то один и свергал остальных, а в Спарте получилось по-другому: там так и остались две династии, берущие начало от первых царей. Одного звали, кстати, Прокл, а второй – Эврисфен, кажется. Они, значит, остались, а при Ликурге – их знаменитом законодателе – это было закреплено законом. Однако верховная власть принадлежит не царям, а пяти избираемым эфорам. Цари там скорее высшие военачальники.

– А что у них случилось, поссорились?

– Не знаю, просто ходят слухи. У них вообще проблемы в царском семействе. У Клеомена был брат Дорией, так и они не могли трон поделить. Клеомен старше, но Дориея это не остановило. В конце концов Дориею пришлось уехать из Спарты. Недавно он участвовал в войне Кротона и Сибариса и погиб. Теперь вот Клеомен с Демаратом не слишком ладят. Знаешь Исагора? Нет, вряд ли. Когда ты уехал из Афин, то был слишком молод. Он сын одного афинского аристократа Тисандра. Исагор всё это время жил в Афинах. Гиппий его не трогал. Теперь Исагор стал гостеприимцем99
  В Древней Греции, где законы государства не распространялись на иностранцев, существовал институт гостеприимства, который давал возможность гражданину одного полиса пользоваться гостеприимством и покровительством гражданина другого полиса. Помимо отношений между отдельными лицами, институт гостеприимства использовался и более широко – в отношениях между родами или государствами.


[Закрыть] Клеомена. Это неспроста. Зачем Исагору тесная дружба с Клеоменом? И зачем это царю Спарты? Похоже, во главе Афин спартанцы видят не Клисфена, а Исагора, и хотят наладить с ним отношения. В Спарте явно что-то происходит, но кто знает, что именно? Спартанцы – люди неразговорчивые.

***

Раненого, как вскоре оказалось, звали Тимен, и уже через три дня после того, как Гиппий оставил Афины, он был в состоянии выдержать допрос, хотя лекарь заверил, что долго он не протянет. Правую кисть пришлось отрезать, но рука воспалилась, потеря крови тоже давала себя знать, а лихорадка от внутренних повреждений держалась уже пару дней. Прокл настоял на допросе, и теперь в небольшой комнатке, где Тимена держали под стражей, набилось человек десять, включая Прокла, Гектора, трёх магистратов под руководством второго архонта-василевса1010
  Архонты – коллегия из девяти архонтов во главе с первым архонтом, один из органов высшей власти в Афинах, заменившей власть царя. Архонты избирались на год из среды аристократов, каждый обладал определённым кругом обязанностей. Дела об убийствах находились в ведении второго архонта-василевса.


[Закрыть] несколько представителей Ареопага1111
  Ареопаг – в то время высший судебный орган, состоявший из бывших архонтов. Занимался предумышленными убийствами.


[Закрыть].

Тимен, который даже не представлял, в чём дело, был удивлён таким вниманием и беспокойно заёрзал на постели, перебегая взглядом с одного человека на другого. Было видно, что любое движение даётся ему с трудом, и Гектор внезапно пожелал ему прожить подольше, чтобы не унести в могилу нужные сведения.

Заговорил Клисфен, взявший на себя роль защитника интересов Прокла.

– Против тебя, Тимен, выдвинуто обвинение присутствующим здесь Проклом. Во время последних Панафиней была убита жена Прокла София. Она была убита кинжалом, который сын Прокла Гектор видел в твоих руках – ты поднял его с земли после того, как ты и другие дорифоры убили одного из восставших. Ты помнишь тот день?

Тимен, который поначалу недоумённо нахмурился, начал бледнеть, хотя казалось, что это невозможно. Руки нервно мяли подстилку. Он кивнул и облизал губы.

– Ты убил Софию?

Тимен мог поклясться, что не совершал убийства, и тогда начался бы судебный процесс Прокла против Тимена, до которого Тимен вряд ли дожил бы. Гектор видел, что внутри Тимена идёт борьба, он принимает решение. Если он признается в убийстве, его может ждать смерть. Губы Тимена искривила усмешка – Гектор словно прочитал его мысль «я и так мёртв». Гектор вздрогнул и стряхнул наваждение. Тимен облизал сухие губы и прохрипел:

– У меня был приказ! Я должен был служить Гиппию!

