Текст книги "Снег на экваторе"

Однако специалисты уверены, что все эти проблемы преодолимы. У ценителей кенийский чай быстро нашел признание без особой рекламы. Стоило только дать возможность продегустировать. Что касается широкого потребителя, то здесь дело обстоит сложнее, хотя со временем он тоже должен повернуться к качественному чаю. Традиции – великая вещь, но можно вспомнить, что после Октябрьской революции наша страна закупала весь чай в Китае. До независимости Индии большинство жителей СССР не подозревали, что он растет и там. Затем Индия стала чуть ли не синонимом чая, а Китай, родина напитка, отошел на второй план. Потом, в 1990-е годы российский потребитель познакомился с цейлонским чаем. Настанет пора и кенийского.

Зачастившие на рубеже веков российские гости (а помимо «Мая» в Найроби и Момбасе побывали эксперты «ОРИМИ Трэйд» и других крупных компаний) доказывают, что процесс пошел. Действительно, в последовавшие годы закупки кенийского «зеленого золота» стали расти. В 2001 году российские компании приобрели пять сотен тонн, и это казалось прорывом, а в 2004-м закупки почти достигли 9000 тонн. Стало ясно, что Кения наконец-то появилась на русской чайной карте, а Россия закрепилась в десятке основных покупателей, где долго лидировала Великобритания. В 2010 году российский импорт превысил 17 000 тонн. Эту новость я узнал, находясь далеко от Восточной Африки, но до чего же было приятно! Ведь в привлечении интереса к кенийскому чаю был и мой, пусть скромный вклад.

– Вам трудно вообразить, как я рад, что Россия все-таки открыла наш самый знаменитый продукт, – не скрывая восторга, говорил мне глава Чайного совета Кении Стивен Нканата, в кабинете которого я впервые оказался вскоре после поездки в «Мабруки» и Камбаа, а потом много раз заходил, чтобы прояснить возникавшие вопросы. – Мы прекрасно знаем, что каждый год Россия потребляет больше ста тысяч тонн чая. Невзирая на множество объективных обстоятельств, было до крайности дико и неестественно, что главный потребитель и главный экспортер чая так долго не желали друг друга знать.

Оптимистичной статистике о многократном росте закупок чая российскими компаниями, которой при встречах со мной оперировал Стивен, можно было верить. Кенийцы методично собирали все, что имело хотя бы малейшее отношение к столь важной для их страны отрасли, и вся информация стекалась в Чайный совет. Но главная обязанность Совета, созданного в 1950 году по решению еще колониального парламента, состояла в выдаче лицензий на выращивание чая, его продажу за рубеж, строительство фабрик.

– Не для того, чтобы что-то запретить, совсем нет, – замахал руками Нканата, когда я высказал такое предположение. – Мы всегда готовы выдать лицензию. Более того, не возьмем за это ни шиллинга. Но если кто-то собирается заложить плантацию в районе, не подходящем по климату, или фабрику в местности, где для нее не будет сырья, наш долг – посоветовать более подходящий вариант. Никогда не устанавливали мы и экспортных квот. Просто ежегодное обновление лицензий позволяет регулярно собирать достоверные статистические данные.

Совет финансирует Научно-исследовательский институт чая. Его специалисты ездят по провинциям, проводят практические занятия, знакомят плантаторов и крестьян с новейшими методами ухода за растениями, борьбы с вредителями и болезнями. Финансируется совет самими производителями, отчисляющими в его кассу 45 центов (треть американского цента) с каждого килограмма чая.

– Я не раз бывал в Москве, ездил в Самару и другие города и знаю, что в последние годы предпочтения российских граждан начинают меняться в выгодном для нас направлении, – с удовлетворением отмечал Стивен. – В России, как и в других странах, начинают все активнее выпускать чай в пакетиках, для которых «широколиственный ортодокс» не подходит.

Тут-то кенийский «си-ти-си» превосходного качества оказался как нельзя кстати.

