Текст книги "Снег на экваторе"

Гэбриел поступила дизайнером в информационную службу правительства. Она рисовала эскизы медалей, грамот, униформ, участвовала в конкурсе на лучший проект национального флага.

– Правительственная комиссия решила свести воедино несколько понравившихся эскизов, и элементы моего тоже попали в окончательный вариант, – не без гордости заметила художница.

На Эллисон обратили внимание и доверили почетное дело – создание почтовых марок нового государства.

– Несмотря на лестность предложения, я приняла его не сразу, – вспоминала Гэбриел. – Но после того, как проба прошла успешно, согласилась. Работа над марками очень ответственна, ведь это – лицо страны, ее образ за рубежом. Кроме того, идеи художника не должны противоречить линии руководства.

Впрочем, Эллисон нашла свою тему, позволившую сохранять достоинство и держаться подальше от политики. Еще в молодости она начала сотрудничать с Обществом охраны природы страны, иллюстрировала книги о замбийских животных, птицах, рептилиях. При оформлении марок опыт оказался бесценным. Представители флоры и фауны, пейзажи составили большинство сюжетов. В общей сложности Эллисон стала автором свыше 80 % всех марок Замбии.

Картины со столь любимой Гэбриел замбийской природой отбирались в качестве официальных подарков правительства к свадьбе принца Уэльского, визитам королевы Елизаветы II и папы Иоанна Павла II, выставлялись в ЮАР, Великобритании, США, Чехословакии. Но первая леди замбийской живописи неустанно искала и находила все новые красоты в окружавших Лусаку холмах и равнинах. В последние годы, правда, чаще бралась за глину. Попробовала она силы в литературе, опубликовав несколько рассказов в южноафриканских журналах.

– Если и жалею, то только о том, что начала писать прозу так поздно, – сказала Гэбриел. – В целом же, будь у меня возможность сейчас что-то исправить, вряд ли бы ею воспользовалась. Я прожила очень счастливую жизнь.

Последние слова прозвучали спокойно и уверенно – как констатация очевидного факта. И хотя всякое еще могло случиться в жизни этой полной энергии женщины, я подумал, что ее самооценка, столь удивительная для нас, вечно недовольных окружением, обстоятельствами, средой, вряд ли когда-нибудь изменится.

– В Замбии нельзя плыть по течению. Здесь ты должен делать свою жизнь сам, – подвела итог нашей беседы Гэбриел.

О встречах с этой сильной, целеустремленной женщиной я вспоминал всякий раз, когда знакомился с белыми замбийцами. Большинство из них тоже были людьми, которые сделали себя сами и не представляли, как можно жить, уповая на чью-то помощь и благотворительность. До преклонных лет они сохраняли восхитительную ясность ума и жажду деятельности. В памяти встает вереница колоритных портретов, но особенно дороги встречи в клубе Достопамятного ордена жестяных шляп.

Впервые я отправился туда с майором королевской артиллерии Джоном Итоном, одним из немногих пожилых белых замбийцев, решивших на склоне дней пожить в свое удовольствие. Каждый день майор проделывал этот путь дважды. После завтрака, облачившись в слегка выгоревший костюм в стиле сафари, он выходил из одноэтажного домика, укрывшегося за высоким забором в квартале с романтическим названием «Сады Агрилла». Свернув с пыльного ухабистого проселка на асфальт, миновав спортивный клуб, Апостольскую миссию веры, школу медсестер, баптистскую церковь, он по трескучему гравию вступал на двор клуба, уставленный старинными пушками.

Перед заходом солнца все повторялось, только в обратном порядке. Вновь очутившись на крыльце дома, он слышал, как за дверью, учуяв хозяина, радостно повизгивала старушка Джуди – чистокровный десятилетний риджбек, верная и, быть может, последняя спутница Джона. Добравшись до гостиной, майор ставил кассету с любимым Шопеном или не менее меланхоличным и мелодичным Фильдом, устало опускался в кресло и, машинально поглаживая Джуди, погружался в воспоминания.

