Текст книги "Генерал-майор"

Андрей Анатольевич Посняков
Генерал-майор

© Андрей Посняков, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Глава 1

Чья-то тень скользнула позади, в зыбком лунном свете. Тут же где-то рядом мяукнула-закричала кошка. Треснула ветка, взлетела, захлопала крыльями какая-то большая птица. Сова? Вряд ли. Денис насмешливо скривил губы: что сове делать в Москве? Особенно здесь, недалеко от Хитровки. Местные хулиганистые гавроши давно бы из рогаток прибили да потом продали мясо под видом индюшки.

Нет, никто, конечно, сзади не крался. Просто ветер… птица… кошка… Однако надо и о своей цели не забывать. Денис осторожно выглянул из-за угла и, услышав стук копыт, облегченно перевел дух. Ну наконец-то! Давно пора. Приехали.

Фыркнула лошадь, и на мостовую вывернула с прилегающей улочки коляска легкового извозчика, обычного московского «ваньки». Послышались приглушенные голоса – мужской и женский, точнее говоря – девичий. О чем они там говорили, было не разобрать, а подобраться поближе не имелось никакой возможности – вполне могли заметить. Да что там могли, право же, заметили бы, чай, не слепые. Так что лучше уж так, издалека… Однако же не совсем видно. Кто там? Что за девушка? Танечка? Или кто-то другой? По фигурке вроде похожа… Да они все, балетные, похожи. Все поджарые, стройненькие, быстроногие. Ах, Танечка, Танечка…

Или не она? Хотя кому ж и быть-то? Представление (кажется, «Слуга двух господ» Карло Гольдони) как раз и закончилось с час назад… Пока переоделась, пока то да се, пока доехали…

Откуда-то сверху вдруг послышался резкий звук, очень похожий на клацанье взводимого курка! Да не похожий, а точно!

– Ложи-ись! – выскочив, закричал Дэн.

Тотчас же грянул выстрел! За ним – еще один. Судя по всему, стреляли из ближайшего доходного дома… Хотя черт пока с ним, со стрелком! Со всех ног Денис метнулся к упавшей на мостовую девушке. Неужели достал-таки? Но каков меткач! Впрочем, не так уж тут и далеко. Саженей двадцать, не более. И луна, вон, ярко светит, зараза…

– Что с ней? Эй…

– Ой, барин! Кажись, убили дамочку.

– Типун тебе!

Бросив грозный взгляд на извозчика, Денис склонился над телом, всмотрелся, прислушался, потрогал запястье… Несчастная еще дышала – прерывисто, тяжело. Темно-серое платье ее намокло от крови. Весь левый бок…

– Танечка! Танечка… – с болью выкрикнул Дэн… и тут же осекся, разглядев наконец лицо.

На мостовой, у задних колес коляски лежала вовсе не Танечка, а ее подружка – Катенька Изольдова, тоже балетная, из бывших крепостных графа Аркадия Федоровича Изольдова, с которым Денис Васильевич как-то… Впрочем, это сейчас было не важно.

– Скорей! – Выдохнув, молодой человек со всей осторожностью взял девушку на руки и сердито глянул на «ваньку». – Ну, что стоишь-то? Гони давай к доктору! Или… нет… лучше – в дом.

Из дома уже бежали. Скрипнула дверь, и на улицу выскочили сразу двое – бородатый привратник и злая на вид старушенция в скрипучих башмаках и сером старомодном капоте с дурацкими рюшами, смотревшимися, как на корове седло.

– Господин Давыдов? – ахнула старушенция. – Вы как здесь?

– Случайно, – Денис отмахнулся. – Давайте ее в дом…

– А кто это? Ой… Катерина! Катя… Да кто ж ее?

– Кто-кто, – поднимая девушку, хмыкнул в бороду привратник, такой же коренастый, как и сам Давыдов. – Тут Хитров рынок недалече… Шалят!

Денис покусал усы:

– Но… не из пистолета же!

– А что бы, барин, и нет? – Привратник – звали его, кстати, Прохор – уже заносил раненую в парадное, или, говоря по-московски, подъезд.

Давыдов живо сунул извозчику двугривенный:

– За доктором гони, живо. Пречистенка, десятый дом. Знаешь?

