Текст книги "Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России"

Президент снимает с должности директора мясокомбината

Я был непосредственным свидетелем известного по СМИ случая, произошедшего во время визита Ельцина в Брянскую область.

Одной из задач поездки было знакомство с ходом ликвидации последствий чернобыльской аварии на этой наиболее пострадавшей российской территории. На месте обнаружилась масса недостатков в использовании выделенных средств, много разгильдяйства и головотяпства. Например, новые поселки для переселяемых из загрязненной зоны начинали иногда строить в чистом поле, без привязки к каким-то действующим коммуникациям. В итоге дома стояли, а жить в них было нельзя. Да еще выяснилось, что многие чиновники под предлогом строительства жилья для чернобыльцев сооружают дома для себя. Все это, естественно, не улучшало настроение президента. Тут же, на месте, он снял с работы первого заместителя председателя правительственного комитета по Чернобылю. Довольно скоро был уволен и его председатель Семен Волощук.

Тогда же произошла одна из его первых встреч с большим количеством людей после проведенного освобождения цен. Мы поехали в Новозыбковский район, сильно пострадавший от радиоактивного загрязнения. Я заранее выехал на машине и встречал президента, летевшего вертолетом, на площадке для приземления. Увидев Ельцина, стоявшая по периметру толпа, сметая немногочисленную охрану, бросилась на поле. Никакой сегодняшней суеты, перекрытий транспортных потоков, снайперов, группы «Альфа», собачек в поисках взрывчатки и так далее тогда не было и в помине. Все было удивительно просто, на редкость демократично.

У меня в первый момент даже возникло ощущение, что сейчас нас просто раздавят. Я невольно встал перед президентом. Коржаков занял место у него за спиной, хотя едва ли мы и еще пара охранников смогли бы его защитить от сотен людей. Нас окружили плотным кольцом. Раздались жалобы, просьбы… Ельцин экспромтом произнес короткую речь, хорошо встреченную людьми. Это было незабываемое зрелище. Белое заснеженное поле, черная толпа людей, а над ней возвышается непокрытая седая голова Ельцина. Я тогда первый раз воочию убедился, как популярен он среди россиян и как умеет с ними разговаривать.

После возвращения из Новозыбково в Брянск Ельцин пошел по магазинам на центральной площади города перед бывшим обкомом. Собеседников ему, могу это засвидетельствовать, специально не подбирали. И, естественно, жалоб на дороговизну Борис Николаевич наслушался немало. А тут еще в магазине, скорее всего специально к приезду президента, выложили дорогую копченую колбасу: вот, мол, как у нас в Брянске все хорошо с продуктами питания, давно забытый деликатес есть в свободной продаже. Но народ этого не оценил и стал спрашивать: а где же «Чайная» по 1 рублю 70 копеек?

В общем, брянский простой люд начал жаловаться, что начальство на людей внимания не обращает, в частности, дешевую колбасу совсем перестали выпускать. И все это высказывалось Ельцину в лицо и достаточно резко. Один магазин толпа вообще блокировала, и президента пришлось вывозить оттуда на простой милицейской машине, так как его лимузин не мог прорваться сквозь толпу. Охрана у дверей все же как-то отодвинула людей, президент прыгнул в машину ГАИ, и ей с трудом очистили дорогу. Ельцин серьезно разволновался.

На собранное в узком кругу совещание местного руководства он пришел не в лучшем расположении духа, а тут еще выяснилось, что глава областной администрации вывесил в зале заседаний президентский портрет. Тогда это еще не было в моде. Борис Николаевич просто взвился: «Немедленно лично снимите!» Я помню, как у бедного мужика от ужаса дрожали руки и он никак не мог вскарабкаться на стул, чтобы снять со стены этот злополучный портрет.

У Ельцина были цифры о состоянии дел в области, и данные далеко не радужные. К поездкам он всегда готовился очень тщательно. Я вынужденно подлил масла в огонь, когда он попросил доложить о положении с инвестициями и строительством жилья для переселенцев. На совещании всплыли факты злоупотреблений и беспорядка с использованием чернобыльских денег. Да и вся ситуация в стране, в том числе в связи с началом реформ, была весьма напряженная. В общем, ему с его характером просто необходимо было что-то немедленно предпринять.

