Текст книги "Пурга"

Глава вторая

Парк, настоящее время

Тропинка в лесу не пахла весной…

Но подполковник милиции Евгений Александрович Никифоров особо и не принюхивался. Мысли об утраченной ксиве, трусах и вероятной служебной и семейной проверках уступили место более актуальным – что, бляха, делать? Тут не до ксивы – выбраться бы.

Поганая пурга! Он же прекрасно ориентировался в парке, неделю назад выезжал на очередную проделку ванильного маньяка, изнасиловавшего пенсионерку. Перепутал, гадюка, в темноте с молодкой. Никифоров лично возглавил розыск. Прочесали парк вдоль и поперек, но никого не поймали, кроме медвежонка, сбежавшего из передвижного зверинца. Повесить изнасилование на невинного зверя он посчитал негуманным, хотя заместитель такую богатую идею выдвигал, благо пенсионерка в силу слабого зрения примет насильника не запомнила.

И Евгений Александрович прекрасно знал, в какой стороне Белгородская улица, что бы там ни говорил Шуруп. Он молодец, конечно. Подкинул проблем друг.

Подполковник бежал вперед, прикрывая ладонью глаза и с каждым шагом все отчетливее понимал, что все-таки ошибся. Никакой улицы за деревьями не проявлялось. Даже если и была, то проклятое веерное отключение электричества делало ее невидимой. Надо успокоиться и взять себя в руки. Паника – основная причина трагических финалов, как показывает история.

Он остановился, отдышался и осмотрелся, приложив ладонь ко лбу, словно васнецовский Илюша Муромец. Бесполезно – никаких вменяемых ориентиров. Долбаная администрация, не может в месте общественного пользования повесить указатели и хоть пару-тройку фонарей. Туалет для инвалидов открыла, а на указатели денег нет.

Кстати, не она и открыла… Пункт отправления естественных надобностей для людей с ограниченными возможностями, как сообщалось в городском путеводителе, находился на центральной аллее, метрах в пятистах от выхода. И к нему, словно паутинки к пауку, вели все остальные дорожки парка. И если найти хотя бы одну…

Пункт год назад возвел некий Аполлон Семиструев, учредитель фонда «За гуманизм и милосердие», которого в начале девяностых Никифоров сажал за организацию в Великобельске концертов левых «Ласковых маев», «Миражей» и прочих исполинов отечественной эстрады. И хрен бы с ним, народ в обиде не был, но чашу терпения переполнил фальшивый Олег Газманов, которого в те годы Евгений Александрович очень уважал за контрреволюционные песни о пристреленных лошадях. И лично решил посетить концерт, воспользовавшись служебным положением оперуполномоченного уголовного розыска. И что же получил вместо любимого артиста? Какого-то прыгающего недомерка, явно не попадающего губами в слова звучащих песен. Подлец Семиструев велел напустить на сцену побольше дыма, дабы зритель не смог заметить подмены. Офанатевший народ не заметил даже, что пару раз заедала «фанера», а «звезда» трижды подряд «спела» одну и ту же песню. Но на отработавшего в органах целых три месяца лейтенанта дешевые уловки не действовали. За десять минут до окончания шоу он покинул зал и занял позицию у служебного входа среди уже поджидавших певца поклонниц. Занял не один, а с парой крепких, переодетых в гражданское сержантов, оперативно вызванных по телефону. Благодаря им задержание прошло относительно спокойно, охранники звездного тела, почуяв неладное, разбежались, потому что тоже были липовыми. С Лже-Газманова прямо в присутствии фанаток стянули кудрявый парик и темные очки, но – несмотря на это, некоторые особо преданные тинейджеры долго бежали за милицейским «козликом» с криками: «Олег, мы будем тебя ждать!» и «У нас от тебя дети!»

