Текст книги "Пугачевщина. За волю и справедливость!"

На наш взгляд, поэтому, заключение мира о Турциею и, как следствие этого, освобождение войск для внутренних задач, как и слух о назначении П. И. Панина новым главнокомандующим – вот основные причины, заставившие Волконского предложить Сенату, уже 26 июля, приостановить действие мер. утвержденных 25 числа. Каких-либо решающих вопрос успокоительных известий от 26 числа, с места мятежных действий, Волконский иметь не мог, как не имел их 25-го; до 27 июля, сам Михельсон, после отбития Пугачева 12-го июля от Казани, не имел «точного сведения» о Пугачеве (Дубровин, «Пугачев» и пр., т. П1, стр. 79), тем менее их могла иметь Москва, скорее она была полна тревожными, хотя и неверными слухами,(так, напр., было известие, что Пугачевская «партия» уже в Касимове, в г. Шацкой провинции Воронежской губернии, всего в 280 верстах от Москвы).

В нашу задачу не входит рассмотрение всего того, что делалось на театре мятежных действий вдали от Москвы; однако, нельзя не отметить, что и там нередко не было вполне точных сведений о движении Пугачева и его отрядов, что, в свою очередь, неблагоприятно отражалось на известиях, оттуда, доходивших до столиц; иногда ложность сведений заставляла даже наиболее удачных и опытных начальников правительственных войск, как напр., Михельсона, предпринимать ошибочные марши. Выйдя из Казани 19 июля, Михельсон направился было к селу «Починки», в 60-ти верстах от Саранска (Саранск от Москвы–546 верст), но, получил известие, что Пугачев идет на Арзамас (от Москвы–в 380 в.).

С одной стороны, сравнительная близость Арзамаса от Москвы, с другой стороны то, что сведение об этом было официальным (его сообщила арзамасская провинциальная канцелярия), имели своим следствием то, что Михельсон пошел из Починок в Арзамасе, так как «оставить без внимания Арзамасе, значило дать возможность Пугачеву», как справедливо замечает Дубровин, «появиться у него в тылу и затем итти уже беспрепятственно в Москву» («Пугачев» и пр., т. III, стр. 126), Михельсон, поэтому, повернув из Починок, пошел к Арзамассу и, только подойдя к городу, узнал, что известие о движении Пугачева к Арзамассу совершенно неверно, почему и должен был итти обратно к Починкам, потеряв напрасно время на свой ошибочный марш (это, впрочем, не имело важных последствий, так как мятежники не успели разграбить конского завода в Починках, чего тогда сильно опасались).

Нечего удивляться, поэтому, что отсутствие точных информаций нередко отражалось на колебаниях центров государства в его взглядах и распоряжениях о мятеже, как это мы еще будем иметь случай отметить особо и более подробно…

VII

Посмотрим теперь на последствия мероприятий 25 июля, в их осуществлении на практике.

Прежде всего, остановимся на том, как реагировала Московская губерния на указы Сената от 25 июля, нами выше отмеченные?

Чтобы ответить на это, необходимо остановиться на вопросе, что такое представляла собою территориально, в данное время, Московская губерния?

Московская губерния, до 1782 г., – когда она (по росписи так наз. «наместничеств») была введена почти в нынешние ее пределы, – представляла собою, как известно, весьма обширную территориальную единицу. А именно, она, по росписи 1766 г., состояла из 11-ти провинций, делившихся на уезды; из этих провинций 7 превратились, в период времени от 1775 по 1782 г., в особые наместничества, или губернии. Таковы были провинции: Московская, Ярославская, Володимирская, Костромская, Калужская, Тульская, Переславль-Рязанская (из последней провинции, наместничество было создано в 1778 г., при чем тогда же с. Переславль-Рязанский был переименован в Рязань); остальные 4 провинции вошли в состав тех или других губернаторств.[25]25
  Так, Суздальская провинция вошла в состав наместничества Владимирского, Переславль-Залесская, частью в состав того же наместничества, частью Ярославского (г. Ростов), провинция Юрьевская – во Владимирское наместничество (г. г. Юрьев-Польский и Шуя) к Костромское (г. Шуя): провинция Углицкая–в Ярославское (г. Углич и Тверское (Кашин и Бежецк). См. подробно об этом в «Об‘ясненниях к учебному атласу по русской истории проф. Замысловского (С.-П. 1887 г., приложение № 3).