– Угу…

– Скажешь, что от меня… от Дениса Васильевича Давыдова. Доктор – сосед мой. Звать его Афанасий Михалыч. Уж он не откажет… Ну все, поезжай. Не забудешь, дурья твоя голова?

– Как можно, барин!

Взгромоздившись на козлы, «ванька» обтер руки о фартук и схватил вожжи:

– Н-но, залетная! Н-но!

Зацокали по брусчатке копыта, быстро набравшая скорость коляска скрылась в ночи. Точнее сказать, было уже утро, уже занималась над крышами зыбкая алая полоска – заря.

Между тем несчастную уже внесли в комнаты, в апартаменты, расположенные на недешевом третьем этаже. Да и сам-то дом был не из дешевых, директор Императорских театров Аполлон Александрович Майков снимал здесь комнаты для своих актрис, буде те задержатся вдруг в Первопрестольной, чтоб не тащились по ночи в Кунцево, где в сером, давящей архитектуры доме и проживали воспитанницы балетного училища. Жили, благодаря доброте и протекции Майкова, на полном пансионе, но в строгости, под зорким контролем отставного актера Украсова – истинного цербера, не дававшего девчонкам никакой воли. Так что те, когда вырывались из-под контроля, пользовались короткой свободою, насколько могли. Иногда – на свою голову, как вот несчастная Катенька.

– Ну, что там с ней? – подойдя к большой, с малиновым балдахином кровати, шепотом осведомился Денис.

– Похоже, что плохо, барин, – хриплым голосом отозвалась старуха.

Фекла Матвеевна, так ее звали, тоже была из бывших актрис, злющая, как ведьма, ничуть не лучше Украсова. Почему-то именно таких монстров Аполлон Александрович для своих балетных и нанимал. Может, правильно и делал, да.

– Едва дышит…

В старом подсвечнике, потрескивая, тускло горели свечи. Высохшее желтое лицо старухи исказилось гримасою, выражавшей не пойми что, то ли сочувствие, а то ли, наоборот, злорадство, мол, так тебе и надо, твари гулящей, ага!

– Да где же это чертов доктор?

– Тут не доктор нужен, – прошипела Фекла Матвеевна. – Батюшку звать пора.

– Так ты думаешь, она…

– Не жилец, – и старуха желчно усмехнулась. – Вон лицо-то бледное какое, да и глаза закатились…

В этот самый момент Катенька вдруг распахнула глаза – чудные, блестящие, карие – и тихо прошептала:

– Пить…

Фекла дернулась было к стоявшему на тумбочке графину, однако опытный воитель Давыдов перехватил ее руку:

– Нет! Ежели в живот рана, так нельзя ей… Доктора подождем.

– Подождем, – тяжело опускаясь на стул, согласилась старуха. – Прохора я за батюшкой отправила. Отец Илларион. Хороший батюшка, добрый. Здесь, рядом живет.

За окном брезжил рассвет, отражался в стеклах мансард золотисто-алыми сполохами. Уже поднялись дворники, перекрикиваясь, шерудили метлами…

На лестнице раздались шаги – привратник привел батюшку. Отец Илларион оказался еще довольно молодым человеком, судя по виду, ему не было и тридцати. Осанистый, крепкий, с белесой кучерявой бородкою, он чем-то напоминал песенного разбойника Кудеяра… или самого Дениса в его партизанскую бытность, со времен которой всего-то два годка и прошло. Даже еще меньше.

Перекрестив раненую, священник деловито достал из прихваченного с собой саквояжа очки и требник. Однако ничего прочесть не успел – едва водрузил себе на нос очки, как, наконец, явился доктор.

– Здравствуй, Денис Васильевич. Ну, что тут у вас? Где больная? Ах, вижу, вижу… Ну-ка, ну-ка… Что там?.. А посмотрим, посмотрим… Денис Васильевич, ты ведь у нас крови-то не боишься? На вот, ножницы подержи… сейчас одежду разрежем… Ой-ой!

Осмотрев несчастную, врач покачал головой и, скорбно поджав губы, повернулся к священнику:

– Тут теперь ваши дела, батюшка.

– Что?! Умерла?! – ахнул Давыдов. – Как?

– Да вот так. – Доктор уже громыхал рукомойником в коридоре. – Преставилась, милая. Две пули, две раны: одна – под сердцем, другая – в печень. Странно, что вообще не сразу жизни лишилась. Кто ее так?

