Текст книги "Пугачевщина. За волю и справедливость!"

В другом случае, Исецкий воевода Веревкин сообщает Сенату о своем критическом положении, но, Сенат отказывается что-либо сделать и отсылает его требование к Бибикову, указывая Веревкину, что Бибиков-де «отправлен в Оренбургский край о достаточною командою и от него он должен получить помощь» (л. 152).

Иногда, впрочем, Сенат действовал и активно, но, во всяком случае, по приказу из центра; так, напр., ему было сообщено из главной артиллерии и фортификации конторы, что предстоит перевозка через Москву из Петербурга артиллерии, почему и надо было озаботиться исправностью мостов и переправ, что вызывает Сенат на посылку соответствующих указов губернаторам (л. 170). Вообще, как бы ни были важны известия, получаемые Волконским и Сенатом с мест, охваченных мятежей и как бы ни нужна была им немедленная помощь, – Сенат и Волконский не выходят из своей обычной роли передаточной инстанции всех сведений о Пугачеве в центр, при чем эти сведения, в случае их важности, скрываются от населения которое поэтому должно было довольствоваться в Москве лишь всякого рода тревожными слухами. Так, напр., когда Волконский узнал о взятии Казани, он 16 июля откровенно написал Екатерине: «здесь в городе о сем несчастий не ведают; я сие и таковыя известия ТАЙНО содержу, дабы город в робость не пришел» и пр. Кажется, – Волконский тогда-же впервые, – отвечал на просьбу Нижегородского губернатора о помощи, – самостоятельно велел Владимирскому гарнизонному батальону идти в Нижний, о чем сейчас же, впрочем, донес центру.[15]15
  Дубровин «Пугачев и его сообщник» (С.-П., 1884 г.), т. III, стр. 182; Арх. Гос. Совета, т. I, стр. 457.


[Закрыть]

Взятие Казани сильно встревожило Петербург, на что указывает не только желание Екатерины немедленно отправиться в Москву но и переговоры с Н. И. Паниным о назначении главнокомандующим его брата П. П. Панина, быстрое отправление войск в Москву, (о чем нам придется еще говорить подробно), предположение Совета об отправлении в Казань «знаменитой особы с полною мочью, какую имел покойный генерал Бибиков» и пр. но, в самой высшей Московской администрации радикальный перелом, по отношению к Пугачевскому движению, произошел лишь 25 июля.

Еще за 4 дня, Сенат стоял на прежней своей позиции. А именно, 21 июля им рассматривалось (в присутствии Волконского, как старейшего члена Сената донесение Оренбургского губернатора г. – пор. Рейнсдорпа; оно, в официальном даже изложении достаточно драматично изображает тяжелую ситуацию губернии, но, Сенат, по обычаю (в данном случае, как и в других подобных) постановляет: «как уже первые таковые же экстракты (из доношений) по принадлежности, препровождены отсюда в С.-Петербургские Сената департаменты, то сего ради и вышеписанное, ныне полученное от Оренбургского губернатора доношение, с экстрактом, сообщить в те департаменты при ведении, оставя здесь с него копию, а к Оренбургскому губернатору дать знать о том указом.»[16]16
  Самого доношения в цитируемых нами документах не имеется, но подробный экстракт из него изложен в протоколах Пр. Сената «По секретной экспедиции» от 21 июля 1774 г. (л. 176).


[Закрыть]

Мы приведем сейчас этот «экстракт из доношения» Рейнсдорпа, ввиду того соображения, что он может служить образчиком тех, нередко, весьма тревожных, сведений, какие получались тогда Москвою. Рейнсдорп пишет следующее:

«Хотя по разбитии и истреблении толпы, бывшей под руководством самого (в подлиннике стоит, впрочем, самаго) известного государственного злодея Пугачева, гнездившейся под Самарским городком, войсками ея и. в-ва под предводительством г.-м. и кав., кн. Галицина, и предвидилась надежда прежней тамошней тишины и спокойствия, однако, вопреки того, как он, злодей, от поиску войск сих внутрь вверенной ему (губернатору), губернии удалился, так возымел способ башкирский, явно легкомысленный и на воровство склонный от природы, народ, вящше поколебать, который тотчас попустился в генеральный бунт, от коего такой распространился огонь, что, к крайнему сожалению, как по линии, так и внутри губернии, неописанныя злодейства причинены и почти половина губернии людей, частию умерщвлены, частию в толпы их злодейские захвачены, а крепости, заводы и селения не только раззорены, но и в пепел обращены»…

IV

Таковы были, среди многих других, известия получавшиеся в Москве о событиях, бывших в дальних от нее местах, без всякого еще указания на непосредственную от них угрозу для Москвы, или для ее губернии.

Но, вот почти одновременно, Волконский получает, два официальных письма: одно от 17 июля, посланное Казанским губернатором Яковом ф. – Брантом, другое, от 21 июля–Нижаегородским губернатором Алексеем Ступишиным.