Застуканный с поличным «певчий Олег» не отпирался и тут же подтянул к ответу Аполлона. Взяли организатора шоу в Доме культуры «Ореховый стан», где тот заключал с директором договор о выступлении Вадима Казаченко, тоже популярного в те славные времена. Семиструев повел себя дерзко, нагло заявив, что его «Газманов» настоящий, а остальные – фальшивые. Документов у задержанного не оказалось, пришлось провести следственный эксперимент – заставить спеть вживую. Увы, автор не знал слов ни одной «собственной» песни, да и пел фальцетом, как Пресняков-младший. Зато имел судимость за кражи велосипедов. Никифоров вызвал обэповцев, и те довели дело до ума, а Семиструева – до скамьи. Конечно, в нормальном правовом государстве за подобное сажают на электрический стул или вводят смертельную инъекцию, а у нас осужденный получил всего три года общего режима, хорошо хоть – с конфискацией. И то хорошо, сейчас бы откупился, но в те славные времена рука коррупции лишь подбиралась к горлу системы.

За дальнейшей судьбой носителя культуры в массы Евгений Александрович не следил и вспомнил о нем, лишь увидев его раздобревшую физиономию на обнаруженной в почтовом ящике избирательной листовке. Аполлон, глава фонда «За гуманизм и милосердие», метил в местное законодательное собрание. В краткой биографии, имеющейся в листовке, сообщалось, что в начале девяностых он пал жертвой политических противников и отсидел в лагерях по сфабрикованному делу целых семь годков. Но не сломался, выжил, а ныне полностью реабилитирован и готов отстаивать интересы простого народа. И в качестве подтверждения серьезности намерений возвел на средства фонда в городском парке бесплатный туалет для инвалидов. Правда, водоснабжение и электричество обещал подвести позже – сразу после выборов. В собрание, благодаря туалетному пиару, он благополучно прошел, но обещание не сдержал, сославшись на более неотложные вещи. В итоге через месяц заведение превратилось в благоухающий рассадник инфекций, и санитарная служба заколотила дверь сортира досками.

Но нет худа без добра. Сейчас подполковник мог ориентироваться на запах. Он запрокинул голову и втянул ноздрями воздух. Есть! Тропинка в лесу запахла… Тянуло слева. Да, видимо, Шуруп был прав. Лес – коварная штука. Минувшим летом поехал к сослуживцу в загородный дом, вечерком выскочил в ближайший лесок – по окраинке побродить, поглядеть, есть ли грибки? А вышел в десяти километрах южнее в пять вечера следующего дня. Да и то не сам, а с помощью вызванных сослуживцем эмчеэсников. Ночка под сосной запомнилась надолго, как первая любовь.

Держа нос по ветру, Евгений Александрович, словно служебно-розыскная собака, бросился в нужном направлении. «Бросился» – сказано смело, побежал с максимально возможной скоростью. И бег его был прекрасен. Представьте молодого скакуна, выпущенного на волю после долгого пребывания в стойле. Высоко поднятая голова, грудь вперед, грива – словно знамя, в глазах – огонь! И – жажда скорости! В галоп, в галоп, навстречу ветрам! Только стук копыт под песню Газманова! Препятствие – толчок, прыжок, полет, приземление! И дальше, дальше, не останавливаясь ни на секунду! Эх!

Вот так бежал подполковник милиции Евгений Александрович Никифоров по прозвищу Кефир! Словно олень в свою страну оленью, задевая облака сильными рогами. Вернее, лысиной.

Но годы не жалеют никого – ни маленькую улитку, ни человека, ни даже слона. Не пощадили и Евгения Александровича. Начал уставать старый мент. Подвела дыхалка. Работа, хоть и ответственная, но сидячая, из физических нагрузок – разве что кулаком по столу. Сбросил обороты, схватился за бок. Закололо. А Мороз Иванович не дремлет – тут же хвать одной рукой за горло, а второй – за обнаженную болтающуюся плоть. Хорошо, хоть до ступней не добрался – ботинки не пустили.

А за Мороз Иванычем и Кондратий Палыч пожаловал. Гонит поганые мысли в подполковничью голову – все, не быть тебе, Никифоров, полковником, примешь ты в лесу смерть жуткую-лютую. И никто, слышь, никто не примчится к тебе на подмогу. И никакой ветеринар не пристрелит, избавив от мучений.