Совещание закончилось, Президент вышел на улицу. Вся площадь перед обкомовским зданием запружена толпой. Ельцин сошел на ступеньки, начал говорить об экономической политике, о том, что скоро станет легче. Что часто не экономическая политика виновата в каких-то бедах, а конкретные люди, которые пытаются наживаться на тяжелой ситуации, или не умеют работать, или саботируют. Например, говорил президент, директор мясокомбината, выпускающий дорогую колбасу, но забывший, что нужна и дешевая. И тут же объявил: «Я даю указание главе администрации в течение суток снять с должности директора мясокомбината за провокацию и сознательное озлобление населения». Эту историю позже растрезвонила вся пресса, в том числе и в критическом по отношению к президенту ключе. Говорят, правда, что публично разжалованный директор потом еще долго работал на своем месте, только назывался исполняющим обязанности.

Конечно, это были одни из самых трудных дней. Но вскоре стали заметны сдвиги к лучшему. Рост цен замедлился. Сказались и те меры подстраховки, смягчения удара, которые были предприняты правительством на переходный период в части медленного роста тарифов естественных монополий. Начали действовать и ограничения со стороны спроса.

В целом народ мужественно выдержал это горькое лекарство. Более драматично реагировала пресса. Спустя месяц после освобождения цен, торопясь подвести первые итоги, она давала в основном негативные оценки. И хотя были отдельные оптимистические высказывания типа «были бы товары, а деньги заработаем», в большинстве своем пишущая братия приняла либерализацию цен, мягко говоря, без понимания. Например, известный впоследствии «прокремлевский» тележурналист (ныне пресс-секретарь «Роснефти»), а тогда экономический обозреватель «Независимой газеты» Михаил Леонтьев вообще в статье публично сомневался в том, что «Гайдар создал что-то новое». По его мнению, правительство Гайдара целиком повторило то, что делало павловское правительство, и поэтому Валентина Павлова следовало выпустить из тюрьмы, где он тогда находился. А прекрасная поэтесса Юнна Мориц, вдруг занявшаяся экономическими проблемами, резюмировала в «Советской России»: «Рынок окончательно сдох. Попытки правительства оживить покойника наталкиваются на противодействие народа, которому хочется завтракать, обедать и ужинать».

Однако анализирующие реакцию населения социологи вскоре вынуждены были признать, что непопулярность непопулярных мер преувеличена. Главный аргумент критиков реформы об отсутствии у нее социальной поддержки, по мнению социологов, не подтверждался. Конечно, констатировали они, картина далеко не радужная, но и отнюдь не катастрофичная. Ситуация в общественном мнении виделась им куда менее напряженной, чем можно было бы ожидать на фоне предпринятых правительством болезненных мер. Спустя несколько первых месяцев жизни с освобожденными ценами, согласно опросам, большинство населения не предъявляло гайдаровскому курсу категорических претензий, но все же около трети россиян выступало за изменение этого курса. И голоса их, конечно, были слышны.

Пытаемся защитить население

Я уже говорил раньше, что мы старались адресной социальной поддержкой со стороны государства помочь конкретным, наименее защищенным категориям граждан перенести тяготы возросшей стоимости жизни. Эту переориентацию социальных программ с поддержки всех на помощь действительно остро нуждающимся людям мы рассматривали как очень важный элемент всей нашей политики рыночных реформ. Безусловно, и в прежней системе существовали прямые адресные выплаты социальной помощи отдельным категориям: пособия малообеспеченным, пенсии по инвалидности и другие. Но основные суммы социальных расходов уходили не на это. Они шли на различные универсальные льготы и дотации, ориентированные на поддержку всех категорий населения. Однако все эти социальные программы лишь формально были адресованы в равной мере всем гражданам. В действительности же в социалистическом обществе всеобщего равенства одни люди были, пользуясь известным выражением Джорджа Оруэлла, «более равны, чем другие».