– Убежден, пройдет еще несколько лет, и все любители чая смогут на собственном опыте убедиться, что есть хороший и плохой «ортодокс», есть хороший и плохой «си-ти-си», – доказывал мне глава Чайного совета. – Надо только довериться собственному вкусу, и станет очевидным, что «си-ти-си» высших сортов ни в чем не уступает лучшему «ортодоксу». Конечно, можно пойти и по другому пути: использовать приятно пахнущие, вкусные ароматические добавки, но мы говорим о настоящем чае, о его истинном вкусе.

Стоило вывести главу совета на любимую тему о сравнении разных сортов, и остановить его было невозможно.

– Вот блестящий пример, – продолжал Стивен. – До 1974 года в Пакистане пили только листовой чай и не хотели знать ничего иного. Но нам удалось их заинтересовать. Теперь это наш главный партнер, ежегодно закупающий почти 100 000 тонн чая. Постепенно переходит на «си-ти-си» Ближний Восток, и в тройку лидеров вошел Египет. Покупателям надо объяснить преимущества этого метода и предоставить возможность сравнить самим. Правда состоит в том, что при таком же качестве чай, произведенный по методу «си-ти-си», дает больше экстракции на единицу веса и в конечном итоге выгоднее соответствующего ему по качеству «ортодокса» почти в два раза. Он и при перевозке гораздо удобнее, так как мелкие чаинки проще упаковать и, в отличие от больших листьев, они не ломаются.

Посреди вдохновенных речей Стивена в кабинет обычно заходила улыбчивая секретарша с подносом, на котором дымились чашки с чаем червонного цвета. Вообще-то кенийцы переняли у англичан привычку разбавлять крепкий чай молоком, но у главы Совета напиток всегда подавался в чистом виде, за что я был ему признателен. Во-первых, в дело шел особый чай – смесь из двух высших сортов. Такой больше нигде не встретишь. Самые отборные, суперэлитные чаи, продаваемые в магазинах, все равно разбавляются, пусть и самую малость, чаинками сортом пониже. А во-вторых, сколько я ни пробовал заваривать по-английски, пристрастия к такому способу не выработал, хотя ничего плохого о чае с молоком сказать не могу. Наверное, просто дело вкуса и привычки. И времени суток, кстати. К вечеру чай с молоком может быть исключительно хорош, и я тоже с удовольствием готов его отведать, а вот утром – боже упаси!

В первое посещение совета, глотнув крепкий, бодрящий, но без горечи напиток, полюбопытствовал у девушки.

– Как вам удалось так замечательно заварить?

– Боюсь вас разочаровать, но никакого секрета нет, – несколько смущаясь, ответила она. – Требуется только хороший чай и чистая вода. Как только она закипит, снимайте с огня. Если кипятить долго или, того хуже, несколько раз, вода лишится кислорода, а он важен для вкуса. И еще – лейте кипяток на заварку медленно. Очень медленно. Тогда чай отдаст все, что у него есть. Подождите минут пять, пока настоится, чуть помешайте, и в добрый путь.

Давно закончились подаренные Стивеном килограммовые пачки чая высших сортов с надписью: «Не для продажи. С благодарностью, Чайный совет Кении». Таких, конечно, больше нигде не найти. И хотя теперь в Москве тоже можно купить приличный чай, в том числе ароматизированный бергамотом и прочими благородными добавками, после того, как попробуешь настоящий вкус ничем не разбавленных лучших сортов «камелии синенсис», самые душистые добавки начинают казаться лишними, портящими и без того превосходный продукт. Впрочем, как известно, на вкус и цвет… Это и к любителям кофе относится. В Кении его тоже выращивают, и тоже – лучшие сорта. Сколько раз доводилось бывать на плантациях, оглядывать деревца, щупать на ветках зеленые и красноватые зерна, вдыхать густой запах, насквозь пропитавший фабрики и склады, пить крепчайший напиток из свежемолотых зерен, после которого любой растворимый вариант кажется жидкой водянистой бурдой, но про кофе пусть напишет кто-нибудь другой. Тот, кто любит его так, как я люблю чай. Я же навсегда сохраню в памяти золотистое свечение безбрежных, идеально ровных полей на фоне заснеженных вершин горы Кения и прохладную чайную столицу Керичо.

