Текст книги "Битва под Острой Брамой"

Глава 16
Веселая корчма

Неприятную новость Кадлубский сообщил Княжнину не без удовольствия. Четвертого апреля Костюшко, имевший две с небольшим тысячи регулярного войска и две тысячи вооруженных косами крестьян, разбил пятитысячную российскую дивизию, которой командовал генерал-майор Тормасов[43]43
  Тот самый А.П. Тормасов, который во время войны 1812 года командовал третьей западной армией. Тоже не слишком удачно, из-за чего осенью был отозван в распоряжение главного штаба.


[Закрыть]. Сражение произошло под Рацлавицами, неподалеку от Кракова. Трофеями победителей стали четыре знамя и вся русская артиллерия – 12 орудий. Нужно было признаться еще в одном собственном заблуждении: совсем недавно, делая доклад Игельстрому, Княжнин говорил, что в открытом бою восставшим против российских войск не устоять. Так вот: устояли, и даже победили. Понятно злорадство Кадлубского. Он как будто на российской стороне, однако же офицер войска Речи Посполитой, и то, что поляки побили русских, ему приятно. «Посмотрим, каково тебе будет, когда эти герои доберутся до тебя», – подумал Княжнин.

– Вы понимаете, что это печальное известие, о котором пока знают немногие, но которое несомненно распространится, может возбудить в наших противниках желание перейти к решительным действиям? – говорил Кадлубский.

– Совершенно с вами согласен, полковник, – отвечал Княжнин без всякой иронии.

– Должен признать, вы были правы, настаивая на более щепетильном отношении к охране гетмана. И теперь уже видно, что вы умеете ее устроить так, как должно. Гетман вами доволен, – продолжал Кадлубский тоже совершенно серьезно, и Княжнин не мог не оценить мужества, потребовавшегося от полковника для такого признания. Однако последней фразе он никак не мог поверить.

– Правда-правда, – сказал Кадлубский, заметив это. – Вам он этого не показывает, а мне в последнее время велит брать с вас пример. Так вот, судя по всему, грядут непростые времена, и гетман хочет немного отдохнуть, пока дела это еще позволяют. Хочет поехать к себе в Лукони, подлечить спину, потом заехать к брату в Янов. Мы, разумеется, держим предстоящую поездку в секрете, однако нельзя поручиться за то, что о ней ничего не узнают те, кто к вам недавно наведывался с удавкой. А потому соглашаюсь с вами, что таковую поездку гетмана надлежит подготовить основательно. Лучше всего будет, ежели вы сами проедете весь путь в Лукони заранее, определите опасные места, куда нужно будет выслать караулы перед проездом гетмана. В самих Луконях осмотритесь, чтобы опять же наперед знать, как расставить караулы там. Отправляйтесь завтра, внимания к себе не привлекая. Как только вернетесь, возглавите кортеж гетмана.

– Я снова ничего не могу вам возразить, полковник, сделать такую рекогносцировку отнюдь не лишне.

Княжнину в самом деле захотелось выехать из этого города, в котором великолепие дворцов и храмов напрочь убивалось смрадом помоек и отхожих мест, уехать подальше от сумасбродных генералов, проветрить голову, пока та еще на плечах. За городом – и это было видно уже из окон его квартиры – бушевала весна. Две недели, прошедшие после его прошлой поездки на север от Вильно, перекрасили уже привычные пейзажи в совершенно другие живые цвета. Где-нибудь в лесу, в вечно сырой чаще, наверное, еще затаился снег, но тем колоритнее выглядела наступившая пора года. Генерал Арсеньев, конечно, был не прав, отказавшись вывести солдат из тесных городских улиц на эти зеленеющие луга.