Оба эти письма ввергают Волконского (в связи, может быть с полученным известием из Казани от 10 июля в полную панику и наставляют его войти в Сенат со сложною программою экстренных мер, какие вызываются чрезвычайными опасностями для Москвы и ее губерниям от вторжения в их пределы Пугачева, или его «партий».

Меры эти, утвержденные Сенатом, были предприняты Волконским вполне самостоятельно, без предварительного сношения о Екатериною и были ей затем сообщены в копиях Сенатом и Волконским «для высочайшего усмотрения».[17]17
  (По титуле): «От Сената всеподданнейший рапорт–каковы сегодняшнего числа (т. е. 25 июля) в собрании Сената, по причине настоящих обстоятельств, распоряжения и определения учинены, с оных, для высочайшего усмотрения, подносятся при сем точные копии» (дальше–подписи сенаторов, там же, лист. 187).


[Закрыть]

Остановимся прежде всего на названных двух письмах, ввиду важности их содержания, с одной стороны, и их решающего влияния на меры предложенные Волконским Сенату и утвержденные последним, с другой, это ясно будет видно из нижепомещенного нами предложения Волконского Сенату и распоряжений Сената по данному поводу. Что же это за письма?

Как уже сказано, одно письмо, датированное 17-м числом, было прислано Волконскому Казанским губернатором, другое, от 21-го июля, – Нижегородским.

Первое гласило следующее: «о злодействах известного государственного врага, разбойника и бунтовщика Пугачева вчерась», пишет Ф. Брант, «имея я честь, в с-во, уведомить, а сейчас от Свияжского воеводы получил репорт, что помянутый тиран перебираться начал через Волгу, против Кокшайска, расстоянием от Свияжска[18]18
  Свияжск (по данным XVIII в. отстоял ОТ МОСКВЫ В 715 верстах. Здесь как, в других случаях, если нет указания в самих документах на расстоянии от Москвы тех или других пунктов, – это расстояние определяется нами но «Новому и полному географическому словарю» или «Лексикону Российского государства», изданному в Москве в 1788–1789 г. г. И. Новиковым и составленному Щелотовым. Версты, согласно укаэу 11 сент. 1744 г., по столбовым дорогам, были в 500 сажень Екатерина, напр., в ее письме к г-же Бьельке, от 7 июля 1773 г. пишет, что «Гатчина от Царского села только в 22-х верстах, вв 500 сажень каждая» (Сборн. К. Р. И. Общ. т. XIII, стр. 347):, была ли однако, такая «верста» XVIII в. общею, мы не знаем точно.


[Закрыть] верстах в 70-ти; из взятых же при сражении, из толпы его людей есть уведомление, что сей изверг намеревается сделать покушение на Москву (курсив наш), что, хотя за верное почесть и не можно, однако ж, нельзя оставить сего и без примечания, в рассуждение разбойнических его скоропостижных переворотов и что все почти уездные обыватели, слепо веря злодейским его разглашениям и обольщениям, некоторые охотно, а другие страха ради, так крепко к нему пристают, что в злодейских его движениях не только сами вероятных известиев не дают, но, и через посланных, с великою нуждою, доставать сие способ бывает, почему и весьма потребна встрешная (sic) помощь умученным преследованием его, отправленным за ним войскам, которые, сколько его не поражают, однако ж, не ускоряют сделать ему совершенного потребления (это обстоятельство было отмечено и Екатериною, в одном из ее писем к Вольтеру).

Впрочем, если он не отважится сделать дерзновения злодейским его покушением на Москву, то, по крайней мере, будет он пробираться к Дону, куда, в пролазе через Казанскую и Нижегородскую губернии, некому уже сделать ему препятствия.

Чего ради о сем должное нахожу ваше с-во предуведумить для взятия во всем том надлежащей осторожности. В каких же силах реченный злодей остался, достоверного известия нет, ибо все сказывают разное: некоторые говорят, что яицких казаков было у него 400, а другие – до 200 ч., калмыков и башкирцев – безызвестно, а только пришло к нему, как уже был под Казанью, более 3-х тысяч человек, с которыми он и последнее делал на Казань покушение, однако, помощью всемогущего бога, множество их побито, а множество разбежалось; артиллерии и народу весьма мало имеет» (л. 178).

