Текст книги "Во власти небытия"

– Нет, ты не любишь родину! Я знаю, что не любишь, потому и разговор у нас такой.

– За что её любить? Нет, ты мне скажи, за какие такие достижения. Что она мне дала хорошего? – страстно не уступая Степану в громкости, кричал Николай.

– Родина – одна! Понимаешь ты это или нет? Одна – она! Какая бы не была, но она одна! Ты что плохо живешь. Денег у тебя не хватает. Всё остальное тоже есть, так кого хера вам надо! – наступал Степан, в очередной раз, теряя свои очки с положенного им места.

– А ты сам? Не очень что-то у тебя с материальным положением, а все рвёшь задницу на британский флаг за родину! – бил своими аргументами Николай.

– Чтобы родину любить ничего не нужно. Можно хоть бомжом быть.

Степан покраснел от напряжения. Жадно схватил стакан с выпивкой. На пороге комнаты появился Креазотный, но Степан, не обратив на него внимания, продолжил изливать наболевшее.

– Ничего у вас нет. Родины – нет! Врагов – нет! Всё хорошо, только тогда, когда деньги в карманах размножаются.

– А что, в принципе, в этом плохого – вмешался в разговор Сергей, который был самым уважаемым по статусу в этой компании, так как преподавал в местном университете.

Был он человеком либеральных взглядов, но имея спокойный характер и завидную выдержку, редко повышал голос, вступая в эмоциональные споры, которые так любил Степан.

– Плохого ничего, только не всё одними деньгами измеряется, а родина тем более – ответил Степан.

Креазотный по-прежнему стоял в проеме, лупал глазами и ждал, когда ему удастся вставить своё слово.

– Возьми стул в маленькой комнате, что стоишь – не выдержал Степан, обратившись к Креазотному.

– Степан, там мужик какой-то о тебе спрашивал – наконец-то дождавшись своей очереди, вымолвил Креазотный.

– Какой ещё мужик? – удивился Степан.

– Обычный, в джинсах, водолазке. Примерно нашего возраста – пояснил Креазотный.

– А что он про меня спрашивал?

– Спросил: где Степан живет, высокий такой, светловолосый. Я конечно не сказал. Он ещё усмехнулся странно, может, гопник какой?

Степан старательно пытался соображать: кто и зачем им интересуется. Затем решил просто плюнуть на это дело, но в это же время зазвонил телефон у Павла. Лицо Павла менялось от степени радостного опьянения до полной серьёзности, по мере выслушивания собеседника.

– Понял тебя – совсем уж мрачно произнёс Павел, снял свои очки, протер их платочком, вынутым из заднего кармана джинс.

– Плохи дела – произнёс Павел и при этом акцентировано посмотрел на Степана. Степан сразу понял, что это плохо касается, в первую очередь, его.

– Что случилось? – спросил Степан.

– Выдыш звонил – произнёс Павел.

– Это ещё кто? – спросил Борис, но ему никто не ответил.

Степан открыл рот, чтобы задать следующий вопрос. Только Павел опередил его, сказав суть случившегося: – Деда Прохора кто-то сегодня застрелил прямо в собственном доме.

– Это как? – Степан мгновенно побледнел.

– Не знаю, Выдыш сейчас сказал.

– Кто это такой? – вновь напомнил о себе Борис.

Он был уже сильно пьян. Плохо или, что точнее, совсем не соображал, о чём здесь и сейчас идёт речь.

– Давай включай казачьи песни – закричал Борис.

– Да подожди ты Боря, не до этого сейчас – пробурчал Степан, наливая себе спиртного.

– Здравствуйте господа. Всем хорошего настроения.

Никто из присутствующих не заметил, как в комнате появился незнакомый мужчина, которого совсем недавно и довольно точно описал Креазотный. Сам же Креазотный увидев недавнего собеседника, сидел с открытым ртом и смотрел на Степана, ожидая какой-то реакции от того.

– Здрасти – произнёс Степан.