[Закрыть]

Во все указанные провинции Московской губернии и были, с большею поспешностью, – под влиянием указанной выше паники, охватившей Московскую высшую администрацию–разосланы, через «особых нарочных» указы, воспроизводившие «определение» Сената от 25 июля (л. 194). Указы эти требовали, во-первых, немедленного сообщения Сенату («тогож дня») всех слухов о Пугачеве, во-вторых, своза в Москву, или куда удобнее, в случае опасности, всей «денежной казны», и наконец, в-третьих, образования некоторых корпусов «из дворян и их дворовых служителей», а равно и из «мещан».

Мы не будем касаться слухов о движениях Пугачева и его отрядов (ввиду их неосновательности, поскольку дело шло о Московской губернии) и лишь укажем, для примера, на сообщение одного купца (через Коломенокую и другие канцелярии) о том, что «партия» Пугачева в 300 чел. вступила в Касимов и что ожидается еще 5 тыс. чел., чего, в действительности, не было; не будем говорить и о свозе денег (главным образом медных) в безопасные места, так эти вопросы не нуждаются в особом разборе, а сами требования о б этом свидетельствуют лишь о панике, охватившей Москву, в лице ее администрации, но, остановимся на мерах к охране Московской губернии от предполагавшегося нашествия в ее пределы Пугачевских отрядов.

Многочисленные доношения, поступавшие из отдельных провинций Московской губернии, свидетельствуют явно, что в пределах их, еще до указов Сената от 25 июля, было тревожное настроение, которое этими указами еще более было возбуждено. Не касаясь всех этих доношений, остановимся на тех, которые более или менее рельефно отражают это настроение (гл. 200 и сл.).

Первой, на указ от 25 июля, откликнулась Серпуховская воеводская канцелярия, прислав уже на другой день Сенату свой рапорт, в котором сообщила, что «в Серпухове, кроме большой до Киева, все дороги пересечены и по оным, при самом в’езде и выезде, поставлены будут из обывателей, при ун. – офицерах и солдатах – за присмотром над ними обер-офицеров – караулы и приезжающих и выезжающих, кроме здешних зрителей и из уездов к торгу, или за какою надобностью кто, откуда и куда следует, спрашивать и записывать (будут) и, буде сумнительства найдено не будет, оных того же числа пропускать».

В этих распоряжениях нельзя не видеть того же предположения о близости к Серпухову Пугачевских «партий», какое руководило и первоначальными мерами относительно Москвы. Сенат рассмотрев уже 28 июля этот рапорт, постановил: «Серпуховской воеводской канцелярии дать знать» указом, что, «хотя сделанное ею распоряжение и похвально, но, чтоб по оному, в осмотре приезжающих, не нанести тягости им, того особливо наблюдать тамошнему воеводе» (л. 201).

В следующие дни Сенат, получая доношения из разных провинций Московской губ., обычно постановлял «оныя, приняв во известие, сообщить к делу», но и только (л. 204 сл.). Затем, однако, в Сенат стали постоянно поступать требования об отпуске в ту или другую провинцию, «винтовочного и фузейного пороху, ружей, артиллерии и артиллерийских снарядов, наконец, воинских команд», и т. д.

В целом, все эти доношения (л. 208 и сл.) производят общее впечатление, что все многочисленные города (их было тогда 69) обширнейшей в то время Московской губ. были совершенно беззащитны от вооруженных вторжений Пугачева, или его отрядов, почему, на наш взгляд, если б такое вторжение было им предпринято непосредственно после взятия Казани, или даже Курмыша, то возникло бы сильное народное восстание на всем пути по направлению к Москве, при чем на первое время (до прибытия достаточного числа регулярных войск), оно могло бы дать Пугачеву известные шансы на успех, тем более, что манифест его, выпущенный 18 июля и затем повторенный 20, 28 и 31 числа, представлял для массы народной много заманчивого и везде, где распространялся, страшно возбуждал крестьянское население (Дубровин, там же, т. III, стр. 112 и сл.).

Дело же обороны Московской губернии было в самом тяжелом положении и достаточно привести некоторые факты, из многих аналогичных, чтоб оправдать это наше утверждение.

