Текст книги "Вена, операционная система"

7 апреля 2010 года, тот же пансион

История не так что повторяется с прежнего места, но – с него возобновляется. Венский календарный год закрылся, начался новый, в тех же обстоятельствах. Впрочем, обстоятельства были уже другими, поскольку окрестные места стали привычными. То ли я о них долго думал, то ли в прошлый раз к ним привык. Да, тогдашняя простуда – наверное, в самом деле, если заболеть и выздороветь в чужом месте, то оно перестает быть чужим. Какой-то материальный вирус пришьет к городу. И дистанции сейчас не было никакой, и немецко-австрийский языковой роумниг включился (язык улучшается, когда попадаешь в место, где он в ходу), да уже и не так важно, говоришь ли более-менее правильно, и вообще, какая разница – на каком языке, английский тут понимают.

Теперь так: если в прошлый раз все закончилось этим самым гулом, а потом дела пошли криво, то надо вернуться к точке его возникновения и пройти этот уровень заново. Вернуться надо в конкретном месте, то есть там, где он возник, откуда начинались куски истории, которые к нему привели: сбой мог возникнуть в любом из них. Таких точек три: Аугустинплац, Шоттентор и лужайка возле оперы. Ну, Аугустинплац рядом.

Там все было так же, как год назад. Разве что теперь было солнечно и уже цвело розовым дерево, видимо – сакура. Почему-то казалось, что именно сакура, а не какая-то просто вишня. Однако же тут и утрата. Пропало граффити на углу, там, где лица, вписанные друг в друга, и сердечки, добавленные к ним в 2009-м. Стену побелили, точнее – еще только заканчивали белить; внутри устраивали какое-то кафе, перед входом уже стояла в кадке небольшая пальма, вроде даже настоящая. «Space invaiders» сохранились, столь же нетронутой осталась и проштробленная стена дома.

Так что у меня в Вене появилась первая личная утрата – граффити, и это было прекрасно: личная утрата уже и здесь. Другое дело, что прошлый год с его тематикой возникать не собирался. Какой уж тут гул, когда чирикают птички, плюс пятнадцать, солнце, благоухает сакура и еще кусты с желтыми цветами чуть поодаль. К тому же в этот раз я летел не из Риги, а из Москвы – в таком варианте имеется сильный стилистический перепад, так что сразу после приезда как-то не до проблем, потому что тут просто хорошо. Да и то, я же не рассчитывал, что все разрешится одним фактом появления здесь. Ну вот, в самом деле, на лавке под цветущей сакурой сидит мусульманского вида бородатый дядька в феске и читает книгу. Коран, надо полагать, никуда тоже не спешит. Итак, Augustinplatz к точке возникновения проблемы не возвращала. То есть сбой произошел не тут.

Зацепка с прошлым, по крайней мере – с прошлым годом, все-таки возникла, но, что ли, корректирующая. Тут, да, все оставалось на своих местах, вот только несколько не так, как это представлялось. Мелочи разнились. Скажем, африканский магазин с масками и другими поделками, оказался не у начала Нойштифтгассе, а почти возле Аугустинплац. Офис, где в 2008-м на дверях висели плакаты с девицей, звездой и кухней, социалистически-феминистский, вовсе не пропал, просто он был не на самой площади, но перед ней. Впрочем, раньше он мог быть и на площади, очень уж он там в первый раз запомнился, а потом и переехал. Так или иначе, он существовал, пусть и без этих плакатов (Sozialistische Jugend Neubau, вот что это такое). Хотя дверь-то была той же: круглая плоская черная ручка и гофрированные края. Дверь бы уж точно не перевозили.

