Текст книги "Шенгенская история"

Глава 41. Париж

Солнце этим утром приятно слепило глаза. И воздух казался по-весеннему прогретым, несмотря на то что зима еще продолжалась. Последние дни своей серостью только добавляли беспокойств в мысли Андрюса, хотя всякий раз эти мысли начинались вроде бы радостно – с раздумий о будущем ребенке, чье появление через семь-семь с половиной месяцев радикально изменит их жизнь. Через семь месяцев наступит осень. Осень – это время сбора плодов, сбора урожая. Франция будет праздновать Божоле, а их с Барби увлечет, накроет с головой забота о другом урожае, от которого тоже будет пьянить – пьянить от бессонных ночей и приятной, но реальной усталости. Странно, что Андрюсу воображение так легко и конкретно рисовало будущую осень!

Он стоял под Эйфелевой башней, наблюдая немногочисленных туристов и довольно многочисленных цыган и африканцев. Африканцы носили в руках огромные связки брелоков – маленьких Эйфелевых башен, время от времени то ли специально, то ли случайно встряхивая их, отчего возникало почти магическое множественное позвякивание. Когда один такой торговец сувенирами прошел мимо, оглядываясь в поисках покупателей, Андрюсу он увиделся шаманом с бубном в поисках: из кого бы изгнать злого духа?

Слева от противоположной огромной железной лапы башни двое африканцев с магнитолой расстилали на светло-сером асфальте подстилку для брейк-данса.

Что он здесь сможет собрать со своим красным носом? Андрюс согласился с пессимизмом собственной мысли и опять обернулся к солнцу. Сощурил глаза под силой его теплых лучей. Тут все равно интересно и красиво. Почему они с Барби сюда еще ни разу не пришли? Наверное, потому, что они не туристы и у них нет лишних денег, за которые можно было бы подняться на самый верх башни и оттуда рассматривать этот волшебный город, слишком бодрый из-за миллионов чашечек эспрессо, выпиваемых тут каждый день. Конечно, если город пьет столько кофе, то и сон у него короткий!

К Андрюсу подошла молодая пухленькая цыганка с блокнотом и ручкой. Что-то спросила по-французски.

– Pas Français, English, – автоматически ответил он.

Цыганка подсунула ему почти под нос открытый блокнот и протянула ручку.

– Подпишите петицию против наркотиков! – продолжила она на английском.

– Зачем? – Андрюс почувствовал в этой просьбе подвох.

– Ну вы же против наркотиков? – слишком четко произнесла цыганка.

– Не знаю, – Андрюс пожал плечами. – Еще не знаю. Не пробовал.

– Не пробовали? – цыганка выразила лицом недоумение. На подобный ответ она явно не рассчитывала.

Андрюс воспользовался ее легким замешательством и отошел на несколько шагов в сторону. Вернулся мыслями к цели своего утреннего приезда сюда. Нет, он ехал на рю де Севр, но всякий раз, когда поезд метро выезжал на мост Бир-Хакейм, слева возникала Эйфелева башня. Возникала и, как маяк для корабля, разворачивала на себя взгляд Андрюса. И удерживала его взгляд до того момента, пока дома бульвара Гренель не скрывали ее верхушку из виду, пока поезд метро не уносил Андрюса дальше по надземному, надбульварному виадуку. А в этот раз, вставший пораньше из-за желания увеличить свой ежедневный заработок Андрюс просто вышел из метро раньше, чем она исчезла из виду. И решил проверить: найдется ли у башни уголок для его скромной клоунады? Теперь ему уже было понятно, что даже пытаться тут кого-то рассмешить, привлекая к себе внимание только красным носом на резинке и клоунской пантомимой, не имело никакого смысла. Да и детей тут почти не было. Разве что цыганчата, мамы которых были заняты серьезным делом облапошивания иностранных туристов разными известными и еще не известными широкой публике способами.

– Good day Sir![19]19
  Добрый день, господин! (англ.)


[Закрыть] – прозвучало из-за спины, и Андрюс обернулся.

Перед ним стоял еще один африканец, только у этого в руках ничего не было.

– Я слышал, вас интересует порошок? – продолжил он полушепотом. – Или, может, только травка?

– Нет, спасибо! Вы ошиблись! – испуганно ответил Андрюс, развернулся и рванул с места спортивным шагом.