Коломенская, Зарайская и «Переславльская канцелярия Рязанского», донося, напр., в конце июля «о взятых от злодея Пугачева и его сообщников предосторожностях» (это обычная формула, характеризующая в секретных протоколах Сената, донесения из провинций, без дальнейших ее раз’яснений)–добавляют, что «к тому не достает пороху, артеллерийских снарядов и ружья»; Ярославская провинц. канцелярия требует «присылки до 500 ружей, да несколько артиллерии, при одном офицере»; Костромская – «пороху 40 пудов и военных людей»; Ростовская – «пороху до 50-ти пудов, пушечных картечь, или свинцовых, сколько можно, также ружей со штыками, тесаков и 2-х канонеров», прося в то же время разрешения «перевезти в Ростов весь без остатку хлеб, находящийся в уездах в некоторых экономических вотчинах, в магазейнах»; Шуйская – при обычных требованиях пороху, ружей и пр., – спрашивает, «из какой суммы, собранный, для лучшей безопасности, солдатам отставным, производить жалованье», а Епифанский воевода просто заявляет, что в «городе артиллерии, снарядов и военных команд, кроме штатной (очевидно недостаточной) никаких не имеется» (л.л. 208–212. 217 и сл.). Но, так как Пугачев со своими отрядами – как узнал об этом Волконский уже 31 июля–«стал находиться от Московской губернии в весьма дальном разстоянии», то Московской высшей администрации не было основания оставаться на той своей позиции, какая была ей занята, по отношению к провинциям Московской губернии, в указах, поспешно разосланных из Сената 25 июля.

Ввиду этого, уже 4 августа состоялось в Сенате «определение», на основании коего в Московские провинции были посланы новые указы (взамен наделавших столько хлопот предшествующих указов от 25 июля).

В этих новых указах Сенат, высказывая свое одобрение местной администрации по поводу принятых мер и того усердия, какое оказали «тех городов воеводы о товарищи, собранное благородное дворянство и городские жители» – предписывает, однако, теперь нижеследующее: так как-де «из последних рапортов Сенату известно», что Пугачев «с самою малою шайкою отправленными воинскими командами гоним и поражается и от времени до времени бежит от селений даже в степные места, то, в разсуждении сих обстоятельств и при том настоящей ныне, для хлебопашцев рабочей поры. Сенат в вооружении, а, следовательно, и в сборе людей, не видит надобности, кроме только, чтоб оных городов начальники, с прочими, усердное радение прилагали в смотрении определенными в них по штатам, командами, дабы в тех городах и уездах, подозрительных людей и разглашений отнюдь не было и где оныя, паче чаяния, окажутся, брать к разсмотрению в канцелярии и в Сенат рапортовать».[26]26
  Заметим, кстати, что курсив, для наиболее характерных мест первоисточников, везде принадлежит нам.


[Закрыть]

Это «определение» состоялось в Сенате, ввиду заявления Волконского, посланного к нему на дом («за небытием его в Сенате») секретарю Сената, следующего: в указах от 25 июля, заявил он 31 числа, хотя и было-де сделано «надлежащее наставление», как должно было поступать на случай нечаянного иногда злодейского покушения, но отнюдь не для вооружения без настоящей в том нужды людей», «а такой опасности (из рапортов Московских провинций в Сенат) невидно ни какой…», «да хотя-бы где», – утверждает теперь Волконский, – «толпа его злодейская и показалась», то, «как вся она состоит из одной только сволочи, невооруженных крестьян, без артиллерии и ружей, то всякий градоначальник, с содействием дворянства и мещан, все его стремления, без дальняго вооружения, охранить может, в чем он на верность и усердие всех и каждаго благонамеренных людей не сумневаетоя, а потому и нет такой надобности, чтоб в каждый из тех городов посылать воинские команды (о чем, как мы знаем, просили провинциальные города), особливо для того, что всюду уже, где нужда требовала, воинские команды посланы», по его распоряжению.

Что-же касается до пороха, то он де велел артиллерийской конторе отпускать его «за деньги», по требованию «городских начальников», что, конечно, весьма охладило их интерес к его получению; «впрочем же» – добавляет Волконский в своем сообшении Сенату – «в излишнем вооружении тем меньше настоит надобность, что, по последним рапортам, известно, что Пугачев находится от Московской губернии в весьма дальном разстоянии и что оный, устрашась преследующих его со всех сторон команд, пробежав Алатау, за реку Суру, бросая свои тягости, стремительно пробирается к Дону»; но, – «так как случиться может, что из толпы его оставшиеся бродяги разойдутся по разным местам (как раз 30 июля Сенатом было получено донесение, что «г. Ядрина воевода с жительми толпу оного злодея, состоящую в 400 ч., разбили», л. 206), то нужно, чтоб провинциальные и городовые канцелярии, в ведомстве своем, всюду подтвердили: всех праздношатающихся, а паче те, которые наводить будут о себе какое-либо сумнение, ловить и приводить в канцелярии»…

Сенат, как уже указывалось, согласился с этим мнением, добавив лишь в требование, чтоб о всех таких людях тотчас доносили бы ему (л. 214 и сл.).

