Текст книги "Снег на экваторе"

Глава 7
Под лузитанским крестом

В городах бывших британских колоний, новых и хаотично организованных, история только начинается. Но англичане были не единственными колонизаторами Африки. Первыми из европейцев до тропических широт добрались португальцы. С бывших владений Португалии началось мое знакомство с континентом. Удивление, которое вызвали Лусака и Найроби, шло оттуда, ведь столицы Анголы и Мозамбика совсем не похожи на своих неопрятных британских сестер. Они строились с оглядкой на вычурные архитектурные традиции, прочно укоренившиеся в Лиссабоне и породившие пышный стиль мануэлино. Португальцы старались придать облику городов своих колоний изысканность и изящество, ценимые у них дома. Девиз был таков: «Давайте сделаем, как в метрополии, только еще роскошнее, еще богаче».

Португалия – страна маленькая и бедная. По сравнению с ней Ангола и Мозамбик представали сказочными землями, где таятся несметные сокровища и возможны любые чудеса. В Лусаке и Найроби красоты стиля можно найти только за высокими заборами, окружающими частные виллы. В португальских колониях архитектурные изыски не скрываются за оградами. Они радуют глаз на улицах и площадях, как и положено в столице. Во всем чувствуется лузитанский дух. Лузитанами португальцы называют себя, памятуя о гордом племени лузов, которое в начале нашей эры долго не покорялось римским захватчикам.

Самая старая португалоязычная столица – Луанда. Этот город с полным правом можно назвать древним, ведь он основан почти 500 лет назад. О старых временах напоминает Форт Сау-Мигел, где после завоевания Анголой независимости разместился музей вооруженных сил. Туда ангольцы свезли статуи португальских королей и мореплавателей, в том числе Васко да Гамы. Тот, кто бывал в Лиссабоне, сразу же вспомнит цепь похожих крепостей в устье реки Тежу, прикрывавших имперскую столицу от нападений со стороны Атлантического океана. Как и положено, Форт Сау-Мигел, названный в честь Святого Михаила, стоит на высоком холме. С его стен открывается панорама луандийской бухты, застроенной высотными домами в период колониального экономического бума, который пришелся на последние полтора десятилетия перед независимостью, провозглашенной в 1975 году.

Сейчас Луанда тоже не бедствует. Возводятся высотные дома и виллы, некоторые районы сделают честь европейским столицам. Правда, в 1980-е, когда я там был, вовсю полыхала гражданская война, свирепствовал жесточайший экономический кризис. В Луанде и тогда было на что посмотреть, но меня занимали другие заботы.

В то время я, студент третьего курса Московского института иностранных языков, и несколько моих товарищей по группе, где мы изучали португальский и английский языки, по представлению военной кафедры института были командированы в Анголу в качестве военных переводчиков. В стране, где шла гражданская война, мы проработали ровно год, день в день.

Хорошо помню, с каким настроением ехали. Мы ждали влажную жару и духоту, но Луанда встретила нас холодом предрассветного утра. Столичный аэропорт, где приземлился самолет, являл собой странное зрелище. В сумеречном свете проступали полуразрушенные или недостроенные бетонные сооружения, торчащая арматура, в зале ожидания из туалета вытекала огромная лужа… Шел последний день лета 1983 года, а в Южном полушарии еще стояла зима.

Вскоре мы уже были на территории советской военной миссии. У входа росли две высокие пальмы. Их мощные, серые у основания стволы казались забетонированными. Наверное, чтобы вражеские танки не прорвались на территорию, решили мы. Нам, новичкам в Африке, было невдомек, что такими эти гигантские деревья создала природа. Время от времени где-то постреливали. Вдалеке трещали автоматные очереди.