И нарушается стройность мыслей, и стынет в жилах и без того холодная кровь. Вот и все, глава осталась незаконченной…

Боже мой! О чем он горевал? О каком-то потерянном или украденном пистолете! О каком-то итоговом совещании, где его вздрючат! О показателях! О «налоге на кресло»! О вероятном выходе на пенсию! Ерунда!

Говорят, люди, пережившие клиническую смерть, начинают по-другому относиться к жизни. Очень может быть…

Блин! Какая, на хрен, смерть?! Надо держаться, жизнь – не пиво, если закончится, в магазин за ней не сбегаешь. Нет, не таков российский мент, чтобы вот так, за бесплатно, с голой жопой, по идиотскому стечению обстоятельств уйти на вечный покой. Мент должен уходить красиво, как викинг – в бронежилете, в схватке с озверевшим преступником или злостным алименщиком. И не в парке, а в подотчетном районе. В квартале. В жилом массиве! Ну, на крайняк загнуться от инфаркта в рабочем кабинете в разгар совещания. И получать посмертный орден, а не жалкую запись в свидетельстве о смерти: «Умер в результате невыясненных обстоятельств». И салют над могилой непременно, и некролог в центральной прессе. Радости от этого мало, но…

Нет, нет. Как говорят англичане – из двух зол лучше не выбирать никакого. Надо бороться до конца. Хотя бы для того, чтобы доказать жене: он не проклятый изменщик и подаренный костюм с трусами у любовницы не оставлял. И чтобы поймать поганого ванильного маньяка… И еще. Тамагочи в его рабочем столе. Если он загнется, Лариса никогда не узнает, что он все-таки нашел его.

Усталость усталостью, но самое страшное, у Евгения Александровича кончился запас матерных слов, хотя знал он этих слов предостаточно – бери и словарь составляй. Все истратил, до последней нецензурной буковки, и за новыми в карман не полезешь – нет у него сейчас карманов. Без водки и порток продержаться можно, но как без живительного слова? Все равно что в атаку без патронов бежать.

Останавливаться нельзя – Мороз Иванович щекочет. Не можешь бежать – иди, не можешь идти – ползи, не можешь ползти – ори, не можешь орать… Посторонних нет, стесняться нечего. Спасение замерзающих – дело ног самих замерзающих.

Никифоров еще раз принюхался. Да, ошибки быть не может, этот запах он не спутает ни с чем – их сортир в управлении не ремонтировался с прошлого века. Это не ароматы ванили.

Подышал в ладони, двинулся дальше. Расцарапал плечо о сосновую ветку – пустяки, зацепился ногой за пень – фигня.

Вон он, вон он, родной! Стоит, воняет! Как прекрасна эта вонь! Он не променял бы ее и на сотню флаконов с «Шанелем» и тысячу с «Ванилью». Это и называется – «нужное время и нужное место».

В свете на минуту появившейся луны сортир для инвалидов смотрелся завораживающе, словно домик лесного волшебника или дедушки Мороза. Вмурованная в стену (чтоб не сняли) латунная табличка поясняла, что заведение построено на деньги фонда «За гуманизм и милосердие», основанного Семиструевым А. Г. А надпись баллончиком «НАТО – прочь с Украины» говорила, что оно популярно у политически активных масс. Увы, сам волшебник слинял, повесив на дверь амбарный замок. Тем не менее Евгений Александрович, надеясь на новогоднее чудо, подергал его. Чуда не случилось.

Зато он выбрался из лабиринта, словно древнегреческий герой Тесей. От туалета солнечными лучами разбегались полные людских надежд дорожки. Любая выведет из парка.

Выведет-то, выведет, а что дальше?! К кому обратиться за помощью? Кто одолжит куртку и телефон? А как быть с имиджем? Он же не Давид работы Микеланджело, а начальник районного управления внутренних дел! Не дай Бог, заснимут на мобильник и в сеть выложат! Позор! Была б еще фигура, как у Шварценеггера, а то брюхо, точно боксерская груша. Вон, шефа соседнего района засняли, как он по-пьяни малую нужду в кабаке справлял прямо под пальму искусственную. Ну и все – ксиву на стол! А почему, спрашивается? Потому что без фуражки был. Нарушил форму одежды. А шеф городской милиции – бывший вояка, и к таким вещам трепетный. Так и тут – размер живота не соответствует уставу. И объясняй, что это не он, Евгений Александрович виноват, а чертово время.