– Кабы знать… – поиграл желваками Денис.

– Да что тут знать, барин! – Привратник затряс бородой. – Говорю же, хитровские это. Там, на рынке-то, много всякой шелупони ошивается. А после Бонапартия пистолей да оружия разного на Москве полным-полно стало!

Вот в этом он был прав. После нашествия Наполеона оружие в Москве можно было раздобыть свободно, чем и пользовались разного рода криминальные элементы, обретавшиеся отнюдь не только на Хитровке, но и во всех остальных районах Первопрестольной. И московский градоначальник, и господин обер-полицмейстер Петр Алексеевич Ивашкин с преступностью, конечно, боролись, но больше как-то на бумаге. По отчетам все хорошо выходило, однако по ночам выстрелы гремели постоянно: воровские шайки учиняли промеж собою разборки, убивали, грабили, словно это не сонная благостная Москва, а какой-нибудь Чикаго времен сухого закона.

– Ну… – Денис Васильевич замялся на пороге, надевая шляпу. – Пойду, пожалуй… Чего уж тут теперь. Жалко Катеньку, да… Фекла Матвеевна, голубушка, ежели вдруг полиция, так знают, где меня отыскать. Пускай припожалуют. Что видел, обскажу. Покуда же – честь имею, господа!

– Подожди, подожди, Денис, – замахал руками доктор. – Я ж «ваньку»-то не отпустил. Вместе поедем.

– Да я уж лучше пешком. – Давыдов тяжко вздохнул и перекрестился. – Пройдусь да хоть немножечко отойду душою. Жалко Катеньку очень. Молодая ведь совсем. Юная. И какая-то сволочь… Найду! Найду эту сволочь! Отыщу! Честью своей клянусь, даю гусарское слово.

Откланявшись, Денис Васильевич вышел на улицу и поплотней запахнул сюртук. Хоть и лето, а все же зябко, утро-то раннее. По всей Москве дома по большей части были одеты в строительные леса – жители отстраивались после наполеоновского пожарища. Сразу после заутрени начинали стучать топорами многочисленные плотницкие артели, бегали, таскали кирпичи каменщики, все улицы заполонили подводы со стройматериалом. Суета. Вот и сейчас уже начиналось…

На Иване Великом басовито грянул колокол, тут же подхваченный колоколами златоглавого Успенского собора и более нежными раскатами собора Василия Блаженного. Благовесту главных храмов тут же вторили с колоколенок всех остальных московских церквей и церквушек, поплыл над городом малиновый звон, хлынул на улицы люд – Первопрестольная просыпалась, плыла навстречу новому дню, солнечному, теплому, летнему.

От такого дня, от такого солнечного, пусть пока и прохладного, но быстро нагревающегося утра и впрямь становилось легче на душе. Хотя, конечно, сильно переживал гусар, Катеньку было жалко. Пусть он плохо знал эту девушку, так, видел пару-тройку раз, однако… Катенька была из балетных, как и безответная пассия Дениса Танечка Иванова. Так вот и Танечку могли… Именно ее-то и поджидал Давыдов, именно ее и думал увидеть… Хоть здесь перехватить, пообщаться. В общежитии-то, в казарме – никак, проклятый цербер Украсов стойко стоял на часах!

Эх… Эх, Катенька, Катенька, земля тебе пухом! Кто ж этот гад, что вот так, запросто лишил жизни милое, безобидное создание? Впрямь ли хитровский разбойник? Впрочем, почему бы и нет? Кому еще-то? Но зачем тогда с крыши палил?

Вот этот дом. Вот – чердак. Денис запрокинул голову, увидев приткнувшиеся с левой стороны дома строительные леса. Никаких рабочих поблизости видно не было, скорее всего, уже закончили свою работу, а может быть, еще даже не начинали. Оглядевшись, Давыдов улучил удобный момент, ухватился за бревнышко и, подтянувшись, вмиг очутился на дощатых подмостках. Постоял, посмотрел, убедившись, что эскапада сия не привлекла ничьего любопытства, снова подтянулся, проскочил, выбираясь на покатую крышу.