Любовь к классической музыке возникла в юности, когда Джон в лондонском Ковент-Гардене слушал Шаляпина, Джильи и других легенд оперной сцены. Он и во время наших встреч, в 75 лет, без запинки перечислял названия спектаклей и исполнителей ролей. Но намного чаще на память ему приходили совсем иные образы. Прежде чем очутиться в «Садах Агрилла» – своеобразном пристанище для одиноких престарелых белых, приютившемся в одном из тихих районов Лусаки, – 22 года Джон Итон прослужил в вооруженных силах Ее Величества королевы Великобритании. За плечами остались Йемен и Кипр, Северная Кения и Палестина. И, конечно, Бирма 1941–1942 годов.

– Те два года стоят остальных 20, – говорил он мне, и глаза его будто заволакивала пелена.

Война с японскими захватчиками на задворках британской империи никогда не привлекала большого внимания в странах антигитлеровской коалиции. Между тем офицеры, которым довелось повоевать в разных частях света, уверяют: в сравнении с тем, что они пережили в Бирме, катастрофа в Дюнкерке была приятной, легкой прогулкой.

– Ужасающая духота, стопроцентная влажность и сильнейшие тропические ливни в буквальном смысле не давали свободно вздохнуть, – рассказывал Джон. – Артиллеристам, как всегда, особенно повезло. Словами не описать, чего стоило протащить орудия по непролазной грязи. Да еще, как назло, снабженцы, отыскав для нас старые шрапнельные пушки, наверное, последние из состоявших на вооружении британской армии, забыли дослать из Калькутты лошадей. Просто счастье, что под рукой оказались канадские мулы.

Неприхотливые животные, запряженные восьмерками, помогли вынести основную тяжесть того, что позднее летописцы окрестили «самым длинными отступлением в истории британской армии».

До конца дней своих майор будет в мельчайших подробностях вспоминать кровопролитный бой на реке Ситтанг 23 февраля 1942 года. Прижатые к берегу японцами, по ошибке попав под бомбежку собственной авиации, артиллеристы отстреливались до последнего. Чтобы отрезать врагу путь на бирманскую столицу Рангун, британский командующий генерал Смит принял жестокое, но единственно возможное решение: он взорвал мост, хотя не все войска успели переправиться. Джон и его расчет под пулями неприятеля бросились вплавь через реку шириной больше километра. В тот день из восьми с половиной тысяч солдат англичане потеряли пять тысяч.

– Я на редкость удачлив, – говорил Итон. – Самому не верится. Подумать только: побывать в стольких передрягах и не получить ни одного самого пустячного ранения! Но еще удивительнее, что я ни разу не заболел малярией, которая косила безжалостнее, чем японские пули. А ведь у нас не было профилактических лекарств.

Ирония судьбы: выйдя невредимым из тропического ада, Джон все же подхватил малярию в умеренной Замбии, где болезнь встречается несравнимо реже. В провинциальную страну, равно удаленную от океанов и большой политики и никогда не знавшую, что такое война, Джон переехал в середине 1960-х из Кении, где пережил развод с женой.

Скромной пенсии, выдаваемой британским правительством, едва хватало на жизнь. Спасибо друзьям, иногда помогали подзаработать. Но в Англию, где жил сын и одна из двух дочерей, Итон возвращаться не собирался.

– Здесь лучше климат, жизнь здоровее, спокойнее, – перечислял он. И добавил вдруг потеплевшим голосом, – здесь же друзья. Фронтовые друзья. Куда я уеду?

Местом сбора товарищей по оружию стал клуб Достопамятного ордена жестяных шляп, который фронтовики именовали запросто «траншеей». Там мы и продолжили беседы. Забавное название имело прямое отношение к фронтовому братству. Первая подобная вывеска появилась в южноафриканском городе Дурбан в 1927 году. Придумал ее участник Первой мировой войны офицер Мот Чарльз Альфред Ивенден. Дело в том, что жестяными шляпами в солдатском обиходе назывались круглые каски с широкими металлическими полями, несмотря на нелепый вид спасшие немало жизней. К 1961 году, когда автор идеи создания клубов ветеранов был торжественно погребен в родном Дурбане, движение стало массовым, а «достопамятные ордена» открылись в большинстве крупных городов юга Африки.