Первое, от чего хотелось проветрить голову, была подозрительность, грозившая стать навязчивой. Спустя сутки после случая, из-за которого рука то и дело непроизвольно тянулась к шее, появилась вот какая мысль: ведь злоумышленник усыпил его бдительность еще и тем, что представился письмоносцем. Похоже, те, кто его подослал, знали, что Княжнин очень ждет известий от жены. Кто мог об этом знать? Гарновский. Пан Константин. Пани Ядвига, поведение которой во время его доклада генералу Арсеньеву выглядело как минимум странным. Весь список состоял из людей, думать о которых плохо чрезвычайно не хотелось. Впрочем, при желании мог знать и Кадлубский. Но вряд ли он предпринял бы покушение на российского офицера без ведома Косаковского. А тот был явно обескуражен, увидев записку, которую получил Княжнин. И вообще интуиция подсказывала, что Кадлубский тут ни при чем.

Все, прочь эти мысли. Вообще, не дело для капитан-поручика лейб-гвардейских егерей думать. Его дело – проводить рекогносцировку и, ежели потребуется, сражаться. Вот на эту тему (чем сражаться?) думать было куда приятнее. Поскольку Кадлубский высказал совершенно разумное пожелание не привлекать к себе внимания, Княжнин решил своим парадным мундиром по дороге более не блистать, а поехать во всем цивильном. Офицеру, пребывающему за границей, такое позволялось. Вот и вопрос: ежели нарядиться по здешнему обыкновению, то и вооружиться следует не шпагой, а шляхетскою саблей – карабелей. Несколько дней назад Княжнин, не удержавшись, уже купил такую и велел наточить. Теперь он взял карабелю в руку, испытывая чувство, схожее, наверное, с ощущениями модницы, примеряющей у зеркала новый наряд. Славное оружие: эфес удобно лежит в ладони и отлично сбалансирован с клинком. Княжнин вышел во внутренний дворик, несколькими изящными взмахами подравнял набухавшие почками ягодные кусты. Он любил сабельное фехтование и в настоящей боевой схватке иногда не церемонясь рубил шпагой направо и налево, как палашом. Сабельные приемы были для него будто народная музыка-пляска, а шпага – это, конечно, уже классика, в которой никуда без сольфеджио…

Эх, сабелька, конечно, хороша, однако же и он со своими бакенбардами будет хорош, вырядившись шляхтичем. И недостойно, да и зачем рядиться в кого-то? Он поедет в своем обычном партикулярном платье и не вызовет никакого подозрения: немало иностранцев колесят по здешним дорогам. Да и многие здешние давно одеваются исключительно по-европейски.

И поедет Княжнин не верхом, а в коляске, которую можно одолжить у хозяина в каретной мастерской. И Андрюху с собой возьмет, пускай тоже проветрится, а то мальчишка совсем извелся – все высматривает на улицах хромого, раненного виолончелью.

Даже когда на следующий день отправились в путь, проехав для начала через весь город, Андрюха все вертел головой, подозрительно оглядываясь на каждого встречного. За городом наконец присмирел. Сумасшедшая разноголосица занимающихся своим весенним обустройством птиц на людей действовала успокаивающе.

Только не на Княжнина. Замечая места, где может быть устроена засада на Косаковского, тот одну за другой исписал несколько страниц своей записной книжки. Лесной край! Это сейчас лес еще довольно прозрачный – деревья пока только начинают оперяться мелкой липкой листвой, – а через неделю-другую все утонет в зелени. Красиво, конечно, однако, ежели кто чего замыслил, – прячься хоть у самой дороги. Заранее от всех неожиданностей не убережешься. Стало быть, двигаться нужно будет правильной походной колонной: с разведчиками, боковыми охранениями и сильным конвоем, готовым выдержать открытый бой. Так что потребуется не меньше двух десятков хороших бойцов. И это на тот случай, если противники Косаковского не соберут сотню-полторы. Поэтому важнее всего – сохранять план поездки в секрете.

Верст через тридцать местность выровнялась. Не гладкая степь, конечно, горизонты, как и прежде, идут застывшими волнами, только волны стали поспокойнее, нет таких косогоров, как вокруг самого Вильно. Вот и покосившаяся часовня. В Мусниках Княжнин спросил пана Хоржевского. Дворецкий ответил, что пан со всей семьей вот уж больше недели в отъезде. Княжнин, собственно, это и хотел услышать. Как он и планировал, два-три часа до заката у него останутся на то, чтобы провести «рекогносцировку» в самих Луконях.