Кафе «Кандинский» работало, вот только вход в него был в проходном дворе не – как теперь думал – между Нойштифтгассе и Бурггассе, а между Нойштифтгассе и Лерхендфельдштрассе. Да и вообще, эта удивившая меня когда-то – хоть она и была сделана явно типографским способом – табличка «Bitte Pssst!» во дворе кафе не была их локальным изыском, таких в городе полно. Все места не так чтобы очищались, но уточнялись – почему-то именно через год отсутствия стало понятно, что то, что казалось единственным, – относилось к распространенной стилистике. С магазином «Altes und Neues» ничего не произошло, он был по-прежнему закрыт, но оказался вообще очень узкой лавкой, едва умещавшей на своей ширине эти буквы. Зато Музиль в том подъезде не привиделся, теперь вход был заперт, но на плашке с кнопками в квартиры жильцов была строчка: Musil, квартира 1. Вообще, от Музейной улицы до Аугустинплац дорога куда короче, чем ощущалось в самом начале этой истории.

Все это совершенно не угнетало и не хотело дополнительных мыслей. Может, в самом деле что-то решилось уже просто по факту нынешнего появления на Аугустинплац? Вообще, второй раз – самый главный в любом деле. Просто понятно, что самый важный, и все, – то есть максимально отвечающий сути дела. То есть он, конечно, третий: в первый раз еще ничего не происходит – нет контакта. Ты только понял, что он тут – в этом поле на эту тему – мог бы быть. На второй раз он происходит, ты производишь эту локальную жизнь в первый раз. Но первый раз мало что значит – мало запомнишь, только свои чувства. А вот в третий раз надо, чтобы чувства и сам ты уже отвечали сути данной истории. Ну, или нет. Четвертых разов, кажется, не бывает никогда: либо их просто не будет, либо ты уже там, внутри, и все это уже не отдельные случаи, а твоя жизнь. Чего, собственно, и хотелось достичь в прошлый раз, в конце предыдущей части на Шоттенторе. Но там был, пожалуй, первый раз. Или уже второй, но не более. Значит, отправиться следует именно туда.

Но только это уже фактически вызов, то есть – работа, а какое-то время хотелось еще просто тут побыть. Да, обнаружилась еще одна потеря: локал, где столовались местные, с обедом-меню за 4.90, на углу – теперь уже можно назвать: Нойбаугассе и Бурггассе – не существовал более. Теперь там как раз заносили мебель в открывающуюся сетевую кофейню «MoKador». Жаль, там были громадные венские шницели с картофельным салатом – именно, во множественном числе. На одну порцию их приходилось две штуки, и обе только что не свешивались с краев тарелки. Однако ж по совершенно случайному стечению обстоятельств тут все наладилось: чуть раньше я проходил по Зибенштернгассе (улица, параллельная Бург– и Нойштифтгассе, ближе к Мариахильф) и видел там знакомый синий щит с надписью «Меню 4.90», причем такой же, что и был когда-то на этом углу. Написано было тем же, довольно специальным, остреньким и широким одновременно, шрифтом – мысль о том, что они могли переехать, возникла уже тогда, но я ей не поверил. Теперь пошел обратно, и в самом деле, при других официантах был все тот же шницель, в кафе на очень узкой улице под названием Штукгассе. Не совсем то же, на углу-то я привык, но все-таки. Конечно, это могли быть типичные шницели и стандартная цена для района, однако ж реклама, ее картинка была в точности прежней. Ну, возможно, что таким шрифтом от руки они тут все пишут совершенно машинально. Неважно, зато поел привычным образом. Что было полезно, это постепенно возвращало к проблеме. Не сразу, но готовя почву к возвращению.

К проблемам я не спешил, а ходил там, где раньше не бывал: эти места возле пансиона, а я обычно отъезжал дальше. Тут был Шпиттельберг, он какой-то совсем старый и невысокий, явно льстился к туристам. На его краю в сторону Мариахильф обнаружилась и Штифтгассе с военным кварталом, чрезвычайно величественным среди невысокого окружения. Отсюда можно было даже увидеть эту громадную Flakturm, упакованную внутри военного комплекса. С никакой другой точки ее видно не было, закрывали военные фасады, а вот сбоку обнаружилась прорезь в невысоких кварталах Шпиттельберга, так что с Gutenberggasse (между Бурггассе и Зибенштернгассе – чтобы уж и путеводитель составлялся) виден кусок этой и в самом деле громадной башни. Встать надо примерно на середине Гутенберг. Башня, понятно, бетонная, серая. На ней эти уши-площадки для прожекторов или зениток ниже, чем на других: не вверху, а изрядно отступив вниз, чуть ли не на треть. Никаких дыр в башне возле этих площадок не видно, так что непонятно, что и как туда водружали. Ну, может, дырок не видно с этого ракурса. Вот чем еще Spittelberg отличался: там на улицах нет тротуаров. То есть проезжая часть не отделена. Да они и узкие, улицы. Дома, брусчатка впритык, ну и все.