Указание ф. – Бранта на «скоропостижные перевороты» Пугачева (т. е. на быстрые перемены им своих боевых позиций), на сильные, несмотря на отдельные поражения, увеличения, время от времени, его приверженцев, слепо верящих его «разглашениям и обольщениям» на трудность, наконец, получения точных сведений об его силах и планах, не было, конечно, новостью ни для Москвы, ни для Петербурга,[19]19
  Кроме цитированных нами протоколов Совета Екатерины II за 1774-74 гг., сведения о Пугачевском движении собраны: в «Материалах для истории Пугачевского бунта» Я. К. Грота (в IV томе его «Трудов» – из русской истории», С.-П. 1901 г; перепечатано из «Записок Академии Наук» за 1862-63 г. г. и других изданий), в трёхтомном, обильном новыми архивными данными, исследовании Н. Ф. Дубровина «Пугачев и его сообщники (по неизданным источникам)» С.-П, 1884 г., где, кроме того, дается подробный «библиографический указатель книг и статей», по данному вопросу, с их краткой характеристикой; позднейшие дополнения к этому исследованию, и частию к указателю, находим у проф. Н. Н. Фирсова во 1-х, в его весьма обширных «примечаниях к истории Пугачевского бунта А. С. Пушкина, данных в Xl-м томе Академического издания Сочинений Пушкина» (Петроград, 1914 г.), стр. 1-320 я во 2-х в его «опыте социально-психологической характеристике» – «Пугачевщина» (изд. Вольфа). Указатель книг и статей на иностранных языках, относящийся к Пугачеву и пр. дается В. А. Бильбасовым в его «История Екатерины II», том XII, часть 1 и 2 (Берлин, 1898 г.); критический обзор сведений и мнений иностранцев о Пугачевском бунте (вместе с некоторыми поправками к замечаниям Бильбасова о том же) сделан в статье О. Е. Корнилович «Общественное мнение Западной Европы о Пугачевском бунте», помещенной в III томе журнала «Анналы» II., 1923 г.), стр. 149–176, биографии Пугачева и П. Панина находятся в «Русском Биографическом Словаре», под соответствующими буквами, а указания на первоисточники, нами использованные, делаются в самом тексте нашего очерка.


[Закрыть] но новостью, однако, было здесь прямое сообщение на предполагаемое его «покушение на Москву», что не могло не произвести сильного впечатления на ту и на другую столицу, при чем к известию об этом, там и здесь, отнеслись как к непреложному грядущему бедствию. Так, напр., Болотов решительно утверждает, что «опасность» (вторжения Пугачева в Москву) была действительно очевидна и нельзя не признаться, что она была истинная и великая («Заметки», т. III, стр. 137).

Для Волконского эта опасность особенно стала представляться неизбежной, когда он получил второе письмо – от Нижегородского губернатора Ступишина, помеченное 21 июлем (может быть, прибывшее одновременно с первым). «Сего числа, в з-м часу пополуночи»., пишет Ступишин, «получил я от Курмышского воеводского товарища Алфимова известие, что известный государственный злодей Пугачев (с) своею толпою вступил уже зднешней губернии в Курмышский уезд, в село Малые Яндоби, расстоянием от Курмыша в 50-ти верстах и посланный для разведывания о его движениях поручик Муромцев, с солдатом, на Выленском Торжку, от Курмыша в 30 верстах, злодейскою толпою захвачены и лежащие до Казани дороги ими пересечены, а потому прибывшего сюда курьера, посланного от ея и. в-ва в Оренбург, принужден здесь остановить, дабы не попался в руки злодеев».

Ступишин просит Волконского постараться в сем опаснейшем случае подать из Москвы помощь, ибо и назначенная из Володимира воинская команда еще сюда не прибыла», почему и в таком будучи обстоятельстве, губернатор и решился защищать только крепость (Нижнего-Новгорода), «а поисков (т. е. вылазок) по недостатку воинских сил, а особенно конных команд, производить некем». Эти, достаточно серьезные сообщения завершаются в письме Ступишина таким post scriptum: «сейчас из Курмыша воевода прибыл и об’явил, что 20 числа (июля) на разсвете в Курмыш неприятель и злодей вошол» (л. 179). Ввиду сравнительной близости Курмыша от Москвы[20]20
  Г. Курмыш, входящий тогда в состав Алатарсной провинции Нижегородской губернии отстоял от Москвы на 500 верст.


[Закрыть] и обнаженности от войск дорог на Москву, этот post scriptum не мог не произвести еще большего впечатления, чем известия, собранные ф. – Брантом. Во всяком случае, получив оба письма, кн. Волконский экстренно на 25 июля созвал Московский Сенат, в лице его двух департаментов, и предложил ему на обсуждение следующую свою записку:

«Подошедшим ко мне сюда из разных мест известиям, что злодей-самозванец Пугачев, перешел Волгу, сего июля 20 находился в Курмыше (об этом именно и сообщил Нижегородский губернатор), а как Казанский губернатор уведомляет меня, что взятые из злодейской толпы сообщники об’являют (что) намерение ero есть итти на Москву, потому, ежели б сей злодей ту (sic) дерзость приял, то ко отвращению сего зла и к соблюдению города решился я следующим:

1) Царский полк со всех караулов сменить гарнизонными солдатами и содержать к походу в готовности.