Таким образом, Сенат, под влиянием новых сообщений Волконского, дал отбой по отношению к ранее принятым мерам об обороне провинций, а сам Волконский, – после назначения Панина и увеличения регулярных войск, а равно и после мероприятий, которые он начал разрабатывать вместе о Паниным, – стал спокойнее относиться к вопросу об обороне и не думал уже об образовании в провинциях корпуса из дворян и мещан, как первоначально предполагалось и на что частью уже было указано нами.[27]27
  Напомним еще, что A. И. Бибиков, по желанию Екатерины образовал такой корпус из дворян в Казанской губ. (ем. «Сочинения» Г. И. Державина, т. VI, акад. издания, стр. 471). при чем сам Бибиков засвидетельствовал, что «дворяне Казанской губ. в вооружении войск, по соизволению императрицы, друг перед другом на перерыв ревнуют» и что дворянские отряды действуют успешно (донесение от 15 марта 1771 года), но, однако, постоянно требовал присылки войск, при чем писал Екатерине: «если помещица Казанская назвала сама себя Екатерина в рескрипте Бибикову от 20 января 1774 г. – «благоволил, присоединить я своих собственных рекрут в вооруженному корпусу дворян здешних, то я… дерзаю испросять для устроения и командования их офицеров» (чего желали позднее и Московские провинции); затем, хотя примеру Казанского дворянства последовали дворяне Сибирские, Пензенские (см. «Материалы» Л. К. Грота, «Сочинения», т. IV, стр. 611 и cл, но, Бибиков не очень-то полагался на все эти добровольческие организации и смотрел на них «не более, как на средство поднять упавший дух населения»… как это справедливо, на наш взгляд, заметил И, Ф. Дубровин («Пугачев и его сообщники» т. 2-ой, стр. 236).


[Закрыть]

Затем, однако, успокоить провинции Московской губернии оказалось нелегко и в Сенат не только в июле и августе, но еще в сентябре от них поступали многочисленные донесения, несмотря на указы Сената от 4 августа, о прекращении сбора людей и пр.

Так напр., в августе Сенат, – рассмотрев несколько доношений и рапортов, – вновь повторил свою однообразную формулу, выработанную им после 4 августа и ясно показывающую, как быстро отступил он от прежних своих указов 35 июля по защите Московской губернии. А именно, он постановил: «как уже по таковым же, прежде полученным в Сенате из некоторых провинций и городов, рапортам, генеральная резолюция дана и посланными–от 4 августа–во все одной губернии провинции и городы, в том числе и упоминаемая канцелярия (а именно–в воеводския канцелярии Переславль–Рязанскую, Епифанскую, Перемышльскую, Тульскую, Волоколамскую, Михайловскую)–указами знать дано, что для измененных в тех указах резонов, в вооружении и в сборе людей Сенат не находит более нужды, то в рассуждении сего, означенныя репорты и доношения, приняв во известие, «сообщить к делу“, т. е. иначе говоря, оставить без всякого ответа (л. 235 и сл.).

А между тем, именно сенатские распоряжения о вооружении «дворянских людей» и произвели большой переполох в Московских провинциях, о чем весьма картинно говорит Болотов,[28]28
  Упомянутый современник описываемых событий рассказывает, что к нему прискакали на нескольких волостей «без души (т. е. в испуге), все тамошние начальники, старосты и бурмистры о донесением что у них там во всем крае сделалась превеликая тревога. Что такое? – вслушавшись, спросил я: не знаем, сударь, а была только от частных смотрителей строгая повестка, чтоб немедленно от каждыя 100 душ наряжали 2 человека, вооруженных. одного пешего, а другой конного и немедленно отправили в Коломну, а из остальных чтоб 1/2части было готово отправиться туда, куда спросят». Рассказав далее о выборе и наряде улан», о все более и более тревожных слухах, распространяющихся о Пугачеве, Болотов добавляет, что он отправил своего приказчика в Коломну с письмом к воеводе: происходило сие 4 числа августа» (т. е., значит до получения еще указа от этого числа, отменявшего набор)–говорил он – «а 7 числа того-же месяца, следовательно, через 3 дня, по всеобщему нашему удовольствию, возвратился приказчик и успокоил к мысли и сердца наши известием, что тревога была, действительно, пустая и что все наши уланы распущены уже опять по домам и жительствам своим»… («Записки», т. Ill, стр. 435 и сл.).


[Закрыть] а сами эти репорта, свидетельствуют о немощности провинциального дворянства, наглядно показывают, что дворянские корпусы едва ли бы ли в состоянии принести большую пользу обороне губернии, «если б в них, действительно, оказалась нужда, чего, однако, не было. Пронский, напр, предводитель дворянства, – уведомив 7 августа Сенат, «какое им в защищении» от Пугачева, «в составлении из людей дворянских корпуса распоряжение сделано» – в то же время потребовал, чтоб для подкрепления и обучения тех людей, к такому делу необычных, снабдить их воинскою командою», в целях, очевидно, между прочим, их обучения.