По Зибенштернгассе я прошел в сторону Музейного квартала, там-то и обнаружились еще одни официальные «Спейс инвэйдерсы», отработавшие приглашение в MQ. Здесь они целиком украсили своим кафелем мостик, по которому с Брайтегассе можно перебраться к музеям (со стороны Людвига; потом надо спуститься вниз по лестнице, пройдя сначала между крыш каких-то и в самом деле мощных конюшен – там лошадиные барельефы на стенах). Здесь «Инвэйдерсы» были унылы: ну мост, отделанный плоским орнаментом из черных, голубых и пары белых (глаза очередного инвэйдера из игры) кафельных плиток. Заказ и спокойная обстановка для работы, что поделаешь. Другое дело, что у них тогда точно остались плитки этих цветов, ими-то они и выложили рисунок на Аугустинплац – что и объяснило определенную незаконченность тамошней работы: уж на что кафеля хватило.

Словом, нынешняя история явно становилась сиквелом, что хорошо, а еще лучше, что этот пресловутый гул перешел в последовательность пятен света – тут их было много непривычных. Ничего принципиально нового они не представляли, но были четкими и почему-то все больше острыми – ну, это потому, что еще не лето и свет острее, а четкие потому, что ближе к югу, вот свет и плотнее. Самые простые пятна: угол, подворотня, другие тени, и наоборот – клинья света между затемненными местами.

Так что можно было идти и наблюдать лишь за этими пятнами, которые постепенно заполняли весь мозг, а тяжесть тела куда-то ушла, на что-то переместилась, а на что именно – выяснять не хотелось, а то ведь они начнут облицовывать все вокруг кафельными плитками впритык друг к другу. Не шумом, так этими пятнами, которые закроют все вокруг.

В Музейном дворе теперь лежали громадные пластмассовые органы, человеческие, выставка ван Лисхаута. Внутри органов (желудок и т. п.) имелись всякие заведения вроде кафе, кассы и что-то еще. Народ вокруг полуголый, сидят/лежат на солнце в затрапезе, раскинулись.

В Ломографии под MUMOKом зачем-то продавались желтые пластмассовые утята. Или они работали интерьером – штук 10 в кружок, для создания атмосферы. Вообще, никогда не понимал, зачем в таком веселом магазине валяются альбомы про женщин с большими сиськами: вроде и не нужны тут никому, а как лежали, так и лежат. Да, транспарант над входом MQ со стороны двора, «Es lebe die Stadt!», «Да здравствует город», – он был вовсе не красным по белому или наоборот (как запомнилось, потому что государственные цвета), а светло-серым по сизо-серому. Так что шум тут возникал уже и от некоторого несовмещения памяти с реальностью, начиная размывать и сам – вывезенный отсюда – шум другими здешними делами. Пора в Шоттентор, а то все предыдущие Вены как раз и накроют меня своим уточненным содержимым, и тема замылится.

Schottentor

Шоттентор тоже предъявил утрату, еще какую: закрылось то самое кафе, где внутри можно было курить, а на стене висело меню с ценами еще в AS, то есть в шиллингах. Его остатки – какие-то полки – оставались, но внутри было уже пусто, пятна на полу от бывшего стола с кофейной машиной, всякое такое. Недавно выехали, еще и переделывать не начали, а на витринном стекле оставалась надпись «Cafe H.WANCURA» и – фломастером – добавлено сообщение о том, что, мол, в связи с закрытием у нас тут объявлен блошиный рынок и – демпинговые цены на остатки напитков.