Мать вашу, до имиджа ли теперь? До устава ли? Что за детские комплексы? Лучше жопа в Интернете, чем макияж в гробу. Бежать, бежать!

Этот стон у нас бегом зовется… Дорожка казалась бесконечной. В иных обстоятельствах и минута – вечность, и метр – миля. Евгений Александрович напоминал утопающего, видевшего берег, но понимавшего, что сил доплыть до него не хватит.

Подполковник поскользнулся на припорошенной снегом замерзшей лужице, упал, растянул на ноге связку. Вскрикнул от боли. Прополз, поднялся, снова побежал.

Холодно. Очень холодно. Он прикинул: еще пять минут – и все. Скует мороз члены. Даже если и найдут живым, ампутация неминуема. Скольких бездомных и пьяных, замерзших насмерть, он оформил. Одетых. А он – в одних ботинках…

А члены уже стали подводить, потеряли гибкость.

Нужно согреться. Хоть на пару секунд! Иначе не дотянет. Хоть бы халатик драный валялся под березой. Или тулупчик заячий, тулупчик заячий, тулупчик заячий… Когда же кончится эта чертова дорожка?! Когда же кончится этот чертов парк? Когда же кончится эта чертова пурга?

А дорожка свернула. И Евгений Александрович свернул вместе с ней!

И увидел человека!

Человек был женщиной. В шубе! Она быстро шла к выходу, неся в руке объемный пакет. Видимо, с остановки – напрямки через парк. Подполковник огляделся. Точно! Слева проспект, там остановка.

Ура! Спасен!

Фигового листочка не нашлось, прикрылся ладошкой, задыхаясь, закричал:

– Эй!.. Стойте.

И по привычке скромно добавил:

– Милиция!

Но женщина не услышала и не остановилась. Потому как не крик и был, а так, шепот жалкий. Не осталось сил гаркнуть достойно.

Ничего, главное – цель видна. Только бы успеть.

Подполковник зарычал, словно раненый Минотавр, опустил безрогую плешивую голову и, выставив вперед руки, бросился в погоню. Ветер безжалостно обжег кожу и даже внутренние органы.

Десять метров, восемь, пять… Приготовиться к атаке! Есть – приготовиться к атаке!

…Когда осталось метра три, она, услышав тяжелое дыхание и скрипучий топот ног, обернулась.

…Шапка-ватрушка зашевелилась на голове. А у кого не зашевелится? Если прыгает на тебя прямо из пурги голый мужик с выражением крайней озабоченности на лице. И в здоровом теле – не только здоровый дух… Собака Баскервиллей отдыхает.

Замерла, выронила пакет. Из пакета выкатилась пара яблок.

– Снимай… Убью…

Ничего иного инстинкт самосохранения несчастного подполковника предложить не смог. Объяснять про «купание» – все равно что лепить в пустыне снежную бабу. Пальцы, несмотря на окоченение, намертво вцепились в воротник.

– Снимай…

Женщина наконец пришла в себя, вскрикнула и попыталась вырваться. Но куда там… Все равно что у опохмеляющегося отбирать бутылку пива.

– Быстро…

Она поняла, что сопротивление бесполезно.

– Не убивайте, я отдам…

Трясущимися руками начала расстегивать пуговицы. Слишком долго, Евгений Александрович не мог ждать. Рванул шубу с плеч. От рывка слетела и шапка.

– Что ты делаешь?! Новая же шуба!

Год выпуска мехового изделия интересовал подполковника меньше всего. Он накинул шубу на себя сверху, не засовывая руки в рукава. И зажмурился от удовольствия, словно курортник в шезлонге под первыми лучами солнца.

Сейчас он напоминал ныряльщика, до последнего державшегося под водой и наконец глотнувшего воздуха. Блаженство, неописуемое блаженство. Гораздо круче, чем оказаться по итогам года на первом месте по всем показателям.