– Поначалу в члены клубов принимались все фронтовики, на какой бы стороне они не воевали, – говорил Итон. – После Первой мировой, например, в них было немало немцев. После Второй, после всего, что совершили нацисты, в устав внесли изменения.

– Лично я до сих пор испытываю уважение к немецким солдатам. Они умели воевать, – вступил в разговор бывший лейтенант британской армии Николас Монтгомери. – С начала войны пропаганда вдалбливала в нас ненависть к немцам, но когда в Египте я увидел в деле бойцов африканского корпуса Роммеля, то в конечном счете проникся к ним даже симпатией.

– Это потому, Ник, что в пустыне была чистая война, без сожженных деревень, массовых убийств мирных жителей, пыток и всех тех мерзостей, на которые я до тошноты насмотрелся в Бирме, – возразил Итон. – А я вот никогда не прощу японцев. Они совершили невиданные зверства, проявили себя жестокими, отвратительными дикарями.

– Что и говорить, нацисты и их пособники совершили много гнусностей, – вмешался бывший танкист, южноафриканец Ян Хендрик фан Эк. – И все же нельзя не признать, что немцы, как и англичане, – отличные солдаты. Американцы брали численным превосходством и техникой, а эти могли сражаться один против десяти. В последние недели операции союзников в Италии, когда крах нацизма стал очевиден даже фанатикам, я иногда жалел немцев. Не тех, кто сдавался в плен, а тех, кто, понимая, что обречен, продолжал отчаянно сражаться. Впрочем, в плен к ним я бы ни за что не хотел попасть. С пленными немцы обращались хуже, чем англичане с бурами.

– Та война была сто лет назад, и буры нас, между прочим, тоже убивали. Только мы вас давно простили, а вы нас до сих пор – нет, – вскипел Монтгомери.

– Англичанам легко быть объективными. Когда вы последний раз воевали на своей территории? В XI веке, если не ошибаюсь? – мгновенно парировал Эк. – Одно дело, когда дерутся солдаты, другое – когда сжигают твой дом, мучают и убивают родных и близких, сгоняют их в концлагеря.

Южноафриканец был, безусловно, прав. Народ Эка много натерпелся во время англо-бурской войны. В самом начале XX века, задолго до Освенцима, британцы первыми в мире организовали концлагеря и проверили свое изобретение на бурах. Чтобы лишить войска противника поддержки, они согнали на огороженные участки все бурское население от мала до велика. Иным способом не получалось сломить сопротивление двух маленьких, но непокорных бурских республик: Трансвааля и Оранжевой. Большая часть народа в английских концлагерях вымерла, не пережив голода, болезней и страданий.

Атмосфера явно накалялась. Я порывался перевести разговор на что-нибудь нейтральное, но сидевшая рядом Кора фан Блерк, единственная в клубе женщина, поспешила успокоить.

– Не волнуйтесь. Они часто спорят, но никогда не ссорятся по-настоящему. Более преданных друзей трудно себе представить.

И впрямь, вскоре беседа вновь обрела первоначальный размеренный ритм, который задавало неторопливое смакование замбийского пива «Моси» и популярной на юге континента южноафриканской водки «Князь Пушкин», на этикетке которой красовалась надпись кириллицей: «Настоящий русский имперский спиртъ».

Хотя друзья впервые встретились в Замбии, куда попали после долгих скитаний по свету, они с изумлением обнаружили, что их пути скрещивались и раньше. Итон и Монтгомери учились в Англии в одной школе, а Монтгомери и Эк бок о бок сражались в Африке и в Италии. Трудно найти людей с более несхожими характерами. Итон, несмотря на доблестную военную карьеру, мягок и застенчив. Монтгомери, всю жизнь, за вычетом военных лет, проработавший архитектором, порывист и решителен. Эк, владелец крупнейшей в Лусаке бензоколонки, фермы и многого другого, всегда держался невозмутимо и рассудительно.