За общим принципом бесплатной медицины для всех скрывались глубокие различия между качеством лечения одних в разного рода закрытых медицинских учреждениях и других в общедоступных больницах, особенно на периферии. Такое же положение было в сфере всеобщего бесплатного образования, при распределении бесплатного жилья. Например, социальные ассигнования на путевки формально адресовались всем, но один человек ехал в элитный санаторий или дом отдыха, где жил в номере люкс и питался черной икрой, а другой отдыхал в убогом пансионате с пятью соседями по комнате и макаронами по-флотски в столовой. Когда государство дотировало, например, цены на мясо или лекарства, мотивируя это поддержкой малообеспеченных, то на деле эти дотации получали либо те, кто мог купить этого мяса больше других, то есть как раз высокодоходные группы населения, либо те, кто мог его достать, что тоже было весьма существенно в нашей социалистической действительности. Обычно обе эти категории потребителей почти совпадали. И такие примеры можно приводить бесконечно.

Поэтому мы с самого начала взяли курс на выявление и оказание поддержки тем группам населения, которые по-настоящему нуждаются в социальной помощи. Был принят ряд решений, которыми реализовывался новый подход к социальной политике. Хотелось бы отметить, что выработанные нашим правительством принципы социальной политики и предлагавшиеся им конкретные решения вполне поддерживались в тот период Верховным Советом. Когда впоследствии представительная власть стала говорить о том, что правительство виновно во всех социальных тяготах реформ, она явно лукавила. Можно было бы вспомнить, например, о принятом Верховным Советом 26 декабря 1991 года большом постановлении «О мерах по социальной защите малоимущих слоев населения в период либерализации цен». Оно целиком соответствовало принятому в тот же день постановлению правительства «О дополнительных мерах социальной поддержки населения в 1992 году».

В обоих документах говорилось о том, что необходимо выявить конкретные социальные группы, нуждающиеся в поддержке. Эта работа в значительной мере поручалась местным Советам и местным органам исполнительной власти. Намечался целый ряд мер, которые должны были сгладить самым малообеспеченным слоям населения трудности, ожидавшие их после либерализации цен. В частности, шла речь о бесплатных столовых, о специальных магазинах, в которых для ограниченной категории малоимущих предполагалось сохранить систему карточек, купонов, абонементов. Государство оставляло за собой функции поддержки относительно узкой части населения, которая просто не могла обойтись без его помощи, и оно действительно было в состоянии обеспечить для этих людей дотации на поддержание заниженных цен на определенный набор продуктов.

Хотя я считаю, что лучшая форма дотаций не предоставление скидок и разного рода талонов на покупку каких-то определенных продуктов, а прямая выплата денег. В этом случае людям не навязывается какое-то определенное извне потребление, не создаются на этой почве стимулы для мелкой торгашеской деятельности по перепродаже ранее дешевле купленных товаров. Кстати, именно этими соображениями мы руководствовались, в частности, при использовании гуманитарной помощи, поступавшей тогда с Запада, в том числе от Комиссии Европейских сообществ.

Мы считали, что правильнее в ряде случаев не распространять эту гуманитарную помощь «в натуре», а продавать ее и давать людям деньги, чтобы они могли потратить их по своему усмотрению. Нужно отметить, что в таком подходе нас поддерживал тогда и Верховный Совет, да и сами доноры, которые во многих случаях ставили прямое условие, чтобы гуманитарная помощь не распределялась, а продавалась. В самом деле, продавая товары, поступившие по линии гуманитарной помощи, и выдавая за счет этого деньги нуждающимся, вы не создаете подчас нелепую ситуацию, когда вегетарианцу, например, вручаются мясные консервы, а страдающему диареей – средство от запоров. Поэтому мы пошли тогда на продажу части гуманитарной помощи, хотя, возможно, внешне это и выглядело неким кощунством.

В рамках проводимой нами социальной политики в конце февраля был принят также указ президента «Об осуществлении единовременных выплат малообеспеченным группам населения». Речь шла о пенсионерах, о выплатах семьям на маленьких детей, о выделении денег для детей военнослужащих, для одиноких матерей. Причем в этом указе содержался достаточно характерный для тогдашней ситуации пункт о том, что Министерство финансов совместно с Центральным банком должны обеспечить эти социальные выплаты денежной наличностью, а Министерству связи поручалось обеспечить их своевременную доставку получателям. Все это было весьма актуально, поскольку тогда уже начал проявлять себя кризис денежной наличности и нужно было не только начислить пособия, но и физически найти деньги для их выплаты.

