Текст книги "Битва под Острой Брамой"

Глава 17
Битва на Мусе

– Изволь выйти во двор за мной, и я заставлю тебя пожалеть о твоих словах, – продолжал Гарновский. – Я знаю пани Ядвигу Сакович и никому не позволю оскорблять эту достойнейшую женщину!

Все пятеро на секунду обернулись в сторону того, кто так некстати вмешался в происходящее. Этой секунды хватило Княжнину для того чтобы перекинуть ноги через скамью. Теперь он мог свободно двигаться в любом направлении.

А следующая секунда должна была оказаться решающей. Было совершенно очевидно, что ни на какой честный поединок с поручиком Гарновским пан Кучинский не пойдет. Четверо из пятерых уже схватились за сабли, один из них крикнул: «Смерть москалям!», другой: «Смерть гетману Косаковскому!» При этом открылось не только политическое направление этой воинственной компании, но и то, что они прятали под столом. Сначала могло показаться, что это какой-то музыкальный инструмент, потому что первым появилось дуло с раструбом, как у дудки, но это, конечно, был короткоствольный кавалерийский мушкетон – «абордажное» оружие для ближнего боя, стреляющее картечью.

Когда шляхтич со шрамом вновь повернулся к Княжнину, у него уже не было времени увернуться от порции пенного пива, выплеснутого ему в лицо. А опустевшая кружка (она и нужна была Княжнину только как снаряд) раскололась на мелкие черепки о голову одного из двух противников Княжнина, сидевших через стол. Музыка оборвалась на высокой фальшивой ноте, которую вдруг подхватил пронзительный детский голос. Это Андрюха с отчаянным криком, зажмурившись, бросился на здоровенного детину, поднимавшего мушкетон. Он столкнулся с целящимся в Княжнина стрелком как раз в то мгновение, когда тот нажал на курок. За несколько шагов мальчишка успел так разогнаться, что смог сбить с прицела мужика, который был в несколько раз его тяжелее, но никак не ожидал удара в бок. Выплюнутый из «дудки» заряд картечи вместо того, чтобы разнести Княжнину голову, выбил из рук музыканта его дешевую скрипку, превратившуюся в щепки. Взвизгнув, стоявшая рядом пани Ирена присела на пол стремительнее, чем ее грудь, выпрыгнувшая из корсета. Раздосадованный своим промахом стрелок, бросив разряженный мушкетон, выхватил саблю и вместо того, чтобы напасть на Княжнина, погнался за его маленьким денщиком. Одним ударом он легко мог бы сделать из одного мальчишки двух, если бы, конечно, попал. Один, другой взмах клинка пришлись в пустоту, а третий наткнулся на такой же твердый клинок – на помощь Андрюхе пришел благородный поручик Гарновский.

Когда звонкий сабельный лязг добавился к мешанине из ругательств, визга, грохота падающей мебели, происходящее, наконец, на слух стало отличаться от обычной кабацкой драки. Бабахнувший перед этим выстрел добавил сурового порохового привкуса в чесночные ароматы корчмы и сделал еще непрогляднее и без того погруженное в полумрак пространство. Только скрываться за дымовой завесой Княжнин не собирался. В его руке уже нетерпеливой стрелой вытянулась шпага, появившаяся так быстро, будто только что улетевшая пивная кружка в нее превратилась. В следующую секунду разящая стрела вылетела – Княжнин с упругостью тетивы взорвался своей излюбленной атакой флешью. Изменив собственному намерению первым делом вывести из строя мрачного типа со шрамом, Княжнин проткнул плечо напросившемуся на это пану Кучинскому. Не нужно было трогать имя пани Ядвиги. Это было, может быть, несколько эгоистично и лишало поручика Гарновского возможности получить желанное удовлетворение. Впрочем, Гарновский ведь собирался укоротить пошляку язык, а язык Княжнин не трогал – пан Кучинский имел возможность сколько угодно стонать и выкрикивать проклятия, только держать оружие он уже не мог.