Нас принимал главный референт военной миссии – именно он командовал переводчиками. Звали его Борис Кононов. В узких кругах «португаловедов» это была личность легендарная. Дело в том, что Кононов написал учебник военного перевода португальского языка, по которому училось большинство студентов. Не только в Военном институте иностранных языков, но и в гражданских, в том числе в нашем. В общем, все мы были о нем наслышаны. Нам, 20-летним, Боб, как за глаза называли главного референта, казался пожилым человеком, хотя в ту пору ему, наверное, едва перевалило за 40.

Увидев растерянных ребят, Кононов развеселился и начал стращать. Человек по натуре артистичный, он мастерски разыграл перед нами драматическую сцену – просто театр одного актера.

– Мальчишки, – начал он заговорщицким полушепотом, – вы приехали в Анголу. Здесь идет война.

Тут его голос окреп, и в нем зазвучали трагические нотки.

– Враг рвется к Луанде! – воскликнул Боб.

И внезапно замер, прислушался.

– Вот, слышите эти выстрелы? – так же, без перехода, патетически продолжил он.

Мимо, как нельзя кстати, проходил переводчик, одетый в камуфляжную форму ФАПЛА, вооруженных сил Анголы, которую, как мы потом узнали, шили на Кубе. Боб мелодраматическим жестом распахнул объятия, повис на заметно смутившемся молодом человеке, крепко расцеловал в обе щеки и, едва тот отошел, повернулся к нам.

– Да-а, – протянул он с надрывом, – мальчишка улетает на фронт. Вернется ли? Не знаю…

Вздохнув, как заправский трагик, он смахнул ладонью воображаемую скупую мужскую слезу.

Мы стояли окаменевшие и суровые, подавленно внимая разыгранному фарсу. И думали при этом примерно одно и то же:

– Господи, ведь целый год нам здесь еще кантоваться! А если враг и впрямь возьмет Луанду? Что будет с нами? И зачем только мы сюда приехали?!

Боб, очевидно, понял, что несколько переборщил и попытался нас приободрить. На свой лад, разумеется.

– Ничего, – задушевно проворковал он. – Парни, Ангола – это песня, Ангола – это сказка. У нас здесь боевой главный военный советник – Константин Яковлевич Курочкин. Давно воюет. В Финляндии – давил. В Великую Отечественную – давил. В Корее – давил. Думаю, и здесь додавит.

А ведь все ехали в Анголу по своей воле и с большим желанием. Для студентов, зубривших португальский, это был единственный шанс пройти стажировку в стране изучаемого языка. Сначала из ИнЯза направляли в Португалию, где в 1974 году разразилась «революция гвоздик», но потом к власти там пришли правые партии, и в Лиссабон посылать перестали. Из португалоязычных стран оставались только бывшие африканские колонии. Прежде всего – Ангола, хотя в ней шла война.

Несколько дней нас, как в чистилище, продержали в военной миссии, а потом распределили по провинциям. Я и еще один парень из нашей группы попали в отряд военно-транспортных самолетов «Ан-12». Крылатых машин насчитывалась дюжина. Каждый самолет, оснащенный четырьмя двигателями (летчики никогда не говорят «мотор») могла взять 10–12 тонн груза, а если очень надо, то и больше. Самолеты выкрасили в бело-синий цвет, а на борту изобразили эмблему «Аэрофлота», но все летчики были военными, хотя носили гражданскую одежду.

Мы хорошо познакомились с теми, кто водил самолеты в небе Анголы. Это были мастера своего дела, специалисты высокого класса, для которых нарушить правила и поступиться безопасностью представлялось чем-то немыслимым. Характер у некоторых оказался не сахар, но в целом относились пилоты к нам по-дружески, а мы старались не нарушать субординацию.

Грузы «Ан-12» возили разные. Кстати, в основном, отнюдь не боеприпасы, не вооружение и не ангольских солдат. Чаще всего, брали на борт продовольствие – консервы, сухое молоко и бытовые товары – стиральный порошок, мыло, зубную пасту. Причем не столько для войск, сколько для мирных жителей. Оно и понятно. В условиях военного времени большая часть населения страдала от голода и отсутствия самого необходимого, а по дорогам перевозить мирные грузы было опасно: повсюду подстерегали засады и минные поля. Вот мы и выполняли роль своеобразных «добрых самаритян», как написали бы западные журналисты, если бы имели право написать о нашей стране хоть что-нибудь хорошее.