Рукотворный кризис наличности

О кризисе наличности (наличных денег) нужно рассказать особо. Масштабный рост цен, естественно, потребовал для обслуживания оборота резко увеличившейся в стоимостном выражении товарной массы больше наличных денег. Это не было для нас неожиданностью, и мы готовились заранее. Еще до формирования правительства мы с Барчуком неофициально встречались с директором Гознака. Интересовались, каковы у него производственные мощности, насколько быстро он может увеличить выпуск наличности, сколько времени может занять переход на новые купюры. Это ведь целый технологический цикл: создать рисунок, предусмотреть соответствующие степени защиты, настроить оборудование, закупить специальную бумагу. Стандартный технологический процесс постановки на производство нового изделия.

Как только Гознак перешел под контроль российского правительства, он был загружен, что называется, под завязку. В дальнейшем нам пришлось активно модернизировать его изношенные производственные мощности. В частности, я, как министр экономики, выделял на это госинвестиции и иностранные кредиты.

Однако только за счет печатания большего числа купюр старых номиналов решить проблемы было нельзя. Это было еще и элементарно накладно (производство денег само по себе недешево). Да и Гознак при таком подходе не справлялся с резко возросшими потребностями в наличке. Слишком заметно изменились масштабы цен. Нужно было выпускать купюры новых, повышенных номиналов. Это была прерогатива подконтрольного Верховному Совету Центрального банка. Мы загодя обратились в Верховный Совет с просьбой санкционировать выпуск 500-рублевых и 1000-рублевых купюр. И столкнулись с вопиющей экономической безграмотностью. Печатание купюр по пятьсот рублей они узаконили. А купюры по тысяче рублей лично Руслан Имранович Хасбулатов отверг, мотивируя это тем, что так мы разгоняем инфляцию. Удивительно, как профессор экономики путал причину и следствие. Разумеется, выпуск наличности в масштабах, превышающих нормальные потребности товарного обращения, может стать фактором роста цен. Но в данном случае речь шла прямо об обратном. Рост цен имел совсем другую причину и был связан с многолетним накоплением не обеспеченных товарами денег. Выпуск новых купюр в нашем случае фактически лишь констатировал увеличение стоимости товарной массы и рост номинальных доходов населения. Заблокировав эмиссию купюры высокого номинала, Верховный Совет резко усугубил кризис нехватки наличности, особенно обострившийся к середине 1992 года. Это приводило к задержкам с выплатой зарплат и пенсий, и так обесценивавшихся инфляцией. Естественно, росло недовольство населения.

Ряд регионов даже пошел по пути выпуска всяких местных квазиденег: в основном различных талонов, которыми выдавались зарплата и другие выплаты. Торговлю и сферу услуг обязывали принимать их в счет платежей. Дальше всех шагнул в этом направлении свердловский губернатор Эдуард Россель. Он нашел в местных хранилищах уральские франки, выпущенные еще в годы Гражданской войны белогвардейским правительством, и попытался официально запустить их в обращение. Если на эрзац-деньги в виде местных талонов еще можно было временно закрывать глаза, то допустить фактическое появление в государстве альтернативной валюты власть, разумеется, не могла. Инициативу Росселя президенту пришлось подрубать на корню. А поскольку губернатор одновременно повел речь о создании (по аналогии с национальными республиками в составе России) Уральской республики на базе Свердловской области, Ельцину за подобные политико-экономические вольности пришлось в конце концов отстранить Росселя от должности, несмотря на старую дружбу. Впоследствии Россель был избран губернатором в ходе региональных выборов и почти два десятилетия успешно руководил областью.

А президент в то время, собираясь в поездку по стране, всегда требовал положить в сопровождающий его самолет несколько ящиков с наличными деньгами, чтобы хотя бы временно сгладить в посещаемом регионе проблему с наличностью. Подчеркну, речь шла не о выделении региону дополнительного финансирования, а именно о снабжении его наличными деньгами. Сейчас это, возможно, выглядит как трагифарс, но, увы, так было в то нелегкое время.