Зато пришел в себя тот, что со шрамом, утер с лица «жидкий хлеб» и, проморгавшись, тут же попытался рубануть Княжнина, оказавшегося от него справа, совсем рядом. Это было очень удобно, но вместе с тем и слишком предсказуемо, так что Княжнин успел не только защититься, но и оценить картину боя. Гарновский и его противник уже успели по разу полоснуть друг друга саблями и, разгоряченные кровью, рубились насмерть. Тот, в которого Княжнин угодил кружкой, остался при памяти, но саблю выронил, а проворный Андрюха, пробегая мимо, успел пнуть ее ногой, загнав подальше под стол. Что-то еще Княжнин, кажется, упустил, но соображать, что именно, было некогда, потому что ближайший противник не мешкая повторил удар, теперь уже с другой стороны, и только тренированная реакция и абсолютная трезвость позволили Княжнину парировать и его. Этот, со шрамом, действительно оказался ушлым и храбрым бойцом, знавшим толк в сабельном фехтовании. Он не смеялся за столом, когда другие изображали веселье, он не кричал всякую секунду «курва!» и не делал яростное лицо теперь, нанося один за другим опасные рубящие удары, – хладнокровно делал свое дело, заключавшееся, несомненно, в том, чтобы прикончить этого москаля. Княжнину, пожалуй, было бы проще, будь у него в руке та карабелька, которую он оставил дома, – шпажный клинок, которым приходилось отбиваться сейчас, был слишком длинным и прямым, чтобы быстро чередовать боковые и верхние защиты от ударов, метящих то под ребра, то по голове. И все же его славная шпага, звеня, а не лязгая, успевала всюду, и в первый же момент, когда противнику потребовалось чуть-чуть перевести дух, Княжнин изловчился и поменял правила боя на свои, шпажные. Стремительный выпад – и шрам, почти симметричный первому, появился у лихого рубаки на другой щеке. Теперь уже ему захотелось выругаться, но вместо этого бедолаге вместе с пузырящейся смесью слюны и крови пришлось сплевывать зубы, до которых добралось острие шпаги. И все же саблю раненый противник не бросил, готов был драться дальше. Да, Княжнин в нем не ошибся, бывалый боец.

Но в одном Княжнин все же просчитался, и просчет этот должен был стать роковым… Он не уследил за пятым, тем, румяным – он сразу исчез из поля зрения Княжнина, чуть ли не под стол спрятался, а теперь вдруг появился сзади с пистолетом. Расстояние не позволяло Княжнину дотянуться до него раньше, чем прилетит пуля, надежда на то, что выпивший промажет, была, но слабая – всего-то пять шагов… В момент, когда стрелявший нажал на курок, Княжнин, глядя прямо в черное дуло, интуитивно закрылся гардой шпаги. Курок тихо масляно щелкнул, но свинец с дымом и огнем из дула не вылетел. Пистолет дал осечку! Может быть, стрелявший растерял порох с полки, пока шел в обход. Еще раз попытаться взвести курок ему было уже нечем. Сделав в его сторону один быстрый шаг и вслед за ним выпад, Княжнин выбил у него из руки пистолет, вместе с которым на пол упали, будто подтаявшие сосульки с крыши, три или четыре пальца.

Эта осечка, эта счастливая случайность избавила Княжнина от всяких сомнений – сегодня его день! Он справится с противниками, сколько бы их ни было, просто нужно больше, чем в обычном поединке, работать ногами. И лучший фехтовальщик Преображенского полка молниеносно развернулся в сторону своего прежнего противника, к которому на помощь пришел еще один, с шишкой на лбу от удара кружкой. Он наконец подобрал свою саблю, но успел махнуть ею только один раз. Княжнин не парировал его удар, а уклонился от него и едва уловимым движением кисти выбил саблю из руки противника, так же, как совсем недавно в коротком поединке с Кадлубским. Обезоруженный растяпа не был тут же заколот только потому, что теперь была очередь другого. Шляхтич со шрамом (теперь уже со шрамами) по-прежнему был опасен, и Княжнин вынужден был защищаться от него, не забывая компенсировать численный перевес неприятеля постоянными перемещениями. Двигаясь по кругу, как в полонезе, в первой фигуре он ударом гардой в челюсть повалил с ног застоявшегося на одном месте пана Кучинского, в следующем такте немного подсобил поручику Гарновскому и завершил круг длинным выпадом в сторону рубаки со шрамами, уже начинавшего ему надоедать. «Коли порванной щеки тебе мало, так получи еще в грудь! Вершка полтора будет довольно – кто ты такой, чтобы тебя убивать, да еще в постный день», – уже поспевал приговаривать про себя опьяненный боем Княжнин, делая шаг назад, чтобы освободить свою шпагу. Его противник будто бы только на ней и держался, тут же упал, словно замертво.