Когда он немного оттаял и открыл глаза, женщины уже не было, скорее всего, убежала, захватив свой пакет. Осталась лишь меховая шапка-ватрушка и яблоки. Евгений Александрович поднял ее, отряхнул и с усилием натянул на макушку – не по размеру убор. Но не пропадать же добру. Вещи он вернет утром. Извинится, объяснит. Женщину разыскать не проблема, в конце концов, даст объявление.

А шуба теплая. Интересно, что за мех? Он попытался просунуть руки в рукава, но не смог – размер шубы на тройку номеров меньше. Еще порвется… Застегнул на оставшиеся пуговицы, руки сложил на груди. Опустил глаза на яблоки. А неплохо смотрятся на снегу. Розовые на белом. Замерзают. Только что с ними делать? Не греть же. И не есть. Наверняка немытые. Белочки пускай кушают, им витамины нужнее.

Все, за жизнь теперь можно не опасаться. Но надо поспешать. В парке замерзают голые друзья, а голыми, как известно, могут оставить только судебные приставы. Евгений Александрович оставить не может.

Постояв минуту-другую и наконец окончательно придя в себя и оттаяв, он выбрал направление и широко, по дед-морозовски, зашагал к выходу из парка, размахивая пустыми рукавами. Теперь не ошибется, просвет между деревьями виден без инфракрасных лучей даже в темноте. «А я иду такая вся – в Джоржи Армани…»

Но недолго шел дедушка-мороз-подполковник, недолго длился праздник. Глухой удар тяжелым предметом по затылку прервал песню самым грубым и решительным образом… И удар был явно не солнечным.

* * *

Несколько дней назад

– А что, отличная работа… Двадцать два процента в плюсе. И три десятых.

Евгений Александрович отложил калькулятор и поднял глаза на стоявшего перед ним оперативника с басурманской фамилией Китаев.

– Сам додумался?

– Ваша школа, товарищ подполковник…

Нравился ему этот молодой опер. Энергичный, инициативный, толковый.

Да и показатели лучшие в райотделе. И не пьет вроде. Хорошая смена. Надо только опыт передать да контролировать, чтоб с пути правильного не сбивался.

– Позвоните в следственный отдел, а то они отказываются дела возбуждать. Мол, пустой писанины много.

– Что значит «пустой»? Как квартальную премию получать, так они первыми в кассу, а как помочь с показателями – так писанина! – Никифоров повернулся к сидевшему по правую руку заместителю по оперативной работе: – Станислав Дмитриевич, свяжитесь со следствием.

– Хорошо, – Станислав Дмитриевич Касаткин, тридцатипятилетний натуральный блондин, сделал пометку в блокноте. – А в чем проблема? Я просто не в курсе.

– Плохо, что не в курсе… Надо на службе чаще появляться, а не арбузные точки трясти.

Зам посмотрел на шефа, словно вратарь на судью, назначившего в его ворота несправедливый пенальти.

– Наш оперативник, – продолжил Евгений Александрович, – поднял раскрываемость на двадцать два процента. А следственному отделу, видишь ли, не хочется работать.

– Каким образом поднял? Раскрыл что-нибудь?

– А это он тебе сам расскажет.

– Все аморальное просто, – улыбнулся Китаев. – У меня на земле библиотека. Кое-кто книги берет и не возвращает. Я принимаю от директора заяву, штампую и направляю в следственный отдел. Там возбуждают мошенничество. Потом нахожу должника, раскалываю, изымаю книги, он раскаивается, все возвращает, в библиотеке пишут встречное заявление, следствие дело прекращает, но раскрытие нам идет.

– Двенадцать дел только в этом месяце, – добавил Никифоров. – Кстати, сколько на нашей территории библиотек? Надо использовать положительный опыт.

– Не знаю, – опять растерялся Касаткин. – Три-четыре…

– Ничего-то ты не знаешь… Выясни и доложи. Кровь из носа, в этом году мы должны быть первыми в городе.