Михайловская воеводская канцелярия (провинции Переславль-Рязанской), вместе с предводителем дворянства, доносит 9 августа, что в городе нет ружей, пороху, свинцу и пр. снарядов и воинской команды, а паче, для составления корпуса денег, почему и «просит об отпуске, на покупку провианта и на дачу жалованья 3 тыс. рубл. с возвратом (их) из общества дворянского через два года».

На практике, впрочем–ввиду, может быть, краткости времени действия указа 25 июля, отмененного уже 4 августа образование дворянских и других корпусов не получило широкого распространения. По крайней мере, из многочисленных донесении об этих корпусах, мы, кроме вышеприведенных 2-х случаев, – нашли весьма мало донесений, где-бы было видно, что сделано было для их образования.

Так, из дворцовой конюшенной канцелярии сообщалось, что в Коломенском уезде приступили было к набору, но «крестьяне Бронницкой волости» названного уезда «требуемых со ста душ двух человек не дают»; Каширский воевода, – прося, «для составленаго от дворян корпуса, пороху и свинцу по 5 пуд.-, требует, однако «для ободрения упоминаемых дворян и всего города воинской команды с пушками и снарядами»; из Переславль-Рязанского, предводитель дворянства кн. Меньшиков, – указавший, что, «на нынешний случай, положено собрать, на подобие набора рекрут, со ста душ по 1 пешему и по 1 конному», – требует, «пока сбор тот не окончится, о присылке, из легких войск, команды и артиллерии»: в нескольких донесениях, в глухой передаче сенатских журналов, говорится только что были сделаны распоряжения по данному делу, но, о результатах ничего не упоминается.

Из немногих только донесений, повторяем, видно, что «корпусы дворян» действительно составлялись.

Так, репорт Ростовской воеводской канцелярии от 8 августа, – отвечая на сенатский указ от 4 августа, – доносил, что, в силу указа 25 июля, «собранные к поражению и потреблению злодея Пугачева, с его шайкою, дворяне и прочие жители распущены», но однако, «для предосторожности впредь», требуется до 200 пудов пороху.

Михайловская канцелярия требовала, как мы говорили, для дворянского корпуса кредита, при чем она-же сообщала одновременно, что были «возражения противу приговору дворянского» от лиц (их было-4) из «тамошнего купечества» (они потом бежали, из них найден был только один, как видно из журнала Сената от 21 августа).[29]29
  Не без интересно отметить, ЧТО Малоярославецкая канцелярия донесла, что «кол. асс. Гончарова фабричные, 3 человека, при об’явлении им об осторожности «от Пугачева», «говорили касательно того непристойныя речи»; велено было их, «вместе с показателями на них» прислать «в Тайную канцелярию». «Это единственный, в наших первоисточниках, случай, указывающий на отношение в вопросу фабричных. (Все сведения, сюда относящиеся см. в той же «книге секретных протоколов», сл. сл.217 сл.,235 об, 240 об., и сл., 253 и сл.)


[Закрыть]

Кажется, ничто так не обнаруживает ясно всю неудачность проектированной меры, как указанное выше донесение Пронского предводителя дворянства от 7 августа и ответ на него (только 15 сентября) Сената.

Предводитель дворянства, – сообщая Сенату, какое им сделано распоряжение «в составлении из людей дворянских корпуса», – требует «для подкрепления и ободрения тех людей, к такому делу необычных, снабдить их воинскою командою».

А Сенат на это отвечает, что, «как уже последними посланными указами дано знать, что в сборе означенных людей не настоит надобности, то, сего ради, означенный рапорт, яко не требующий затем никакой резолюции, сообщить к делу».

Говоря иначе, мы видим, что одна сторона утверждает, что она не может выполнить сама, без чужой помощи, порученного ей дела, а другая, ей это дело поручившая, отвечает, что в этом выполнении нет теперь и надобности.

Таким образом, взволновав своими указами, от 25 июля, 69 городов, Московская высшая администрация уже 4 августа должна была аннулировать их применение на практике, что, однако, удалось, ей не сразу, а после продолжительной переписки (л. л. 219 и сл., 223, 231 и сл. 239 и след, (и др.).

Вопрос о дворянском Московском корпусе получил, в дальнейшем своем течении, совсем иное развитие, чем то, какое предполагалось по сенатскому «определению», вызвавшему его указы, от 25 июля, в провинции Московской губернии.

Полученное 21 июля Екатерининским Советом в Петербурге реляций кн. Волконского о взятии 12 июля (собственно–11-го) Казани, имело, между прочим, одним из своих последствий, постановление Совета, «возбудить Московское дворянство к набору, на своем изживении. конных эскадронов, по примеру Казанского (дворянства)».[30]30
  Apх. Гос. Cов., т. I, стр. 454.