Возвращаясь к социальной поддержке населения, нужно подчеркнуть, что упреки в том, что правительство вообще забыло о людях, совершенно несправедливы. Были выделены определенные ассигнования на адресную социальную поддержку нуждающихся. И на общереспубликанском уровне, и в регионах были созданы фонды социальной поддержки населения, куда направлялись деньги, полученные из разных источников. Создавались благотворительные столовые. Были выделены из региональных бюджетов дотации на отдельные молочные продукты, на основные виды детского питания и на некоторые услуги. Делалось многое другое. Но, конечно же, сохранить прежнюю политику и компенсировать для всех и полностью повышение цен было невозможно. Тогда ни о каком оздоровлении финансов не могло бы быть и речи.

Между тем признаки этого оздоровления, при всех социальных издержках либерализации цен, стали намечаться. Народ понял, что либерализация цен – это вовсе не вселенская катастрофа и повседневные проблемы худо-бедно можно решать, если не сидеть сиднем. Исчез мучивший людей дефицит товаров. Заработала новая налоговая система, и в бюджете начали появляться какие-то деньги. Появилась возможность больше выделять на помощь самым неимущим. Да и рост цен начал замедляться, причем достаточно заметно. После январского взлета в 2,6 раза уже в феврале был рост всего лишь на 40 %, в марте – около 25 %, а в апреле – чуть больше 17 %. Общее замедление роста цен к апрелю-маю даже сопровождалось их снижением на ряд товаров. Помню, в одном из интервью того времени Гайдар с неподдельной гордостью говорил о снижении цен на сметану во многих регионах. То же самое было с курсом доллара. Сначала он скакнул примерно с 50 до 230 рублей, а к концу мая снизился до 85 рублей.

Все это было результатом жесткой финансовой политики, которую, увы, удалось держать только в первые четыре или пять месяцев, а потом…

Впрочем, то, что было потом, – отдельная тема, и разговор о ней еще впереди.

Пока хотелось бы вспомнить и о том, что параллельно с драматическим освобождением цен и другими оперативными мероприятиями шла разработка и принимались документы, закладывающие основу для становления новой рыночной экономики. Часто они были ориентированы на длительную перспективу. Специально остановлюсь здесь лишь на двух примерах, поскольку наиболее перспективные разработки будут рассмотрены в главе «Будничная проза реформ».

Аграрная реформа

Другой крупный пласт рыночных преобразований – аграрная реформа, которую мы начали специальными постановлениями правительства, призванными запустить ее механизм. Первое «аграрное постановление» правительства было подписано Ельциным 29 декабря 1991 года. Таким образом, аграрная реформа тоже началась почти с самого начала работы нового правительства.

Я не считаю себя специалистом в аграрных вопросах и потому не буду рассказывать обо всем подробно, а лишь пунктирно поясню общую линию работы нашей команды.

Постановление «О реорганизации колхозов и совхозов» должно было запустить аграрную реформу через механизм выделения в частную собственность земли и основных средств производства. В то время, как мы помним, в стране продолжали существовать преимущественно колхозы и совхозы, хотя формально уже было узаконено фермерство и появились первые фермеры. Кстати, наиболее успешными потом оказались как раз фермерские хозяйства, возникшие в 1991 году, поскольку тогда еще была реальная возможность продать им технику по очень низким ценам. Фермерские хозяйства, которые создались позже, в значительной части разорились по той простой причине, что уровень цен на сельхозтехнику, то есть на «основные средства производства», уже был для них практически неподъемным. Фермеры столкнулись с общей нерентабельностью нашего сельского хозяйства на том этапе.