Картина, которую увидел Княжнин, объехав унылое и очень пространное болото, подтверждала то, что рассказывал о Косаковском пан Константин. Именьице самое заурядное: деревянный одноэтажный панский дом – крыльцо с двумя столбами, но рядом уже возводится каменный дворец. Стало быть, владелец происхождения не самого знатного, но недавно быстро разбогател. И, как положено, в усадьбе, будто это теперь не усадьба, а родовой замок, имеется каштелян. К счастью, сей «придворный», хоть и внешне мужиковатый, оказался паном сообразительным, вельможного из себя изображать не пытался, прочел записку, в которой Кадлубский расписал для него полномочия Княжнина, и проявил почтение.

Каштелян Рагимович жил в Луконях с рождения вот уж сорок лет и хорошо знал все о здешней округе. На вопросы отвечал толково и по делу. Кто такие строители и давно ли они здесь? В основном, трудятся свои мужики, да еще архитектор и несколько мастеровых из Вильно и Несвижа, все здесь уже давно, таких, чтобы могли быть подосланными, нема. Можно ли пройти через болото? Кто знает тропинку – пройдет, да только не сейчас, в паводок. Покои егомости пана Косаковского? Извольте, покажу. А вот здесь, вельможный пан, и вам будет удобно сегодня переночевать, а завтра, как вам будет угодно, можете ехать по своим делам.

Осмотрев имение, Княжнин, чтобы понять, как лучше расставить внешние караулы, поднялся на колокольню здешнего костела. Вид открывался красивый, даже болото перестало выглядеть унылым. Наоборот, отражавшие бордовый закат разливы добавляли новых густых красок в тинистую серо-зеленую палитру, а торчащие прямо из воды стволы деревьев, тощие и порой совершенно голые, будто бы показывали Княжнину пример, как нужно тянуться к жизни, даже когда все вокруг тебя сыро, мерзко и неуютно. С другой стороны было веселее: вдаль, до маячившего на севере костела, буграми перекатывались луга, в которые врезались неширокая речушка, почти такая же извилистая дорога и, конечно, мощные клинья леса. Лес подступал почти к самому дому Косаковского, а за ним, если верить карте, должна была идти дорога, затем огибавшая болото с другой стороны. Вот и слабое место позиции: с этой дороги можно свернуть в лес и незаметно подобраться почти к самой усадьбе. Сам Княжнин, если бы ему нужно было разработать план атаки на Лукони, именно так бы и поступил. Что ж, нужно подумать о пикетах на той дороге.

– Недурно было бы, пан каштелян, ближний к усадьбе лес проредить, больно уж он у вас дремучий. Хотя бы несколько самых старых деревьев, – сказал Княжнин, вернувшись со своего наблюдательного пункта.

– Не смею без дозволения его милости пана гетмана те деревья трогать. Иные из них памятны, будто родовое достояние, – покачал головой смуглый круглолицый каштелян. – Хотя правда ваша – прибрать в лесу следует. Да только рук не хватает, сами видите: и дворец строим, и новый парк разбиваем.

Каштелян и указывал при этом одной рукой на стройку, другой на парк. На ближний лес руки действительно не хватало, пан Рагимович честно пытался указывать и на него, но делал это уже плечом или ухом.

– А вы с паном гетманом через Мусю в Мусниках переезжать будете? Больно уж там мосток захудалый, того и гляди повалится. А пану Хоржевскому и дела нет, – поинтересовался каштелян, может быть, просто для того, чтобы скорее сменить тему, но Княжнин должен был признать, что на самом деле вопрос был хороший. Мосток через речку, которая, оказывается, называлась Муся, на самом деле был ненадежным, покосившимся, как придорожная часовня в тех же Мусниках, и это было отмечено в записной книжке.

– А где еще есть переправа через эту Мусю? – спросил Княжнин.

– Если поехать на Чебушки. Это отсюда другой стороной леса и болота.

«Стало быть, той самой дорогой, откуда может случиться самая большая опасность, – подумал Княжнин. – Нужно бы и там осмотреться».