– Моя фамилия Резников Семен Петрович. Давно хотел познакомиться с вами лично.

Резников протянул руку Степану, тот ответил взаимностью.

– Степан Емельянов – просто произнёс Степан.

– Собственно, я друг Павла Выдыша. Он хотел приехать, но, видимо, не смог.

Резников говорил и держался совершенно уверенно. Можно сказать, что даже нагло. Не ожидая столь странного развития событий, вся компания как-то притихла. Было очень хорошо слышно музыку, которая звучала из кухни, в дополнение к ней или ещё сильнее, раздавался храп тощего гостя, который к этому времени уже успел основательно набраться.

– Павел вот только что говорил о том, что звонил Выдыш и сказал: что убит дед Прохор – произнёс Степан.

Ему, в первую очередь, хотелось разрушить возникшую паузу, а во-вторых, он от чего-то уже был уверен, что если Резников знает Выдыша, то он должен знать и деда Прохора.

– Вот в чём дело. Неприятно, тем более ты Степан, да, и Выдыш сегодня виделись с дедом.

– Какое сегодня, я четыре часа назад ещё был в Яровом. Дед хотя и был пьян, но при этом он был живее всех живых.

– Странно, но чем чёрт не шутит.

Павел один из всех очень внимательно слушал разговор Резникова со Степаном. Остальные продолжали оставаться в состояние аморфной задумчивости, видя, что на сегодня веселье закончилось.

– Пить будешь? – предложил Степан Резникову.

– Наливай, не откажусь – ответил тот.

Степан с неприязнью осмотрел обстановку собственной комнаты. Ему сильно захотелось выгнать всех своих гостей куда подальше, чтобы остался лишь один Резников, ну, ещё может Павел, который задумчиво молчал и, кажется, сумел достаточно отрезветь в течение тех минут, что здесь находился Резников.

Резников видя, что обстановка в комнате очевидно разладилась, решил взять процесс в свои руки.

– Что мужики притихли. Нет повода для грусти. Конечно, случились некоторые обстоятельства, но это, ей богу, не повод предаваться унынию, когда на столе такое количество спиртного и, к тому же, ещё не спета ни одна казачья песня.

Резников при этом подмигнул засыпающему Борису. Тот мгновенно приобрел второе дыхание и тут же закричал, пытаясь подняться с дивана.

– Давай включай! Кто не хочет, потерпит.

Степан быстро нашёл в вездесущем поисковике необходимые для душевного оранья песни, и через несколько секунд большие чёрные колонки загремели приятными голосами поющих:

«Любо братцы любо. Любо братцы жить. С нашим атаманом не приходится тужить»

Резников подпевал громче всех. Получалось это у него превосходно, и очевидно, что от всей души. Он испытывал прилив неподдельного наслаждения.

«А вторая пуля, а вторая пуля» – четко попадая в каждую ноту, пел Резников.

Степан с Борисом пели, как могли. Остальные, не зная слов, мычали, пытаясь вторить поющим, но, к огромному сожалению, только портили этим столь драгоценную песню.

Николай уткнулся в стакан. Креазотный сначала старался выть в унисон. Затем произнёс вслух, то ли самому себе, то ли остальным.

– Это не моё – и, насупившись, замолчал.

Песня окончилась. Борис хотел ещё, но Резников остановил его.

– Хватит пока. Мы же здесь не одни, нужно уважать и других.

– Душа поёт от своего родного русского – произнёс Степан, закурив сигарету.

– Казаки не считали себя русскими – пробурчал Николай, очнувшись от настигшей его легкой дремоты.

– Казаки – не русские? Да они верой и правдой за царя, за отечество! – закричал Степан и при этом чуть не свалился со стула.

– Я имел в виду, что многие из них сами считали, что они отдельная нация – дополнил свои слова Николай.

– Мало ли чего там говорили, и откуда ты вообще это можешь знать – злился Степан.

– Тихо, тихо. Были такие речи и не раз, но сути это не меняет. Казаки хотели быть казаками – это их беда, от того, что были они всё же русскими – произнёс Резников.