Всякий раз мы взлетали и садились, совершая винтообразный маневр. Самолет делал круги по спирали и, прежде чем следовать по маршруту, набирал определенную высоту над охраняемым аэродромом. Обычно поднимались на 150-й или 170-й эшелон, то есть порядка 5000 метров, чтобы с земли не достали «Стрелой» – переносным противовоздушным зенитным ракетным комплексом. Такие ракеты можно запускать прямо с плеча. Мы знали, что повстанцы из группировки УНИТА захватили у ангольской армии несколько комплексов, поэтому опасность была не теоретической, а реальной. «Стрелы» могут поражать воздушные цели на высоте до 1500–2000 метров, а в центре Анголы высота горных массивов превышает 2000 метров. Можно было бы подниматься и выше, но мы часто возили людей, а на высоте больше 5000 дышать совсем тяжко. «Ан-12» ведь не пассажирский лайнер, и грузовой отсек у него не герметизируется.

Правда, при мне ни одного трагического случая не было. Мы летали по шесть-семь дней подряд, потом следовал выходной, и вновь начинались длинные рабочие будни. Случалось работать и по 11–12 дней без перерыва – нас, бортовых переводчиков, было восемь – в полтора раза меньше, чем самолетов.

За каждым бортпереводчиком закреплялся «свой» экипаж. В основном мы летали с ним, а когда летчики отдыхали или проводились регламентные работы, пересаживались в другой самолет. Так и получалось, что «наш» экипаж летал дня четыре в неделю, а мы – столько, сколько надо. Ежедневно делали два рейса: до обеда и после. Самые длинные перелеты из Луанды в Сауриму и из Луанды в Луэну занимали час сорок – час пятьдесят. В таком сверхплотном режиме за пять месяцев я налетал больше полутысячи часов. Кто знает – поймет.

Перерывы на регламентные работы соблюдались неукоснительно. Вообще, в авиаотряде все делалось в соответствии с инструкцией. В результате самолеты работали четко, без сучка и задоринки. За весь год не случилось ни одного серьезного технического сбоя. Не то что потом, после распада СССР, когда из Африки стали одна за другой приходить трагические вести о катастрофах наших «Анов». Причины лежали на поверхности: самолеты не обслуживались, не ремонтировались, зачастую представляли собой списанное старье, которому одна дорога – на свалку. В таких условиях рано или поздно начинает сыпаться любая, самая испытанная и неприхотливая техника.

Каждый инцидент, каждая трагедия преподносились средствами массовой информации таким образом, чтобы вывод напрашивался сам собой, и у африканцев не оставалось сомнений: советские самолеты никуда не годятся, покупать следует исключительно продукцию западных авиакомпаний. Между тем те же «Ан-12» в Анголе вполне успешно конкурировали с американскими «Геркулесами», своими ровесниками, которые по сей день летают по всему миру и надежность которых никто не ставит под сомнение.

Переводчики состояли при военных советниках, но сразу оговорюсь: в мою бытность в Анголе наши офицеры непосредственно в боевых действиях не участвовали. На первом же установочном инструктаже в военной миссии нам четко заявили: мы здесь воевать не должны и не имеем права, стрелять можно только в целях самообороны, когда не остается другого выхода.

За свободу Анголы вместе с бойцами ФАПЛА воевали кубинцы. Мы постоянно сталкивались по работе и с теми и с другими. Накануне провозглашения независимости Анголы в ноябре 1975 года, когда армия ЮАР, где правил расистский режим апартеида, прорвала оборону и уже подходила к Луанде, кубинцы в ожесточенном бою остановили вражескую колонну. В Анголе служили и кубинские пилоты – они летали на «МИГах». И если ангольцы для нас были камарадуш, то есть товарищи, то кубинцы – эрманос, братья. Отношения складывались просто замечательные. Сложность заключалась только в одном: стоило лишь упомянуть вслух, что тебе что-то понадобилось, и кубинцы в лепешку разбивались, чтобы достать это для тебя. Поэтому мы старались ни о чем не просить этих открытых, мужественных, симпатичных парней.