Глава 6
Небоскребы на помойке

Кенийская глубинка и особенно национальные парки всегда производили на меня умиротворяющее впечатление. Случалось, конечно, всякое. Даже камнями автомобиль забрасывали. И не только камнями… Как-то по дороге в парк Амбосели, многократно прославленный Голливудом, за машиной погнался пастух-масай, и, не догнав, запустил в нее копьем. К счастью, японский джип «Мицубиси Паджеро» оказался быстрее африканского снаряда, хотя поддать газу пришлось изрядно, невзирая на валуны высохшего русла реки, служившего в тех местах дорогой. Пыльный проселок шел прямо по саванне, петлял между баобабов, пересекал ручьи и протоки, и оставалось только возносить хвалу небу, что на дворе стоял сухой сезон, а не сезон дождей.

Обычная история. В Кении не только проселки, но и важнейшие автострады изобиловали глубокими ямами, в которые проваливались и легковушки, и грузовики. Зато от расстилавшихся вокруг пейзажей захватывало дух, что легко примиряло с несовершенством дорожного полотна и враждебностью некоторых кенийцев. К чести местных жителей, таковых среди них обнаружилось немного. Большинство были добродушными и приветливыми людьми, не развращенными пороками цивилизации, которые предлагают большие города. Хотелось ехать и ехать, пока хватало бензина, вернее – дизельного топлива.

Путешествия, смена обстановки во все времена оказывали на человека благотворное действие. «Дорога – удивительное дело! – писал Сергей Тимофеевич Аксаков. – Ее могущество непреодолимо, успокоительно и целительно. Отрывая вдруг человека от окружающей его среды, все равно, любезной ему или даже неприятной, от постоянно развлекающей его множеством предметов, постоянно текущей разнообразной действительности, она сосредоточивает его мысли и чувства в тесный мир дорожного экипажа, устремляет его внимание сначала на самого себя, потом на воспоминание прошедшего и, наконец, на мечты и надежды – в будущем; и все это делается с ясностью и спокойствием, без всякой суеты и торопливости»[4]4
  Аксаков С. Т. Детские годы Багрова-внука. Воспоминания. М.: Детская литература, 1972. – Прим. ред.


[Закрыть].

Главное, чтобы было, куда возвращаться. Чтобы в глубине души бережно и нерушимо хранился образ отчего дома.

К Найроби, хотя прожил там семь лет, я так и не привязался. Многомиллионный мегаполис с первой прогулки стал вызывать ощущение постоянной опасности. Стоило припарковать автомобиль, как тут же возникал парень в замызганном тряпье, которому непременно следовало заплатить. Конечно, можно было пренебречь неписанным правилом, но тогда никто не дал бы ломаного гроша за сохранность машины. Десять против одного: при возвращении автомобиль предстал бы со спущенными шинами или с поцарапанными боками.

Большинство столичных районов представляли собой трущобы. Из этих грязных, нескончаемых лабиринтов, куда время от времени приходилось заглядывать по репортерским делам, хотелось удрать как можно быстрее.

Но и в центре того и гляди можно было вляпаться в неприятную историю. Например, в высотном здании, где находилась штаб-квартира правившей в ту пору политической партии КАНУ. Туда я опрометчиво зашел вскоре после приезда в Найроби.

Скоростной лифт с готовностью взметнул меня на 26-й этаж, но еще до того, как я осознал, что попал не туда, сердито клацнул дверью и скользнул вниз. Больше он не появлялся. Напрасно я жал на кнопку, чертыхался и нервно мерил шагами полутемную прихожую. Кнопка исправно вспыхивала красным, но призывный огонек не производил на лифт ни малейшего впечатления. Оставался только один вариант – уходящая в преисподнюю мрачная шахта с обшарпанными лестницами по бокам.