Авторитет его слов почувствовался сразу, и Степан не стал спорить, хотя ему показалось, что Резников больше поддержал Николая, чем его.

– Ты Николай к кадетскому мышлению тяготеешь? – спросил Резников у Николая.

Николай с недоумением посмотрел сначала на Резникова, а затем на своего лучшего друга Сергея.

– К какому? – переспросил Николай, не дождавшись пока что помощи от Сергея.

– Извини, я малость оговорился. Видимо, в такт предыдущему разговору. Имел в виду либерального мышления – ответил Резников.

– Давай дезню включим, что так сидеть – подал голос Креазотный.

Резников глянул на Креазотного слишком выразительно, тот на какое-то время потерял интерес к своему единственному увлечению.

– Да, мы с Сергеем считаем, что нужно идти в одну ногу со всем остальным миром – ответил, наконец-то, на вопрос Резникова, Николай.

– Хорошо, конечно, только есть один простой вопрос. Хочет ли этот остальной мир идти с нами в одну ногу?

– Я об этом и говорю. Кругом враги! Россия в кольце врагов! – закричал Степан.

– Ты Степан, кто по званию? – неожиданно сменил тему Резников.

– Я – прапорщик! У меня погоны золотые! – пьяным чуть высоковатым голосом сказал Степан и начал вытирать набежавшие на маленькие глазки слёзы.

– Ну, не надо, не надо – пытался успокоить Степана Резников.

– Я родину люблю. Они не любят, а я родину люблю – продолжал ныть Степан.

– Прапорщик – это хорошо. Даже лучше, чем полковник – сказал Резников.

– Это совсем непонятно – произнёс Сергей.

– Давай дезню – снова предложил Креазотный.

– Позвольте любезный, вы кто по должности? – Резников обернулся в сторону Креазотного.

– Как понять по должности – коверкая слова заплетающимся языком, произнёс Креазотный.

– Работаешь кем? – яснее выразился Резников.

– Я-то грузчиком в магазине «„персик“» – с гордостью ответил Креазотный.

– А звать тебя как? Прости за бестактность.

– Миша.

– Хорошо Миша, только давай твою дер… (Резников не смог выговорить слово дезню) послушаем как-нибудь в другой раз – довольно жёстко проговорил Резников.

Креазотный молча поднялся и, пошатываясь, пошёл к выходу, одевать свои громоздкие боты.

– Обиделся – засмеялся Резников.

– Пусть идет. Нечего с ним цацкаться, а то про Таню ещё свою начнет рассказывать – сказал Степан, когда за Креазотным захлопнулась дверь.

– И всё же, чем прапорщик лучше полковника? – спросил Николай и тут же посмотрел на свои наручные часы.

– Просто всё Николай. Прапорщик может принять то, что полковнику будет сделать сложно. Прапорщик пойдет за тобой вслепую, а полковник всегда будет думать: правильно ли он делает. Когда-то в гражданскую войну прапорщики и поручики были самой непримиримой силой в борьбе с красными, а вот полковники выбирали, где им будет лучше из трех возможных сторон.

– Почему из трех? Их было две – сказал Степан.

– Нет, Степа (Резников так обратился к Степану впервые), стороны было даже не три, а четыре. Две стороны хорошо известны, но ещё были те, кто бежал заграницу, и те, кто просто старался ничего не делая, ни в чём не участвуя, раствориться в общей массе населения.

– Павел, а ты что всё время молчишь? – спросил Резников.

– Думаю, что будет дальше – ответил Павел.

– Не думай, что будет, то и будет. Ты же не убивал деда Прохора – прочитав мысли Павла, спокойно проговорил Резников.

– Да я его и не знал вовсе – произнёс Павел.

– Тогда тем более – произнёс Резников, поднялся на ноги и похлопал Павла по плечу.

– Мне пора господа. Рад был вас всех видеть. Степан проводи меня, сказать нужно кое-что.