– Крюк невеликий, однако мост там хороший, крепкий, потому как там и Муся перед самой Вилией пошире, – продолжал информировать каштелян, который тут же решил сам себя опровергнуть: – А по правде, лучше все ж через Мусники, спокойнее. Тут наша дорога. А в Чебушках перед мостом корчма, «Веселуха» называется, слава у нее недобрая, собирается там кто попало. Перепутье! Оттудова и на Ковно, и на Шавли дороги есть…

– Знаете, пан каштелян, я вам премного признателен за помощь и за гостеприимство, однако еще не темно, и я не стану терять время, переночую в этой самой «Веселухе», – сказал Княжнин, мгновенно принявший решение. У него даже загорелись глаза, так ярко вспыхнули, что показалось, будто этот огонь отразился и в хитроватом мужицком прищуре каштеляна. А может быть, это просто сверкнул отблеск заката.

– Не опасаетесь один на ночь глядя? – спросил он с той же хитринкой в голосе.

– Так я ж не один! – с улыбкой ответил Княжнин, указывая на Андрюху, с самого приезда в Лукони с интересом наблюдавшего за тем, как работают каменщики.

– Шуткуете, вельможный, – сказал каштелян с натянутой улыбкой. – Возьмите хоть провожатого, дорогу покажет.

– Благодарю, милейший пан Рагимович, нет нужды. Я с колокольни глядел, местность представляю. Да и карта при мне.

– А что тая карта – сама дорогу подсказывает? – довольно искусно прикидываясь болваном, спросил каштелян.

– Шуткуете? А ведь так и есть: хоть человеческим голосом не говорит, однако же военному человеку все подскажет и не соврет.

– Раз так, поспешайте, не то засветло не поспеете. А я распоряжусь вам скорее свежих кОней запрячь.

«Все же каштелян – толковый мужичок», – подумал Княжнин, наблюдая, как расторопно запрягают в его бричку пару хороших лошадей из гетманской конюшни. Княжнин теперь отчетливо понял, что для того, чтобы переночевать в гетманском доме, ему пришлось бы преодолевать брезгливость, потому он и решился, к огромному неудовольствию Селифана, ехать незнакомой дорогой за час до того, как совсем стемнеет.

– Если бы не верный ориентир – двигаться опушкой леса, – дорогу легко можно было бы потерять в сумерках. Да уж, на карте она видна яснее, чем на самом деле. Какая там дорога – просто прячущиеся в траве или тонущие в грязи неровные колеины, в которые лучше не попадать, чтобы не увязнуть. Вскоре, устав от ворчания Селифана, Княжнин пересадил его на барское место, а сам взялся за вожжи. Андрюху, того давно не было слышно: утомленный долгим путешествием денщик спокойно заснул, едва они выехали из Луконей. Удивительно координированный парнишка даже во сне умудрялся как-то реагировать на все проезжаемые ямы и ухабы, и Княжнин не боялся потерять его по дороге.

Проехав какое-то время и поймав себя на желании начать чертыхаться на манер Селифана, Княжнин остановился, велел кучеру, который теперь принялся бормотать молитву, замолчать. Показалось, позади кто-то догоняет верхом.

Нет, тихо, только настороженно фыркают собственные лошади и в лесу удивленно ухает филин, дождавшийся своего часа для охоты. А где-то вдалеке, кажется, слышен тоскливый вой. Вот если на охоту выйдут волки, будет хуже. К счастью, ветерок как раз со стороны леса.

Стемнело. Но Княжнин, успевший оглядеться, пока настороженно стоял на козлах, уже заметил цель своего марша, предпринятого так внезапно, будто бы нужно было застать врасплох неприятеля. Теперь он уже не боялся сбиться с пути. К тому же, после того как еще раз спустились в низинку, а потом поднялись на очередной пригорок, цель обозначилась впереди маяком – в уже недалекой корчме желтели светом окна и еще ярче горели два фонаря у ворот.

– Слава тебе, Господи! – закончил свои молитвы получивший то, о чем просил, Селифан. Андрюха, разбуженный сгустившейся темнотой, уже давно не спал, но помалкивал.

