Текст книги "Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России"

В итоге тщательной проработки вопроса было принято решение о либерализации 85–90 % цен. Кроме тарифов естественных монополий, сохранялось административное регулирование цен на двенадцать основных видов продуктов питания, на некоторые коммунальные услуги, на ограниченный круг энергоносителей и полуфабрикатов.

Меня потом не раз спрашивали: на основании чего цены на нефть были повышены именно в пять раз? Я отвечал, что мы базировались на расчетах, которые сулили некоторый разумный уровень стабильности и эффективности в нефтедобывающей и нефтеперерабатывающей промышленности при достаточно скромном импульсе для общего роста цен. Но если быть до конца честным, надо признать, что наши прогнозы основывались зачастую на очень условных расчетах. Во многом присутствовал элемент интуиции.

Мы рассчитывали, что на первом этапе цены вырастут в среднем примерно в два-три раза, и, как показала потом жизнь, ошиблись не так сильно. Если вести речь именно о первом скачке, то в январе рост цен составил до 3,5 раза. И это, конечно, было немало, но все же не в десять и не в тридцать раз. И даже Иван Иванович Горбачев с его предсказаниями семикратного роста цен оказался неправ. Думаю, столь успешный результат был достигнут еще и потому, что мы закладывали в бюджет рост цен всего вдвое, сознательно занижая так называемый эффект инфляционных ожиданий, который в неустойчивой экономике и при высокой инфляции сам по себе играет роль очень мощного инфляционного фактора. Особенно это было важно на первом этапе реформирования экономики, когда еще не начали действовать ограничения со стороны спроса. В принципе, вначале люди еще не понимали, что такое свободная цена. Если вы в таких условиях заложите в свои бюджетные расходы рост цен в четыре раза, они и вырастут в четыре раза, потому что все – и производители, и торговля, и население, и бюджетная сфера – будут ориентироваться на такой уровень. Именно его они и будут закладывать в своих проектировках, учитывать при назначении цен на свою продукцию и при формировании потребительского поведения. И даже если реальное состояние рынка, соотношение платежеспособного спроса и предложения будут обусловливать рост цен всего в полтора раза, люди будут априори закладывать в свое поведение четырехкратное повышение, что само по себе будет толкать цены вверх.

Конечно, наиболее дискуссионным вопросом были цены на нефть. Как я уже сказал, правительство тогда не решилось освободить их, опасаясь серьезных последствий для российской промышленности. Наступили бы они или нет, теперь можно только гадать, а история, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Думаю, что, если бы наша политика жестких финансовых ограничений продолжалась не четыре месяца, после чего начался откат, а намного дольше, можно было бы отпустить цены на нефть с самого начала. Скорее всего, в этом случае катастрофического скачка цен не было бы.

Здесь, несомненно, сыграли свою роль политические и психологические факторы. У правительства был очень низкий уровень устойчивости. В решающей степени он определялся поддержкой президента Ельцина. Любой серьезный катаклизм на первом этапе реформ мог смести правительство в самом начале и поставить жирный крест на всей программе реформ.

Впрочем, и после ухода нашей команды правительство еще некоторое время не решалось полностью отпустить на свободу цены на все энергоносители. Это была закамуфлированная форма поддержки убыточных предприятий. Потенциальных банкротов можно субсидировать напрямую, а можно просто сохранять для них льготные цены. В пользу варианта немедленного отпуска цен на нефть говорит тот факт, что внутренние цены на нефть у нас росли не быстрее других цен, а иногда даже несколько медленнее. Скажем, цены на металлы росли гораздо быстрее и очень скоро вышли на мировой или близкий к нему уровень, что послужило причиной кризиса в металлопотребляющих отраслях, да и в самой металлургической промышленности. Правительство через некоторое время пошло на снижение экспортных пошлин на металлы, иначе их экспорт был бы нерентабелен, как, кстати, и экспорт угля. Но в итоге именно металлургия достаточно скоро восстановила свой экспортный потенциал и многие годы увеличивала его. Ныне металлургия – одна из ключевых экспортных отраслей России.

Противодействие союзных республик и финансовый развод с ними

Проект президентского указа о либерализации цен был подготовлен нами уже 15 ноября, а постановление правительства – еще через пару недель. Мы работали быстро. Предполагалось объявить о либерализации цен с 1 декабря 1991 года. Но президент и правительство столкнулись с очень жестким противостоянием других советских республик. Конечно, они были страшно испуганы и не понимали до конца, что же мы в действительности собираемся делать. Поэтому предпринимали разные политические шаги и демарши, чтобы как можно дольше отсрочить это решение. Хотя по большому счету было совершенно непонятно, зачем им это нужно. Страшно? Конечно. Но поскольку Россия уже приняла решение, то все попытки отсрочки не имели никакого смысла. Как говорится, перед смертью не надышишься. Что-то сделать за две недели они все равно не могли. Нужно было смириться даже с тем, что фактически мы их выталкивали на создание собственной валюты.