Нам, бортпереводчикам, надо было хорошенько запомнить и научиться к месту употреблять всего лишь с полсотни самых ходовых слов. Вроде бы ерунда, зазубрить их нетрудно. Скажем, так:

– Луанда контроль, прием. Аэрофлот один, один, пять запрашивает разрешения запустить движки.

И все в таком духе. Но эфир один на всех, слышимость плохая, а ты должен четко различать и точно понимать, какие слова предназначены именно тебе, ведь от этого зависит не только твоя жизнь, но и жизнь экипажа, пассажиров, сохранность гигантской крылатой машины.

Своеобразие лексики, используемой при радиообмене, создавало немало забавных ситуаций. Например, обозначение «бортов», то есть самолетов. Если, помимо цифр, в их названии стояли еще и буквы, то их для лучшего понимания называли словами. Например, A, R, C звучали как «Альфа», «Ромео», «Чарли». Помнится, стоял на территории луандийского аэропорта одномоторный самолетик, на борту которого красовались литеры P и W. По принятым правилам, он представлялся в эфире как «Папа Виски».

Однажды при подлете к Луанде маломощная рация крошки никак не могла «добить» до контрольной вышки. Между тем наступало время снижаться и заходить на посадку. Эфир заполнили панические восклицания фальцетом:

– Луанда контроль, Луанда контроль! Вас вызывает Папа Виски! Вас вызывает Папа Виски! Прием!

После очередного нервного всхлипа «папы», прекрасно слышного нам, висевшим высоко в небе, но не доходившего до авиадиспетчера, в наушниках раздался спокойно-ироничный, густой бас пилота большого лайнера, тоже подлетавшего к Луанде.

– Эй, Папа Виски, ну зачем же так орать? – урезонил летчик коллегу. – Лучше скажи свои координаты, и я передам их контрольной вышке.

Через несколько секунд «папа» уже получал от авиадиспетчера указание снижаться до определенного эшелона.

На английском языке радиообмен вели только в международном аэропорту Луанды, где подчас на подлете «висел» десяток самолетов. Все их, прежде чем посадить, постепенно снижали, переводя с эшелона на эшелон. Каждый самолет должен был подтвердить получение команды. В самые «жаркие» моменты счет шел на мгновения. В других ангольских городах в воздухе одновременно находились по одному, максимум по два самолета. Там общение шло на португальском, и можно было не напрягаться.

Подчас приходилось вести радиообмен на испанском. В некоторых провинциальных аэропортах авиадиспетчерами работали кубинские военные. Особенно запомнился веселый парень из аэропорта имени Юрия Гагарина в южном городе Намибе, который в колониальные времена назывался Мосамедеш. Заслышав советский самолет в эфире, он так радостно вскрикивал и так яростно нажимал на «р», что его раскатистое «Аэр-р-р-р-р-р-р-р-р-офлот» буквально взрывало наушники, заставляя их нервно дребезжать.

Удобные наушники с микрофоном имелись только у одного переводчика, да и то его собственные, которые он купил в Москве. Мы оказались менее предусмотрительными. Кто же знал, что придется заниматься столь специфическим делом? Остальные общались в эфире с помощью ларингофонов, то есть двух маленьких приборов, которые передавали речь, если их плотно приложить к голосовым связкам. К горлу ларингофоны крепились с помощью ошейника, что вызывало неудобства. При африканской влажности и жаре кожа сильно потела и раздражалась. При первой возможности мы расстегивали ошейник и отсоединяли ларинги. Они свободно болтались на груди, а когда следовало выйти в эфир, мы подхватывали их и прижимали к горлу большим и указательным пальцами.