– Не бойтесь, сэр! Вы можете мне доверять! – успел он услышать тот же голос прежде, чем стук собственных шагов отогнал прочь от его ушей все остальные звуки.

Старик в потертом синем пальто стоял у барной стойки между двумя высокими табуретами и читал газетку «Le Parisien». Перед ним – чашечка кофе на блюдце. Больше в кафе Андрюс никого не увидел.

– Bonjour! – поприветствовал его из-за стойки молодой парень с ухоженными, загнутыми кончиками кверху усиками.

– Bonjour! – ответил Андрюс. – Un café!

Парень элегантно и без слов спросил его, где он будет пить кофе, указав пальцем на стойку, а потом на столики и поставив своим взглядом в конце этого предложения мягкий вопросительный знак.

Андрюс ответил тоже без слов. Просто прошел в глубь зала и устроился на своем привычном месте, позади столика, за которым обычно сидели братья-албанцы. С этими братьями он до сих пор и не познакомился. Впрочем, они почти всегда кивали в ответ на его приветственный кивок, но при этом ни у них, ни у него не возникало желания пожать руки и узнать имена друг друга.

Андрюс уже научился пить кофе медленно. Далось ему это нелегко, ведь и кофе в чашечке хватало только на пару глотков, а значит, Андрюсу требовалось поначалу сдерживать себя от желания опустошить чашечку за пару минут. Вон ведь и тот старик у стойки будет пить свою чашку кофе не меньше часа! Для него, для старика, как и для многих парижан, чашечка кофе – это как билет в метро. Купил и получил право на уединение со своими мыслями в приятном, не суетливом месте, или наоборот, на общение с барменом или другими посетителями.

В «Ле Севр» заглянула чернокожая стильно одетая женщина в бордовом пальто. В руках сумочка и увесистый бумажный пакет, который она держала не за бумажные ручки, а снизу. По тому, как она не глянула в сторону барной стойки, Андрюс сразу понял цель ее мимолетного визита. Он быстро надел на нос красный балабон и уставился ей в глаза как можно приветливее. Она кивнула так, будто они уже встречались раньше. Присела рядом.

– Only English, – сразу предупредил ее Андрюс.

Английский она знала. Через минуту они вышли из кафе и своим появлением на пешеходной зебре остановили «курьерский» мотороллер, везший в железном ящике за спиной водителя кому-то проголодавшемуся или просто ленивому горячую пиццу.

Он вернулся в кафе с красным фасадом через час в удивительно светлом настроении. Казалось, что кучерявая чернокожая девочка лет пяти с ножкой в гипсе, закрепленной в слегка подвешенном состоянии на кронштейне над металлической кроватью, больше подняла настроение ему своей клоунадой, чем он ей. Нет, сначала все шло, как обычно. И красный пушистый балабон на его носу привлек внимание всех шести маленьких пациентов палаты. Он им устраивал одна за другой шарадные пантомимы, показывая разных зверюшек, а они наперебой кричали, угадывая или только пытаясь угадать. Его самая употребляемая фраза на французском «Pas Français» потихоньку теряла смысл. Какое же «Pas Français», если Андрюс уже знал, что кот – это chat, ежик – это herisson, хомяк – hamster.

Мама девочки тоже, казалось, радовалась тому, что развлечение, заказанное для ее дочки, стало развлечением для всей палаты, по маленьким пациентам которой можно было судить о великом парижском интернационале жителей: кроме малышки с поломанной ногой, тут временно поселились пухленькая белая девочка в очках, две китаяночки или кореяночки – одной лет пять, а вторая раза в два старше, коротко стриженная девочка-мулатка с шейным гипсом-корсетом, которая, не будучи в состоянии поворачивать голову, компенсировала это возможностью все видеть и смеяться звонче других. Полчаса клоунады немного утомили Андрюса, но чернокожая малышка вовремя протянула руку и что-то крикнула. Мама перевела ее просьбу – она хотела померять носик на резинке. Клоун с легкостью отдал ей свой основной клоунский аксессуар и она, надев его на кончик носа, стала так весело кривляться и размахивать руками, что Андрюс с опаской посмотрел на кронштейн, удерживающий ее загипсованную ножку в подвешенном состоянии. Показалось, что он шатается. А смех в палате продолжал стоять такой, будто Андрюс все еще показывал свои шарады. В палату даже заглянула медсестра в строгом белом халате. Ее взгляд безошибочно пал на девочку с красным клоунским носом как на первопричину непривычного для больницы веселья. Но и она улыбнулась и исчезла, аккуратно притворив за собою дверь.