Заезжая корчма – это не какой-нибудь шинок, стиснутый в узкой городской улочке. Она сама как небольшой городок. Здесь сразу несколько построек, как в солидном хозяйстве, где всего должно храниться вдосталь, и места довольно в доме для постояльцев, останавливающихся на ночлег, а в конюшне со сквозным проездом – для их лошадей и для экипажей. И шинок, конечно, тоже есть, может, не такой уютный, как облюбованные Княжниным заведения в Варшаве и Вильно, зато уж точно просторный. И свет допоздна горит, и даже музыка слышна, простенькая, но в подтверждение названию корчмы задорная – цимбалы со скрипкой.

«Веселуха», значит. Почему у корчмы дурная слава? Прислуга вон исправная: ворота отворили не мешкая и не задавая вопросов – и без них ясно, что нужно проезжему в такую пору. Въехав во двор, путники потеряли из виду только что поблескивавшие над головой звезды. Их заслонила высоченная крыша из замшелой деревянной дранки, нахлобученная на приземистую постройку, будто нарост старой коры. Как водится, корчма, в которой легко можно было бы расквартировать пехотную роту и в придачу эскадрон кавалерии, была разделена сенями на две половины: одна для ночлега, другая для того, чтобы выпить, поесть и узнать новости. С этой половины Княжнин и продолжил свою рекогносцировку. Нужно было успеть заглянуть сюда, пока в шинке еще горит очаг и не утихла та самая подозрительная «веселуха», то есть чтобы подкрепиться и просто для интереса. Селифану было велено приходить в шинок сразу, как управится в конюшне. Позевывающий Андрюха следовал за барином, готовый выполнять его распоряжения.

Корчма казалась приземистой только снаружи. Толстенные балки медного цвета с трещинами в два пальца шириной поддерживали высокий дощатый потолок, и служившие люстрами два старых колеса с экономно расставленными на них свечами свисали на очень длинных цепях. Высоты хватало даже для того, чтобы приделать к одной из стен балкончик, как в костеле. Очевидно, тоже для чтения проповедей, только таких, которых не услышишь в храме. Будь потолок ниже, густой запах табачного дыма, чеснока и селедки, наверное, напрочь лишил бы аппетита. Если на потолки отменного дерева не пожалели, то на полу его не было вовсе – просто утоптанная глина. Почти от самого порога через весь шинок тянулся стол, такой длинный, будто и в самом деле за ним хотели усадить целую роту. Кому не хватило бы места – пожалуйста, есть еще один стол, придвинутый к дальней глухой стене. Оттуда играли музыки. Старый еврей лениво пробегал по струнам цимбал, и пальцы у него были такими сухими и скрюченными, что музыкант, казалось, вполне мог бы обойтись и без молоточков, которыми он извлекал цокающие и дребезжащие звуки. Скрипач выводил мелодию на простенькой скрипице более душевно, будто хотел хоть как-то разнообразить одну и ту же, бесконечно повторяющуюся, незамысловатую тему. При появлении нового посетителя, в котором за версту виден был человек благородный, скрипач качнулся всем телом, как бы приветствуя гостя, и заиграл в два раза громче, а третий музыкант, мальчишка, несколько раз не очень к месту ударил в бубен.

Вообще-то, в любой корчме музыканты играли не каждый день, а только при большом стечении народа: во время ярмарки, на праздник, по воскресеньям. Поэтому этакая встреча с литаврами Княжнина несколько насторожила. Впрочем, возможно, корчмарь решил, что в его «Веселухе» музыка должна играть, пока хоть кто-то сидит в шинке. Но, скорее всего, бродячие музыканты играли сейчас специально для компании загулявших шляхтичей, стол перед которыми обильно был уставлен закусками. Верно, деньжат у них хватало и на то, чтобы заказывать музыку, и чтобы угощать двух веселых красоток, тоже желающих заработать. Наверное, эти пятеро продали что-нибудь выгодно, теперь вот гуляют по пути домой.