Выйдя на веранду, где уже давно горел свет люминесцентных ламп, Резников обратился к Степану.

– Шашку убери от посторонних глаз подальше. Потом скажу, что ещё нужно. На этом пока всё, прапорщик Емельянов Степан Степанович. До свидания, буквально, на несколько дней.

– До свидания господин… – Степан говорил не своим языком. Что-то заставило его произнести слово господин, а Резников уточнил, улыбнувшись.

– Господин капитан.

– До свидания, господин капитан – ещё раз произнёс Степан и попытался вытянуться в струнку.

– Не нужно, господин прапорщик – произнёс Резников и скрылся в темноте, переступив порог дома Степана.

Прошёл час. Время подходило к середине ночи. Гости наконец-то разошлись. Были они все сильно пьяны. Особенно набрался лучший друг Борис. Павел на поверку тоже оказался сильно пьян и, когда одевал свои туфли, чуть не упал в коридоре.

Степан же не чувствовал сильного опьянения, хотя выпил не меньше других, а, что куда более вероятно, больше многих из своих гостей. Алкоголь не выдерживал конкуренции с нахлынувшими на Степана мыслями, которые заполняя весь объем мозга, настойчиво требуя своего от Степана.

Тишина, пришедшая на смену громкому общению, оглушила собой. У Степана с каждой минутой всё сильнее и сильнее начинала болеть голова. Степан выпил без закуски ещё порцию водки, закурил сигарету, усевшись в кресло. На большом экране телевизора шёл какой-то видеоклип, но Степану не было до него никакого дела и он, поднявшись, выключил телевизор.

– «Странно, всё очень странно. Откуда я знаю этого человека. Мы никогда не были знакомы, а ощущение такое, как будто мы знакомы целую вечность или даже больше. Кто вложил мне это в голову. Он же настоящий офицер и, причем, белый офицер, ваше благородие».

Степан, ощущая непривычное, абсолютно новое, для себя чувство, подошел к стоящей в углу шашке. Аккуратно взял её в руки и начал разматывать тряпку. Через несколько секунд шашка во второй раз предстала перед ним в своем истинном облике. Степан не мог оторвать взгляд от отдававшего могильным холодом металла. Он отчетливо видел своё отражение, затем оно начало расплываться, уступая место чему-то другому, чего по своей физической природе не мог отразить от себя даже начищенный до блеска металл. Степан не на шутку испугался, отстранил шашку от глаз и потянулся за очередным стаканом. Выпив дозу, почувствовав её внутри, Степан вернулся к шашке. Страх не отпустил его окончательно, но непреодолимое желание увидеть что-то необычное или убедиться в том, что видение ему лишь пригрезилось было сильнее. Конечно, подобная смелость подогревалась спиртным, и Степан взял шашку в руки снова.

Галлюцинации не было или она повторилась вновь, но Степан, затаив дыхание и боясь лишний раз двинуться, наблюдал странную картину. Площадь поверхности полотна шашки была ничтожна для просмотра, только в какую-то секунду, не спрашивая Степана, видение переместилось в голову, приобрело полную объемность, и Степан не только видел Резникова в форме времен гражданской войны, но и чувствовал запах табака и мрачного застолья в доме деда Прохора. Рядом с Резниковым сидел Выдыш, одетый так же в военную форму, в звание поручика. Напротив Резникова сидел дед Прохор. Его лицо выглядело страшно запуганным. Глаза не могли скрыть, что здесь происходит что-то жуткое.

– «Его же убили. Не Паша его зовут» – пронеслось в голове Степана.

Знакомые фигуры двигались, открывали рты, но звука не было. В какой-то момент Степан увидел, что Резников быстро поднял к верху наган, – и тут же Степана оглушил выстрел. Это был единственный звук, – и тут же видение пропало на несколько секунд. Степан почувствовал, что у него трясутся руки. Что-то иное на время вытеснило картинку и сообщило Степану, что то, что он видел, произошло прямо сейчас, и он был свидетелем этого.