Постановление от конца декабря 1991 года было направлено на то, чтобы изменить сложившуюся систему колхозно-совхозной собственности. Наверное, по форме заложенная процедура напоминала прошлую коллективизацию, но с точностью до наоборот. Идея постановления заключалась в том, что до 1 января 1993 года (весь 1992 год отводился на реализацию этой реформы) совхозы должны были провести реорганизацию в соответствии с законом «О предприятиях и предпринимательской деятельности», а колхозам требовалось перерегистрироваться в установленном порядке в качестве добровольного образования. Фактически совхозы таким решением в большей части ликвидировались. Исключение делалось для тех случаев, когда государство целенаправленно считало полезным какой-то совхоз сохранить. Обычно речь шла, например, о племенном животноводстве, или селекции семян, или еще о чем-то важном для всего сельскохозяйственного производства страны. В таком случае Госкомимущество или соответствующие структуры на местах должны были выступить новым учредителем этого государственного предприятия. Все остальные совхозы должны были расформироваться.

А похоже это было на антиколлективизацию потому, что механизмом проведения реорганизации было создание специальных комиссий на местах. В каждом колхозе должна была быть образована комиссия по реорганизации, включавшая в свой состав представителей собственно колхозников, руководства колхозов и местных органов власти. Эта же комиссия должна была заняться приватизацией земель, находящихся в собственности колхозов и совхозов, что было центральным пунктом реформы. Идея состояла в том, что нужно было разграничить землю, которая остается в государственной собственности, а все остальное раздать в качестве пая каждому члену колхоза, включая пенсионеров. Колхозники могли также принять решение выделить пай трудящимся на селе работникам бюджетной сферы, например сельским врачам или учителям. И если потом владельцы паев захотят объединиться и сложить свои паи, то колхоз возрождался уже на новой основе, как реальное добровольное товарищество, которое само решит, что ему обобществлять: только землю или и инвентарь, технику и прочее.

По жизни, конечно, наличие общей техники было довольно мощным стимулом для объединения. Землю можно было раздать, а основные средства разделить тяжело, поэтому постановлением предусматривалось, что, скажем, животноводческие фермы сначала выделяются из колхоза, но их совладельцы в пределах самой фермы должны объединяться.

Готовил это постановление Минсельхоз во главе с министром Виктором Хлыстуном. Он пришел в правительство из Тимирязевской академии уже с этой идеей и вообще с истинно реформаторскими устремлениями. Потом его жизнь очень пообломала. Особенно сказалось на Хлыстуне вынужденное общение с Руцким, когда тот стал курировать сельское хозяйство и аграрную реформу. Хлыстун тогда попал в ситуацию, когда он был в роли петуха, которому кукарекать разрешалось, но в очень ограниченных пределах под угрозой отправки в кастрюлю или на сковородку.

В общем, согласно задумке Хлыстуна, часть земли оставлялась в государственной собственности. Вся социальная сфера передавалась в муниципальную собственность. А остальная земля и все то, что можно было разделить из основных средств, должно было делиться. Было объявлено, что колхозное имущество теперь является коллективной долевой собственностью. Если в дальнейшем получившие свои доли люди снова не объединялись, то они имели право свой пай забрать: либо в натуральном выражении, либо в стоимостном (если нельзя было его выделить в натуре). И дальше с этим паем каждый был волен поступать как угодно: либо вести частное хозяйство, либо вообще продать его. Колхоз как бы распускался.

Почему это дело не очень пошло? Во-первых, надо было назначить кого-то на местах ответственным – неким главным комиссаром. Ведь колхозов в стране были тысячи. Из Москвы и даже из области процессом не поруководишь. Но кого реально назначить? Выбор пал на председателей колхозов, которые и должны были руководить комиссиями по реорганизации. Оказалось, что это было глубоко ошибочное решение, потому что лису поставили сторожить курятник. Большевики при коллективизации эту проблему решили проще: через партийных рабочих комиссаров типа шолоховского Давыдова. А у Хлыстуна таких двадцатипятитысячников не нашлось. И когда это дело отдали на откуп председателям колхозов и директорам совхозов, лишь небольшая часть из них оказались патриотами реформы. Многое, конечно, зависело от позиции местных начальников, но и они редко были сторонниками столь радикальных преобразований.

В итоге фермерство развилось в основном там, где председатель колхоза сам был готов из своего колхоза выделиться. Тогда он делал все, чтобы эту систему реализовать. Если же это был человек типа Василия Стародубцева, то тогда в хозяйстве действовали так, чтобы систему задавить, а идею выхолостить. А возможностей у председателя было много. Реальная власть на селе все еще оставалась у него.