Всего в Великобельске было три районных управления, и конкуренты не дремали. На троне городского милицейского царства с недавних пор восседал армейский отставник, призванный помочь органам московским приятелем, катающимся на большой машине с очень большой мигалкой. И получил отставник лампасы, по слухам, не только благодаря дружбе. Ибо дружба – понятие не материальное, а должность – как раз наоборот. Да и никто в наше рыночное время не дарит кресло начальника городской милиции только потому, что когда-то спали на соседних койках в казарме. И на день рождения не дарит. В лучшем случае продаст со скидкой. И соответственно, «новоназначенному» приходится капиталовложения отбивать. А как? Естественно, через подчиненных. Ввести ежемесячный «налог на кресло». А кто будет против – ткнуть мордой в низкие показатели и отправить на пенсию. Или в ссылку, с понижением.

Евгений Александрович, единственный из начальников районного звена, кто налог не носил. Месяц, второй. Ему тонко намекнули через поверенных – дескать, так не принято в свободном обществе. Хочешь спокойно работать – плати. Никифоров выставил поверенных за дверь и велел передать, что заплатит, если прикажет лично министр или президент. В ответ услышал предсказуемое «Готовьтесь».

Уходить не хотелось. Куда на «гражданке» пойдешь? Охранником в ЧОП? Или шлагбаум на проходной поднимать? Это после такой-то должности.

Скинуть с кресла, как уже говорилось, могли за показатели. Это, что называется, на поверхности. Не придерешься и приказ не обжалуешь. Поэтому и надо быть первыми. Пускай хоть за счет библиотек, как это ни противно.

– Но! – ткнул пальцем в сторону Китаева Никифоров. – Книжками не увлекайся! Про другие преступления тоже помни, не забывай. А то выгоню к чертовой матери… Что там, кстати, по маньяку?

– Ищем, – скромно ответил зам.

– То есть ничего, – понял опытный Евгений Александрович, – я скажу Перилову, чтобы всех постовых перекинул в парк. Не поймают, так хоть отпугнут. А повезет – может, и прихватят… Все, ступайте. И бумаги в порядок приведите – чувствую, скоро проверяющие осчастливят проверкой.

Китаев вышел, а натуральный блондин притормозил на пороге.

– Ой, совсем забыл, – произнес он, словно разведчик, который на самом деле помнит все.

– Что такое?

– Да тут… Ерунда, – Станислав Дмитриевич раскрыл рабочую папку с тиснением белочки в фуражке, – благотворительная лотерея. К юбилею… Подпишите.

Он, словно стесняясь, положил перед Никифоровым позолоченный паркер и документ, украшенный угловой и гербовой печатями райуправления, на котором не хватало только подписи начальника.

– Какая еще лотерея? – нахмурившись, Евгений Александрович взял со стола очки. – «Свидетельство. Настоящим подтверждается, что фонд „За гуманизм и милосердие“ имеет право на проведение благотворительной лотереи в честь празднования четырехсотлетия упоминания о первой белочке…» Не понял, мы-то тут при чем?

– Это на всякий случай… Лотерея будет проходить на улицах… Чтоб не возникало вопросов.

– У кого?

– Ну, например, у постовых, участковых… И вообще граждан.

– И в чем будет заключаться лотерея?

– Ну, ничего особенного, – Касаткин походил на студента, отбивающегося на экзамене от надоедливого препода, – участник покупает билет, вытаскивает из барабана шарик с названием приза… Если выиграет, приз получает прямо тут же… Призы хорошие – бытовая техника, мобильные телефоны.

– То есть лохотрон?

– Почему? Все законно, с налогообложением… Билеты с голограммой. Деньги пойдут в фонд. А оттуда – на гуманизм и милосердие.

– Гуманизм нельзя купить. А уж тем более милосердие… Кто у нас там главный гуманист? Председатель фонда, спрашиваю, кто?

Станислав Дмитриевич потупился, словно фиктивный жених на венчании, и едва слышно ответил:

– Семиструев…

– Семиструев, Семиструев… Аполлон, что ли? Это которого я за липового Газманова прихватил?

– Евгений Александрович, тогда время такое было… Все мы не без греха. А сейчас он вполне, вполне… Изменился.

– Нечего на время пенять, коли рыло в пуху… Вижу я, как он изменился. Как был кидалой, так и остался. Благотворитель хренов. – Никифоров откинул бумагу так, что она соскользнула и плавно, словно дельтаплан, спикировала под шкаф.