Или только изображают что-то подобное. Вся эта компания сразу показалась Княжнину подозрительной. И прежде всего потому, что он мог отличить пьяного человека от тверезого, зачемто притворяющегося пьяным. Эти были почти трезвы, за исключением одного краснолицего, который, сидя напротив кувшина с вином, не смог справиться с искушением. Этот как раз вел себя тихо. Остальные смеялись и шумели, и грудастых паненок пощипывали, будто были уже на хорошем подпитии. Но в тот момент, когда вошел Княжнин, каждый из них как по команде и как бы тайком бросил на него отрывистый настороженный взгляд, и глаза их при этом были трезвы.

Что ж, ежели вам угодно притворяться пьяными, то и Княжнин может притвориться простаком, ничего такого не замечающим. С невозмутимым видом он прошел к свободному месту за столом и, легко перешагнув через массивную скамью, сел. Еврей корчмарь, немолодой и, верно, достаточно опытный в своем деле, безошибочно оценил, что стоит отложить в сторону не очень свежую бухгалтерскую книгу и к этому посетителю подойти самому, несмотря на то, что под рукой есть умаявшаяся за день наймытка. Пока к нему семенил коротконогий пузатенький корчмарь, Княжнин присматривался к подозрительным гулякам.

Никто из пятерых не был одет богато – так, выцветшие жупаны неопределенного цвета, однако каждый при сабле. Что ж, коли тут каждый десятый – шляхтич, где на всех напасешься богатства? Подозрительнее было то, что следующее за жупаном и саблей шляхетское достоинство – ладное пузо – у всех, кроме разве что красномордого, отсутствовало напрочь. Крепкие, поджарые хлопцы, хоть сейчас в гвардию. Похоже, что это и есть офицеры, лишившиеся мундира. Или просто припрятавшие его на время? «Прозелиты?» – вдруг предположил Княжнин. Пожалуй, если бы у кого-то из них он разглядел какуюнибудь золотую безделицу, он бы на самом деле поверил в эту чертовщину.

– Что сударю будет угодно откушать? – перебил корчмарь размышления Княжнина, в котором он легко распознал москаля, а потому назвал сударем, а не паном. Отвечать Княжнину даже не пришлось, опытный шинкарь все понимал по глазам:

– Только не говорите мне, вельможный, что вы шчиро поститесь и не станете кушать вкуснейшего гуся, который еще сегодня утром ущипнул за ляжку мою Соломею! Как? Вы не станете кушать даже рибу? Ведь сегодня не пятница и даже не среда! Ах, эта греко-русская вера! Не понимаю, как в вашей Москве не разоряются шинкари за эти постные семь недель подряд… Даже не знаю, боюсь, что коли так, я могу предложить вельможному сударю только французский горох[44]44
  Так в Литве называли фасоль.


[Закрыть] с подливкой. А вы и горелку пить не станете? – наконец вкрадчивым голосом уточнил знаток православных душ.

– Есть у тебя пиво? – наконец сказал слово Княжнин.

– Конечно! Это не пиво, это жидкий хлеб! Самый шчирый пост не возбраняет кушать хлеб!

– Если бы мне было нужно отпущение грехов, я пришел быв церковь, а не в еврейскую корчму, – перебил Княжнин. – Неси пиво и этот свой горох, только без подливки. И вели накормить моих слуг, – Княжнин кивнул в сторону Андрюхи, который так и остался стоять у дверей, не спуская глаз с той самой подозрительной компании. Заметил, что у них что-то припрятано под столом, пытается разглядеть, что именно. Каким же славным солдатом он станет, когда подрастет… Но пока он еще слишком мал и в драке не помощник.

А в том, что ему придется сегодня драться, Княжнин уже не сомневался. Слишком явные признаки готовности к бою подавали эти пятеро. Сами они, наверное, не замечали, что непроизвольно откидывая полу жупана со стороны сабли или то и дело ощупывая под столом какое-то оружие, выдают себя. Это все равно что подергивание хвоста у нервничающей кошки: будь начеку, или оцарапает. Княжнин было предположил, что, это переодетые военные, которые везут казну для заговорщиков и потому сохраняют трезвость. А под столом у них сундук с червонцами. Но нет, им нужно не доставить в целости что-то, им почему-то нужен он, Княжнин. Прислушиваются к каждому его слову, даже махнули рукой на музыкантов, мол, пиликайте потише, и уставились на него, вместо того чтобы заглядывать пани Ирене под корсет, пикантно не зашнурованный на две последние шнуровки.