По-разному оценивали они и войну. Для Джона она была тяжкой и кровавой работой, на которой выпало испытать горечь поражений, потерю боевых друзей, чувство бессилия, но и радость победы. Для Эка, ушедшего на фронт добровольцем и фактически подростком, Вторая мировая стала школой жизни. Там он научился преодолевать страх, ценить маленькие простые радости. А еще – водить и чинить танки и грузовики, что в конечном счете предопределило выбор профессии и дальнейший путь.

Только Монтгомери – пехотинец, кавалер двух британских военных крестов – был бы не прочь вновь поиграть со смертью в прятки.

– Ничто так не возбуждает, как смертельная опасность, – говорил он. – В конце 1960-х, когда я еще был полон сил, едва не завербовался наемником в Нигерию. Но теперь, когда мне под 80, поздно думать о таких авантюрах.

Годы бежали стремительно.

– Когда в 1954 году я переехал в Замбию, в Клубе «жестяных шляп» было больше семи десятков членов, – вспоминал Эк. – Сейчас нас 23, и, кто знает, останется ли хоть кто-нибудь через десяток лет. Недавно приняли в свои ряды участника Фолклендской войны, но это совсем другая история, другое поколение.

В «Жестяные шляпы» регулярно наведывались сотрудники британского, канадского посольств. Приносили видеокассеты, книги, брошюры о Второй мировой войне. Захаживали в клуб и российские дипломаты.

– Мы всегда искренне рады им, – говорил Эк. – Мы, ветераны, в отличие от многих на Западе, всегда помним, что именно Советский Союз понес самые большие жертвы. А для нас, где бы мы ни воевали, та война стала самым важным и волнующим испытанием.

Из клуба «Достопамятного ордена жестяных шляп» мы обычно выходили около полуночи. Светофоры не работали, пустые, темные дороги лишь изредка озарялись фарами запоздалых автомобилей. Фонари в Лусаке горели только в центре, а остальные улицы освещались там, где владельцы установили лампы на заборах. Для собственной безопасности, разумеется, а не для того, чтобы подменить нерадивые городские службы. Хозяевами ночного города становились воровские банды, бродячие псы и проститутки. Самые соблазнительные жрицы любви вились у трех гостиниц международного класса: «Памодзи», «Интерконтиненталь» и «Холидэй Инн». Барышни попроще голосовали вдоль аллеи Аддис-Абеба или ловили клиентов у обшарпанных кабаков в бедных кварталах. Цены не кусались. Чтобы провести ночь с элитной путаной, достаточно было полсотни долларов. Чтобы заручиться полной благосклонностью менее требовательной, хватало бутылки пива и миски ншимы.

Опознать ночных бабочек труда не составляло. Они, словно в униформу, облачались в тугие мини-юбки. Ни одна приличная женщина не могла появиться на людях с ногами, обнаженными намного выше колен, или в облегающем платье. Невозможно было увидеть замбийку и в купальнике, не говоря уж о бикини или, даже подумать страшно, топлес. Максимум, что она могла себе позволить, оказавшись в знойный день у гостиничного бассейна, кишевшего белыми постояльцами, – чуть подобрать платье, сесть на бортик и поболтать в воде ногами. Ничего не поделаешь, – таковы были, да и по сей день остаются, в Африке нормы общественной морали. Нарушать их дозволялось лишь девицам легкого поведения, эстрадным певицам и мзунгу, то есть белым, потому что первые – люди конченые, вторые – популярные, а третьи… Ну, что с них взять? Одно слово – мзунгу. У них все, не как у нормальных чернокожих людей.

Полагать, что африканки не обременяют себя одеждой – чистейшее заблуждение. Откуда оно взялось, очевидно. Все мы в детстве рассматривали картинки полуобнаженных чернокожих рабов, иллюстрирующие книги о путешествиях и приключениях великих белых мореплавателей. Могу заверить – с тех пор многое изменилось. Помню, с какими гримасами и смешками рассказывала о своем знакомстве с местными нравами чернокожая сотрудница американского посольства. Собираясь в Замбию, она взяла с собой самые тонкие блузки, самые легкие туфли и самые короткие юбки. Африка! Во время первой же прогулки по центру Лусаки ей пришлось жестоко разочароваться в наивности собственных представлений о свободе африканских нравов.