Еще продолжалось утро, хотя время потихоньку подкрадывалось к полудню. В кафе уже сидели братья-албанцы со своей сумкой, выставленной на полу так, что не заметить ее было невозможно. Андрюс приветливо кивнул им, проходя к своему столику, но только один из них едва кивнул в ответ, но как-то отстраненно, даже не посмотрев Андрюсу в глаза.

– Капучино! – громко заказал Андрюс, повернув голову в сторону барной стойки.

Оттуда ему кивнул знакомый бармен с животиком, у которого, казалось, на каждый день недели был отдельный мешковатый свитер одинакового фасона, но разных цветов. Сегодняшний коричневый свитер больше всего не подходил ни его лицу, ни темным волосам. Но зато он делал незаметным его пивной животик.

Братья-албанцы о чем-то заговорили сухими, царапающимися голосами сразу после того, как он заказал кофе. Знакомое слово «капучино» тоже прозвучало в их непонятном разговоре.

Пока Андрюс растягивал на бесконечность распитие капучино, в «Ле Севр» зашла Сесиль с копной рыжих волос, словно специально так зафиксированных лаком, чтобы казалось, будто ее волосы встали дыбом из-за увиденного ужаса. Она помахала ручкой бармену. Проходя мимо Андрюса, приветливо кивнула и по-дружески дотронулась рукой до плеча. Андрюс тут же подхватил блюдце с чашкой и пересел к ней за столик.

– Привет, как дела? – спросил он.

– Очень хорошо, – ответила она по-английски с очаровательным французским акцентом, стаскивая с себя куртку с пушистым белым воротником.

Бармен принес ей эспрессо и, видимо, сказал комплимент, так как в ответ Сесиль преувеличенно разохалась и разулыбалась и, неожиданно поднявшись, поцеловала его в небритую щеку. Он выглядел таким счастливым, что Андрюс было подумал, что бармен сейчас усядется третьим за столик и они с Сесиль начнут болтать по-французски, позабыв о нем. Но этого не произошло.

– Как у тебя? – спросила Сесиль.

– Отлично! – похвастался он. – Я уже часик поработал, – он кивнул взглядом в сторону госпиталя «Нектар». – Может, еще пару раз сегодня повезет!

– Ты же из Сербии? – поинтересовалась Сесиль.

– Нет, из Литвы.

– Литва, Литва, – сама себе повторила Сесиль. – Это где-то в Европе. На севере?

– На севере, и даже в Европейском союзе! – Сообщил ей Андрюс.

– Но ты живешь в Париже?

– Да, уже третий месяц! – ответил Андрюс и услышал в своем голосе нотки гордости.

– С семьей?

– С женой. Ну, мы не женаты, но живем вместе. Ждем ребенка!

– Молодцы, – Сесиль закивала.

В кафе вошли двое невзрачно одетых мужчин, остановились у стойки, заказали кофе. Один из них заговорил с барменом, второй обернулся, проведя безразличным взглядом по братьям-албанцам, уже замолчавшим и молча пившим пиво, и задержав на мгновение свой взгляд на Андрюсе и Сесиль.

– Ты паспорт с собой носишь? – спросила вдруг Сесиль.

Андрюс, удивленный неожиданным вопросом, отрицательно мотнул головой.

– Лучше носить, – произнесла задумчиво Сесиль, отпила из чашечки кофе и подняла к глазам левую кисть, проверила время на золотых часиках на запястье.

Пару минут спустя в кафе заглянула высокая пожилая женщина в пальто, похожем на военную шинель, и с объемистой сумкой в руке. Найдя взглядом Сесиль, она ей улыбнулась и кивнула. Сесиль торопливо допила кофе и, надев куртку и захватив с пола свою спортивную сумку-«сосиску», поспешила к выходу.

Андрюс вернулся с недопитым капучино за свой столик. Солнце по-прежнему радовало город и теперь его лучи грели столик, за которым они только что сидели с Сесиль. Бармен тоже одарил своим вниманием этот столик, поставив на нем табличку «Reserve».