[Закрыть]

Екатерина, однако, не торопилась очень приводить это постановление в действие, так как только в письме от 28 июля Волконскому (получив от него известие о взятии Курмыша) пишет следующее:

«Советую вам призвать к себе Московских дворян, или, по крайней мере, тех из них, кои надежны быть могут на своих людей, или же вооруженных имеют, и предложите им от себя, чтоб они. по примеру предков своих, вооружили, колико могут, надежных людей, для общей от злодеев обороны. Можайские дворяне готовы были во время последнего мятежа идти к Москве; чаю. они и ныне не откажутся от сей службы.

На Москве, чаю, найдется, много и таковых, кои служат и служили: ваше дело разбудить ревность везде тут, где она быть может: я чаю, никто не откажется ее в сем случае оказать. Употребите всех тех, кои способны быть могут, где-б употреблены они ни были, для общей обороны» («XVIII в.», т. I, стр. 137).

Волконский, как нам кажется, мог-бы ответить, что указаниями сената в провинцие московские, от 25 июля, уже было поведено образовать «некоторые дворянские корпуса»; но, он, однако, умолчал об этом, может быть потому, что организация этих «корпусов», – по её непрактичной, по указам, обстановке, – не обещала успеха (как это и оказалось, de facto), а в словах Екатерины увидал неодобрение принятой меры, почему написал ей следующее: «хотя теперь Москве опасности и не настоит (писано 3 августа), по причине, что злодей и самозванец, по последним известиям, отдаляется от здешних мест и деташементами войск преследуется, однако, как его разбойнические обороты неизвестны, но всегда к ним готовым быть должно, того ради сегодняшний день, все дворянство в Москве находящееся, у меня в доме соберется и положит сочинить корпус людей, и на их коште.

Все охотно того желают и, когда все уже сие установим, то… впредь донесу, по городам же приказано, чтоб воеводы, обще с предводителями дворянскими, старались быть готовы к отпору, ежели б злодей покусился на которое место напасть, и паче всего приезжали, ловить разгласителей и возмутителей[31]31
  Сенатское «определение» об атом состоялось 1 августа, по предложение Волконского об отмене вооружения дворянских корпусов и пр. было доложено Сенату еще 31 июля; решение по вопросу было отложено, ввиду неполного состава Сената, но последний не был против предложения, почему ВОЛЬСКИЙ И МОГ говорить Екатерине о предположенной отмене «определения» 25 июля еще накануне сенатского решения.


[Закрыть] как уже таковой в Коломне и пойман и таперь в Тайной Экспедиции допросы производятся, о чем вскоре… донесу» (там же стр. 140).

В общем, это письмо верно передает, что предполагалось сделать в отмену неудачного распоряжения от 25 июля о дворянских в губернии корпусах.

Из других данных видно, что 3 августа Волконский, действительно, собрал у себя в доме находившихся в Москве дворян, что, конечно, было проще и целесообразнее той переписки, со всеми провинциями по этому вопросу, какая была затеяна раньше.

На этом собрании московских дворян, Волконский, – сообщив о появлении мятежных отрядов уже в Нижегородском уезде, – предложил дворянам «сочинить корпус гусар из людей их на своем коште», как это он писал Екатерине.

Можно предположить, что он уже раньше совещался с отдельными, наиболее влиятельными, дворянами и знал, что его предложение будет принято единодушно, на что указание имеется (в вышеотмеченном его письме от 3 августа) и что, действительно, и случилось. При этом дворяне, по его же предложению, выбрали шефом корпуса гр. Петра Борисовича Шереметева, решив, что каждый даст столько гусар, сколько может, лишь-бы были они хорошо вооружены, доброконны и надежны по своим качествам, они должны были жить в домах своих помещиков, собираться по призыву шефа для обучения; в свою очередь, шеф должен был озаботиться их организациею по эскадронам, приискать унтер-офицеров и офицеров, для их обучения военному строю, и пр.[32]32
  Госуд. архив, разр. VI, № 503; сам Волконский обязался поставить 12 человек.


[Закрыть]

Интересно, что Г. Р. Державин в своих «Записках» передает такой разговор о П.И. Паниным по поводу образования означенного корпуса, а именно последний сказал Державину, что московское дворянство, «когда назначался в предводители войск гр. П. Б Шереметев, то мало, или почти никого, не вооружали людей своих по примеру Казанского дворянства; а когда его, графа, наименовали в вожди, тогда ничего не жалели».[33]33
  К этому рассказу Державин прибавил, «что он приметил сильное любочестие и непомерное тщеславие сего, впрочем, честного и любезного начальника». («Сочинения Державина», академич, издание, т. VI, стр. 517).