Я вспоминаю один забавный эпизод, произошедший на Старой площади перед началом какого-то заседания. Я прохаживался в ожидании возле кабинета Гайдара, а за мной хвостом увивался замминистра экономики Украины и нервно допытывался: «Что вы делаете? Объясните, как все будет, как вы намереваетесь это делать. Или, может быть, вы не будете этого делать?» (Речь шла об освобождении цен.) Понимая, что объяснять ему на бегу все наши подходы было бессмысленно, я в конце концов ответил довольно резко. Сказал что-то типа: сейчас отстань, а будет готово постановление правительства, я его тебе лично подарю.

Кстати, изначально нашей программой предусматривалось на переходном этапе просто сделать надпечатки на советских купюрах: «российский рубль», «украинский рубль», «белорусский рубль» и так далее, чтобы разделить финансовую систему Союза и заставить республики ввести какие-то собственные деньги. Конечно, это был очень примитивный и наивный вариант. И когда Украина через некоторое время ввела свои купоны – «для защиты внутреннего рынка», – мы просто перекрестились. Потому что, пока они продолжали пользоваться советскими деньгами, они могли эмитировать рубли в любом количестве и были для нас совершенно неподконтрольными. В части наличных денег мы их лимитировали, взяв в свои руки Гознак, но безнал находился в их руках точно так же, как и в наших. Уже значительно позже, в середине 1992 года, мы сумели ввести в контролируемое русло и безналичные расчеты, а сначала республики довольно здорово повышали общий инфляционный потенциал тем, что эмитировали формально советские, а фактически уже российские рубли. Поэтому перед нами стояла задача как можно скорее вытолкнуть их на собственную валюту. Для республик эта мера была крайне болезненной, но для России – единственной возможностью закрыть тот самый инфляционный кран, о котором я уже говорил.

Здесь, конечно, имело значение, кого в первую очередь нужно было выталкивать из рубля, а кого во вторую. Если эмиссия рублей со стороны Армении не так сильно подрывала реформаторские усилия нового российского правительства, то эмиссия со стороны Украины, Беларуси или Казахстана, с их большими масштабами экономики и денежного обращения, наносила России существенный урон.

Долгое время нам не удавалось расстаться в полной мере. Цель была достигнута только после отмены хождения советских рублей в России. В середине 1992 года мы перестали давать республикам наличность. Было принято также решение не пропускать безналичные платежи, превышающие величину остатка на корсчете центробанков республик в ЦБ России или в соответствующих коммерческих банках. Тем самым был разделен безналичный оборот и в итоге полностью разделены денежные системы бывших советских республик.

В результате нажима республик на Ельцина нам пришлось вначале перенести дату освобождения цен на 16 декабря, а потом отсрочить ее еще на полмесяца. Окончательный срок был определен как 2 января 1992 года. Сами же документы по либерализации цен, разумеется, были приняты раньше. Президентский указ «О мерах по либерализации цен» был подписан 3 декабря, а знаменитое 55-е постановление правительства, конкретизировавшее его, было выпущено 19 декабря 1991 года.

Последний месяц 1991 года был крайне тяжелым для всех. Страна мучилась, часами простаивая в очередях за самым необходимым: за молоком, мясом, хлебом. Люди метались по опустевшим магазинам в унизительных попытках как-то отоварить добытые в ЖЭКах талоны на масло, крупу, сахар, водку. Мы же судорожно, из последних сил старались мобилизовать хоть какие-то резервы, которые можно было выбросить на прилавки, чтобы хоть как-то успокоить задерганных тотальным дефицитом людей. Все было на пределе.

В общем, медлить с освобождением цен больше было некуда. В стране шел полный развал потребительского рынка, нарастал ажиотаж с закупками впрок. Не было реальной возможности пресечь накопление товаров работниками торговли, которые в подсобках, на складах и базах утаивали все что можно, рассчитывая в сложившейся ситуации нагреть руки. Кое-как, конечно, с ними боролись. С помощью торговых инспекций и всяких общественных комиссий некоторую часть припасаемых товаров удавалось вернуть на прилавок, но существенных изменений в ситуацию это не вносило. Да и особого смысла, если признаться честно, в этих усилиях мы не видели. Поскольку принципиальное решение об освобождении цен было принято, а развал потребительского рынка стал уже реальностью, такое накопление товаров позволяло надеяться на то, что после либерализации цен оно хотя бы в некоторой мере сдержит их рост.