Кофе, конечно, был и рядом, там было даже приятнее, черно-бело-стальное и тоже можно курить, а кофе хороший. Но тем не менее утрата. Не так чтобы место для меня опустело, но что-то ведь нарушилось в той его версии, которая меня интересовала сейчас: вдруг тот код, который я неверно считал в прошлый раз, в этот раз считать уже не получится? Если он был как-то связан с этой локальной древностью?

Впрочем, дырка-то в потолке оставалась, ей-то деться некуда: пьешь кофе на табурете в ряду вдоль окна и смотришь сквозь стекло на этот просвет пустого пространства. Зеленая лужайка и свежее небо. Или именно это в прошлый раз все же было главным – а не гул, который мог возникнуть сам по себе, с помощью болезни и усталости? Да, подземный переход, люминесцентный свет, люди торопятся туда-сюда, пятна яркого света – от всяких цветочных лавок и булочных «Anker», «DerMann» и др., а вот – обрыв и пустота сверху.

Вообще это же красивая задача – перепрыгнуть границу, и окисление не будет переть на тебя стеной, а ты, его опередив, сможешь глядеть, как оно происходит у тебя за спиной. Как по льду: идешь, а он под тобой проваливается, – только ровно наоборот. Вот идешь, совершенно свободный в неустоявшихся обстоятельствах, а они за тобой захлопываются и каменеют. Можно разглядывать этот процесс с той стороны, пока не наскучит оглядываться, а потом уж непременно там начнутся другие дела. Хорошая задача. Но почему она связалась с гулом? Ну да, он есть, но почему и зачем я повелся именно на него? По сути, потерял год.

Неважно, eigentlich. Главное, был этот просвет, который отчего-то сопровождался гулом, неважно. Привязаться к гулу было возможно, просто эта фича была употреблена не совсем корректно. Был упущен сам просвет, вот фича и работала криво, выталкивая прошлое. Бывает, заклинило. А что тогда следует сделать, чтобы попытаться напрямую перейти не к своим осознаниям, а к самому себе, то есть – выясняя далее не свою отчужденность и ее меру в разных обстоятельствах, а сами обстоятельства? Потому что вот тогда сам ты уже чисто отдельно, почти точь-в-точь свой исходный экземпляр и, несомненно, уже по ту сторону.

Видимо, удерживая одновременно все нажитое: точку, линейку, субстанцию, схему, просвет и даже гул, – надо попасть туда, где тебя еще не было. Тогда этой машинке будет нечего делать – с отсутствующей там – памятью. И машинка, выказывающая себя гулом (довольно мягким, к слову, и ненавязчивым – здесь, где он возник), примется делать что-то другое. Поэтому теперь надо сделать что? Отправиться туда, где не был никогда. Не уезжать, конечно же, – в Вене таких мест хватало. Например, конечные станции метро.

Сколько тут линий и сколько конечных станций? Линии пронумерованы от U1 до U6, так что их пять, потому что U5 не существует, ее уже лет пятьдесят планируют и никак не начнут строить. В Зиммеринге я был в прошлый раз, но без специальных мыслей, и, значит, израсходовал его попусту. Во Флорисдорфе тоже был, в 2008-м. У линии U2 одна конечная, «Стадион», а с другой стороны у нее просто вход на платформу из подземного перехода к опере, на Карлсплац. Там, конечно, опера, но без очередных просветлений с видом на отель «Бристоль» следует, пожалуй, обойтись: разобраться бы с предыдущими. Итак, пять линий = 10 конечных – 3 конечных = 7. Столько у меня теперь было шансов оказаться в новой схеме жизни. Все четко, моя субстанция не будет знать, как ей относиться к каждой из этих точек, она будет проявлять себя свободным образом, и я все пойму. И, конечно, никаких записей post faсtum, все надо фиксировать тут же, в реальном времени.