2) Гарнизон изо всех мест, по посланной от меня ведомости, где назначено, снять, а не в нужных караулах инвалидными сменить, в иных местах убавить, закомплектных в гарнизоне всех людей снабдить ружьем, взятым из губернской канцелярии, порох и патроны получить из артиллерий.

3) Донских казаков изо всех мест (очевидно – Московской губернии, ввиду неотложности мероприятий), собрать и быть им к походу готовыми.

4) Г. ген. – поруч. Мартынову, сколько возможно, орудий исправить и упряжку изготовить, людей по пушкам расписать, фузейных и пистолетных патронов, миллионов до двух, быть во всем готовым и ожидать повеления.

5) Когда подлинное о злодее Пугачеве известие получится, что – он зверски намеревается итти к Москве, тогда я сам с Нарвским, Володимирским и Казачьим полками и с несколькими орудиями выступить имею на встречу. Здеоь (т. е. в Москве), яко старшему по мне сенатору, д. тайн. сов. и кав. Петру Дмитриевичу Еропкину препоручается главная команда.

По выступлении моем, для лучшего порядка и тишины в городе, учинить следующее:

1) Г. г. сенаторам всем между собою разделить город на разные части и каждому стараться в своей части сделать порядок, сохранять целость, жителям города дворянству и прочим – вооружить своих людей, а кого нет – самим, выбрать же им, г. г. сенаторам, каждому в своей части, начальников, которым и быть в повиновении у них.

2) Г. сенатору Волкову, яко президенту мануфактур-коллегии, переписать фабришных (sic), сколько всех их здесь состоит, коим отпустятся ружья; о скорейшем привозе их, в Тулу нарошный (sic) от меня послан; патроны взять в артиллерии. Сие вооружение дворян, людей их и прочих, тоже фабришных, единственно только для того, чтоб город был в тишине и порядке содержан, и, ежели б, отчего боже сохрани, злодей непредвиденным образом в Москву ворвался, то оными, как вооруженными людьми, ВСЯКИЙ сенатор свою часть (города) защищать может, для того, что вся злодейская толпа составлена из мужиков и невооруженных.

3) Всем присутственным местам, все письменные дела и, где есть, денежную казну покласть порядочно в кладовыя, заклав кирпичами, замазать и, вооружа приказных служителей (коим ружья будут выданы), стараться защищать каждому свое место.

4) Главному Комиссариату, имея у себя довольный караул, защищаться оным.

5) В уезды послать указы, чтоб все предводители, собрав дворян с служители, защищали свои уезды, а в потребном случае, быть готовыми на защищение здешнего города.

6) Обер-полицейместеру, с своими гусары содержать в городе тишину и иметь частые раз’езды; если где усмотрены будут собрания и вранье, ловить, брать под караул, меня, а за отбытием моим, Петра Дмитриевича Еропкина, репортовать. Все сие приготовление делать под рукою, чтоб в публике, прежде времени, в робость не пришли, а когда явно от меня об’явлено будет, чинить исполнение» (л. 180 и сл.).

V

Таковы были предположения кн. Волконского, прочитанные в Сенате. Обсудив их, в присутствии Волконского, Сенат, в свою очередь составил ряд «определений», частью повторяющих то, что Волконским. было предположено осуществить, частью предпринятых в развитие его мероприятии, которые необходимо осуществить, когда от него это «явно объявлено будет». «Определения» Сената, как увидим сейчас, показывают ясно, что Сенат вполне разделял опасения Волконского о возможности Пугачевского нашествия не только в Московскую губернию, но, и на Москву.

Отсюда, естественно, вытекала и двойственность, самих мероприятий: если, с одной стороны, надо было защищать собственно Москву, то, с другой, предпринимать меры против вторжения Пугачева, или его отрядов, в пределы Московской губернии: характер мер, в том и другом случае, частью был одинаков, а частью весьма друг от друга отличался, когда дело шло о защите самой Москвы, или, когда приходилось думать о многочисленных городах Московской губернии. Эта двойственность внешне отразилась как на «определениях» Сената, так же на протоколах и указах его, составленных в тот же день 25 июля, когда Волконский предложил на обсуждение Сената, общие для Москвы и ее провинций, и наоборот, то есть и относящиеся только к Московским провинциям.

Остановимся прежде всего на первом обширном протоколе, составленном в Сенате и касающемся мер как по защите Москвы, так и по обороне Московской, а частью и Нижегородской губернии.

В резолютивной части этого протокола, Сенат говорит следующее.