– Каждый проходивший мужчина буквально пожирал меня глазами, женщины хмурили брови и презрительно щурились, а уличные торговцы освистывали и выкрикивали оскорбления, – вспоминала она. – А когда я стояла посреди улицы, пережидая поток автомашин, почти каждый водитель норовил высунуться, чтобы ущипнуть меня или шлепнуть по заднице.

На правах старожила, я ей от всей души посочувствовал. Действительно, откуда было этой молодой, не стесненной чрезмерными предрассудками американке знать, что в Замбии уже который год велась яростная и поистине всенародная борьба за нравственность. Да-да, исключительно желанием утвердить высокие образцы морали и приличия, а не отсутствием воспитания и такта объяснялись шокировавшие американку оскорбления, щипки и похлопывания.

Ей еще повезло. Буквально за неделю до ее приезда неподалеку от одного из столичных рынков произошел случай, получивший широкую огласку. Группа уличных торговцев, завидев девушку в мини-юбке, окружила несчастную и, не ограничившись словесными оскорблениями, сорвала одежду. Затем, схватив за руки и за ноги, парни принялись с гиканьем и свистом таскать полностью обнаженную, рыдающую жертву по улицам. Вдоволь насладившись унижением «распутницы», они обернули ее грязным куском мешковины и под улюлюканье отпустили восвояси.

Несколько дней спустя нечто подобное случилось в городе Китве. Там обладательницу недостаточно скромного наряда раздели донага прямо у порога церкви. Если бы не энергичное вмешательство прохожего, неизвестно, чем бы все закончилось. Часть борцов за нравственность хотела повести девушку «на смотрины» в людный центр города, а часть склонялась к тому, чтобы никуда ее не водить, а прямо на месте изнасиловать. Все инциденты, между прочим, произошли в самый канун XXI века.

На сакраментальный вопрос «Куда же смотрела полиция?» очевидцы отвечали, что стражи порядка находились поблизости, но не вмешивались.

– Женщины должны винить только себя, – прокомментировал событие в Китве муниципальный советник Чиньемба Камбанджа. – Если они носят одежду, которая открывает больше, чем скрывает, то сами накликивают беду. Вы должны понять, что все мы следуем этическим нормам, причем особое внимание уделяем одежде – отражению нашей индивидуальности.

Поневоле приходит на ум бессмертное крыловское: «Ты виноват уж тем, что хочется мне…»

После таких заявлений как само собой разумеющееся воспринимался доклад одной из замбийских женских организаций, в котором сообщалось, что большинство жертв борьбы за нравственность даже не пытались заявлять в полицию. Если потерпевшие являлись в участок, то вместо составления протокола и обещания начать расследование чаще всего вынуждены были выслушивать лекции о том, как пристало одеваться приличной девушке.

Особой заботой ревнителей чистоты нравов стало искоренение порнографии. Не то чтобы в Замбии существовало хотя бы одно издание, которое с большой натяжкой можно было бы отнести к этой категории. Чего нет – того нет. Но при большом желании и скромном воображении за злостную порнографию вполне можно выдать и целомудренную советскую девушку с веслом.

Стоило частному еженедельнику «Сан» открыть галерею «Лучезарных леди» с фотографиями местных красоток в купальниках, как разразился скандал.

«Нам не нужны нудисты! – писали оскорбленные в лучших чувствах читатели (точнее, пожилые читательницы). – Господин главный редактор, избавьте нас от полуголых девиц!» Газетчиков робко оправдывали мужчины-либералы: «Лучезарные леди тоже имеют право на существование». Их тихие голоса безнадежно тонули в оглушительном хоре разъяренных ревнителей нравственности.

В конце концов галерея продолжила работу, но новая серия леди была укутана со всех сторон не хуже, чем дамы викторианской эпохи.

Больше всего пострадали рискнувшие полуобнажиться девушки. Две из них оказались студентками столичного колледжа «Эвелин Хоун». Реакция ректората последовала незамедлительно: обеим приказали собрать вещи, сдать ключи и выметаться из общежития на все четыре стороны. В тот же день их имена вычеркнули из списков учащихся.