Преодолевая в бесконечном пугающем одиночестве пролет за пролетом, повсюду встречая заколоченные, едва различимые при тусклом освещении двери, я вспоминал радужные первые дни в кенийской столице. Мне пришлось почти сразу же после прилета посетить страховую компанию. В тот раз все было по-другому. Лифт не подвел, в светлом, просторном здании деловито сновали люди. Поднявшись на девятый этаж, я очутился в уютном холле с глубокими кожаными креслами, яркими цветами и блестящими медными табличками, указывавшими направление к нужному кабинету. Вот и он. Стройная чернокожая секретарша в безукоризненном костюме провела в комнату, отделанную под римские развалины. На стенах – искусная имитация полуразрушенных мраморных колонн и барельефов, на полу – в меру как бы поврежденные временем скульптурки античных богинь и героев на невысоких, чуть пожелтевших постаментах.

Представитель компании, молодой вежливый индус с образцовым пробором, за несколько минут оформил необходимые бумаги и пожелал приятно провести остаток дня. Уже у выхода он поинтересовался, не приходилось ли бывать в других африканских странах. Я перечислил, последней упомянув Замбию.

– Ну, и как вам показался после Лусаки наш город? – собеседник чуть прищурился.

– Что и говорить, гораздо крупнее, больше… – начал было я и осекся, толком не зная, что ответить. Погулять или хотя бы спокойно проехаться по городу и осмотреться я еще не успел.

– …и проблем гораздо больше, и сами они гораздо крупнее, вот увидите, – уверенно закончил за меня индус, пожимая на прощание руку.

Убеждаться в правоте страхового агента я начал в тот же вечер, когда затянули вроде бы привычную по Замбии заунывную песнь сторожевые псы – непременный атрибут всех престижных районов африканских столиц. Но, боже мой, что это был за вой! Казалось, неисчислимая армия овчарок, ротвейлеров, риджбеков и кто его знает каких еще свирепых чудищ обложила дом со всех сторон и хором, как по команде, взорвалась отчаянным боевым кличем перед решительным штурмом. Выворачивавшая наизнанку какофония заглушила крики детей на улице, дружное кваканье лягушек в протекавшей рядом речушке, голоса дикторов программы новостей.

Так не бывает, решил я. Чтобы собак держали все соседи, – это было легко представить. Любой мало-мальски зажиточный обитатель африканских столиц старается возвести вокруг жилища забор повыше и организовать оборону покрепче. Но чтобы каждый без исключения держал по дюжине волкодавов – это было уже слишком. Что я тогда понимал?

Перед поездкой я почитал статьи и книги, посмотрел документальные фильмы, поговорил с теми, кто бывал в Кении прежде. Благо, недостатка в источниках не было. О Кении писали Хемингуэй и Нгуги ва Сионго[5]5
  В отечественной переводческой традиции закрепилось написание «Нгуги ва Тхионго» – Прим. ред.


[Закрыть], супруги Адамсон и профессор Бернгард Гржимек, о ней снимали документальные и художественные фильмы американцы и англичане, немцы и французы. Мне казалось, что кипы литературы и разговоры, помноженные на собственные впечатления от пребывания в Африке, гарантированно избавили меня от неожиданностей. Очутившись в Найроби, я уверился еще раз, и теперь уже навсегда, что самые толстые тома, самые захватывающие киноленты, самые умные собеседники в лучшем случае могут дать общее представление о том, как устроена страна. Как бы ты ни готовился, ощущения от нового места далеко не всегда соответствуют ожидаемым. Потому что они твои. Личные.

Из Москвы столица Кении виделась лесом ультрасовременных небоскребов, сверкавших на экваториальном солнце глянцевыми окнами из дымчатого стекла. В воображении возникали широкие улицы, по которым непрерывно тек густой поток машин. По тротуарам мимо нарядных витрин с последними новинками техники и модной одежды из Европы и Америки двигалась разноцветная толпа. Среди преобладавших в ней черных лиц выделялось много темно-коричневых суахилийских, которые принадлежали потомкам смешанных браков арабов и африканцев, светло-коричневых индусских, белых европейских.