На чердаке оказалось не так уж и темно – только что взошедшее солнце било прямо в оконце. Молодой человек прищурился и вдруг, неожиданно для себя, чихнул от попавшей в нос чердачной пыли. Чихнул и машинально выхватил стилет, который всегда носил с собой – вещица на матушке Москве отнюдь не лишняя, особенно – у Хитровки.

Зря волновался: ни одна тварь ниоткуда не высунулась; не показалось, не возникло ни одного хищного рыла. Никого на чердаке. Пусто. Главное, что и пистолетов-то нигде не видать. Не выбросил их убийца, прибрал… Так ведь не киллер! Да и отпечатки пальцев еще не умели снимать… Уголовного розыска и того толком не было, имелись лишь разномастные полицейские части, капитаны-исправники да следственные приставы (что-то похожее на судебное следствие). Работать «на земле» было практически некому, зато, что касаемо начальства, то с этим все обстояло в порядке: имелся и обер-полицмейстер со всей причитающейся канцелярией, и даже отдельное от МВД министерство полиции! Все имелось… Только вот лиходеям плевать на это было.

Да уж, все, как и в начале двадцать первого века, откуда и появился Давыдов Денис, почти полный тезка знаменитого поэта и гусара. Бывший курсант Академии полиции, а ныне – там, в будущем – старший следователь Следственного комитета, майор. Хм, майор… А здесь-то он генерал-майор, однако! Здесь… там… Просто как-то так случилось, что во время спиритического сеанса часть души Дениса оказалась в теле гусара… А потом проклятый лапландский колдун убил душу истинного Давыдова – поэта, – и Дэн оказался вот так вот, сам по себе. И главное, он же был и там, в будущем… Оставался, да, словно бы ничего и не случилось. Даже сны об этом самом будущем видел. Шизофрения какая-то… Впрочем, Денис привык уже, давно привык и ощущал этот мир своим.

Вот и сейчас он начал осмотр чердака, как учили: слева направо, по часовой стрелке, тщательно фиксируя для себя каждую мелочь, вроде придвинутой к слуховому оконцу скамейки. Скамейка старая, кто-то выкинул… С нее-то, похоже на то, и стреляли. Убийца вот этак вот пристроился…

Дэн лег на скамейку, прикидывая, как бы держал в руке пистолет, как бы целился… А ничего сложного! Даже для кремневого пистолета, тем более если стрелок к этому оружию привычный. Внизу – как на ладони все. Однако ночью-то – даже учитывая луну – все по-другому выглядело.

Привычный… Вот именно – привычный. Денис зацепился за это слово. Кто бы мог так вот ловконько с пистолями обращаться? Да кто угодно! Любой дворянин. Начало девятнадцатого века – самое время дуэлей. Правда, пока что больше на саблях, на шпажках. Но и пистолеты в вопросах чести уже применялись, да. Значит, дворянин… Какой-нибудь записной дуэлянт, бретер. Хотя, может, и не бретер, просто военный. И не простой, а кавалерист, именно там пистоли в ходу. Тот же гусар, улан, егерь… Может быть, драгун. Хотя какие драгуны кавалеристы? Так, ездящая пехота, тьфу. Да и пистолеты у них здоровенные. Весом чуть ли не два кило! Гусары традиционно недолюбливали и презирали драгун… Вот и Денис Васильевич тоже. Вжился, вписался в здешнюю жизнь. Привык.

Итак, либо бретер, либо конник. В набившего руку стрелка-преступника из простонародья Давыдов что-то не очень верил. Нет, такое орудие, как пистолет, отнюдь не для простолюдинов, отнюдь… С другой стороны, с чего он вообще взял, что стреляли из пистолетов? Стряхнув с сюртука пыль, Денис в задумчивости уселся на скамейку. Может, кавалерийский карабин? Пули похожи… Да и по звуку… Похоже-то похоже, однако выстрел вышел, по сути, двойной! Один и сразу – другой. Никакой карабин за полсекунды не перезарядишь, нет. А вот пистолеты всегда продавались парами. Парами обычно и носились. Значит, определенно – пистолет, точней – пистолеты…

Покусав ус, молодой человек поднялся на ноги, продолжая осмотр. Солнце уже поднялось повыше, и на полу чердака, засыпанном для тепла песком, стали заметны следы. Следы достаточно отчетливые… Денис наклонился, всмотрелся, прикинул… Похоже, что сапоги. Ну да, сапоги, вон и шляпки гвоздиков отпечатались. Модные штиблеты такими гвоздищами не подбивают. Значит, все же военный. Или – простолюдин? Судя по отпечатку подошвы, обувка-то грубая. С другой стороны, грубые рабочие сапоги кто угодно мог купить… И где угодно. Не-ет, следы – это не улика. Вот пистолеты… и ловкость стрельбы… Одно к одному, убивец – человек воинский. Всенепременно – воинский, да.