Через минут двадцать в кафе зашла и растерянно остановилась у стойки молодая пара: мужчина в расстегнутом пальто, под которым виднелся безукоризненный деловой костюм и белая рубашка с синим галстуком, и женщина лет двадцати пяти в джинсах, выглядывающих из-под серого приталенного плаща, затянутого на талии поясом. Они заговорили с барменом. Он развел руками. Потом показал взглядом на братьев-албанцев, а после этого кивнул пришедшим и в его сторону, после чего и сам посмотрел на Андрюса.

Молодая женщина вдруг подошла и присела к Андрюсу.

– Мой муж не говорит по-английски, – сказал она на хорошем английском. – У нас тут рядом сын в больнице. Ему сделали операцию – аппендицит. Мы хотели его как-то развеселить…

– После операции на аппендицит нельзя смеяться, – с интонацией доктора произнес Андрюс, вспомнив, как именно эту фразу говорил его маме врач, когда самого пятнадцатилетнего Андрюса забирали после операции домой.

Женщина усмехнулась.

– А если развеселить не до смеха, а так, до улыбки? – спросила она. – Только не на английском, наш Бертран ни слова по-английски не понимает.

– У меня всё без слов, – успокоил ее Андрюс.

– А сколько это удовольствие стоит?

– Двадцать евро за час.

– Нам полчасика хватит. За десять. Согласны?

Андрюс кивнул.

– Сейчас? – спросил.

– Да, пойдемте! – мягко поторопила его женщина.

Она решительно направилась к выходу. Андрюс поспешно высыпал из кармана на стол мелочь, отсчитал за капучино, добавил тридцать центов на чай и бодрым шагом отправился вслед за ней. За спиной грюкнули стулья. Он кивнул бармену перед тем, как шагнуть из дверей кафе на заполненную солнечным светом улицу. Вышел, увидел эту пару на пешеходной зебре и не успел сделать следующий шаг. Его ноги взлетели над тротуаром и улица потеряла равновесие, зашаталась, а потом упала, грохнулась, что было силы, его же головой об асфальт. Солнечный свет пропал, но тяжелое начало падать сверху и сбоку на лежавшего на тротуаре Андрюса. Глаза не открывались, и сам он потерял контроль над телом, над руками и ногами. А какие-то тяжелые камни продолжали на него падать, и некоторые падали на голову, некоторые на ребра. Этот камнепад продолжался и был похож на град. И вдруг где-то рядом раздался крик. На французском. Он прозвучал близко, но между этим «близко» и слухом Андрюса, потерявшим прямую связь с его мозгом, протянулись километры оборванных проводов, километры оборванных нервов. Он даже не слышал, как застучали по асфальту каблуки убегающих за угол братьев-албанцев, за которыми на самом деле никто и не собирался гнаться. Он не услышал и испуганный выкрик женщины в сером плаще, затянутом поясом на талии.

– Эти иммигранты просто звери! – крикнула она, стоя по другую сторону пешеходного перехода. – Они готовы убить друг друга!

Муж в расстегнутом пальто увлек ее за руку в арку госпиталя «Нектар».

Очень быстро вокруг Андрюса стало тихо. Он все еще лежал на тротуаре, на спине, с синяками на лице, с опухшими и посиневшими веками, с закрытыми этими веками глазами, с кровоточащей ссадиной на левом виске. Поэтому он не мог видеть бармена в мешковатом свитере, не мог видеть, как тот выглянул из двери кафе, уставился на избитого братьями-албанцами парня и, мотнув огорчительно головой, вернулся внутрь. Он не мог видеть, как пешеходы переступали через ноги Андрюса, ведь он перекрывал своим телом весь тротуар. Он не видел, как мужчина-велосипедист, почему-то ехавший по тротуару, резко затормозил, чуть не наехав на лежащее тело, раздраженно соскочил с велосипеда и что было сил подтянул двумя руками безвольное тело под стенку кафе.

Постепенно чувства стали возвращаться, и первым делом Андрюс ощутил боль в правой ноге. Сильную и резкую, которая даже заставила его вздрогнуть, когда велосипедист, перед тем, как продолжить свой путь, сдвинул обе ноги лежавшего вбок, под стенку дома.

Время остановилось. Андрюс не знал и даже не думал о том, что произошло. Такой слабости он еще ни разу в жизни не испытывал. Он не мог и не хотел поднять голову или пошевелить пальцами. Только солнечные лучи своим теплом проникали ему под напухшие веки. Но, может, это были не лучи, а горячая кровь из разбитых носками ботинок братьев-албанцев кровеносных сосудов век?!