Источники подчеркивали отличия Найроби от африканских городов, расписывали его высотный центр, пятизвездочные отели, транснациональные банки, магазины с широчайшим выбором товаров. Напоминали, что в столице живут десятки тысяч выходцев с Индостана, из Европы и арабского мира. Собственные воспоминания о чистой, по-европейски благоустроенной столице Зимбабве с толпами белых прохожих довершали картину.

Первая же прогулка вдоль главной улицы, Проспекта Джомо Кениаты, названного в честь отца-основателя нации, опрокинула и растоптала почти все, что логично и удобно выстроилось в голове накануне поездки. Для неторопливого осмотра центра я выбрал воскресенье, уповая на то, что в выходной будет меньше машин и прохожих. Расчет оправдался: по проспекту лениво катил десяток автомобилей, тротуары были пустынны, магазины и конторы – наглухо закрыты железными решетками и жалюзи.

Как только я припарковался и, беспечно глазея по сторонам, сделал десяток шагов, словно из воздуха, возникла пара сорванцов лет 12, облаченных в тошнотворно грязные лохмотья.

– Френди, дружище, дай хоть шиллинг, мы голодны, дай нам, дай, мы есть хотим, есть, – наперебой кричали мальчишки.

Для пущей убедительности они прижимались и хватали за руки, справедливо полагая, что так смогут быстрее и доходчивее убедить попавшего в их сети пришельца в необходимости поделиться денежными знаками.

По прежнему опыту я знал, что давать ни в коем случае нельзя, но неожиданность и натиск сделали свое дело. Да и выглядели попрошайки жалко. Ну, разве что, этим двум, сдался я. То была роковая ошибка. Стоило достать кошелек, как неведомо откуда набежала стая оборванцев и с гвалтом ринулась в атаку. Оставалось швырнуть им горсть монет и, воспользовавшись замешательством, заскочить в машину. Так, не начавшись, бесславно закончилась попытка экскурсии по городу.

В ходе повторных экспериментов выяснилось, что передвигаться по центру Найроби пешком все же можно. Для этого следует усвоить пару простых правил. Во-первых, идти надо быстро и целенаправленно, а во-вторых, не смотреть по сторонам. Как только остановишься и оглянешься или на мгновение проявишь неуверенность в выборе маршрута, расплата не заставит себя ждать. Ага, стало быть, ты не местный, а турист, смекнут попрошайки, и посему из тебя можно и нужно вытянуть хоть что-нибудь.

Способов множество и практикуют их не только пацаны, но и вполне респектабельные на вид дяди. Они ходят в костюмах и галстуках и вежливо заводят разговор, предлагая туры в Масаи-Мара, Амбосели и другие популярные кенийские национальные парки. Только для вас – цена снижена, но отправиться по такой путевке вы никуда не сможете. Есть и такие, кто окликает, представляясь знакомым. Изысканно извинившись, они объясняют, что с момента «последней нашей встречи» попали в затруднительное положение и просят одолжить совсем немного, сколько подскажет совесть, до лучших времен. Расчет строится на том, что для белого человека, недавно оказавшегося в Африке, все чернокожие – на одно лицо. Кстати, тот же эффект поначалу производили на чернокожих белые. Наконец, вытягивая ручонки, наперерез бросаются дети дошкольного и начального школьного возраста. Их подбадривают криками сидящие на кромке тротуаров мамаши. Маленькие попрошайки либо клянчат без затей, либо умоляют пожертвовать на святое – учебу.