Слева, ближе к узенькому лазу, ведущему на крышу, виднелась большая рассохшаяся бочка с покосившимися ободами. Кто ее сюда приволок, когда и зачем – бог весть. Может, песок для подсыпки хранить, может, еще зачем…

Давыдов подошел, наклонился, посмотрел, протянул руку… Так и есть – полбочки песка еще осталось.

– Хороший песок, однако. В какой-нибудь Анталье на пляже не отказались бы от такого песка… – Хмыкнув, Дэн перевел взгляд и тут же застыл, словно почуявший близкую добычу зверь!

Сразу за бочкой валялась дорожная сумка. Матерчатый такой саквояж, довольно объемистый, из тех, что обычно берут с собой в дорогу коммивояжеры средней руки. Лежал саквояж странно – на боку, криво. Видно было, что его не просто поставили, а бросили кое-как, впопыхах. Убийца спешно ретировался? Или все наоборот, своим появлением он кого-то спугнул, какого-нибудь местного клошара? Впрочем, что гадать?

Хмыкнув, молодой человек перенес находку на скамью – под свет, раскрыл и невольно ахнул: на дне саквояжа тускло блестели литые свинцовые шарики. Пули! Было их числом около дюжины, да еще оставалось место для бумажных патронов с порохом и порохового же туеска – на пистолетную полочку натрясти, для затравки.

Аккуратненько разложив находки на скамейке, Давыдов обшарил и нашитые на саквояж боковые карманы, в коих обнаружились два коротких шомпола и промасленная ветошь.

– Набор «Юный стрелок»! – довольно хмыкнул Денис. – Интересно, что же он пистолеты не выбросил? Пожалел? Или все же выбросил, если от кого-то бежал… Следы, следы! Еще бы поискать надобно.

Денис Васильевич исползал весь чердак, испачкав свои модные французские панталоны и сюртук, однако – напрасно. Кроме тех, первых (сапожных) следов и своих собственных никаких иных отпечатков на чердаке не имелось.

– Что же он, привидения испугался? Впрочем, почему «он»?

Действительно, почему? Убийцей вполне могла быть и женщина. Женщина, хорошо умеющая стрелять, после двенадцатого года не редкость. И не только в Москве, по всем западным губерниям. Как вот, к примеру, Сонечка… Уж та стреляла, дай бог любому драгуну!

Сонечка… Вспомнив свою прежнюю пассию, Давыдов взгрустнул. При расставании, случившемся не так уж и давно, Софья сказала ему твердое «нет». Да Денис и не настаивал, понимал, что юная леди совершенно права. Бывшей крепостной, шалившей когда-то по лесам, лучше было затеряться, выйдя замуж за не шибко умного стареющего помещика (такой как раз имелся на примете, и Сонечка вовсе не собиралась упускать свой шанс). Не о себе думала – о сыне, и Денис Васильевич ее хорошо понимал… И все же рана еще бередила сердце, даже несмотря на встречу с новым солнышком, прелестной Танечкой Ивановой. Положа руку на сердце, влюбчивым был Денис, ох влюбчивым!

Кстати, и Танечке вполне могла грозить нешуточная опасность! Ведь только что убили ее пусть не близкую, но подружку. Может, это маньяк? Может, он вообще убивает только балетных?

Устало глянув на оставленные улики, новоявленный сыщик распахнул ведущую на чердак дверь – кстати, приоткрытую – и вот там-то, на лестнице, обнаружил следы! Кто-то выпачкал лестницу черной липкой грязью… Стоял? Стала открываться дверь, и она скрипнула, вот как сейчас!

Убийца как раз только что произвел выстрелы, и перезарядить пистолеты не успел. Потому, исполнив свое черное дело, просто решил ретироваться, что с успехом и проделал, судя по всему. А пистолеты выбросил по пути… или, скорее, их подобрал тот, кто спугнул. Ага, как же! А где же тогда следы? Черт…

Тщательно осмотрев дверь, Давыдов погладил ладонью косяк, едва не зацепив занозу!