«Как сей государственный злодей Пугачев, не ища ничего иного как токмо истребления и разорения, бросается всюду с крайним отчаянием, отчего и происходит, что никак предвидеть не можно, куда он опрокинется и отчего уже и произошло, что, напав нечаянно на Казань, сей город обратил в пепел, со истреблением многих верных и добрых подданных, ни хотя бывшая с ним в сем злодеянии, толпа тогда же и тотчас истреблена и наказана, но, как он и еще утечку сделал, и еще довольно находит ослепленных и несмысленных людей, кои его злодейскую толпу умножают, а отчего и паки происходит опасение, что, несмотря на справедливую и основательную надежду на помощь божию и принятые на истребление его достаточные меры, случиться может, что и еще который-либо город такому ж несчастию, как Казань, подвержен будет, да и сия опасность несколько и настоит для Нижняго-Новагорода и Макаръевской ярмонки (указания на эту опасность не было в записке кн. Волконского. а уваживается оное потому, что в Нижнем есть знаменитая пристань, как ради соли, так и других нужных съестных припасов, а Макарьевская ярмонка важна потому, что почти со всего государства находятся тамо теперь купцы и товары, чего ради учинить:

1) во избыток предосторожности и в подкрепление следующих за Пугачевым с Казанской и Оренбургской стороны команд и отправляющегося отсюда с командою ж ген. – майора Чорбы (отряд его должен был, как увидим потом, действовать для охраны дорог Московской губернии), собрать здесь еще достаточный корпус;

2) сего ради, г. г. сенаторам, кроме его с-ва, кн. М. Н. Волконского, раздели город между собою на части, и имея попечение о сохранении во оном порядка и тишины, стараться содействие!» благородных и других обывателей набрать, столько способных к воинскому делу людей, сколько можно, требуя вооружения от его с-ва кн. Михаила Никитича;

3) почему полицейския, в тех частях находящиеся, команды имеют быть в команде тех г. г. сенаторов;

4) полиция остается в своем течении под командою его с-ва, кн. Михаила Никитича, но, офицерами в частях не повелевает, а сообщает обо всем г. г. сенаторам;

5) находящихся в Володимире и Суздале пленных–турок, как наискорее, вывести к Севску ближайшею дорогою и сие поручить Московскому губернатору, о чем уже и особое определение учинено;[21]21
  Это «особое определение Сената от того же 25 июля, – исходя из того положения, что «с Оттоманскою портою мир постановлен, а турецкие пленные есть теперь и содержатся в Володимире и Суздале–предписывал «Московскому губернатору немедленно отправить от себя в те городы одного из членов, с тем, чтоб оный, по приезде туда всех тех пленных за конвоем тамошних команд, или в случае неимении оных («случай» этот был обычным в провинциях Московской губернии того времени за обывательскими, препроводил, по способности, в Севскую провинциальную канцелярию по гранту на Коломну, Каширу и Серпухов, этот «тракт» очевидно, был сочтен за более безопасный) где, отдав их тамошней канцелярии, впредь до указу, содержать под присмотром тамошних команд, или по неимении иногда оных, истребовать, сколько потребно, от Малороссийской коллегии казаков, о чем послать указы» (этих турецких пленных было, как это видно из журнала Сената от I августа 681 человек; их караулить в Севске, однако, оказалось некому: пришлось обратиться в Белгород за командою, так как Малороссийские казаки вес были из Севска отправлены в командировки (л. 184 и об; 198, 244).


[Закрыть] –г. сенатору Дмитрию Волкову, как президенту мануфактур-коллегии столько фабришных вооружить, сколько годных набрать может, требуя снабдения от его с-ва, кн. М. Ник–ча;

6) хлебов напечь и сухарей насушить довольное число и сие предоставить распоряжению г. г. сенаторов, как и всякое учреждение, к тому клонящееся;

7) приготовить довольное число упряжек с повозками и сне поручить им же, г. г. сенаторам.

8) с сего определения дать каждому из г. г. сенаторов но копии дабы они по тому в дело вступить и знатнейшим, в своей части, обывателям об‘явить могли, ибо Сенат никак не сомневается, что не только благородные, но все и каждый, по мере и состоянию своему, усердно стараться будут сему, – от единой ревности к безопасности государства и к исполнению своей должности–подвигу содействовать и для того не токмо некоторый части имения, но, и собственной своей жизни щадить не будут, а еще меньше вопрос случиться и настоять может о старшинствах, или первенствах: теперь точно тот случай настоит, яко всякое о том умствование молчать имеет и тот большую оказывает услугу, кто усерднее определяемым на сие время начальникам повиноваться и лучше содействовать будет.

9) с ближайших пороховых заводов весь порох взять сюда и сие предоставить распоряжению его с-ва, кн. М. Н., о чем к ея и-му в-ву отправить всеподданнейший репорт, а в С.-Петербургские Сената департаменты сообщить ведение с нарочным, дав ему 2 почтовых подводы и на них прогонные деньги, от сенатского расхода, в оба пути» (л. 185 и сл.).

Затем Сенат тотчас-же привел в исполнение 2-й пункт вышеприведенного нами своего «определения» – о разделении Москвы между 8-ю наличными сенаторами (помимо 5 пункта о турецких пленных).