Впрочем, много ходить в Найроби не придется в любом случае. Тротуары есть только в многоэтажном, но маленьком центре, для обхода которого хватит получаса. Остальные районы оборудованы исключительно для автомобилей. На долю пешеходов остаются пыльные обочины, которые в сезон дождей превращаются в вязкое месиво. Столичные жители настолько привыкли к отсутствию тротуаров, что даже там, где они есть, нередко продолжают брести по краю проезжей части, отступая на безопасную дорожку только для того, чтобы пропустить машину.

Когда мало времени или предстоит неблизкий путь, можно воспользоваться автобусом или электричкой. Если они не идут в нужное место, есть маршрутное такси матату. Оно точно доедет туда, куда требуется.

Один из путеводителей назвал матату «главным вкладом Кении в мировую цивилизацию». Доля истины в этом шутливом утверждении есть, потому что кенийские маршрутки – действительно целая субкультура, пусть и со знаком минус.

От обычных микроавтобусов матату отличаются уже внешним видом. Даже после введения в начале нынешнего столетия единого цвета и дизайна на стеклах остались надписи и картинки. До запрета на расписывание боков иная маршрутка походила на матерого рокера, сплошь покрытого витиеватыми татуировками. Названия типа «Профессионал», «Папарацци», «Принцесса Диана», «Дорога в ад» с соответствующими лубочными иллюстрациями перемежались аляповато выведенными назидательными сентенциями, позаимствованными из Библии, Корана или безбрежных запасов столь любимых африканцами пословиц и поговорок.

Забавное название образовано от суахилийского «тáту», что означает цифру три. Когда после провозглашения независимости предприимчивые кенийцы переделали в такси армейские автомобили, проезд стоил три цента. Название прижилось, хотя за полвека цена подскочила в сотни раз и ныне составляет десятки шиллингов.

Неузнаваемо изменился и стиль вождения. Вместо строгого британского порядка на дорогах воцарился первобытный хаос. Правил всего два. Первое: правил не существует. Второе и главное: всегда уступай дорогу матату. При нарушении второго правила водителя ждут неприятности, ведь маршрутки знамениты наплевательским отношением к любым нормам. Они не обращают внимания на светофоры, ездят по тротуарам, а если надо, то и по встречной полосе, разворачиваются на 180° на скоростном шоссе, даже не помигав для приличия указателем поворота, а могут и внезапно остановиться посреди него, чтобы подобрать или высадить пассажира.

Протестовать бесполезно. Ради увеличения выручки водители матату готовы пожертвовать собственной жизнью, не говоря о жизнях пассажиров. Дорожная полиция практически не вмешивается. Получив свою долю, постовые закрывают глаза на самые опасные художества. Терпят и пассажиры. 40 000 матату – главный транспорт страны, альтернативы которому не предвидится.

Тротуаров нет во всех столицах бывших британских колоний. В отличие от не лишенных тщеславия португальцев и французов, не скупившихся на благоустройство и украшение административных центров заморских территорий, практичные англичане деньгами не бросались. Только то, что необходимо, на что можно изыскать средства в самой колонии и что имеет шанс окупиться – таков был их принцип. В результате, за вычетом многоэтажных башен из стекла и бетона, возведенных после провозглашения независимости, Найроби представляет собой разрозненные скопления небольших разнородных домиков.

Вид с верхних этажей небоскребов, так сказать, с высоты птичьего полета, впечатляет. Приветливый, зеленый город. При ближайшем рассмотрении большинство деревьев оказывается за стенами частных домов и компаний. Парков немного. В центральном, названном Ухуру, то есть «свобода», днем вповалку лежат безработные, а после захода солнца царствуют шайки нищих, которые грабят и насилуют тех, кто не успел вовремя уйти.

Жертвами бандитов становились и наши граждане. Злую шутку сыграло с ними непонимание того, что привычка прошвырнуться вечерком по городу хороша в России, а в Африку ее с собой брать не следует. К счастью, смертельных исходов при мне не фиксировалось, но раны, травмы, потеря денег и документов случались регулярно. Однажды патруль кенийской полиции привез в российское посольство дюжего парня в разодранной рубахе, с ладонью, из которой струилась кровь. Пока посольский врач обрабатывал и перевязывал рану, пострадавший поведал мне свою печальную историю – одну из многих подобных, а потому заслуживающую упоминания.