– А щербатинка-то свежая! – задумчиво протянул Дэн. – И, судя по следам, неведомый незнакомец здесь стоял… Уклонялся! От брошенных пистолетов! А что? Пистоль около двух кило весит, при удачном броске кого угодно можно на тот свет отправить. Ну или уж по крайней мере голову пробить, ага. Верно, так все и было… Что же доброхот сей за убийцею не погнался? Может, просто выскочил на улицу? Знал, где убивец выберется… Ну да, у лесов! Где же еще?

Прихватив найденную на чердаке добычу, Денис Васильевич как ни в чем не бывало спустился по лестнице на улицу, вполне справедливо полагая, что московские власти вряд ли оставят без последствия сие страшное дело, уж Аполлон Александрович Майков об этом позаботится! Останется лишь поделиться своими догадками с полицией, как и полагается всякому добропорядочному обывателю. Ну не самому же поквартирный обход делать? Генерал-майору сие как-то не пристало, на то нижние полицейские чины имеются.

Кликнув проезжавшего мимо «ваньку», Денис Васильевич велел ехать домой, на Пречистенку, да особо не гнать. Бравый гусар, не так давно возвратившийся из Парижа, все никак не мог насмотреться на красавицу Москву. Первопрестольная изрядно пострадала от пожара и бесчинств наполеоновской армии, но нынче возрождалась прямо на глазах, хорошела, становилась все краше и краше. Закопченный Кремль все еще хранил следы пожарища, однако разрушен все же не был, что же касаемо остальной Москвы, то почти вся она стояла в лесах.

Домом Давыдовых на Пречистенке нынче заправляла сестра Дениса Сашенька, особа еще незамужняя, но весьма умная и деятельная. Матушка же Елена Евдокимовна скончалась около полугода назад, батюшка покинул сей бренный мир еще раньше.

Слух о возвращении Дениса (считавшегося вообще-то в отпуске) весьма быстро пронесся по всем друзьям-приятелям гусара и поэта, который и сам немало способствовал этому, первым делом навестив старого своего друга князя Петра Андреевича Вяземского. Когда-то именно там, в старинном особняке Вяземских, заседал таинственный литературный кружок, именуемый дружеской артелью. Главную скрипку там, естественно, играл Давыдов, князь же Петруша считался еще поэтом неопытным, молодым и во все глаза смотрел в рот своему именитому другу. Окромя всех прочих в артель входили и другие, известные на Москве (и не только) люди: редактор «Вестника Европы» Василий Жуковский, поэты Константин Батюшков, Василий Пушкин и даже записной дуэлянт, картежник и гуляка граф Федор Толстой, за свои зарубежные эскапады прозванный Американцем. Личность, к слову, та еще: поговаривали, что он нечисто играет, да граф и сам не скрывал этого, похваляясь в узких дружеских кругах, что всегда играет наверняка, что лишь дураки надеются на счастье. Как бы то ни было, все же Американец был широк душой, образован и в своих друзьях души не чаял. Он-то с неделю назад и навестил Дениса сразу же по возвращении из Петербурга, где, по словам Вяземского, «таскал за броды охтинских купцов».

Нет, граф Федор не вошел и даже не вбежал в дом друга – он туда ворвался, влетел, шумный, лохматый, радостный:

– Ай, Денис, Денис! Как же я рад! Ну как же! А ты что тут сидишь, киснешь? Это не дело, брат. А ну-ка, давай-ка, на гульбище!

– Да устал я уже от гульбищ, – пряча улыбку, отмахнулся Давыдов.

– Устал? Ну и ладно. – Американец покладисто махнул рукой и тут же вновь засверкал глазами. – Тогда мы вот что… Тогда мы по искусству вдарим! Надеюсь, ты не против искусства?

– Да вообще-то не против.

– Тогда одевайся! Тотчас едем к Майкову, в Кунцево. У него там такие терпсихоры обитают, у-у-у!..