Касаткину пришлось встать на колени, чтобы достать документ.

– Я главного не понял, Станислав Дмитриевич… Ты-то тут каким боком? Ладно бы еще Перилов подошел, это его фронт.

Вопрос был задан скорее формально, нежели по делу. Никифоров все понял сразу.

– Я по отделу дежурил от руководства, – пояснил зам, отряхивая колени, – Семиструев приехал, попросил принять… Оставил бумагу. Я пообещал разобраться.

– И сразу печатей на бумажку понаставил…

– Он купит в ОБЭП два компьютера… И сделает ремонт туалета. Но самое главное, проспонсирует замену удостоверений и изготовление жетонов.

После нового года родную ментовку переиначат в инородную полицию. Придется менять удостоверения и клепать жетоны. Деньги, конечно, на это выделят, но минимум половина из них потеряется по дороге. И, соответственно, половина сотрудников останется без документов – основного оружия. И опять придется искать добрых, но корыстных спонсоров.

– Сами сделаем… Безо всяких Семиструевых… Еще не хватало, чтобы кидалы нам удостоверения и жетоны штамповали. Еще липы наделают. Он потом этим прикрываться будет, как щитом… Придет снова – гони в шею.

– Хорошо, – голосом импотента, признающегося в бессилии понравившейся женщине, ответил заместитель. Из чего Никифоров сделал вывод, что он уже взял, и теперь придется аванс возвращать.

– Да, вот еще что… Ты зачем велел снять охрану с седьмой делянки?

Касаткин погрустнел окончательно.

– У нас же рейд идет… Люди нужнее на улице, чем в лесу. Я и перекинул.

– Я что приказал?! Людей с делянки не забирать ни при каких обстоятельствах! Весь лес растащили! Сегодня же верни!

– Хорошо…

– Ступай работать… Маньяка лучше лови, а не лотереи устаивай. Да, ручку свою не забудь.

Когда Касаткин по обыкновению бесшумно исчез, Евгений Александрович вылез из-за стола и подошел к окну. С тоской посмотрел на малолюдную улочку.

Эх, коммерция, коммерция… Как быстро все изменилось. Когда он пришел в органы, ни у кого и в мыслях не было крышевать всякие лохотороны. Да что там лохотроны? На презент за возвращенное потерпевшим барахло намекнуть стеснялись. А нынче не стесняются – в открытую требуют, причем за еще не найденное. Иначе, мол, работать не будем… Всех бы повыгонять… А работать тогда с кем? Да и попробуй выгони еще. Вон, того же Касаткина сверху прислали три месяца назад. А он не о раскрытиях думает, а лохотороны устраивает, потому как должность наверняка купил. Конечно, без коммерции не выжить – за охрану делянки от браконьеров лесозаготовители в райотдел денежку переводят. Но не в карман же начальнику! А на премии, ремонт, проверяющих и прочие бытовые нужды.

На последнем городском совещании к нему подошел начальник соседнего райотдела, не удержавшийся когда-то от коммерческого соблазна и имевший пару особняков в Испании. Поплакался в китель. Не знает, как отмечать юбилей. Если без размаха – коллеги не поймут, скажут – без понятий, уважухи не будет. А с размахом – опасно, ибо в стране борьба с коррупцией, да журналюги поганые камеры настроили. Их бы самих в камеру. Вместе с камерами.

«А что ж ты хотел? – спокойно ответил тогда Евгений Александрович. – Правила принял, играй…»

Вот такие нынче проблемы у руководителей… А он о каких-то показателях переживает, как маленький… Да, точка невозврата системой пройдена. Меняй название, не меняй. Сейчас, после переаттестации вышвырнут на улицу последних «стариков», начинавших еще в «советской милиции», еще помнящих про долг и совесть. И все! Останется поколение девяностых. Повальная коммерция. Самое печальное, что они коррупцию за грех не считают. Обычный бизнес. Совсем грустно…

Над городом кружились желтые листья, с тихим шорохом ложась под ноги прохожим. Осень. Не спрятаться, не скрыться. Интересно, а листьям снятся сны? Господи, о чем это он?.. Нервы. Еще бы. Проблема за проблемой. Почему этот маньячный урод выбрал именно их территорию? Ну, как почему? Здесь лесопарк, место для подобных проказ удобное. И маскироваться легко, и уходить. Хорошо, из потерпевших никто не умер, хотя трое до сих пор в больнице.