Парень оказался штурманом грузовой авиакомпании. Полетав над Африкой, он решил познакомиться с континентом поближе и недельку отдохнуть в Кении туристом. В последний день тура, за несколько часов до отлета он вышел из гостиницы прогуляться. Пройти удалось не больше сотни метров. В полвосьмого, через полчаса после наступления темноты, в самом центре Найроби на россиянина сзади набросились бандиты. Несмотря на атлетическое сложение завсегдатая фитнес-клуба, туриста быстро повалили на землю, придушив железным прутом. Теряя сознание, штурман попытался защитить нагрудный карман рубашки, в котором лежали паспорт, билеты и деньги. Один из напавших впился в руку зубами, а остальные, разорвав карман, схватили его содержимое и растворились во тьме.

– Я с трудом приподнялся на четвереньки и долго восстанавливал дыхание, – подробно вспоминал летчик, все еще заметно потрясенный. – На ноги удалось встать через несколько минут. Ну, потом кое-как добрел до полицейского участка, а оттуда меня отвезли в посольство. До сих пор не верится в то, что случилось. Я только что вернулся из национального парка Масаи-Мара. Там все были такие доброжелательные, вежливые. Я и представить не мог, что в Найроби настолько опасно.

В медпункт вошел срочно вызванный на работу консул и вручил пострадавшему справку взамен паспорта. По ней в аэропорту штурман восстановил билет и улетел на родину.

– Повезло парню, – прокомментировал врач, когда пациента на посольской машине в сопровождении консульского работника увезли в аэропорт. – Против него не применили холодного оружия. Помнишь, как с тем нашим соотечественником месяц назад? Но проблемы могут возникнуть, и серьезные. Помимо ушибов гортани и грудной клетки, у него есть укушенные раны правой кисти. Раны я тщательно продезинфицировал. Но в Кении широко распространен СПИД и другие опасные болезни. Здесь гарантии не даст никто.

Днем спокойно, безопасно и бесплатно прогуляться в Найроби можно, пожалуй, только в Арборетуме – парке реликтовых деревьев, в колониальную эпоху собранных со всего света английскими энтузиастами. Общество друзей Арборетума заботится о чистоте и порядке, но тишины и покоя не найти и там. Чуть ли не из каждого куста доносятся экзальтированные вопли на английском, суахили, гикую. Парк облюбовали уличные проповедники, которые, подобно Демосфену на берегу моря, в тени ветвей, под шум листвы развивают легкие, улучшают дикцию и вырабатывают красноречие.

Количество мужчин и женщин безумного вида, бегающих взад-вперед, закатывающих глаза, размахивающих руками – одним словом, тщательно копирующих увиденных по телевизору американских проповедников, – производит на вновь прибывшего сильное впечатление. Но движет этими людьми не только вера в Господа. В Кении и других африканских странах популярный проповедник – одно из самых доходных занятий и одна из редчайших возможностей самостоятельно выбиться из нищеты.

Обличая городские язвы, следует принять во внимание смягчающие обстоятельства. Прежде всего, город молод. Ему чуть больше сотни лет. Более того, если бы не борьба англичан с немцами и французами за первенство в Восточной Африке, скорее всего, у Кении была бы другая столица. До начала прошлого столетия роль колониального центра играла Момбаса – старинный суахилийский порт, в чью пользу убедительно свидетельствовали удобная бухта, активная торговля со всеми государствами бассейна Индийского океана, древние ремесленные и культурные традиции. Крупнейший город, сформировавшийся в ходе бурной тысячелетней истории, представлялся естественным и логичным выбором.

Положение изменилось, когда на исходе XIX века с побережья к истокам Нила, в Уганду, потянулась нить железной дороги. Найроби, получивший название от искаженного масайского «энкаре ньороби» («место, где течет холодная вода»), оказался посередине стратегически важной транспортной артерии. Крошечная станция быстро расползлась вширь, притягивая все новых и новых жителей, и в 1907 году, дав статус города, ее провозгласили столицей.