Так вот и оказался Денис Васильевич в загородном доме директора Императорских театров Аполлона Майкова. Прямо во дворе дома, точнее сказать – в саду, был выстроен бревенчатый домашний театр, где Давыдов впервые увидел Танечку. Тоненькая, с пепельно-дымчатыми волосами и густо-зеленым взором, она сразу же пробила насквозь трепетное сердце гусара.

Не отрывая взгляда от танцующей юной нимфы, Денис только и смог, что немеющими губами шепнуть, спросить:

– Кто это, Федя?

– А! Эта? Это Танечка Иванова, – ухмыльнулся граф. – Между прочим, наша новая балетная звезда!

– Вот как… А… А ты меня ей представишь?

– Всенепременно! О, да ты поплыл, друг.

Так вот и ворвалась в сердце Дениса новая пылкая любовь. Тут же сложились и стихи, словно сами собою:

 
Я – ваш! И кто не воспылает?
Кому не пишется любовью приговор?
Как длинные она ресницы подымает,
И пышет страстью взор.
 

Страсть страстью, однако отношения между молодыми людьми пока что оставались чисто платоническими. Майков очень уж сильно берег своих воспитанниц, почти никуда не отпуская. Да и Танечка, к слову сказать, оказалась девушкой чистой и честной, к тому же в те времена было не принято форсировать события.

Вот и томился Денис, вот и ждал, нарезая круги вокруг старого серого дома, казармы, где под строгим приглядом цербера Украсова и проживали юные воспитанницы театрального училища. Да что там говорить, даже на репетиции девчонок возили в специальном возке, в «воронке», как прозвал его Дэн. И нужно было еще постараться улучить момент, чтобы свидеться, шепнуть что-то нежное, дотронуться до руки, передать небольшой подарок… Утешало лишь то, что все еще только начиналось.

Вернувшись домой, погруженный в невеселые мысли Денис еще не успел отобедать, когда внизу послышались шум, хохот, и громкий голос Американца оторвал гусара от софы:

– А-а-а! Он еще и валяется! Поди, не вставал?

– О, Федя! – слабо улыбнулся Дэн. – А мы как раз обедать собрались. Давай с нами.

– Обедать? Ой, брат! – изобразив на лице конфуз, граф подмигнул хозяину. – Я тебя сам хотел обедать позвать. За тем и явился. Знаешь, какой мне пирог прислали из Страсбурга? Не знаешь! И не можешь знать. Едем же скорей, отведаешь… и не только пирог.

Последние слова Толстой произнес едва слышно, ибо в комнату как раз вошла Сашенька:

– Ой, граф! Оставайтесь с нами обедать.

– Да я ж, милая Сашенька, к стыду своему, братца вашего к себе отобедать зову.

– На какой-то там пирог, – вскользь добавил Давыдов.

– Да! На пирог!

Уж такой человек был граф Федор, что ему ну никак невозможно было противиться, решительно никаким образом! Уговорить Американец мог любого – уговорил и Сашеньку отпустить братца, поддался на уговоры и Денис.

– Ну, ладно, езжайте. Только смотрите, недолго.

– Ах, Сашенька, душа моя! Великое вам мерси.

* * *

Граф Федор Американец Толстой проживал в небольшом особнячке в переулке Сивцев Вражек. Когда-то там по дну оврага (вражка) протекала небольшая речка, прозванная Сивкой за сивый, грязно-серый цвет воды. Речка сия впадала в знаменитый ручей Черторый, вокруг которого испокон веку селились всякого рода ярыжки, торговцы краденым, литературные критики и прочего рода лиходеи. В сем недобром местечке (как говаривали в старину – на Чертолье) всякому честному человеку опасно было появляться и днем, что уж говорить о ночи! Сколько трупов было сброшено в Сивку да в ручей, один черт ведает! Ныне же о тех страшных временах уже ничего не напоминало. Речку Сивку еще до войны с Бонапартом заключили в трубу, овражек засыпали, лиходеи как-то перевелись… ежели не считать таковым самого Американца, а такого мнения придерживались многие.