Теоретически, чтобы приступить к обязанностям бортпереводчика, требовалось пройти много этапов. Мы прошли только через одну процедуру: у нас измерили давление и сказали: «Ребята, вперед!» Прежде чем допустить пополнение к полетам, летчики усадили нас перед «черными ящиками» с записями переговоров, и так мы постепенно, за несколько недель, научились вычленять из эфирного хаоса то, что нужно.

Первые полеты совершались под присмотром других переводчиков, уже имевших необходимый опыт, и только потом, когда все давали добро, дозволялось выходить в рейс в одиночку. Как же это было жутко впервые без дублера, всегда готового прийти на помощь, запрашивать взлет и вести радиообмен при посадке, сознавая, что ты отвечаешь за человеческие жизни и висящую в воздухе многотонную махину. При этом все время пребывания в авиаотряде мы продолжали числиться при военной миссии, поэтому официально ни на каких самолетах якобы не летали.

За год никто из экипажей не погиб, никто не получил ранения. Мне говорили, что потом один «Ан-12» сбили ракетой и он разбился, но это, кажется, единственный случай больше чем за десятилетие. Если бы он произошел с нами, вряд ли бы мы выжили. Парашют, конечно, у меня имелся, вот только пользоваться им я не умел и никогда не прыгал.

Два неприятных эпизода на моей памяти все же случились. Товарищ из нашей институтской языковой группы, тоже бортпереводчик, летел в Кабинду. Приземление прошло неудачно, и у самолета сломалась стойка шасси. «Ан-12» развернуло прямо посреди полосы, но, к счастью, самолет не перевернулся и не загорелся. Экипаж эвакуировали другим бортом, а сломанный самолет так и остался ржаветь в Кабинде.

Второй случай произошел уже со мной, когда летели в Куиту. Городок расположен в самых что ни на есть «унитовских» местах, в гористом центре Анголы. Это был уже второй послеобеденный рейс. Подлетаем, и тут нам с земли сообщили о надвигавшейся грозе. Решайте, говорят, сами, что делать.

Садиться, как известно, гораздо сложнее, чем взлетать. По тому, как приземляется самолет, можно безошибочно судить о квалификации летчика. Посадка в грозу – отдельная песня. В тот день допеть ее до конца удалось только благодаря мастерству экипажа и удачному стечению обстоятельств.

Услышав в наушниках тревожные переговоры членов экипажа, я заглянул в дверь, которая вела в кабину пилотов. «Ан-12» заходил на взлетно-посадочную полосу, но прямо на нас, с другого ее конца стремительно надвигалась черная туча и стена густого дождя. В воде плескалась уже половина бетонной дорожки, а другая, ближняя, оставалась сухой. Командир на всякий случай ушел на второй круг. И тут выяснилось, что возвращаться в Луанду не менее опасно. Куиту плотно обложили грозовые облака.

Вокруг сгущались сумерки, сверкали молнии, и нам ничего не оставалось, как пойти на посадку. Приходилось спешить, и полосы «Ан-12» коснулся на заметно большей, чем положено, скорости. Мимо пронеслось здание аэровокзала, а мы катились и катились так же быстро, как в самом начале. Вот уже полоса должна закончиться, а самолет все никак не останавливался. И только у самой кромки посадочного поля, едва не пробив ограждение из колючей проволоки, машина замерла.

В наушниках наступила оглушительная тишина. С кресел никто не поднимался. Члены экипажа долго не могли проронить ни слова. Наконец, после томительной паузы летчики, как бы нехотя, зашевелились, задвигались, разгерметизировали кабину, открыли люк. Снаружи, как из брандспойта, хлестал ливень. Я глянул вниз. Покрышки на шасси напоминали изорванные половые тряпки. Втулки колес сточились, из круглых стали квадратными и нагрелись так, что шипели от падавших на них и мгновенно испарявшихся капель. Потом нам рассказали, что, когда мы тормозили, искры брызгали снопами.