– Он приказал убить Софию?

– Нет! Это была случайность! Она кинулась защищать её!

– Кого?

– Предательницу… Львицу…

Львица – такое прозвище было у Леены, сестры Гармодия и дальней кузины Софии. По слухам она была если не единственной, то одной из причин заговора против сыновей Писистрата. Неужели это с ней София вышла повидаться?

– Мы выследили её, Леену… и собирались арестовать, когда та женщина… – Прокла передёрнуло, – …подошла к ней. Она-то первая нас заметила и закричала. Ну, мы, конечно, бросились к ним. А его жена, – Тимен кивком указал на Прокла, – собиралась ей помочь. Она бросилась на меня, словно хотела силой остановить, но я… – Тимен перевёл дыхание и уставился в потолок. Потом заговорил снова:

– У меня в руках был кинжал, и когда она начала бороться, так получилось, что я ударил её… Мои товарищи убежали за Лееной и ничего не видели. Я тоже пошёл за ними…

– Скорее, побежал, – презрительно бросил Прокл. – Мы оказались на улице почти сразу, как услышали крик, но тебя там уже не было!

– А что мне было делать? Ваша жена сама виновата… – Тимен прищурился, когда к нему угрожающе шагнул Прокл, но не остановился: – Она хотела помочь мятежнице и поплатилась за это. Сейчас я для вас враг, но тогда я выполнял свой долг.

– У наёмников нет долга – одна выгода.

– Чтобы получить выгоду, надо выполнить свои обязанности. Это наш долг. Мы поймали Леену…

– И запытали до смерти, как и Аристогитона.

– А я при чём? Они устроили заговор и убили Гиппарха!

– Моя жена не участвовала в заговоре!

– Она хотела помочь мятежнице, – упрямо повторил Тимен.

Прокл с ненавистью смотрел на человека, которого с радостью уничтожил бы, но какой в этом смысл? Тимен был лишь орудием, ему не было дела ни до Софии, ни до её родных. Даже Леена значила для него не больше, чем полученная за её поимку награда. Какой смысл мстить? Он оглянулся на сына и с удивлением заметил, что тот смотрит на Тимена с тем же чувством, что и он сам: как на гада, который вызывает отвращение, которого можно раздавить без труда, уничтожить, но при этом его смерть не вызовет ни удовольствия, ни удовлетворения. Если раньше он и хотел, чтобы суд приговорил убийцу к смерти, то теперь ему даже этого было не нужно. Пусть подыхает сам! Прокл резко повернулся и покинул комнату.

Он ушёл недалеко, когда его догнал Гектор. Некоторое время они молчали, но потом Гектор не выдержал:

– А знаешь, я так долго мечтал о том, чтобы придушить этого ублюдка, а теперь… Я даже не стал требовать казни. Он всё равно сдохнет!

– К тому же, не он один виноват, – пробормотал Прокл.

– Да, – кивнул Гектор, – но мы уже не сможем отомстить Гиппию!

– Гиппию? Ты прав, он тоже один из виновных, – Прокл задумался, потом невесело усмехнулся:

– Но ты неправ в другом. Мы отомстили ему. Подумай, Гиппий лишился всего, ради чего совершил это убийство. Он лишился власти – а ведь он так старался сохранить наследство отца. Он уехал в изгнание и скоро станет попрошайкой при дворе какого-нибудь иноземного царька. Он сможет советовать, но не сможет приказывать, и даже покушаться на его жизнь желающих не найдётся. А если он отыщет союзников и вернётся сюда, его ждёт та же участь, что и Полиника, сына Эдипа, который повёл чужую армию против родных Фив и погиб от рук его жителей. Ты, Гектор, тоже должен сделать так, чтобы он никогда не получил назад то, что мы у него отобрали. Лучшей мести для таких, как он, я не знаю! А этот, – Прокл махнул рукой в сторону дома, где держали Тимена, – он не жилец. Он жил, не имея своего дома, а когда умрёт, никто не придёт почтить его память!