Первым был выбран «Heiligenstadt», это конечная зеленой U4, вверх по карте. Одна остановка от «Schottentor’а» до «Schottenring’а» на U2, а там переход на зеленую.

Heiligenstadt

Хайлигенштадт оказался еще и пересадочной станцией. Логично: если метро закончилось, то дальше должны ходить электрички. Так что тут был небольшой вокзал, совмещавший в себе и U, и S; выходы на перроны в одном туннеле. Туннель имел два конца, куда же повернуть?

Налево. Там оказался вполне город, по крайней мере – отдельный район, застроенный городскими домами, разве что не вполне типичными для Вены. То есть этот дом стоял сразу перед выходом, за небольшой площадью: красно-бежевый (то есть кирпично-красный и бежевый), этажей в семь, но очень высокий. И очень длинный, не видно, где он начинался и заканчивался. Эта стена была прорезана арками, громадными и красивой формы – вытянутые по горизонтали, а не в высоту. Идешь в арку, а за ней – большой двор, сквозь арку косо падает свет, света тут много. Во дворе происходило благоустройство, на другом его конце видна еще одна линия домов, поменьше, но тоже городских. Возле арок на красно-бежевой стене прикреплены скульптуры приятных дев. По всему – керамические, потому что глянцевые.

Ничего такого внутри меня не произошло – ну да, действительно видишь то, что никогда не видел, и что? Видишь же, не сказать, что это сон приснился, – хоть ущипни себя или посмотри в зеркало или витрину. Чистота эксперимента полная. Солнце, большой дом, не понять даже, когда именно построен – с виду совсем свежий, но, наверное, в 1930-х, – какой-то у них в Вене в период Rotes Wien был приятный стилистический аскетизм, невзирая даже на статуи дам (одна вообще была со стопкой книг). А дом явно относился к временам Красной Вены.

Между домом и станцией площадь, собственно – сквер на выходе и улица, по которой ходят автобусы. Небольшая площадка со всеми их пиццами-кебабами, доннерами-кебабами, «Анкером» и биргартеном. На площадке перед станцией росли невразумительные – за отсутствием еще листвы – деревья и понятная пара сосен. Народ сидит-болтается – как этнически-австрийский, так и не совсем австрийский с виду. Все, понятно, местные. Теперь надо пройти еще раз сквозь вокзал по туннелю, осмотреть и то, что находится на другом выходе из метро. Тут бытовой факт: туалет в Хайлигенштадте жлобский – надо кидать 50 центов, мало того – он пятаками и десятицентовыми не берет (а они скопились в большом количестве), только 50. Странное поведение для окраины. В городе туалеты по большей части бесплатны, тем более в метро, в крайнем случае – 20 евроцентов. И еще, первый раз такое видел в Вене: турникет – две створки из оргстекла. Ну, кидаешь – раскрываются, как в новом варианте турникетов московского метро. В Вене ведь их нет в принципе, в метро просто проходишь. Видимо, у турникетов тут туалетная роль, вот здесь да еще в туристическом полуаттракционе под названием «Оперный туалет» в переходе на Карлсплац к опере, вечно озвучиваемый чем-то там из Моцарта.

Да, с Моцартом у них не все очевидно: конфет «Моцарт» полно, майки с ним, всякое такое. Но вот на Hoher Markt – там рядом еще некие Римские древности – есть часы типа пражских на ратуше: художественные, с фигурками. Построены, правда, уже при модерне, 1912–1914, получился этакий сецессионно-барочный гибрид, стили вполне уместно смешиваются. Там каждый час тоже отмечен своим персонажем, существенным для Вены. Первым идет – должен идти, если часы по этой части не сломались, в чем уверенности нет, – сгинувший в Вене Марк Аврелий. В полночь список замыкает Meister Joseph Haydn. Имеются Эжен Савойский, Карл Великий, Вальтер фон Фогельвейде, император Максимилиан I. Причем значимость была установлена, когда часы строили, то есть в начале XX века. Ну а Моцарта в списке нет, он присутствует лишь в виде менуэта, сопровождающего появление Марии-Терезии. Похоже, они относят его примерно к Штраусу, Иоганну. У них три городские поп-иконки: Моцарт, этот Штраус и императрица Сиси (про нее уж в «Википедию», а я не буду).