Видение появилось вновь. Теперь дед Прохор неподвижно сидел, уронив голову на стол, а Резников с Выдышем спокойно о чем-то разговаривали. – «„Не встретимся больше Степан“», где-то на заднем плане проскользнуло воспоминание. Резников поднялся из-за стола, закурил папиросу и отчетливо произнёс: – Спокойной ночи, господин прапорщик.

Степан застыл от слов, шашка быстро поблекла, и Степан, не заворачивая её в тряпку, упал на диван животом вниз.

– «Господи, как сильно я напился. Ужасно напился или всё это…»

3.

Любой прожитый год в жизни оставляет свой след, и если не можешь почувствовать каждую отметку на этом пути, то это не означает, что этого нет.

Незаметно мелькают дни. Обыденно на глазах меняются времена года и, кажется, что не будет этому окончания. Не задумываешься ни на секунду о том, что время имеет свойство двигаться очень быстро и делает оно это постоянно. Просто, кажется, что совсем не спешит оно, когда тебе только исполнилось шестнадцать, не ускоряется и когда уже стукнуло двадцать пять. От двадцати пяти до сорока пяти всего лишь двадцать лет, но каким огромным может показаться это время, и даже если идет оно не совсем удачно и возникают множественные проблемы, то всё одно, не исчерпываемым видится главный отрезок жизни. И, конечно, будет множество возможностей обязательно всё исправить, направить в нужное русло, затем облегченно вздохнуть, сказать самому себе: что вот и я добился всего того, что необходимо для того, чтобы в свои сорок пять быть ничем не хуже остальных, а может и лучше. Но, к сожалению, не всегда удается исполнить задуманное. Простое не поддается тебе, не открываются многие двери, что так любезно распахнулись перед многими друзьями. Вот тогда начинаешь реально ощущать, насколько торопится время, насколько безжалостно оно. Чем дальше, тем становится хуже и, в какой-то момент, понимаешь, что предательское время разогналось слишком быстро. Не успеваешь за ним, задыхаешься, а оно не хочет даже оглянуться в твою сторону, что уж говорить о том, чтобы оно остановилось на какой-то миг, подождало тебя.

Тогда каждый год чувствуется всё сильнее и сильнее. Ночи становятся коротки. Всё меньше спишь, а догнать ускользающие время не можешь. Просто нет ему до тебя больше дела. Если раньше оно таскало тебя в своём накладном кармане, от этого и казалось, что никуда оно не спешит. Но в один прекрасный день места в этом кармане не оказалось, и ты вылетел наружу. Сначала цеплялся за его штанину, затем и вовсе оказался в свободном положение, побежал что есть сил, закричал так, что стало больно внутри, но всё бесполезно. Теперь, сквозь слёзы каждого ушедшего дня, понимаешь: как же быстро двигается время.

Так же в один из обычных дней. Степан понял, что всё надежды, которые питал он долгие годы, превратились во что-то подобное ненужному праху, пыли или стали они бесполезными воспоминаниями о том, что может лишь причинить боль и уже ничего больше.

День сегодняшний, каждый божий раз, становился продолжением дня вчерашнего. Завтрашний точно также заменял день ушедший, от этого незаметно уже давно замкнулся круг. Множественные интересы всё чаще утомляли, не принося собой должного удовлетворения, а пустота одинаковых, скучных и совершенно одиноких вечеров становилась всё более и более привычной. Неделя делилась на две части. Если первые её пять дней, Степан находился в расположение описанного выше, то выходные ему ещё хоть как-то удавалось спасти, но цена спасения с каждым разом становилась всё более неподъемной. Большое количество спиртного всё труднее переваривалось. Понедельник оказывался сущим кошмаром, а безысходность, раз за разом смеялась, смешивалась с непобедимой рутиной. Суббота с воскресеньем манили к себе призрачной химерой, но за ними, никуда не деваясь, уже в тысячный раз стоял мерзостный понедельник…

…Наладить семейную жизнь Степан так и не смог. Сколько было приложено для этого усилий, мог оценить только он сам и больше никто. Окружающие не понимали его. Некоторые сочувствовали, многие осуждали, но встать на его место не захотел бы ни один из них. Конечно, исходило это от того, что каждый понимал, что сумасшествие нельзя принимать за основу, как делал это Степан. Только если бы даже удалось как-то удалить этот, в общем-то, правильный вывод, то всё равно нашлось бы что-то иное лишь бы не повторить несчастный опыт любви Степана к Веронике.