Страна учится жить со свободными ценами

Либерализация цен, как я уже сказал, являлась далеко не единственным важным решением в рамках экономической реформы, принятым в те недели. Но это был наиболее болезненный в социальном отношении и потому наиболее ответственный шаг. Отрицательные и положительные последствия других решений не могли проявиться быстро: в течение нескольких недель и даже дней. Что касается освобождения цен, то здесь первый эффект наступал почти мгновенно. Поэтому все мы очень нервничали перед 2 января и, честно говоря, побаивались этого дня. Расчеты расчетами, а все же нас волновало, каким будет в действительности рост цен, каковы будут социальные последствия.

Для оперативного мониторинга состояния рынка и настроений масс накануне постановлением правительства была создана под моим председательством специальная Межведомственная комиссия по оперативному контролю ситуации, о которой я уже упоминал. Мне в подчинение были даны руководящие работники практически всех ведомств, обладавших той или иной необходимой нам информацией, начиная от Госкомстата и кончая МВД и Агентством федеральной безопасности. Мы задействовали такие дополнительные источники информации, как ТАСС и закрытая система правительственной связи и информации (система КОНТУР), которая оперативно собирала сведения практически со всех крупных предприятий страны. На нашу комиссию работала даже контрразведка.

Накануне освобождения цен страна как бы замерла в ожидании перед пугающей всех неизвестностью. А в магазинах, на торговых базах и складах весь день 2 января шла переоценка имеющихся товарных запасов. Переоценивались не только запасы торговли, но и запасы сырья, готовой продукции и полуфабрикатов на предприятиях, переоценивались товары, находившиеся в пути. По результатам этой переоценки на предприятиях Минфин тогда принял решение изъять половину прироста стоимости запасов в пользу бюджета, поскольку данные материалы были закуплены ими еще по старым ценам. Вторую половину оставили предприятиям на пополнение их оборотных средств. На мой взгляд, это была ошибка Василия Барчука. Надо было все им оставить. Все равно это изъятие проходило потом с большим трудом. В итоге на это дело махнули рукой и оставшиеся недоимки предприятиям простили. Тогда, правда, было собрано, если мне не изменяет память, пять миллиардов рублей, что по ситуации на январь 1992 года тоже было немалой суммой. Но предприятия в результате лишились части оборотных средств, которые были им очень нужны в условиях резко подскочивших издержек производства.

И если вспомнить о разразившемся впоследствии кризисе неплатежей, то одна из его причин лежала в этой ошибке Минфина. Она, конечно, не была единственным фактором. Главной причиной кризиса неплатежей стала структурная несбалансированность экономики, наличие огромного количества неконкурентоспособных в рыночных условиях производств и низкая эффективность банковской системы, которая чисто технически задерживала платежи. Я не говорю сейчас о злоупотреблениях, которые тоже имели место, а лишь обращаю внимание на техническую неподготовленность банковской системы к переходу к рынку.

Это стало для правительства крайне неприятным сюрпризом. Команда Матюхина оказалась недостаточно профессиональной для того, чтобы обеспечить сугубо технические вещи: нормальную скорость расчетов между партнерами. А при высокой инфляции крайне важно, получаете ли вы деньги день в день или через три недели, а то и через месяцы. Во втором случае это уже совсем другие деньги, невероятно «похудевшие» в смысле своей покупательной способности. В результате у предприятия сразу возникает колоссальный дефицит оборотных средств. И если бы те «лишние» суммы от переоценки остались тогда предприятиям, они смогли бы сыграть роль финансового демпфера, что наверняка помогло бы предприятиям какое-то время продержаться на собственных финансовых запасах. Весь процесс прошел бы менее болезненно. Я помню, как мы тогда дискутировали на эту тему с Василием Барчуком. Я пытался его переубедить, но – увы! Он при поддержке озабоченного в первую очередь инфляцией Гайдара сумел настоять на своем.

Однако все это было потом, а в тот момент нас волновала главным образом реакция населения. Под знаком предстоящего события прошла для нас новогодняя ночь 1992 года. Мы провели ее на той самой даче в Архангельском, где несколькими месяцами раньше писали свою программу. Приехали с женами. Сели за довольно убогий в смысле яств, совсем не правительственный стол.