Время остановилось, но звуки приблизились, и Андрюс уже слышал проезжающие мимо машины и мотороллеры, и даже шаги проходящих мимо людей тоже докатывались своим эхом до его слуха. Но ног он не ощущал. Ни ног, ни рук. И вдруг словно укол в левую ногу возле коленки. Потом еще один чуть выше. Андрюс напрягся. Что-то теплое легло на его левую руку, но тут же исчезло и легло на левое плечо, и снова исчезло. И тут что-то теплое коснулось лица Андрюса, и он понял, что это ладонь. Чья-то ладонь дотронулась до лба и прошлась нежно, едва касаясь, до разбитой, в крови, губы и до подбородка.

– Tu es vivant?[20]20
  Ты жив? (фр.)


[Закрыть] – спросил голос мальчика.

– Pas Français, English! – с трудом выдавил из себя Андрюс.

– Are you OK? – снова прозвучал тот же голос.

– No, – Андрюс попытался открыть глаза.

Левый глаз чуть приоткрылся и он увидел мальчика, смотрящего куда-то вперед перед собой. Он сидел на корточках и держал левую руку измазанной кровью от его, Андрюса, разбитой губы, ладонью вверх. В его правой руке Андрюс увидел длинную телескопическую трость для слепых. Белого цвета.

– Тут рядом госпиталь, – проговорил мальчик.

– Я знаю, – прошептал Андрюс.

– Вас сбила машина?

– Нет.

За спиной мальчика к ним приближался мужчина лет сорока. В синей водонепроницаемой куртке и в темно-зеленой кепке. Он смотрел вперед, точно так же, как этот слепой мальчик, присевший на корточки возле Андрюса. Он словно не видел их на своем пути. Мальчик напрягся. Он услышал приближающиеся шаги и выставил на пути у мужчины в кепке трость. Мужчина остановился и опустил возмущенный и удивленный взгляд на мальчика. И тут же его лицо изменилось. В глазах проявилась доброта. Он заметил, что его остановил слепой ребенок.

– Вызовите врача, оттуда! – мальчик показал рукой на госпиталь по другую сторону улицы. – Срочно!

– Да, да! Я сейчас! – ответил мужчина и тут же перебежал дорогу. Исчез в арке.

Андрюсу показалось, что он стал понимать французский.

– Сейчас придет врач! Не беспокойтесь! – проговорил мальчик на английском.

– Спасибо! – выдохнул Андрюс.

Прошло не больше двух минут, как из арки выбежали два санитара с носилками. Они подняли Андрюса с асфальта и он ощутил невесомость. Он словно куда-то полетел. Опять с закрытыми глазами. Опять в беззвучном пространстве.

Все вокруг пропало. Пропал слепой мальчик с белой телескопической тростью и теплой ладонью руки. Пропало кафе. Пропало ощущение тяжести своего тела.

Глава 42. Йена. Земля Тюрингия

Самый верный способ выжить в чужом краю – это начать кормить людей, среди которых оказался, едой, своей едой. Еда – она как песня. Чужая еда – как чужая песня. Заставляет прислушаться, принюхаться, попробовать. Тех, кто кормит, не боятся и не выгоняют. Их терпят, а иногда даже друзьями делают. Хорошо ведь иметь друга, который всегда накормит. Иногда за деньги, иногда просто так, за дружбу.

Остановился Кукутис перед кафе на окраине Йены. Вечер уже наступил, затемнив заснеженную дорогу, сделав свет окон и витрин ярче и превратив горящую неоновую вывеску над кафе в веселый аттракцион для глаз.

– «Yenibosna» – прочитал Кукутис вслух и усмехнулся.

За стеклянной дверью и двумя окнами, за простенькими прямоугольными столиками, коих насчитал Кукутис шесть штук, сидело несколько молодых мужчин, смуглых, восточной наружности. По левую сторону от столиков за прилавком кафе стоял усатый смуглый мужчина постарше посетителей, но помоложе Кукутиса. Стоял и задумчиво смотрел на своих клиентов, которые больше разговаривали, судя по мимике и жестам, чем ели, судя по все еще полным картошки-фри и мясных опилок кебаба тарелкам.