[Закрыть]

Можно согласиться, что, ввиду популярности среди дворянства П. И. Панина, дворянство, со времени его назначения главнокомандующим, охотнее пошло на жертвы для прекращения опасного для него движения, вызванного Пугачевым, но нельзя не внести ту поправку в слова Панина, что с назначением шефом корпуса П. Б. Шереметева дворяне «мало, или почти никого не вооружали», так как само назначение Шереметева, состоялось в августе, когда П. И. Панин, «этот славный наш генерал», по выражению Болотова, был уже главнокомандующим: несогласие с действительностью слов Панина справедливо может быть объяснено, как заметил Державин, «его любочестием и непомерным тщеславием». Впрочем, события шли так быстро, что «корпус» не только не мог вступить в действие, но, и не был образован…

IX

Перейдем теперь к вопросу об отношении Екатерины к мерам по защите Москвы, там проектированным, о чем она узнала 28 июля в Петергофе, из донесений Сената и Волконского.

Она тотчас ответила Волконскому таким письмом: «известие о занятии Курмыша злодеями, к сожалению моему, получила сего вечера и не сумневаюсь, что они стараются пройти к Москве и сумнительно, чтоб они пошли к Нижнему (как предполагал Сенат, между прочим), но, думаю, что они прямо к вам пойдут и для того не пропустите никакого способа, чтоб отвратить сие несчастие. Я сего вечера из Новгорода 7-ой полк, а именно лейб-кирасирский, еще к вам отправить приказала».

Подав тогда же Волконскому совет собрать Московских дворян для вооружения «надежных людей» (как это нами уже отмечалось), Екатерина обнадеживает Волконского тем еще, что она «с своей стороны, ничего не оставит, что злу сему сделать конец». «Неужели», восклицает она, «чтоб с семью полками вы не в состоянии найтись (были) Пугачева словить и прекратить беспокойствие? Я надеюсь, что Чорба к вам приехал»,[34]34
  Ген. – майор Чорба был отправлен еще 17 июля к Волконскому в Москву, при чем последний должен был поручить ему командование 3-мя полками и обратить его «куда нужда потребует» (XVII 1 в., т. 1 стр. 135) Это было, насколько нам известно, первое значительное поручение, данное Волконскому, самостоятельно распорядиться посылаемыми из центра войсками.


[Закрыть] добавляя при этом, что я приказала, ген. поручика Суворова прислать к вам (в Москву), как наискорее.

Не касаясь прямо распоряжений Сената и Волконского по защите Москвы, в своем post scriptum к указанному письму, Екатерина, однако, одобряет назначение Еропкина заместителя Волконского, так как. знает, об энергичной деятельности его во время Московской еще чумы: «Я надежду имею на Петра Дмитриевича Еропкина», пишет она, «что он вам весьма хороший и усердный помощник будет. Скажите сие ему от меня: я уверена, что делом и словом он вас не покинет».

Мы уже говорили, что Волконский, успокаивал Екатерину, писал к ней, что «в Москве все тихо»; необходимо добавить, что он при этом сообщил, что «паче чаяния моего, в простом народе гораздо меньше вранья, как прежде было, что могу приписать строгому смотрению полиции: как обер-полицеймейстер (Николай Петрович Архаров, известный своей распорядительностью и необычайной, по мнению современников, проницательностью в раскрытии преступлений), так и подчиненные ему офицеры наипримернейшим образом должность свою правят и не только безпрестанные патрули делают, но и неприметным образом о всем разведывают, где только собрания народныя бывают» («XVIII в.», стр. 137).

Екатерина не оставила без внимания эту аттестацию Московской полиции и приказала Волконскому: «об. – полицеймейстеру и его подчиненным скажите от меня похвалу за то, что они прилежно наблюдают свою должность» (стр. 142).

Волконский, однако, не сообщил, невидимому, императрице, что он предпринял для охраны самого себя, как «главноначальствующего г. Москвы» и о чем красноречиво пишет Болотов.[35]35
  Сказав, что все «того и смотрели, что при самом отдаленнейшем ещё приближении его (Пугачева) к Москве вспыхнет в ней пламя бунта и народного мятежа», Болотов прибавляет, что «как не сомневаюсь, что в таком случае первое устремление черни на дом главнокомандующего, тогда Москвою кн. М. Н. Волконского, сей же дом находится близенько подле нашей квартиры и, для безопасности вся площадь перед ним установлена пушками, то же долженствовало бы все сие проводить нас и неописанный страх и ужас?» («Записки» т. Ill, стр. 378).