После этого боеспособных противников у Княжнина с Гарновским осталось только двое, и те уже подраненные. Победа была близка.

Но в это время едва не слетела с петель крепкая, под стать потолочным балкам, дверь, и в корчму ворвались еще трое. Первого Княжнин сразу узнал, слишком запоминающаяся была фактура у этого хлопца: здоровенный, будто бык, а маленькая голова на таких широченных плечах выглядела каким-то ненужным прыщиком. Сегодня на стройке в Луконях этот парень играючи поднимал на леса тяжеленные камни. У Княжнина мелькнула мысль, что предусмотрительнейший каштелян Рагимович, зная недобрую славу этой корчмы, послал за Княжниным хлопцев поздоровее, чтобы выручали русского офицера, случись какая передряга. Княжнин успел даже подумать, что подмога прибыла к шапочному разбору. Но очень быстро стало понятно, как глубоко он заблуждается: в него опять собирались стрелять. Княжнин отскочил подальше из-под колеса со свечами, чтобы в полумраке в него труднее было прицелиться. Только то, как спокойно и сноровисто один из троих вновь прибывших прикладывает к плечу ружье, выдавало в нем опытного охотника. У такого глаз, как у кошки, такой не промажет даже в потемках.

«Черт побери, с третьего раза меня, пожалуй, все же пристрелят…» – не успел Княжнин это подумать, как ощутил в левой руке такую удобную и привычную рукоять своего пистолета. Только Андрюха мог выказать такую сообразительность и расторопность – обернуться к бричке за пистолетом и прошмыгнуть обратно в шинок под ногами у новых злодеев. И курок уже взвел, Княжнину оставалось только выстрелить. Левой рукой он стрелял, конечно, хуже, чем правой, но специально упражнялся, чтобы не промазать в решающий момент рукопашной, когда в правой руке шпага. И Княжнин не промазал. Может быть, бывалый охотник из своего ружья стреляет метче, но фехтовальщик из пистолета быстрее. В этой дуэли Княжнин выстрелил противнику в правую ногу, будто выбил из-под него опору, и еще один заряд крупной картечи, непроизвольно выпущенный раненым стрелком, смел со стола несколько грязных тарелок. Таким образом, еще один перестал быть опасным – ружье разряжено, руки зажимают рану.

Теперь Княжнин ничего не боялся, сколько бы еще подкреплений ни получили враги. Он поймал кураж. Его шпага сверкала молнией в красных отблесках последних непогасших свечей, двигаясь втрое быстрее всех остальных клинков. При этом Княжнин успевал увернуться от убийственных ударов силача каменщика, дважды пытавшегося прихлопнуть его тяжеленной скамейкой. На третий раз Княжнин изловчился и, не пожалев собственной голени, сделал гиганту подножку, после чего вся сила, которую тот хотел обратить против него, ушла на удар собственным лбом в стол. Эта маленькая голова и вправду хлопцу только мешала, оказавшись его ахиллесовой пятой: подняться он уже не мог. А Княжнин продолжил полонез, в котором, как водится, периодически менялись партнеры и даже происходило вежливое расшаркивание:

– Пан Гарновский, прошу вас, присмотрите за дверями, чтобы ни один подлец не удрал, а то ведь, глядишь, приведут сюда новую шайку! – учтиво попросил Княжнин.

Пару раз Княжнин и Гарновский оказывались спина к спине, и эта фигура танца, когда каждый надежно прикрывал другого от нападения сзади, выглядела просто эпически. Поручик держался молодцом: рубился отважно, по-старомодному заложив левую руку за спину, и в конце концов заставил своего сильного противника уронить саблю и сесть на пол с изрядно покромсанными ребрами. С еще двумя легко расправился Княжнин. В самом деле легко – все же единственным серьезным противником оказался мрачный шляхтич со шрамом. Когда тех, кто еще мог или хотел сопротивляться, больше не осталось, Княжнин, будто по инерции, проделал своей шпагой еще несколько изящных пируэтов – это было полное приветствие, на которое не хватило времени в начале схватки.