Старая система правительственных привилегий была нами ликвидирована, кремлевские пайки отменены, поэтому поставили на стол то, что могли захватить из домашних холодильников и что добыл Коля Головнин, традиционно, еще со времен работы над программой заботившийся о нашем быте. Поскольку магазинное изобилие лишь маячило где-то впереди, то, помню, пришлось довольствоваться в основном полтавской колбасой и чем-то вроде кабачковой икры. Чудом наскребли пару бутылок шампанского для новогоднего тоста, поэтому пить пришлось в основном водку. Позже подъехали Гайдар и Шохин, которые, как более крупные начальники, до полуночи встречали Новый год в Кремле. Зашел Бурбулис, но ненадолго. Он проводил новогоднюю ночь на одной из соседних дач в другом кругу, с бывшими коллегами по Госсовету. О наступающем 2 января практически не говорили. И без того на эту тему было наговорено достаточно. Но все наши мысли так или иначе крутились вокруг этого дня. Говорили о том, что жить нашему правительству, судя по всему, предстоит недолго. Все же слишком непопулярной выглядела мера по освобождению цен. Однако никаких упаднических настроений не было. Мы были молоды, практически все ровесники. Это был первый вечер отдыха после каторжной двухмесячной работы в правительстве. Было весело. Чубайс часто вспоминал, что в ту ночь я долго развлекал их рассказом про ниобий. Накануне один из многочисленных посетителей настойчиво просил у меня квоту на его экспорт, утверждая, что через это можно решить половину проблем страны. Где уж он собирался брать этот редкий металл и кому его продавать, я сейчас не припомню, но помню, что явную авантюру не поддержал. Тогда по правительственным и министерским коридорам ходило много авантюристов, предлагавших революционные и судьбоносные решения. Один из них даже убедил Бурбулиса разрешить экспорт так называемой красной ртути, хотя существование в природе такого вещества так и осталось недоказанным.

Если говорить всерьез, то к этому моменту гигантский маховик либерализации цен уже был запущен. Все, что можно было сделать, мы сделали. Все команды были отданы, секретные инструкции разосланы. Оставалось только ждать, чем все закончится, и оперативно реагировать на ситуацию. Мы были достаточно уверены в том, что какого-то безумного скачка цен не произойдет, хотя и побаивались всяких неожиданностей и социальных катаклизмов. Чтобы этого не случилось, постарались максимально накопить кое-какие запасы и завезти максимально возможное количество импорта, которое смогли получить у зарубежных кредиторов. Извлекли из государственных резервов товары, не являвшиеся стратегическими, осуществили превентивное повышение зарплаты в 1,9 раза и выдали ее еще перед Новым годом (к счастью, кризиса наличности тогда еще не было).

На следующее утро 1 января я уже находился на работе, занимался какими-то бумагами. С Центрального телевидения приехали брать интервью. Я рассказывал о том, что сделано, к чему готовимся, успокаивал слушателей, убеждал, что все будет в порядке. Корреспондентка после записи сказала, что у меня был очень грустный вид, когда я говорил о том, что все пройдет благополучно. Но у меня просто побаливала голова после бессонной новогодней ночи. Мой оптимизм, однако, подтвердился уже через пару дней: в магазинах появились товары. Их было поначалу совсем не так много, как хотелось бы. Насыщенность рынка была минимальной, ее даже отдаленно нельзя сравнить с той, что есть сегодня. Но товары появились, хотя и с новыми, пугающими ценниками. И с того дня товары уже больше в России не исчезали.

В первые дни товарооборот был мизерным. Люди заходили в магазины в основном посмотреть и прицениться. Некоторые товары они до этого не видели в открытой продаже месяцами и даже годами. Но уже довольно быстро начали осваиваться. Более того, появился неплохой спрос на товары длительного пользования. Цены на них, конечно, выросли, но товары после долгого отсутствия наконец появились. И люди потянулись в магазины. Конечно, они опасались (и не напрасно) дальнейшего роста цен. Но это был уже не тот панический ажиотажный спрос, который в ноябре и декабре сметал с прилавков все без исключения, а нормальный платежеспособный потребительский спрос, постепенно уравнивающийся предложением.

Так из нашей жизни исчезло понятие «массовый дефицит», касавшееся еще недавно самых простых и насущных товаров. Конечно, переход к свободным ценам был некоторым шоком для населения. Но опасения по поводу возможного социального взрыва, слава Богу, не подтвердились. Упомянутая специальная комиссия по оперативным вопросам собралась на полнокровное заседание лишь один раз, и больше надобности в том не возникало. Информация собиралась уже в нормальном рабочем режиме.