***

Весь день лил дождь, небо покрывали свинцовые тучи. Гектор вышел из дома и направился на кладбище в квартал Керамик – ту его часть, которая находилась за городской стеной. Он решил сходить один, без отца, побыть наедине с матерью – впервые после её смерти. Показались Дипилонские ворота – те самые, откуда начались все беды, все смерти в его жизни, – и Гектор пошёл вдоль могил внешнего Керамика. В руках Гектор нёс фиалу с молоком для возлияния на могиле. Надгробная стела – вечная по сравнению с жизнью человека – высилась на могильном холме, а сам холм покрывали яркие цветы, чья жизнь была много короче человеческой. Рельеф на плите изображал стоявшую со склонённой головой женщину в хитоне и гиматии. Её профиль чётко вырисовывался на плоскости мрамора. Подобные рельефы часто встречались среди могил, но от этого Гектор не мог оторвать взгляд – он видел лишь свою мать, отражённую в холодном камне, хотя мастер даже не пытался придать фигуре сходство с Софией. Камень не мог передать её тепла и живости, но эта плита ещё годы или даже столетия простоит на могиле, пока новые надгробия будут появляться рядом.

Гектор прошептал:

– Здравствуй, мама. Возьми это молоко, – он осторожно наклонил фиалу, и белая струя полилась на холмик, орошая его поверхность. Молоко быстро впитывалось в землю – дар миру мёртвых от мира живых. Потом Гектор вынул нож и отрезал прядь волос, положив их на могилу. – Прости, что не мог прийти раньше. Это от меня не зависело: нас не было в Афинах. Но мы с отцом тебя не забыли. Мы знаем, что случилось с тобой, а тот, кто лишил тебя жизни, уже мёртв. – Тимен умер через два дня после допроса, и его тихо закопали где-то на окраине.

– Я прохожу военную службу, а как только отслужу год, стану гражданином Афин. У нас столько нового: Гиппия свергли, готовятся новые реформы. Отец принимает участие в политической жизни, представляешь? Столько перемен! Помнишь, в детстве я мечтал выиграть Олимпийские игры? Знаешь, я почти забыл об этом, а ведь я обещал тебе стать чемпионом. Не знаю, почему, но недавно отец вспомнил о моей мечте. Он хочет, чтобы я участвовал в играх. Сказал, что поможет мне всем, что в его силах. И я обязательно выиграю! Я посвящу эту победу тебе, мама. Обещаю!

***

Политическая жизнь в Афинах бурлила, как котёл с кипящей водой. Одни варились в этом котле, другие испытывали на себе лишь действие брызг, обжигающих, но не смертельных, а третьи возобновили жизнь, словно ничего не случилось, не обращая внимания на происходящие вокруг перемены. Гектор постигал воинскую премудрость, проводя массу времени на границе. И ещё он начал активно готовиться к играм в Олимпии, хотя до них оставался целый год.

Гектору было почти девятнадцать, он был достаточно общителен и быстро обзавёлся друзьями и подругами. Отец снисходительно усмехался, когда юноша рассказывал вечером, как в гимнасии он состязался с кем-либо из приятелей или участвовал в каком-нибудь празднестве.

Сам Прокл теперь входил в Совет Четырёхсот, который был управляющим органом в афинском государстве. Члены Совета избирались на год из представителей трёх первых имущественных разрядов1212
  В Аттике в то время гражданское население в зависимости от дохода делилось на 4 класса: высшая знать – пятисотники и всадники, средний слой – зевгиты и мелкие землевладельцы – феты. Каждый класс обладал определённым кругом политических прав и военных обязанностей. Так, зевгиты служили в основном в качестве гоплитов и не могли избираться в архонты, феты могли голосовать в Народном собрании, но не могли избираться на должности.


[Закрыть]. Зевгиты, к которым принадлежал Прокл, нечасто могли позволить себе такую возможность, но Клисфен уговорил его, поскольку нуждался в сторонниках, которые не воткнут нож в спину и не будут претендовать на те места, куда он целил сам.