Сам акт об этом распределении весьма показателен уже с внешней стороны своей: без всяких формальностей, столь обычных в делопроизводстве Сената, акт этот, наскоро набросанный, представляет собою простой список имен и фамилий указанных 8-ми сенате ров, между которыми были распределены 11 частей тогдашней Москы.

Вот его буквальное содержание:

1 и 14 часть – Петр Дмитриевич, Петр Еропкин.

2 и 3 – Михайла Михайлович, Михаила Измайлов.

4 и 5 – Лукьян Иванович Ларион Кутузов.

6 и 7 – Михайла Яковлевич Дмитрий Волков.

10 – Ларион Матвеевич, Лукьян Комынин.

11 и 12 – Всеволод Алексеевич, Михайла Маслов.

9 и 13 – Дмитрий Васильевич, Всеволод Всеволожский.

Петр Вырубов (л. 187).

В пояснение к этому списку заметим, что Михайла Михайлович – это Измайлов; Михаила Яковлевич – Маслов; фамилии остальных сенаторов, вполне будут ясны, если их сопоставить с именами сенаторов, стоящими при фамилиях).

Так как сенаторы, – разделив Москву на части между собою, конечно, нуждались (для приведения в исполнение своих распоряжений в правительственном аппарате, то все служащие Московских учреждений должны были находиться теперь в полном распоряжении сенаторов.[22]22
  «Во все здешние (т о. Московские) присутственные места послать указы с тем, что «присутствующи тех мест, когда из них, или на их служителей г.г. сенаторы требовать будут, немедленно являлись они с их повелениям» (л. 183) Курсив везде наш.


[Закрыть]

Наконец, Сенат в тот же день 25 июля составил «определение», на основании которого тотчас же были посланы к провинциальным и городовым воеводам Московской губернии особые указы.

Этим «определением» требовалось чтобы во 1-х) воеводы «о доходящих до них о злодее Пугачеве известиях доносили сюда в Сенат с нарочными того же дня»; в 2-х чтоб денежную казну свозили сюда, в случае опасности, или, куда удобнее будет.) и в 3-х, «чтоб, обще с дворянскими предводителями, сперва секретно и пристойно советовали о принятии предосторожности на случай, если б, то от бегущего и укрывающегося, то от отчаянно бросающегося злодея, оказалась где-либо опасность, а в случае, если б опасность приближалась, и принимали бы оныя (предосторожности) самым делом, а сие не инако учиниться может, как токмо, если благородные дворяне согласятся из самих себя и из своих дворовых служителей составить некоторые корпусы а также, если в городах мещане (т. е. горожане) то ж сделают.»

Сенат при этом не нашел нужным входить в подробности организации предполагаемой обороны Московских провинций, справедливо замечая, что «вое сие пространно предписать не можно, но благоразумный воевода найдет и случаи и способ показать тем знаменитую отечеству услугу…» (л. 194).

VI

Мы указали подробно на те меры, которые были, с такою лихорадочною поспешностью, предприняты Московскою высшею администрацией в знаменательный для нее день 25 июля 1774 г., когда, под влиянием полученных известий, ее охватила паника и ей казалось, что враг стоит непосредственно ante portas Москвы.

На наш взгляд, указанные известия были лишь поводом к принятию чрезвычайных мер, а сами эти меры–как это особенно надо сказать о предполагавшемся вооружении фабричных, об образовании добровольческих корпусов, о свозе в Москву денежной казны “и ее замурование кирпичами “и пр. – свидетельствовали о недостаточности регулярных войск для защиты Москвы и Московской губернии, а равно и об известной растерянности Московских властей перед ожидаемым нашествием Пугачева, или его партий.

Однако еще следующий день–ввиду новых обстоятельств (о чем подробно скажем особо), неизвестных Волконскому раньше, – приняты изменения в предначертанной накануне программе действий. А именно, кн. Волконский, «созвав к себе в дом для совету г. г. сенаторов предложил, что, хотя вчерашнего числа, будучи в собрании Пр. Сената и об‘явил он полученные им от Казанского и Нижегородского губернаторов уведомления о известном государственном злодее Пугачеве, и какое он, на сей случай, сделал здесь распоряжение, и чему и Пр. Сенат согласно, по довольном рассуждении, положил надлежащие меры и о том учинено и подписано определение, как ныне имеет он такие известия, по которым упоминаемое, сделанное Сенатом, распоряжение в действо произвести нет никакой надобности, дабы тем, прежде времени, не сделать в городе тревоги то сего ради и предлагал, чтоб по тому, учиненному в Сенате определению, исполнения впредь, до его уведомления, не чинить.

Пр. Сенат приказали: согласно предложению его с-ва, потому определению исполнения не чинить и хранить оное за печатью, «между секретными делами», (л. 198). Определение это было затем подписано всеми сенаторами, включая сюда, конечно, и самого кн. Волконского.