Словом, поскольку это был первый опыт из семи, то я не слишком-то понимал, на что именно мне следует обращать внимание. Конечно, никакое прошлое меня тут не накрыло, реакции были сиюминутными и нейтральными. Да, все это для меня в новинку, но ничего специального не отозвалось. Если какое-то не так что недоумение, но настороженность и возникла, то была связана только с самим этим фактом, то есть была произведена внутри понятной части организма. Что касается мыслей, то они как раз закручивались на саму Вену.

По другую сторону туннеля было почти пусто. Низкий выход, дорожка между двумя травяными откосами. Среди травы имелись одуванчики и еще какие-то мелкие цветы, вроде хризантем, тоже желтые. Дальше высилось большое кубическое здание синего цвета. Ну и все. Дальше идти не хотелось. Впрочем, трава и цветы приятно пахли и еще теплый, уже совсем теплеющий ветер. Итак, я тут никогда не был, но принципиальных изменений во мне не произошло, при всей ответственности к самому факту появления там, где никогда не был. Никакая часть моей сущности не всплыла глубоководным левиафаном. Впрочем, это все же была Вена в ее протяженности, так что какой-то чистой новизны добиться не удавалось: какая-то инерция протяженности существовала. Но возможна ли вообще ситуация, где не было бы никакой связи со всеми предыдущими? Даже если в космос полетишь, так ведь и там инерцию обеспечит какой-нибудь запах обшивки, высаживайся хоть на Марсе.

Другое дело, что память тут не вмешивалась. Можно было бы составить длинный список того, чего тут уже нет и что держалось только по инерции, истаивая в памяти: пока еще помнишь, какие слова и имена существуют, а если удастся дописать до конца, если станешь дописывать, то они станут постепенно уменьшаться, печатаясь все более слепым, обесцвечивающимся шрифтом.

Но я-то все равно оставался тут протяженным – в какой-то иной форме, без принципиальной новизны. Надо полагать, моя связность теперь была обусловлена уже самой Веной, по крайней мере – ее метрополитеном. Ну, куда ни доедешь, там сначала будет U-станция, а они похожи, так что прежняя жизнь доставлена и сюда, метро сделало тебе непрерывность.

Но тогда связность можно понимать и так, что вообще-то ты не более чем призрак, бесплотная тварь и фантом. Пустая газообразная субстанция – если ничто ее ни к чему не привязывает. А иначе – оформляется чуть ли в виде метрополитена, города; даже непонятно, кем бы ты без них вообще был, хотя ведь все-таки как-то был бы. Не всюду же есть метрополитены, собственно. Но вот субстанция почему-то не рвалась установить свое доминирование в природе. Я же ей, по факту, предложил это сделать, а она почему-то не хочет. В результате это мне приходится вписывать себя в новое место, а его – в себя.

Конечно, из памяти уходили, предполагали уйти вовсе не все штуки и люди, некоторых людей это не касалось, ну так они для меня находились по другую сторону любых обстоятельств. Вообще, в этих людях ничего бы не изменилось, если бы они вдруг сделались венцами. Да, по дороге обратно, точнее – к следующей конечной, я вспомнил, что в прошлый раз как-то особенно запомнилась станция «Friedensbrücke»: пустая, совершенно пустая станция, через которую только и следует переходить на тот свет. Будто она нигде, хотя возле канала и неподалеку от центра. Так вот, выяснилось – ради этого на ней и вышел из метро по дороге – да, в прошлый раз просто было воскресенье. Причем сумеречное, дождливое. Это хорошо, что я ее тогда увидел такой, потому что она оживленная, забитая снующим туда-сюда – то есть в обоих направлениях – народом. Потому что теперь среда и светит солнце.