Нас приютили в казарме кубинцы из местного военного гарнизона. Они сытно накормили рисом и курицей, поджаренной на оливковом масле, отвели в спальню. После стольких волнений сразу ложиться не хотелось. Мы долго сидели на первых «этажах» трехъярусных кроватей и вели дружескую беседу на портуньоле – смеси португальского и испанского.

В тот вечер, помимо прочего, я узнал одну практическую вещь, которая оказалась в Африке исключительно полезной. Кубинцы научили просто и быстро готовить вкусный салат из авокадо. В СССР этот замечательный плод совершенно не знали. Лично я впервые встретил странное название случайно, когда в школе, убирая во время дежурства класс, наткнулся на учебное пособие, посвященное тропическим фруктам. Там говорилось, что по вкусу авокадо напоминает… шоколад. Из написанного следовало, что если автор его и видел, то только на картинках. Но это я понял гораздо позднее, а в тот день просто подивился тому, какие чудеса встречаются в далекой Африке.

Когда с приходом рыночной экономики авокадо появился на прилавках российских магазинов, он не сразу пришелся по вкусу. В начале 1990-х в московском универсаме я заметил лоток спелых, фиолетовых авокадо, чуть выглядывавший из-под прилавка. На мой вопрос, почему хорошие, зрелые плоды убраны подальше от глаз покупателей, продавщица отреагировала неожиданно живо.

– Ой, а вы что, знаете, как их готовить? – всплеснула она руками. – Поделитесь, а то мы тут с девчонками пробовали и так и этак, но ничего хорошего не выходит. Невкусные они какие-то, эти авокады.

– Так вы их, наверное, брали, когда они еще были зеленые и твердые, и нарезали кусочками? – поинтересовался я, припомнив собственные неудачные опыты в Анголе.

– Ну да, не эти же, сизые, резать? Их и резать-то нельзя. Они вон какие, мягкие. Мы думали, они сгнили. Сняли их с прилавка как порченные, только выбросить не успели.

Пришлось объяснить, что «сизые», мягкие авокадо – как раз созревшие, самые вкусные. А приготовить из них салат – проще простого. Берется плод, разрезается ножом посередине, вынимается косточка. Дальше можно готовить блюдо прямо в половинках. Посудой послужит кожура. Надо лишь превратить мякоть в кашицу (сделать это можно обыкновенной вилкой), и слегка подсолить. Вот и вся премудрость. Такой авокадо следует есть с рисом или с хлебом.

Описанный способ – самый аскетичный, так сказать, походный вариант. В домашних условиях приготовить мякоть можно блендером и не в кожуре, а в миске. Желательно добавить туда чуть-чуть майонеза, а также дольку раздавленного или очень мелко нарезанного чеснока и хорошенько все размешать. Особенно вкусно есть получившуюся светло-зеленую массу, намазывая ее на черный хлеб.

Но настаивать не буду. Возможно, кому-то больше нравятся авокадо, порезанные кусочками и добавленные в овощные салаты, то есть приготовленные так, как обычно советуют в кулинарных книгах. Мне после освоения кубинского метода такой способ не кажется удачным, но вкус у каждого свой. К тому же авокадо, которые продаются у нас, чаще всего, выращены в Израиле. В отличие от африканских, они твердые, зеленые и дозревать не обучены. Их действительно можно использовать, только порезав на кусочки.

Я, кажется, отвлекся, пересказывая беседы на нижней полке кровати в кубинской казарме ангольского города Куиту. Пора двигаться дальше. Итак, вдоволь наговорившись с новыми знакомыми, мы стали укладываться. Перед сном отправились на поиски ванной комнаты, и вдруг – новое происшествие.