Первое впечатление от этого нового акта таково, что вое постановленное 26 июля Сенатом, по предложению Волконского (вместе с дополнениями сделанными к нему Сенатом) отменяется, ввиду каких-то известий, полученных Волконским, паника, еще вчера так властно захватившая Московскую высшую администрацию, на другой уже день прошла и только акт, свидетельствующий о ней, остался «между секретными делами» Сената…

Однако, в действительности, это было далеко не так, страх за Москву еще долго продолжал быть налицо, но, только меры к защите Москвы и ея губернии были предприняты иные и, несомненно, более целесообразные, чем те, которые были продиктованы паникою.

Из мероприятий, предположенных 25 июля, не было приведено в исполнение разделение Москвы между 8-ю сенаторами, со всеми следствиями из этого разделения вытекавшими, не были вооружены и фабричные.

Что касается образования «некоторых корпусов» из крепостных, во главе с дворянами, а равно из мещан, то вопрос об этом получил иное направление, против первоначального предположения Волконского. В свою очередь, и «определение» Сената, касавшееся Московских провинций, уже скоро потребовало от Сената, ввиду новых обстоятельств, особых распоряжений.

Что-же такое произошло 26 июля, так быстро указавшее на бесцельность проведения в жизнь, в полном об’еме, всего того, что было единогласно постановлено еще накануне Волконским и Сенатом. Волконский об’яснял приостановку проектированных мер какими-то новыми, им полученными, известиями, которых он не имел еще вчера. К сожалению, в сенатском «определении» ничего не говорится о том, что это были за известия; не указываются они и в письме Волконского Екатерине от 29 июля, где он пишет, что «я, между прочими здесь (т. е. в Москве) распоряжениями, намерен был, в случае иногда приближения злодейской толпы, разделить город на части, поручив всякую часть одному сенатору, чтобы вооружить дворян, здесь живущих, с их людьми, для содержания внутренней тишины, но, как сей (слава богу) случай не настоит, да чтоб и не сделать большой робости в народе, а к тому-же и довольное число полков сюда следует, то от пополнения сего я удержался, хотя уже все к тому под рукою приготовлено(«XVIII в»., т. 1, стр. 138).

Конечно, аргумент об идущих в Москву полках весьма силен, чтоб оправдать отмену указанных мер, но, его, однако, было возможно выставлять, как основание для названной отмены, только 29 июля,[23]23
  Что это так, видно между прочим, из писем Екатерины к Волконскому (XVIII в. стр. 138) и к Панину (сор. Р. Ист. Общ. т. VI, стр. 84.).


[Закрыть] но 26-го июля, как и 26-го, Москва еще являлась «обнаженной», по выражению II. И. Панина, «от войск», а боязнь приближения Пугачева была в наличности не только, 26-го (как и 25-го июля, но и гораздо позднее, и первое из указанных чисел ничего не изменило в данном отношении, сравнительно со вторым. Если ж Волконский пишет (для об’яснения своей отмены, 26 июля, того, что было постановлено 25), что теперь «сей случай не настоит», то он это делает для успокоения Екатерины (почему, непосредственно за указанными выше строками его письма, стоят слова: «здесь, всем. г-ня, все тихо» и пр.).

Интересно, что, в противность этому утверждению, гр. П. И. Панин, в тот же день (т. е. 26 июля, когда применение чрезвычайных мер было отложено) пишет Екатерине, что, после известий из Казани и Курмыша, «Московские ЖИТЕЛИ вверглись в трепет и ужас несказанный, не имея себе об’явления о настоящем положении сего угрожения (известия эти, как уже указывалось, скрывалиоь Волконским от обывателей Москвы, хотя, разумеется, это не мешало распространяться среди них всяким тревожным слухам), а потому, не зная, что им делать, ни куда и когда отправлять, или здесь оставлять свои фамилии, видев при том столь обширный город, обнаженный от войск и орудий (тогда в его записке – Сенату), и слышав злодеевы столь скоропостижныя, на весьма дальния отстояния, нападения»… (Сбор. Р И. Общ., т. VI, стр. 80).

Если Панин был вообще склонен преувеличивать опасность положения дел в Москве, то, Волконский, наоборот успокаивал Екатерину, указывал на образцовую полицию Москвы, как-бы подтверждая тем, что можно-де обойтись и без чрезвычайных мер по ея охране. Но, однако, все же остается неизвестным, почему эти меры, казавшийся столь необходимыми еще 25 июля, оказались излишними уже 26 числа? Нам кажется, что паника, продиктовавшая эти меры, стала ослабевать во 1-х ввиду вполне точных тогда уже известий о заключении мира с Турцией. (Об этом в Москве знали еще. 25 июля, но, невидимому, не сразу оценили значение этого известия).