[Закрыть]

Но, как его донесения Екатерине, так и известное уже нам сообщение Болотова, наряду со многими другими сведениями (напр., Панина–«о трепете и ужасе несказанном Московских жителей», в сущности, по преимуществу–дворян) вскрывает явно, что, наряду с боязнию нашествия Пугачева, неменьший был страх перед настроением Московского населения, в его крепостной, по преимуществу, массе, СЛЕДИТЬ за которым должна была полиция, что она по свидетельству Волконского, непрестанно и делала.

Мы уже указывали на странное, на наш взгляд, предположение Волконского, утвержденное и Сенатом о вооружении фабричных. Екатерина, однако, иначе смотрела на благонадежность «фабришных», нисколько не ставя ее выше благонадежности «барских людей», что видно из письма ее к Волконскому от 31 июля.

Сообщая ему слух о том, что Пугачев, с своими «ворами» ушел на Дон, она высказывает следующую свою догадку по этому поводу: «итак я кладу из двух одно: или он, с весьма малым числом, идет проселочными дорогами на Дон или же прокрадывается в Москву чтоб как-нибудь в городе самом пакость, какую ни на есть, наделать сам собою, фабришными или барскими людьми».

Указав далее, что «сообщники Пугачева в Казани показывают, будто он заподлинно имеет переписку с Московскими раскольниками, но имен их не знают» – она добавляет: «прошу вас весьма держать ухо востро, дабы сей хитрый злодей государственный не нашалил в вашем месте, и нечаянно посреди города (Москвы), ибо не натурально, чтоб вдруг исчезла громада сия тогда, когда опаснее всего казалась… я сердечно желаю, чтоб ошиблась гаданьем. («XVIII в.“, т. I стр. 147).

Однако, это случилось в действительности, несмотря на то, что казалось «ненатуральным», ввиду, конечно, предшествующих успехов Пугачева, тревожного тогда весьма настроения народных масс около Москвы в ожидании появления Пугачева, или его отрядов[36]36
  Донесения, между прочим, П. И. Панина императрице, основанные частью на известиях с мест, частью на его собственных соображениях, говорит о возможности появления Пугачева, или его «бунтовщичьих шаек», по выражению главнокомандующего, в Москве и в её губернии, не только в это время, но и в течении всего августа месяца 1774 г. (Сборн. Ж. Р. Общ. т. VI, стр. 80, 90, 96, 98, 106, 110).


[Закрыть], да при том, ввиду отсутствия точных сведений о движениях Пугачева.

Не удивительно поэтому, что, узнав о том, что в Москве были приняты «все зависящие меры» и пожелав в них успеха, она одобрительно сообщает Волконскому. «Вашими распоряжениями я довольна и желаю вам всякого блага… Я все меры беру к вашему вспоможению, а, может статься, и сама к вам буду, и с сыном». (стр. 139).

Эти слова, писанные в Петергофе 30 июля, находятся, конечно, в противоречии с возражениями против ее поездки в Москву, сделанными в Совете еще 21 июля, когда она им подчинилась и в Москву не поехала, но повторяя о своем предположении, она, вероятно, хотела показать, какое важное значение она придает положению дел в Москве, а равно и ободрить Московскую высшую администрацию.

Последующие донесения Волконского о Пугачеве довольно противоречивы и они, как и взгляды Екатерины и Панина, на положение показывают, как плохо было поставлено дело информации центра с театром мятежных действий; впрочем, и там в поисках Пугачева и известий о его делах едва-ли все обстояло благополучно (Дубровин, т. III, стр. 155 и сл. сообщает по этому поводу не мало интересных данных).

Если такая постановка дела информации весьма неблагоприятно отражалась на мерах правительства против Пугачевского движения вообще, то в изучаемый момент она приводила к постоянным противоречиям в оценке текущих событий.

По словам проф. Н. Н. Фирсова–«это был третий, самый страшный период мятежа, не на шутку грозившаго Екатерине чуть-ли не полным крушением ея дворянско-царской карьеры».[37]37
  «Пугачевщина» Н. Н. Фирсова (издание Вольфа), стр. 100 и сл.


[Закрыть]

Так, несомненно, смотрели на это время современники вообще, и в частности Екатерина, Панины (Н. И. и П. И.) и Московская высшая администрация, после известий о взятии Казани.

В действительности же, чем больше отходил Пугачев от великорусских губерний, с их взволнованными надеждами на освобождение крепостными массами, чем сильнее менялся состав его отрядов, тем меньше становилась опасность распространения мятежных действий до пределов Московской губернии, тем более, что посылка регулярных войск все более и более расширялась.