О строительстве дороги и буднях первых поселенцев рассказывают несколько неплохих музеев: железнодорожный, национальный и музей-усадьба Карен Бликсен. Последний получил известность благодаря оскароносному фильму «Из Африки» с Мэрил Стрип и Робертом Редфордом. Картина поставлена по книге, которая навеяна воспоминаниями баронессы Бликсен о полутора десятках лет жизни в Кении, посвященных любовным перипетиям и неудачным попыткам обзавестись кофейной фермой. Что касается Национального музея, то самое интересное в нем – раскопки останков древнейших людей, сделанные в Кении и Танзании тремя поколениями семьи Лики. Но и новая история представлена достойно.

Национальный музей располагает живым экспонатом, который мог бы многое поведать посетителям о той эпохе, если бы только умел говорить. Это гигантская черепаха. Никто не знает, сколько ей лет, но, как уверяют сотрудники, ее панцирь был таким же огромным, когда ее нашел Луис, основатель династии Лики. Случилось это до Второй мировой войны.

На решение о переносе столицы повлияла не только центральная позиция Найроби, но и его непривычный для Африки климат. Город, расположившийся в сотне километров от экватора, не покажется жарким даже европейцу-северянину. Почти два километра над уровнем моря делают свое дело – круглый год дневные температуры колеблются вокруг отметки в 25 °С, а ночные редко опускаются ниже 15. Прозвище «город вечной весны» Найроби получил недаром, и после удушливо-липкой Момбасы показался колониальной администрации прохладным, живительным эдемом.

Высокогорье избавило Найроби от еще одного бича африканских мегаполисов – малярии. Выше полутора километров малярийные комары не залетают. Правда, со временем начинаешь понимать, что великолепие климата кенийской столицы относительно. Отвесные, прямые лучи экваториального солнца без труда пронизывают разряженный на большой высоте воздух и жалят, как осы, недостаток кислорода погружает в постоянную сонливость, а отклонение температуры от заданных параметров хотя бы на пару градусов, неощутимое на равнине, кажется небывалой жарой или жестоким заморозком. Два сезона дождей, продолжающиеся с октября по декабрь и с марта по июнь, вызывают регулярные вспышки вирусных инфекций, да и малярия в городе все-таки есть, хотя болеют ею в основном жители трущобного района Кибера. Он населен выходцами из народности луо, обитающей на побережье озера Виктория, и частые гости оттуда приносят опасную болезнь с собой.

Кибера – образцовый объект для понимания того, как Найроби дошел до нынешней жизни. Район вырос из участка, подаренного британскими колонизаторами африканцам, состоявшим на службе в вооруженных силах Ее Величества и защищавшим честь Великой Британской Империи в Первой мировой войне. За сотню лет пристойное поначалу поселение превратилось в ужасающую трущобу, где в лачугах с земляными полами и без удобств ютится почти миллион человек. Причем жильцы платят за убогие комнаты немалые деньги. Да-да, в Кении и в трущобах нельзя поселиться и жить даром. За сарай из ржавых металлических листов площадью метра в четыре без пола, воды, электричества и чего бы то ни было еще нужно было каждый месяц платить 1500–2000 шиллингов, то есть долларов 20–30. В мою бытность в Найроби квартиросъемщики, возмущенные несуразностью соотношения «цена-качество», взбунтовались. Масла в огонь конфликта подлило то, что жильцы и хозяева принадлежат к разным народам. Первые, в основном, представлены луо, а вторые – суданскими нилотами. В ожесточенных стычках под ударами мачете и дубинок с жизнью расстались полтора десятка жителей трущобы. Когда армия и полиция восстановили порядок и защитили частную собственность, Кибера местами напоминала зону военных действий: груды досок и искореженного металла, разбросанные по земле клоки одежды, дымящиеся кучи мусора.