Об этом ясно говорит, между прочим, Екатерина в письме к Волконскому от 2 августа (в ответ на его письмо от 20 июля, уже цитированное нами), с удовольствием отмечая, «что миром и. е. с известием о мире) у вас, как и в Петербурге, в городе умы попеременялись, того ожидать должно («XVIII в“., там же.

Не без влияния, и при том особенно сильного, на приостановку названных мер было, без сомнения, и назначение Петра Ивановича Панина главнокомандующим. Как раз П. И. Панин получил в Москве именно 26 июля это известие оно было послано из-под Петербурга его братом Никитою Ивановичем Паниным 22 июля;[24]24
  Из этого письма Никиты Панова к своему брату Петру видно, что после заседания Пр. Совета от 21 июля все разошлись под тяжелым впечатлением от известия о взятии Казани (это впечатление насколько изменилось только 23 июля, когда в Петербурге узнали о заключение еще 10 июля мира с Турциею: «за два дня до получения этого известия» сообщает в Англию сэр Роберт Гуннинг «здесь преобладаю общее уныние» Сборник Р. И. общ. т. стр. 423). Н. П. Панин мастерски использовал это «уныние», вступив тотчас ж после заседания Совета в разговор с новым фаворитом (Г. А. Потемкиным), в котором он убеждал Потемкина в необходимости назначить главнокомандующим его, Панина, брата Петра; «затем вскоре, (он) сам вошел к государыне и тоже самое (ей) сказал. Хотя назначение Петра Ивановича тогда не состоялось (он был назначен официально 29 июля), но, Никита Иванович нашел, однако, возможным ужо 22 июля писать в Москву своему брату об этом, как о деле, совершенно решенном, что и было вполне верно, советуя ему, тотчас же написать Екатерине о своем желании «посвятить себя на службу ей и отечеству»; П. И. Панин, извещая Екатерину об этом, сообщает и о своих, чисто диктаторских, условиях, на которых он взялся бы быть главнокомандующий. Никита Иванович тотчас-же сообщает об этом Екатерине; она, впрочем, значительно, как известно, сократила испрашиваемые им полномочия (Сб. Р. И. Общ., т. VI, стр. 74 и сл.).


[Закрыть] возможно, кажется, допустить, что об этом тотчас же узнал Волконский и сообщил Сенату. Оно могло побудить их приостановить исполнение вышеуказанных мер, по разным причинам. Прежде всего, назначение такого авторитетного лица, как П. И. Панин, само по себе уже гарантировало серьезность мер, которые будут предприняты для подавления мятежного движения, столь неожиданно так сильно разросшегося.

Так смотрело на это назначение тогдашнее дворянское общественное мнение.

Болотов, напр., – сообщая о слухах относительно приближения Пугачева к Москве и не совсем доверяя им, – замечает с удовлетворением, что-де «к тому же известно, что против него наряжен и отправляется с войсками славный наш генерал, гр. П. И. Панин, так сей его уже верно остановит» (Записки, т. III, отр. 436). Как отголосок этого мнения можно привести еще отзыв английского резидента Роберта Гуннинга своему правительству от 24 июля, который, по поводу слухов о назначении II. И. Панина, пишет, что «эта самая благоразумная мера, к которой только можно было прибегнуть» и гр. П. И. Панин «единственный в империи человек, способный занять этот пост». (Сбор. Русс. Ист. Общ, т. XIX, стр. 423).

Можно также предположить, что Волконский, зная деспотический характер П. И. Панина и, может быть, будучи осведомлен о выставляемых им диктаторских условиях, на которых он соглашался стать главнокомандующим, не нашел возможным вообще принимать особых чрезвычайных мер, накануне, нового назначения на пост главнокомандующего и предпочитал выждать, когда положение окончательно выяснится.

Назначение П. И. Панина, несомненно, могло бы отразиться на полномочиях самого Волконского по охране Москвы, почему и было благоразумнее отложить приведение в исполнение особых мер по выше означенной охране Москвы. Этого едва и не случилось, если б Екатерина согласилась на все условия П. И. Панина, как это видно из письма ее к Г. Л. Потемкину: «увидишь, голубчик», – пишет она своему фавориту, – «из приложенных при сем штук (т. е. именно из условий, сообщенных Петром Ивановичем своему брату Никите, на основе которых первый хотел бы иметь, при своем назначении «полную власть и мочъ“), что г. гр. Панин (Н. И.) из братца своего изволит делать властителя в лучшей части империи, т. е. в Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губ. a sous entendu есть и прочия. что, если я подпишу, то не токмо кн. Волконский будет огорчен и смешон, но, я сама ни малейше сбережена, но, перед всем светом, первого враля и мне персональнаго оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всех смертных хвалю и возвышаю» (июль 1774 г., Сб. Р. И. Об., т. XIII, стр. 42).