И как назло, все это происходит в конце года. Даже если поймать сейчас, то раскрытия в зачет не пойдут. Пока следствие, пока суд… А показатели нужны именно в этом году. И не потому, что Евгений Александрович так уж опасался происков нового шефа. Скорее, привычка. Просто, как сотрудник старого закала, он дорожил каждой «палкой» и был готов ради нее на подвиг. Но при этом никогда не переходил моральную границу. «Палки должны быть честными», – любил повторять он на служебных совещаниях. Никаких подкинутых наркотиков или патронов, никакого шельмования. Человек должен сесть в тюрьму сам. По доброй воле. Ну, в смысле, за дело. Находка с библиотекой данному принципу не противоречила. Нечего книги зажимать, культура и так на ладан дышит.

И вообще, ежели гад виновен, но улик не хватает, то можно с доказухой и «помочь». Но только при стопроцентной уверенности в виновности. Чтоб окончательно не борзели и на гнилую правозащитную демократию не рассчитывали. Чтоб знали: не перевелись еще Жегловы на Руси Великой.

Надо приниматься за бумаги, но отходить от окна не хотелось. Он любил осень. Граждане уже вернулись с дач и из отпусков, и количество квартирных краж сокращалось. Правда, возрастала уличная преступность, особенно грабежи в отношении школьников, но такие преступления раскрывать легче, все-таки жертва видит обидчика – есть зацепки.

Такой же вот осенью он пришел на службу в район. Так же дождь стучался в окно… Сколько ему тогда было? Двадцать три или двадцать четыре? Эх, годы молодые… Первое самостоятельное дежурство, первая потерпевшая. Девушка. Студентка колледжа котельного оборудования, второй курс, девятнадцать лет. Внешность – на тройку с минусом. Слегка картавит, очки, брекеты на зубах. Возвращалась после лекции в общежитие. В неуютной подворотне молодой неандерталец вырвал сумку с конспектами. Обычная сумка, не «Birkin» какой-нибудь. И неандерталец обычный, не Бельмондо. Правда, такой же здоровый. Но рванул так, что чуть руку из туловища не выдернул.

– Понимаете, – глотая слезы, картавила будущий спец по котельному оборудованию, – конспекты не самое главное, их переписать можно… У меня в сумке еще кое-кто был…

– Деньги, золото, документы?

– Нет, что вы… Динозаврик… Гоша.

– Чего?!. Какой динозаврик?

– Тамагочи… Если через четыре дня его не покормить, он умрет.

Девушка зарыдала так, как не рыдают плакальщицы на похоронах эмира.

– Я его столько растила… Как теперь без Гошеньки-и-и?!

Заглянувший в кабинет участковый, увидев слезы, тут же запер дверь, не став беспокоить оперативника по поводу чистого стакана.

– Ну, успокойтесь, успокойтесь, – милицейский новобранец налил воды из графина. – Вот, попейте. Увы, в этом мире нам не прожить без потерь.

Как учили на курсах, первым делом потерпевшего надо успокоить.

– И что теперь? Вы найдете его? – жадно глотая нефильтрованную воду, спросила студентка.

– Кого? Гошу или грабителя?

– Конечно Гошу. Зачем мне грабитель?

– Постараемся. Приложим все усилия.

Второе правило – пообещай разбиться в лепешку. Людям это импонирует, и они не сразу бегут жаловаться в прессу и в прокуратуру.

Затем он записал объяснение. Студентку звали Ларисой. Не местная, не великобельская. Из поселка городского типа. Не замужем. После окончания лицея вернется в родительский дом – начало начал. Больше просто некуда, а там причал. На причале есть работа по будущей специальности – небольшая котельная. Там трудился папа. Там и умер. И она умрет там же. Трудовая династия.