Княжнин больше не гадал о том, что им от него нужно. Страха он не испытывал, сейчас нужно было быстро и хладнокровно выбрать верную тактику боя. Ему доводилось прежде драться одному против нескольких, дело, конечно, крайне опасное – могут зайти сзади или просто подстрелить, но если при тебе шпага, а противники не слишком искушенные в своем деле бойцы – шанс выйти невредимым есть. А эти пятеро не слишком искушенные, раз Княжнин так легко их раскусил. Трое сидят с той же стороны стола, что и Княжнин, двое – с противоположной. Опытнее других выглядел один, смуглый, со шрамом на лице, ни разу не попытавшийся даже сделать вид, что улыбается. Он ближе всех к Княжнину, его и нужно вывести из строя первым, а сладить против четверых будет уже несколько проще. К тому же вот-вот в шинок должен войти Селифан. Хоть он и трусоват и уже в годах, но мужик еще здоровый и кричит громко – какое-то внимание отвлечет на себя. Нельзя было исключать того, что и противник получит подкрепление. Княжнин, пока наймытка несла ему пиво, сцепил руки за головой и, как бы расправляя уставшую после долгой дороги спину, еще раз присмотрелся к тем немногим, кто засиделся в корчме допоздна забесплатно послушать музыку. Нет, вряд ли кто-то из них может быть опасен – пара местных пьяниц и действительно проезжие люди: эти двое торговцы, те трое вообще простолюдины, наверное, возницы. Прелести пани Ирены и пани Зоси интересуют их куда больше, чем постящийся москаль.

А вот шляхтичам он покою не давал, опасность не померещилась. Один, самый развеселый, как только Княжнину принесли кружку с пивом и тарелку с едой, тряхнув кудрявым чубом, поднялся и принялся его откровенно задирать:

– Пан москаль заказал горох, чтобы сильнее портить нам на Литве воздух?

Княжнин услышал свое сердце, которое стало биться немного чаще, но совершенно равномерно, будто монитор, отбивающий секунды, оставшиеся до решающей схватки. Он взглянул на насмешника так, будто впервые его заметил, не стал делать вид, что не понимает по-польски, и совершенно спокойно ответил:

– Ясновельможному пану интересно заглядывать в чужие тарелки? Ежели угодно, можете подъесть за мной, я оставлю.

Чубатый шляхтич, оглянувшись на товарищей, тут же схватился за саблю, но другой, со шрамом на лице, удержал его руку.

– Тише, пан Кучинский, видишь, пан пришел с миром, постится, а ты втягиваешь его в богопротивную ссору… – сказал он негромко, нараспев, при этом холодные колючие глаза говорившего так и впились в Княжнина, будто бы пытаясь увидеть все, что тот собирается сейчас сделать.

– Знаю я, как постятся эти москали! – оскалился пан Кучинский, легко сменив оружие – вместо сабли снова колючий язык. – Все они берут пример со своего генерала, главного в Вильне, того, у которого все так и «звенит бубенцом». Тому генералу что пост, что праздник, а он знай развлекает своими бубенцами красотку Ядвигу Сакович!

При этом пошляк сделал неприличный жест, и пани Ирена с пани Зосей залились противным смехом.

А ведь Княжнин, пожалуй, недооценил своих противников.

Ведь если это произошло не случайно, то они сказали именно то, что могло вывести его из такого необходимого в схватке равновесия. Пока Княжнин боролся с собой, пытаясь это равновесие хоть как-то сохранить, за честь пани Ядвиги вступился другой, кто, как видно, знал мало плохих слов, отчего дважды повторил одно и то же:

– Эй ты, пан шутник! Изволь заткнуть свой поганый рот, пока я не укоротил твой поганый язык прямо здесь!

Голос был знакомый, хоть и чрезвычайно взволнованный. Конечно, обернувшись, Княжнин узнал каким-то чудом оказавшегося здесь поручика Гарновского. Тот стоял у дверей, на его щеках двумя спелыми яблоками пылал румянец, а скулы заострились от гнева.