Впрочем, исходя из количества неприятелей, ее можно было назвать битвой. А по реке, на которой она происходила, битвой на Мусе. Потешно получается. Но такое смешное название, наверное, вполне подходило для тех, кто эту битву затеял и бесславно проиграл.

– Давайте пересчитаем, их должно быть восемь, – тяжело дыша, сказал Княжнин Гарновскому. Тот начал «перекличку» с пана Кучинского, лежавшего на спине с проколотым плечом и разбитым лицом.

– Проси, пан, прощения за свои поганые слова про пани Сакович! – потребовал он, приставив саблю к груди поверженного противника. Спеси у кудрявого острослова поубавилось, и он немедленно взял свои слова обратно:

– Прошу прощения, сказал не подумав. Просто хотел раздразнить московского офицера…

– Почем ты знаешь, что я офицер? – тут же среагировал Княжнин, на всякий случай опустив глаза и убедившись, что на нем по-прежнему не мундир, а обычный камзол.

Пан Кучинский понял, что снова сказал не подумав. После этого запираться не стал.

– Ротмистр Дубицкий сказал, что должен приехать офицер, – проговорил он, с трудом шевеля окровавленными губами, и кивнул в сторону того, которому досталось больше всех – шляхтича со шрамом.

Значит, Княжнин не ошибся, ждали здесь именно его. Ответ на вопрос, кто подготовил сию ловушку, кажется, лежал на поверхности. Но дознание пока отложили.

– Вижу, все восемь здесь. Давайте отберем у них оружие, а то кто-нибудь из этих благородных господ возьмет да и выстрелит в спину из припрятанного пистолета, – сказал Княжнин. Гарновский забрал саблю у Кучинского, подобрал с пола мушкетон, ему поспешил на помощь Андрюха.

– Где же Селифан? – вспомнил Княжнин еще об одном своем слуге, помощь которого теперь пришлась бы очень кстати.

– Лежит без памяти возле нашего экипажа, – ответил Андрюха.

– Беда. Ежели его приложил этот бык с куриной головой, как бы не насмерть.

– Нет, не насмерть, дышит, – успокоил всезнающий Андрюха, проворно собирая с пола трофейные сабли. Следующий вопрос Княжнина был обращен к поручику Гарновскому.

– Но каким чудом вы здесь оказались, господин поручик? Вы часом не ангел? Вот уже который раз встречаюсь с вами, и всегда вы приносите мне какое-то счастливое избавление, начиная с того письма от жены, снявшего камень с моей души. А нынче и вовсе вы спасли мне жизнь!

– Я не ангел, – улыбнулся Гарновский, – я по-прежнему поручик. И поэтому у меня было служебное поручение в Шавли, там расквартирована часть нашей артиллерийской роты. На обратном пути остановился здесь. Я уже собирался улечься спать, но прежде зашел в конюшню угостить кусочком сахара свою лошадь. Тут уж действительно счастливый случай: на конюшне я узнал вашего кучера и решил зайти в шинок, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение… Что и делаю с превеликим удовольствием, господин Княжнин. И должен сказать, мое почтение к вам за эти последние минуты превратилось в восхищение. Вы великий воин! Не сомневаюсь, вы управились бы с этими негодяями и без моей помощи.

– Какое там! – возразил Княжнин, и в этот момент он был явно недоволен собой. – Ежели бы не Андрюха да не счастливая для меня осечка, меня бы застрелили трижды! А ежели бы не вы, этот стрелок, который прятал под столом мушкетон, глядишь, зарубил бы Андрюху.

– Нипочем не зарубил бы! – не согласился разгоряченный мальчишка, и Княжнин с улыбкой потрепал его вспотевшие волосы.