За спиной у повара крутился медленно в вертикальном газовом гриле ожаривавшийся в красно-голубом пламени вертел кебабного мяса.

– Енибосна, – прошептал Кукутис, пытаясь раскусить это знакомое слово.

А оно не раскусывалось, не становилось понятным, хотя явно встречалось уже Кукутису в жизни.

– А! – ожили вдруг его глаза, отражая мысль-подсказку, выбравшуюся из глубин стариковской памяти. – Босна – это ведь Босния! Сараево! Так, полслова уже понятно! – кивнул он сам себе. – Йени… йени, где же это я эти полслова слышал?

Мимо тротуара, где задержался перед кафе Кукутис, проехал по улице низенький просторный автобус, наполненный светом и пассажирами, как аквариум водой и рыбками.

– Йени, – повторил Кукутис, оглянувшись вслед уехавшему автобусу. И во рту в этот раз какой-то вкус далекий возник, словно у языка, без помощи которого ни одно слово не произнесешь, своя память имелась.

Облизал Кукутис пересохшие губы, кончиком языка до морозного воздуха дотронулся. Но воздух не был слишком морозным.

– Йени, – еще раз прошептал Кукутис, и вкус далекий приблизился, словно память языка сама этот вкус вверх выталкивала, обратно на язык загоняла. – Анис! – Узнал наконец вкус Кукутис. – Точно, Анис! «Йени Раки» – тотчас зазвенело в голове когда-то давно слышанное словосочетание, обозначавшее турецкую анисовую ракию. И язык, словно обрадовавшись вместе с Кукутисом и одновременно отдельно от него тому, что вспомнились старику эти полслова, попросил бессловесно вернуть тот самый вкус, который они обозначали, на тот самый, хоть и постаревший язык.

«Ай да шалун! – подумал о своем языке Кукутис. – Ишь ты что придумал, мною командовать!»

Но правая деревянная нога словно сама к порогу кафе шагнула. Левой, живой, оставалось только второй шаг сделать.

Зашел Кукутис внутрь и никто на него не глянул, словно он прозрачным и невидимым стал.

Остановился Кукутис перед поваром. А повар – весь в белом, в белом кителе поварском с таким же вышитым на правом нагрудном кармашке названием кафе, как и на вывеске, – «Yenibosna». Куда-то вперед перед собой задумчиво смотрит, а посетителя не видит.

– Guten Abend! – сказал ему Кукутис по-немецки, хоть и видел, что не немец перед ним. Однако же вокруг – Германия, на каком же еще тут говорить?

– Guten Abend, – вздрогнув, ответил очнувшийся от своих мыслей повар.

– А почему ваше кафе «Анисовая Босния» называется? – спросил его Кукутис по-немецки.

Смуглолицый повар округлил свои оливковые темные глаза.

– Нет, – сказал он, рассматривая посетителя. – Кафе называется Yenibosna, то есть Новая Босния. Так район в Стамбуле называется. Я там вырос.

– Я там был, – вспомнил Кукутис.

– В Йенибосне?

– Нет, в Стамбуле. Давно. Пытался одного моряка спасти, – Кукутис смотрел прямо в оливковые глаза повара, слышал за спиной негромкий, но очень живой и непонятный разговор других посетителей, слышал турецкую речь.

– А я думал, что Енибосна – это, как Енираки! – признался после паузы Кукутис.

Повар обернулся, рукой указал на бутылки ракии, стоящие на полке за его спиной.

– Хотите? – спросил.

Кукутис кивнул.

– Садитесь! – повар указал одноногому посетителю на свободный столик в самом углу кафе, рядом со шкафом-холодильником, в котором пиво и лимонад пластиковыми и жестяными рядами стояли.

Кукутис сел. Поставил повар перед ним графинчик с водой и маленькую бутылочку ракии, открытую, без пробки. Сильный пьянящий запах аниса тут же в нос ударил.

– Поесть? – спросил повар по-немецки.

– А старыми турецкими лирами заплатить можно? – спросил Кукутис, вспомнив, что где-то в ноге лежат турецкие серебряные монетки, оставшиеся у него от последнего путешествия в Стамбул. «Когда же это было?» – задумался он.

– Конечно, можно, – ответил повар. – Дюрум-кебаб будете?

– Буду! – Кукутис решительно кивнул.