Для опасений у него были основания. По мере того, как воспоминания о тирании уходили в прошлое, страх, сплотивший различные группы населения, рассосался и группы распались, как попавшая под ливень необожжённая глина, от которой осталась одна только грязь. Даже Гектору, который больше интересовался радостями жизни и молодости, чем политикой, стало ясно: афинское общество расколото. Сам он не желал относить себя к какому-либо лагерю, потому как хотел быть просто гражданином Афин и служить городу, а также завоевать награду в Олимпии. Но, судя по озабоченности Прокла, стоять в стороне получится недолго.

Для Клисфена как гром среди ясного неба грянула весть: первым архонтом Афин избран Исагор. Клисфен, чьё желание поставить на эту должность своего родственника ни для кого не было тайной, заявил о необходимости политических реформ. Исагор резко выступил против: он занимался укреплением собственной власти, и любые перемены были не в его интересах. Камнем преткновения стал вопрос о гражданстве, точнее, о людях, получивших гражданство при Писистратидах. По мнению Исагора, такой привилегией могли обладать лишь избранные, достойные люди, а те, кого считал достойными Гиппий, вряд ли заслужили подобную честь. Рассуждая так, Исагор велел исключить из списков граждан всех, кто занял там место незаконно или недостойно. Специально созданная комиссия шерстила списки граждан Афин, копалась в их биографиях, проверяла на благонадёжность, опрашивала соседей. Многие потеряли сон, понимая, что их судьбы висят на очень тонкой ниточке. Недовольство подспудно ощущалось в перепалках в Народном собрании, так что даже яркое солнце, поливавшее холм Пникс, где проводились собрания, казалось милосерднее, чем жар, охватывавший сотни и тысячи спорящих на холме. Борьба в Совете Четырёхсот велась более скрытно, однако и оттуда Прокл возвращался усталым и мрачным.

Пришло время, и Гектор принёс клятву служить своему полису, после чего он, как сын свободных афинян, получил право участвовать в Народном собрании. До Олимпийских игр оставалось совсем мало времени, и Гектор усиленно тренироваться, когда его жизнь снова погрузилась в хаос.

Борьба Исагора и Клисфена настолько накалилась, что Исагор отправил сообщение царю Клеомену в Спарту с просьбой о помощи. В чём заключалась помощь, Гектор узнал от отца:

– Опять мы зовём чужаков для решения собственных проблем! Как можно не понимать, что это опасно! Дай волку палец – лишишься руки!

– Зачем Исагору помощь? Чего он хочет?

– Убрать Клисфена и его сторонников.

– Но как?

– Помнишь, я рассказывал тебе о Килоне? Ну, о том, что предок Клисфена Мегакл устроил расправу над участниками мятежа Килона, когда тот неудачно пытался захватить акрополь?

– Да ведь это было сто лет назад!

– Больше. Но годы не властны над традицией. Преступление, совершённое тогда, сейчас может дорого обойтись потомку Мегакла.

– Ты о чём?

– О том, что Исагор объявил Клисфена «запятнанным скверной». Мятежники просили защиты у Милостивой богини в храме на акрополе, и власти уверяли, что не станут казнить тех, кто пришёл в храм. Но как только сторонники Килона спустились с акрополя, их попросту забили камнями или зарезали. Мегакл уничтожил их, выманив из храма. В своё время за это из Афин были изгнаны его родственники, ибо очиститься от оскорбления богини можно было только изгнанием. Потом они вернулись, но пятно на имени рода осталось. Этим и пользуется сейчас Исагор.

– И что ему надо?

– Власть, – в голосе Прокла звучало отвращение. – А поскольку получить её своими силами в полном объёме он не может, то зовёт Клеомена. Не зря Исагор связал себя узами гостеприимства с этим спартанцем. Понимал, что власть так просто в руки не упадёт. Но я молчать не буду!

Прокл в Совете резко выступил против приглашения спартанцев, но это ничего не изменило, кроме отношения к самому Проклу. Быстро вспомнили, что София принадлежала к роду Алкмеонидов, и мнение Прокла сочли предвзятым.