Помню, меня пытали в то время журналисты: контролирует ли правительство потребительский рынок для того, чтобы там не завышались цены? Например, говорили они, если пойдут резко вверх цены на стиральные порошки, вы дополнительно закупите где-то крупную партию и пустите ее в продажу? Я отвечал, что мы, правительство, стиральные порошки вообще не закупаем, и в этом состоит особая прелесть.

Введя свободу внутренней и внешней торговли, свободу закупки и продажи любых товаров без всякой административной привязки, мы внедрили саморегулирующийся рыночный механизм. Сама его суть в том и состоит, что, если цены на стиральные порошки вдруг сильно пошли вверх, тут же находятся сотни «экономических муравьев» – торговых фирм, «челноков» и других, – которые немедленно ради собственной выгоды, а не по плану начинают закупать эти порошки у нас или за рубежом. И в течение короткого времени ситуация приходит в норму. Хотя, конечно, на первых порах были отдельные достаточно крупные централизованные закупки, связанные, например, с неурожаем картофеля. Мы закупили тогда для ряда областей довольно много картофеля в Польше, потому что это не мобильный товар. Зимой он либо есть на региональных базах, либо его нет. И довольно сложно ожидать, что внутри большой страны с еще слабо развитой системой конкурентной торговли рынок быстро урегулирует проблему сам.

Пришлось также централизованно закупать, в том числе по бартеру, кокс в Польше, потому что Украина резко повысила на него цены. И для того, чтобы избежать скачка цен на металл и далее по всей производственной цепочке, мы пошли на крупные, порядка четырех миллионов тонн, закупки кокса там, где его предложили значительно дешевле.

Кстати, либерализовав цены на большинство товаров и услуг, мы в большей степени следили не за потребительским рынком, а за такой продукцией, как кокс, и за другими ключевыми позициями в производственной сфере, которые могли потянуть за собой цепочку роста других цен.

В ближайший после ценового шока четверг очередное заседание правительства под руководством Ельцина прошло как обычно. Специально вопрос о ценах на нем не обсуждался. Конечно, была дана общая информация, но президент и без нас имел достаточно полную картину того, что делается в стране. И поскольку никаких ЧП, в общем-то, не было, то и обсуждать было нечего. Насколько я понимаю, Ельцин действительно рассчитывал тогда на относительно быстрое преодоление трудностей. Его заявление о том, что осенью ситуация существенно улучшится и будет обеспечена не только финансовая стабилизация, но и начнется подъем производства, не было каким-то пропагандистским ходом. Думаю, он сам в это искренне верил. Позже президента усиленно шпыняли за несбывшиеся обещания, в том числе за несостоявшийся осенний экономический подъем. Он достойно держал удар, не кивая на правительство, хотя мог, конечно, заявить, что это именно мы не оправдали его надежд.

Впрочем, думаю, он понимал, что не команда Гайдара повинна в срыве планов оздоровления экономики. Конечно, что произошло, то произошло. Но если бы нашему правительству тогда дали спокойно поработать хотя бы до конца года, то не знаю, как насчет экономического подъема (для этого нужно было решить слишком много структурных проблем, на что требуется время), но убежден, что финансовую стабилизацию нам удалось бы обеспечить. И в ситуации лета 1994 года, когда инфляция наконец была снижена до 3–4 % в месяц, мы оказались бы не позднее той самой осени 1992 года. Но это произошло бы, если бы нам дали доработать тот год по плану и не началось бы усиленное давление на кабинет, которое привело к массовой раздаче льгот и кредитов. Впрочем, это отдельная тема, и я к ней еще вернусь, а пока продолжу о Ельцине.

Несомненно, в то время президент достаточно слабо разбирался в действии саморегулирующихся рыночных механизмов. Такие понятия, как макроэкономические пропорции, соотношение денежной и товарной массы, инфляция издержек, ограничения со стороны спроса и тому подобные, были для него настоящим темным лесом. Гайдар как мог давал Борису Николаевичу разъяснения, но пройти за пару недель курс макроэкономики было не по силам даже такому титану, как Ельцин, особенно учитывая его партийно-строительное прошлое. Я не уверен, что ему было вполне ясно, почему в какой-то момент никем не регулируемые цены вдруг должны остановиться в росте. Поэтому, когда Борис Николаевич вскоре после Нового года впервые лично столкнулся с жалобами людей, вызванными повышением цен, его реакция носила иногда весьма специфический характер, оказавшись своеобразным рецидивом чисто административного подхода к управлению.