Что происходило на практике? Собирали собрание, но перед ним местные начальники встречались со всеми своими несчастными бабушками-колхозницами, особенно с нищими пенсионерками, и говорили: «Ты вот мне заявку на привоз дров давала? Давала. Вот пойдешь в колхоз – привезут, не пойдешь – делай что хочешь!» А скоро на дворе зима. И куда той старушке было деваться?

Другой вариант такой же эффективной «агитации»: «Огород тебе надо вспахать колхозным трактором? Вот пойдешь в колхоз – вспашем, а не пойдешь – паши сохой! Мы тебе пай-то дадим, но что ты с ним будешь делать?» Все это нужно помножить на недостаточную информированность людей, слабую веру в то, что все начинается всерьез. К тому же немалую долю аграриев составляли люди предпенсионного возраста или пенсионеры. Им начинать самостоятельное хозяйство было уже не под силу.

Были и другие объективные обстоятельства. В стране практически отсутствовал кадастровый учет земель. Не было ее рыночной оценки по причине отсутствия рыночного оборота сельхозугодий. Стоимостная оценка пая могла быть только весьма условной. Но и выделение пая в натуре сопровождалось большими сложностями. Прописать в правительственном постановлении процедуру, пригодную для каждого колхоза на просторах нашей необъятной Родины, было невозможно. Все пришлось отдать на откуп местным комиссиям. Там, где начальники противодействовали выходу пайщиков из колхозов, даже наиболее активным и настырным из желающих уйти пай в натуре выделялся где-то на окраине колхозных земель, далеко от деревни и в виде неудобий, как называют худшие земли селяне. Напротив, выходившие из колхоза руководители, если такое случалось, забирали себе лучшую землю и технику. Так, пробыв несколько лет аграрным вице-премьером в правительстве Черномырдина, стал преуспевающим фермером Александр Харлампиевич Заверюха. Его хозяйство в Оренбургской области не испытывает проблем с землей и сельхозтехникой. Поправку на советский менталитет авторы идеи не сделали, да и найти альтернативный вариант было непросто.

Интересен еще один пункт в аграрном постановлении, которым объявлялось, что если колхоз абсолютно погряз в долгах и не может даже выплачивать заработную плату, а также погасить кредиты, то такие хозяйства должны были до 1 февраля 1992 года объявляться банкротами и ликвидироваться в течение квартала. Инициатива признания колхоза банкротом могла принадлежать либо кредиторам, либо самим колхозниками, то есть трудовому коллективу. По установленной процедуре должна была создаваться ликвидационная комиссия, одной из главных задач которой было привлечение инвесторов, которые купили бы этот колхоз за обязательства погашения долгов. Но если покупатель был сторонним, то он не мог купить и получить в собственность главную ценность этого банкрота – землю. Можно было купить основные фонды, а земля делилась между колхозниками, и в этом был главный прокол. Увы, до введения нормального оборота сельхозугодий было еще очень далеко. Тогдашнему Верховному Совету с немалой долей коммунистов и их политических союзников введение полноценной частной собственности на землю и свободной купли-продажи земли казалось абсолютным святотатством, и провести через парламент подобные законодательные инициативы было совершенно нереально.

В итоге предложенная система как массовая не сработала. Здесь мы невольно вновь обращаемся к вопросу, что должно быть первичным – либерализация цен, торговли, хозяйственных связей и прочее или приватизация. В аграрном секторе попытались сделать это параллельно. И эксперимент нельзя назвать полностью удавшимся.

Потом был еще ряд решений, которыми мы стремились подстегнуть аграрную реформу. Среди прочего туда был направлен, как я описываю в другой главе, Александр Руцкой, но он увлекся несколько другими прожектами: агрополисами, гигантскими специализированными фермами. Человек был широкий, мелочами типа разгона колхозов не занимался.

Нужно подчеркнуть, что и на протяжении последующих лет процесс реформирования аграрного сектора шел крайне медленно. Поэтому еще в нулевые годы мы наблюдали сохранившиеся в почти неизменном виде колхозы и совхозы, столь же неэффективные, какими они были еще при советской власти.