Обещанный графом Федей пирог оказался не так вкусен, как велик, размерами примерно с тележное колесо, уж никак не меньше. Пока с ними управлялись, выпили с пол-ящика красного «Шато-Рез». Выпили, конечно, не на двоих. Кроме «сердечного друга Дениса» Американец позвал еще нескольких господ, из коих Давыдов знал лишь князя Петрушу Вяземского – с ним и облобызались, с остальными же Денис Васильевич поздоровался учтиво, но весьма холодно, ибо заметил среди них одного человечка, о котором ходило по Москве много нехороших слухов, правда, куда меньше, чем о том же Американце. Однако граф Федор, несмотря на все свои недостатки, все же был душа-человек, а вот этот…

Звали его Николай Эрдонов, и был он то ли князь, то ли граф, то ли чей-то внебрачный сын. Высокий, красивый брюнет с узенькими усиками, он казался вполне комильфо, правда, глаза подкачали: слегка навыкате, серо-голубые, бесцветные, как у снулой рыбы, они вовсе не лучились дружелюбием, скорее наоборот, искоса бросаемые на полузнакомых людей взгляды казались какими-то гаденькими, липкими. Может быть, оттого, что, по слухам, сей господин устраивал у себя дома некие таинственные и чрезвычайно мерзкие оргии, о которых было не принято говорить вслух. Впрочем, мало ли что болтали? Вон, Американец – тоже любитель оргий, еще тот черт! Кстати, не для оргии ли он всех сюда и собрал? Ну да, ну да, одни мужчины, без женщин… Ах, наверняка, наверняка что-то такое будет… Не на страсбургский же пирог все пришли?

Что ж, в мыслях своих Денис отнюдь не ошибся. Нет, поначалу все шло вполне себе пристойно: после красного вина открыли шампанское, а потом все как-то плавно перешли на водку.

– А выпьем-ка, друзья, за славную нашу победу!

Ну кто ж откажется за победу выпить? Правда, можно было бы уточнить, за какую именно, но как-то уж обошлись без занудства.

После третьей стопки князь Петруша Вяземский вдруг поднялся на ноги, с шумом отодвинув стул, и, конфузливо щурясь, вытащил из внутреннего кармана сложенный вчетверо бумажный листок:

– Я тут это… кое-что набросал, господа… Тебе, Денис Васильевич!

Денис не успел и слова молвить, как Американец уже захлопал в ладоши:

– Вот это славно! Вот это – давай! Давай, давай, Петро, не тушуйся!

Молодой человек откашлялся и с выражением прочел:

 
Давыдов, баловень счастливый
Не той волшебницы слепой,
И благосклонной, и спесивой,
Вертящей мир своей клюкой…
 

Князь Вяземский, к слову, был тот еще графоман, однако эти его стихи Денису очень понравились. Особенно фраза «бесстрашный в ратном поле, застенчив при дверях вельмож». Да, наверное, так оно и бывало… иногда…

– Ну, ты уж и скажешь – застенчив… – рассмеялся граф Федор. – Это Денис-то? Ну-ну…

Между тем растроганный до глубины души Давыдов тут же вскочил и, обняв молодого князя, высказал ему всю свою признательность, предложив выпить за дружбу и за друзей.

– Вот это замечательный тост! Славный! – Американец первый же и поднял бокал.

Все выпили, после чего обласканный аплодисментами пиит откланялся, сославшись на дела.

– Какие такие дела? – начал было Толстой.

Однако ж Вяземский остался непреклонным:

– Да вот, дела, брат. Матушка с загородной дачи едет… Надобно встретить, да так… То да се…

– А, ну раз матушка… И все же! На самом интересном месте, друг!

И впрямь на самом интересном… После ухода Вяземского пошло-поехало! Проводив молодого князя, хозяин вальяжно хлопнул в ладоши и предложил гостям пройти в его домашний театр. Прямо так и молвил: «В мой домашний театр, мол, добро пожаловать! Антре, силь ву пле!»

У Давыдова – а, впрочем, не только у него одного – от удивления глаза на лоб полезли. Ну, Федор, ну, собака, силен! Вот, говорят, бретер, авантюрист, шулер, а поди ж ты, театр свой завел, меценат хренов. Новый Майков, однако…

Гости тоже перешептывались, с интересом поглядывая на графа, а уж тот просто млел от удовольствия, нежился, словно мартовский кот на солнышке, – и правда ведь произвел фурор. И пусть театр оказался всего лишь не шибко-то большой залой с несколькими креслами для зрителей и запрятанной под синей бархатной портьерою сценой, пусть… Все же это был самый настоящий театр!

– Тысяча курток для папы Карло! – забывшись, восторженно бросил Дэн.