Сколько он был с Вероникой в браке, сколько времени был с ней разведен, – не имело значения. Она изменяла ему, будучи официальной женой, она доводила его до слёз и нервных срывов, не имея официального штампа в паспорте. Он её любил, она его нет, но при этом она никогда не оставляла его без своего внимания. Зная его слабость к ней, она играла этим и делала это очень умело, можно сказать, профессионально. Хотя не нужно было для этого особых талантов, потому что Степан сам пихал свою несчастную голову в петлю, и пусть эти слова имели переносный смысл, за исключением нескольких театральных попыток, но он действительно был готов на всё, лишь бы она сохраняла своё порочное внимание к его персоне.

Многократно не замечая, как выглядит со стороны, он унижал себя. Придумал формулировку своего странного поведения. После этого, не имея сил постоянно сдерживать боль внутри себя, начинал рассказывать о своих семейных неудачах всем подряд. И это становилось ещё одним нехорошим дополнением в его и без того нелегком положение. Многие в разные годы пытались давать ему советы. Обнаружить, доказать, что Вероника, к счастью, далеко не последняя женщина на земле. Только всё слова понимания и поддержки действовали на Степана только в том случае, если он сам хотел услышать их или был сильно раздражен, устав от очередных проделок своей любимой Вероники. Правда, всё это действовало лишь теоретически и на коротком отрезке времени. Стоило на горизонте появиться Веронике, как всё пропадало в одно мгновение, а если Вероника, наслаждаясь своими новыми проектами, не спешила напомнить о себе Степану, то всё равно размышления об изменениях в личной жизни не держались в голове Степана слишком долго. Стоило ему остаться одному, как Вероника мысленно тут же представала перед ним.

– Я – однолюб – любил говорить он, и только самый большой скептик мог не согласиться с этим утверждением, потому что за двадцать с лишним лет Степан доказал это, как самому себе, так и всем знавшим его в течение этого времени, или меньшего, разницы от этого не было никакой.

Вероника уходила, приходила. Он её искал, звонил, сходил с ума. Она обещала, но на её пути всё время появлялись куда более интересные мужчины, и Степану оставалось только ждать, когда Вероника вернется к нему снова. Сколько было пролито слёз, знает только всевышний, сколько обещаний давала она, кокетливо играя словами, знает лишь Степан, да и он уже не сможет провести подсчёт точно.

Были за двадцать лет моменты, когда Степан пробовал исправить порядок вещей и заводил отношения с другими женщинами, имел близость, даже грезил далеко идущими планами, но в такие моменты обязательно появлялась Вероника. Она просто и ненавязчиво раскаивалась или, напротив, предъявляла Степану кучу претензий, из которых его виновность выглядела несомненной и полностью доказанной. Он с этим очень быстро соглашался и, как уже понятно, всё возвращалось на круги своя.

Вполне, может быть он бы и не пил. Может, не тянулся бы к тематике, что так хорошо ложится на пьяную голову. Не волновали бы его убиенные большевиками мученики, не вызывали бы слёз из глаз подвиги русской отчизны, в деле освобождения братьев славян. Может быть…

…Было бы всё иначе, но была Вероника, а её отсутствие очень хорошо сочеталось с душевными переживаниями. Не только о ней самой, но и обо всём остальном, что легко и просто проникало в душу, оставленную Вероникой на время, чтобы раз за разом выдавливать из неё и из глаз пьяные слёзы.

4.