На территорию гарнизона примчались два взмыленных, едва живых от усталости кубинца. Оказалось, они пробежали по пересеченной местности два с лишним десятка километров, пока их не подобрали товарищи. Это были пилоты военного вертолета «Ми-25», который в тот день подбили повстанцы неподалеку от Андулу – родных мест лидера УНИТА Жонаша Савимби. Винтокрылая машина упала в болото, загорелась и взорвалась, но пилоты успели выскочить, выбраться из трясины и оторваться от погони. Мы смотрели на них с восхищением. Такой вот выдался длинный, богатый на происшествия денек.

Что касается самого Жонаша Савимби, то он оказался человеком, маниакально рвущимся к власти. Ничто другое его не интересовало. Уже будучи корреспондентом ТАСС, я видел его и даже пообщался в Лусаке в мае 1995 года. Туда он приехал на встречу с президентом Анголы Жозе Эдуарду душ Сантушем, на которой заявил о приверженности Лусакским договоренностям, то есть фактически договору о мирном урегулировании в Анголе. Правда, осенью 1994 года, когда подписывался Лусакский протокол, Савимби на церемонию не приехал, сославшись на то, что ему не удалось добраться до Замбии из-за обстрелов правительственных войск. Во всяком случае так заявили в штабе УНИТА португальскому журналисту, который сумел при мне дозвониться туда по спутниковому телефону. Протокол, устанавливавший, в частности, условия демобилизации вооруженных формирований УНИТА с последующим включением части бойцов в национальные вооруженные силы, от имени повстанцев подписал их генеральный секретарь Эужениу Манувакола. Помню этого улыбчивого, общительного очкарика, щеголявшего в Лусаке в цветастом нигерийском костюме бубу, напоминающем тунику.

– А вот и марабу! Марабу пришел! Марабу! – громко возвещал он, едва завидев журналистов.

Тем самым генсек намекал на внешнее сходство со знатоками Корана, мусульманскими духовными наставниками, которых в Западной Африке называют именем, звучащим для европейца забавно и по-птичьи. Увы, рука «учителя-марабу» оказалась несчастливой. Прошло совсем немного времени, и Савимби с легкостью отрекся от Лусакского протокола, как до этого отрекался от итогов проигранных в 1992 году многопартийных выборов. Он не стал распускать свою повстанческую армию, насчитывавшую десятки тысяч бойцов, и возобновил боевые действия.

В разговоре Савимби свободно переходил с английского на португальский и обратно, красноречиво доказывая свой миролюбивый нрав. Но оживлялся он исключительно тогда, когда речь заходила о власти. Стоило спросить его о чем-то еще, и глаза мгновенно потухали. Он хотел быть человеком «номер один» в Анголе, ничто другое его не устраивало. Ради власти лидер УНИТА с готовностью шел на любые испытания. Например, целый год скитался по малярийным джунглям. Он был не прочь бесконечно продолжать войну, начавшуюся еще в 1960-е годы. На человеческую жизнь, а в длительном конфликте погибли сотни тысяч ангольцев, ему было наплевать. Показательно, что, когда в апреле 2002 года вооруженным силам Анголы удалось окружить и уничтожить Савимби, война сразу же закончилась. УНИТА быстро преобразовалась в мирную политическую партию. К тому времени уже никто, за исключением самого вождя-маньяка, воевать не хотел.

Но вернемся к происшествию в городе Куиту. На следующее утро после грозы и неудачного приземления прилетел другой «Ан-12» с огромным домкратом, который подцепил наш самолет под плоскости, или, как сказали бы люди, далекие от летного дела, – под крылья, и приподнял махину над землей. На другом самолете мы добрались до Луанды, а наш «Ан» благополучно починили, он своим ходом прилетел вслед за нами и потом работал до конца отведенного срока.

Случались и другие опасные переделки. Пару раз нас обстреливали из автоматов в тот момент, когда мы приземлялись. Сейчас звучит пугающе, а тогда на подобные мелочи я внимания почти не обращал. Ну, подумаешь, несколько дырок в фюзеляже! В воздухе ничего не слышно и не видно. Отверстия замечаешь только после приземления, когда ясно, что ничего страшного не случилось, а бояться уже поздно.