Однако время для благодушия еще не наступило. Врагов попрежнему было восемь, и молчали из них лишь двое. Остальные не только стонали, но и тихо ругались. Из-под лавок и столов нерешительно выглядывали те, кто в битве не участвовал, но стал ее невольным свидетелем. Поначалу они боялись пикнуть, но потом при виде обильно пролитой крови начинали молиться каждый своему богу. Вовсе не сдерживала причитаний по поводу понесенных убытков жена корчмаря, которую тот, кажется, называл Соломеей. Одним словом, порядка не было, и капитан Княжнин привычно ощутил себя здесь старшим по чину, ответственным за ситуацию. Еще раз описав своей шпагой вычурный вензель, будто для того, чтобы стряхнуть с нее последнюю каплю чужой крови, он вложил клинок в ножны и принялся распоряжаться.

Первым получил указания корчмарь, до этого прятавшийся на кухне.

– Вели принести простыню или просто чистого полотна для перевязки, – приказал ему Княжнин. – Да еще веревку покрепче, ежели не хочешь, чтобы этот бык совсем разворотил твою корчму, когда очнется.

И то и другое сразу нашлось здесь же на кухне, и пани Ирена с паней Зосей из веселых подруг были превращены в сестер милосердия – им было велено перевязывать раненых. Когда очередь дошла до охотника с простреленной ногой, совсем побелевшего из-за большой потери крови, Княжнин вмешался в их работу и сам наложил тугой жгут выше раны. Перед этим он так же туго связал руки за спиной у дюжего каменщика, уже начинавшего подавать признаки жизни.

Недолго думая, капитан-поручик задействовал здешних музыкантов так же, как это принято в российской армии: велел им выносить раненых. Им на помощь были отряжены еще пару мужиков потрезвее из тех, кто на свою беду допоздна засиделся в шинке. Тех, кто уже был перевязан, под присмотром Гарновского оттаскивали в небольшую клеть без окон, в которой корчмарь хранил бочонки с вином. Такое хранилище, конечно, запиралось на хороший замок, и ключ от него Княжнин на время забрал себе. Когда пришла очередь оживить Селифана, оказалось достаточно поднести к его носу флакон с нюхательной солью, отыскавшийся у Княжнина в дорожном саквояже. Кучер сначала начал вертеть головой, а потом приподнялся. Поглядев в его зрачки, Княжнин удовлетворенно кивнул:

– Все хорошо. Андрюха, дай ему воды. Через четверть часа его можно будет ставить сторожить пленных, – сказал он и вернулся в шинок. Из разгромленной неприятельской шайки здесь оставались двое: связанный каменщик (Княжнин опасался, что в клети его развяжут, а потом используют как таран, чтобы проломить стену) и дважды раненый ротмистр Дубицкий. К нему Княжнин и наклонился с нюхательной солью и лоскутом холста, которым, обильно смочив водкой, вытер кровь с продырявленной щеки ротмистра. Тот не стал изображать беспамятство, наоборот, показал глазами, что нюхательная соль не нужна. Чтобы признать позорное поражение, мужества требуется не меньше, чем в самой яростной схватке. Пану Дубицкому хватало мужества не прятать взгляд от победителя. Что ж, значит, он готов выслушать то, что Княжнин хотел ему сказать.

– Ведь вы офицер? – начал он с вопроса.

В знак подтверждения пан Дубицкий на несколько секунд закрыл глаза.

– И вы явно не покупали свой чин, а выслужили его. Стало быть, мне легче будет с вами объясниться. Вы пошли на дело, за которое вам, должно быть, теперь совестно. Впрочем, мне нет дела до того, как вы относитесь к сей тонкой материи. Однако же вряд ли вашей репутации пойдет на пользу, когда вас всех восьмерых, связанных, как баранов, я привезу в Вильно и сдам местному, а лучше российскому коменданту, вы ведь кричали «Смерть москалям!», и весьма задорно. Ведь это будет позор, пан ротмистр! Только и мне от вашего позора мало радости. Посему давайте уговоримся так: я отпускаю вас всех на все четыре стороны, а вам даже верну вашу саблю и даже извинюсь перед вами за то, что пришлось вам в лицо так неизысканно плеснуть пивом; а вы, со своей стороны, просто не станете мне врать. Ну что, по рукам?