… – Успокоитесь, Павел Владимирович. Я вызвал вас всего лишь в качестве свидетеля. Что вы трясетесь, как припадочный. Вы же сам юрист по образованию, и насколько я знаю, по должности тоже – угрюмо с расстановкой произнёс Калинин.

Перед ним сидел Павел, который приехал, точнее, примчался сюда по первому звонку от Калинина, который сам не звонил, а доверил столь важное дело своему подручному Гопиенко.

Нервная трясучка не отпускала Павла. Он всё время ёрзал на стуле. Бегло раз за разом оглядывал скудное убранство кабинета, где на самом видном месте размещался портрет главного лица государства.

– Я не имею ничего общего с уголовными делами и никогда не имел с этим ничего общего – запинаясь, произнёс Павел.

– Вы проговорили одно и то же дважды. Мне уже хорошо известно об этом – улыбнулся Калинин, внимательно смотря Павлу в глаза.

– Я привёз к этому деду Степана Емельянова, Пашу Выдыша и больше ничего. Я даже ни разу не вышел из своей машины.

– Степана Емельянова я приглашал к себе сегодня, но меня сейчас интересует человек по фамилии Выдыш. Согласитесь с тем, что это довольно странная личность. Человек, у которого практически нет никакого прошлого. Вроде есть такой гражданин, есть номерок паспорта, есть банковские карты, регистрация. Но тут же вроде нет ничего, от того, что прошлое его чем-то основательно размыто.

– Я не знаю ничего об его прошлом. Мы познакомились в тот день, когда он принял меня на работу в их фирму, по совместительству. Я уже говорил вам об этом в прошлый раз.

– Скажите Павел Владимирович, вы так сильно нервничаете, от того, что я вас пригласил сюда во второй раз или от того, что это произошло второй раз в течение четырех дней, или всё-таки вы мне упорно что-то не договариваете?

Павел демонстративно выдохнул и ответил как можно спокойнее, но при этом он старался прятать глаза от глаз Калинина, который, в свою очередь, хотел от Павла обратного.

– Да я нервничаю из-за всего этого. Мне кажется, что вы меня подозреваете.

– Нет, Павел Владимирович, до этого у нас пока дело ещё не дошло,

и думаю, что вряд ли дойдет. Вызвал я вас, как раз насчет Выдыша.

– Вы его подозреваете?

– Этого я вам сообщать, в любом случае, не стану. Хотя, если честно, то всё совсем непросто.

– Понимаю – произнёс Павел.

– Значит, Выдыш предложил Емельянову поехать за шашкой к Афанасьеву? – спросил Калинин после незначительной паузы.

– Да, именно так и было. Он сам предложил – ответил Павел.

– До этого Выдыш вам что-то говорил о своих взаимоотношениях с Афанасьевым?

– Нет, никогда. Я не знал о существовании этого человека и не знаю о том, когда они познакомились и, что их могло связывать.

– Вы иногда всё же хорошо говорите. Юрист должен оставаться юристом, даже испытывая нервную тряску – иронично произнёс Калинин, но Павел не прореагировал на эти слова следователя.

– Чем занимается в конторе Выдыша некий Резников?

– Он соучредитель.

– Ладно, по поводу конторы, где вы имеете честь подрабатывать, разговор будет позже. Подпишите бумагу и на сегодня вы свободны, Павел Владимирович.

– Значит, вы ушли от Афанасьева примерно в четыре часа дня – Калинин, пользуясь своим привычным приемом, смотрел Степану в глаза.

– – Да, я ещё сидел на остановке. Автобус был на пять часов – ответил Степан.

– Говорил ли Афанасьев, что ждет кого-то в гости?

– Нет, ничего подобного не было.

– Он совсем ничего не говорил. Вы же о чем-то разговаривали с Афанасьевым, в течение почти трёх часов.

– Так на общие темы и в основном о шашке, которую я купил у него.