После инцидента с «лучезарными леди» в колледже началась охота на тех, кто позволил себе преступать нерушимые границы. Группа студентов, пылая благородным гневом, избила пятерых сокурсниц, подрабатывавших официантками в ночном баре, прямо при исполнении служебных обязанностей. Чтобы другим неповадно было. Финал не заставил себя ждать. Потерпевших из колледжа отчислили. Что касается избивавших, то они не получили даже устного замечания. Более того, никому в голову не пришло поинтересоваться: а, собственно, сами-то они с чего бы вдруг поздним вечером очутились в злачном заведении?

Под огонь критики попали выступления звезд конголезской эстрады Коффи Оломиде и Тчалы Муаны. И разумеется, конкурсы красоты. Устроители шоу «Мисс окружающая среда», опасаясь, что даже его благородный девиз не сможет смягчить каменные сердца поборников высокой морали, решили во время выхода конкурсанток в купальных костюмах дополнительно обернуть их бедра цветастой материей. Это должно было вызвать ассоциации с традиционной набедренной повязкой и тем самым избавить конкурс от излишне резких нападок.

Нехитрая уловка удалась – все прошло как по маслу. К традициям, особенно культурным, в Замбии относятся с почтением. Поэтому, например, передаваемые из поколения в поколение танцы женщин с обнаженной грудью, совершающих однообразные и, на взгляд европейца, в высшей степени провоцирующие движения, не только поощряются, но и многократно показываются по телевидению.

Если кто-то подумает, что столь неправдоподобная для нашего века строгость нравов характерна исключительно для Замбии, то будет неправ. Вот, например, какие страсти всего несколько лет назад кипели вокруг нравственных проблем в Булавайо, втором по величине городе Зимбабве.

История началась с того, что городской совет заказал известному не только в Африке зимбабвийскому скульптору Адаму Мадебе статую для украшения муниципального парка. Через три месяца заказ был готов. Очередное творение – пятиметровую скульптуру обнаженного африканского юноши из перфорированного металла – мастер назвал «Глядя в будущее».

Стоило скульптуре занять отведенное ей почетное место в парке, расположенном, кстати, в центре Булавайо, как в городской совет посыпались жалобы от возмущенных посетителей. Вскоре по распоряжению министра по делам местного самоуправления произведение искусства демонтировали и перевезли во внутренний двор местной художественной галереи.

Не тут-то было. Решение министра неожиданно вызвало дружный отпор со стороны городского совета и творческой интеллигенции. Если министр назвал скульптуру «оскорблением культуры черного народа», то директор галереи заявил, что «статуя – произведение, созданное по высочайшим стандартам».

– Скульпторы во всем мире столетиями ваяли статуи обнаженных людей, – напомнил министру один из советников. – Нельзя судить о произведении искусства лишь на основании того, присутствует ли в нем пенис. Действуя по этому принципу, придется запретить едва ли не все шедевры Микеланджело.

Но больше всего были недовольны переносом скульптуры женщины. По словам директора галереи, они валом повалили в музей и стали всех донимать одним и тем же вопросом: где можно увидеть знаменитую статую.

– Я осмотрела это творение с большим удовольствием, так как оно правдиво запечатлело мужское естество, – без обиняков поделилась впечатлениями одна из посетительниц, жительница Булавайо.

– Сатана получил у нас полную свободу, – заявил, узнав о паломничестве к скульптуре, священник церкви, стоявшей неподалеку от музея. – Если позволить кому-то выставить на всеобщее обозрение статую обнаженного мужчины, глядишь, в следующий раз он изваяет и голую женщину!

Судя по всему, большинство булавайских мужчин вряд ли стали бы возражать, но до этого еще далеко. Зимбабвийская официальная политика состояла и состоит в том, чтобы не допускать обнаженное тело в публичное пространство. Телевидение, например, до сих пор старательно вырезает малейший намек на эротику из зарубежных фильмов. Вот вам и Африка!