Ангола буквально ломилась от бесхозного оружия. Пистолет Макарова можно было купить за бутылку водки. Помню, как ходили вдоль взлетно-посадочной полосы аэродрома в Сауриму и собирали патроны, валявшиеся в пыли, а потом отдавали их ангольским военным. Собирали просто так, убивая время до взлета.

Оружия у нас на борту не было, и патроны тоже были не нужны – мы же гражданская авиация! «Аэрофлот», так сказать. Правда, у каждого «Ана» сзади имелась кабинка стрелка-радиста, и сам он непременно входил в экипаж. Куда ж его девать, раз по штату положено? Но пулемет в кабинке отсутствовал. Реально стрелку делать было нечего. В полетах он, как правило, сидел в своем хвосте и читал книжки, а на земле помогал кантовать, то есть закреплять груз, чтобы принести хоть какую-то пользу.

Один из стрелков-радистов оказался отменным резчиком и не скучал в полете, ловко орудуя ножом, пилками и шкурками. Он быстро перенял манеру, в которой создают деревянные фигурки умельцы из ангольской народности чокве, и вскоре от заказов не стало отбоя. Все пилоты непременно хотели увезти домой его «типично африканские» произведения из черного дерева. Летчики явно предпочитали скульптурки своего товарища аляповатым местным изделиям народного промысла, которые выставлялись для белых иностранцев на пути к луандийским пляжам, куда летный состав вывозили по выходным купаться и загорать. Пляжи располагались вдоль длинной косы, или, как ее называли ангольцы, «илья» (остров). С нее превосходно смотрелась впечатляющая набережная с рядами высотных домов и изящных старинных португальских зданий, ставших визитной карточкой ангольской столицы.

С тех пор прошло три с лишним десятилетия. Анголу по-прежнему возглавляет президент Жозе Эдуарду душ Сантуш. Бессменно правящая партия МПЛА сохранила власть несмотря ни на что, даже после того, как мы ушли из этой страны и в период правления Горбачева и Ельцина фактически бросили своих союзников на произвол судьбы. МПЛА сумела победить не только в гражданской войне, но и в ходе трех многопартийных выборов, состоявшихся в 1992, 2008 и 2012 годах.

Анголу я никогда не забуду. Потом были другие зарубежные поездки, множество новых интересных встреч. Но до сих пор я стараюсь следить за событиями в этой стране и переживаю за ее судьбу.

В Мозамбик я попал в начале 1990-х, когда окончил институт и стал журналистом. Там тоже шла гражданская война, только вместо УНИТА действовала группировка Ренамо (от Resistência Nacional Moçambicana – Мозамбикское национальное сопротивление). В самом Мапуту близости военных действий не ощущалось, потому что мозамбикские партизаны были гораздо слабее ангольских повстанцев. По сравнению с Анголой здесь, можно сказать, царили мир и спокойствие. Я с удовольствием ходил пешком по улицам, привыкал к левостороннему движению, введенному из-за близости ЮАР, любовался португальской архитектурой. Красивых зданий хватало. По сравнению с ангольской столицей Мапуту выглядит сущим подростком, но и там можно найти много любопытного. Это я понял в первые же дни, заглянув в одноэтажный, типично португальский дом с уютным внутренним двориком и многообещающей вывеской «Музей денег».

Сюрпризы начались при входе. «Uma libra esterlina», увидел я слова, напечатанные на прямоугольнике ветхой банкноты, которая красовалась в первой же витрине, перед которой остановился. Надпись поразила, потому что означала «один фунт стерлингов». Почему британская валюта пишется на португальском языке? Расположенное чуть ниже уведомление о том, что «данный денежный знак в полной мере обеспечивается золотом», вопросов не сняло.

– Интересно, что можно купить на такие деньги? – невольно вырвалось у меня.