На этот раз вместо того, чтобы снова закрыть глаза в знак подтверждения, пан Дубицкий отвернулся, может быть, представляя картину своего будущего позора.

– Корчмарь, поди-ка сюда, – позвал Княжнин. – Нужно немедля послать за лекарем. Как скоро он может быть здесь?

– Ежели вам сойдет жидовский лекарь, так мой Изя привезет его через два часа, а иначе нужно посылать в самый Янов…

– Сойдет любой, лишь бы скорее. Посылай своего Изю и запрягай лучшую лошадь, господа пострадавшие заплатят. И вот еще что: скажи, у кого ты арендуешь свою корчму?

– У пана Хоржевского, ваша милость.

Кажется, все встало на свои места. Осталось только, чтобы побежденные сознались.

– Только не говорите, пан Дубицкий, что это пан Хоржевский подучил вас застрелить здесь русского офицера, приговаривая при этом «Смерть Косаковскому!», – проговорил Княжнин, заставив раненого ротмистра снова посмотреть ему в глаза.

– Я облегчу вам признание, – продолжал Княжнин, – я сделаю его за вас: сам гетман Косаковский вас и нанял. Ведь этих троих, что пришли к вам на помощь, явно подослал гетманский каштелян Рагимович, вот этого парня я только что видел в Луконях. Меня бы здесь убили, а свидетели, которые при сем присутствовали, подтвердили бы, что сделали это враги гетмна. Все списали бы на владельца корчмы пана Хоржевского, да и упекли бы его в острог, а Мусники отняли под опеку Косаковского. Сознайтесь, ротмистр, ведь это правда!

– Я никогда не стал бы делать услугу вору и здраднику Косаковскому, – еле слышно, но твердо сказал пан Дубицкий. К счастью, ротмистр не стал на этом запираться и продолжил. Он говорил медленно, выпуская красные пузыри из рассеченной щеки, делая паузы между словами, как бы отмеряя их, зная, что ни одного из сказанных не вернешь:

– Ты не убил меня, хотя мог. Поэтому скажу. Полковник Кадлубский просил меня покончить с тобой. Я взялся за это, потому что ты москаль и потому что я должник полковнику. Так же, как теперь должник тебе, если ты сделаешь то, что пообещал. Полковник предупреждал, что ты опасен. Но за тебя еще и фортуна. Я проиграл.

– Коли так, полковник Кадлубский сделал это с ведома Косаковского, или он состоит в заговоре против гетмана, – сказал Княжнин и оглянулся на Гарновского, как бы призывая его в свидетели.

– Последнее вряд ли. Полковник Кадлубский на самом деле предан гетману, – сказал Гарновский. – Такое преступное распоряжение гетман и не стал бы делать сам, а поручил бы самому доверенного своему человеку. Так что пан ротмистр подтвердил нам, что вы не ошибаетесь.

– Стало быть, из своего подвала Косаковский меня отпустил, чтобы прикончить здесь, на Мусе, – заключил Княжнин, причем без всякой горечи, которую могло бы вызвать разочарование в человеке. Тем более что рядом сейчас были как минимум двое, которые не разочаровали. К одному из них, Дубицкому, Княжнин и обратился:

– Полагаю, вы мне не соврали, ротмистр, так что я выполню свое обещание. Сейчас привезут доктора, а потом все можете убираться. Как только сие будет для вас возможно по тяжести ран, но не раньше, чем утром. И ежели вдруг встретите полковника Кадлубского прежде меня, так передайте, что я ему весьма признателен за предоставленное развлечение.

Музыканты, пани Ирена с пани Зосей, прочие посетители шинка, не совсем понимавшие, о чем идет речь, все как один глядели на Княжнина, видимо, ожидая от него новых указаний. Прежде чем их сделать, Княжнин задал раненому еще один вопрос:

– Скажите, ротмистр, а корчмарь тоже был с вами в сговоре? Дубицкий в ответ поморщился.

– Нет. Но мы ему хорошо заплатили вперед, чтобы ни во что не вмешивался.

– Раз так, угощение нынче было за его счет, почтенные гости. Все могут быть свободны, представление окончено!