– Знаете, Степан Степанович, у вас есть алиби, но оно всё же косвенное. Куда важнее ваша характеристика. Заслуженный пенсионер, уважаемого всеми ведомства. Кристальная, безупречная биография. Отличные отзывы.

– Почему мое алиби косвенное? – спросил Степан, почувствовав в словах Калинина что-то похожее на подвох.

– Афанасьев убит примерно в четыре часа. Ваши последние гости покинули вас в начале третьего, так что у вас было почти два часа, может больше или может меньше, но за это время можно успеть оказаться в Яровом.

– Это ваше предположение. Только у меня нет вертолёта, автомобиля не имеется – пробурчал Степан с явным неудовольствием. Калинин не стал реагировать на недовольство Степана, а задал другой вопрос.

– Мне интересен Резников, как он оказался у вас? Всё, что вы говорите похоже на бред, и есть ещё одно обстоятельство, которое мне сообщил Павел Владимирович при первой встрече.

– Я правду вам говорил и сейчас скажу то же самое.

– Ладно, оставим на время визит Резникова к вам. Павел Владимирович сообщил вам: что в момент вашего увеселения, звонил Выдыш и сказал: что убит Афанасьев. Это было?

– Да.

– Как вы это можете объяснить, ведь на тот момент Афанасьев был жив?

– Никак не могу объяснить, что было, то было.

– Послушайте Степан Степанович, я чувствую, что вы мне что-то не договариваете, скрываете от меня что-то важное. В ваших же интересах рассказать мне обо всём, что вы знаете. Учитывая вашу безупречную репутацию. Я постоянно жду от вас именно шага навстречу.

– Я ничего не скрываю, говорю, что знаю.

Степану было тяжело. Калинин просверливал его своим угрюмым взглядом, выворачивал наружу, и Степану постоянно приходилось прилагать усилия, чтобы выглядеть непринужденно. Получалось это нехорошо, и Калинин наметанным взглядом легко и правильно прочитывал состояние Степана.

– Сейчас я вас спрошу ещё раз о главном. Где сейчас находится Выдыш?

– Не знаю. У меня даже нет его телефона.

– Хорошо, закончим сегодня на этом. Сразу предупреждаю, что мы с вами ещё увидимся – потянувшись в кресле, произнёс Калинин. Степан расписался довольно уверенно, посмотрел на Калинина.

– До свидания, гражданин следователь – произнёс Степан, чувствуя в себе довольно сильную обиду.

Исходила она от того, что любимое государство впервые не доверяло ему. Степан слышал это, Степан видел это, в глазах гражданина Калинина, который, не стесняясь и не обращая внимания на заслуги Степана, открыто говорил об этом, и самое страшное, что Калинин был в этом абсолютно прав. Степан обижался, но понимал, что дело совсем плохо, погано на душе, и он впервые попав в серьезный переплет сразу обманывает свою отчизну и ничего не может с этим сделать. Потому что Афанасьев, он же дед Прохор, убит Резниковым. Рядом был Выдыш, и всё это он Степан видел собственными глазами, и пусть между ними лежало полсотни километров. Только желания рассказать об этом Калинину не имелось. Даже мысль об этом становилась Степану противной. Две ипостаси сейчас находились рядом. Новая, она же вторая, что так любезно открыл ему Резников, преобладала над первой, которая до этого была неоспоримой доминантой, но сейчас любовь к родине и её порядку отступала на задний план, требовала для себя новой редакции, и Степан незамедлительно придумал простейшие обоснование: чтобы любить родину совсем необязательно следовать её букве закона от и до. Можно где-то и слукавить, хуже от этого не будет, любовь не изменится, а станет ещё сильнее от присутствия некоторого надлома, который лишь усилит эту любовь. Если возможность прикоснуться к настоящей родине через капитана Резникова требует от него сделать небольшое отступление, то он его сделает, точнее, уже сделал.

Оставшись один, Калинин долго размышлял над обстоятельствами странного дела. Особенно его волновал звонок Выдыша к Павлу Владимировичу. Из него исходило, что убийца Выдыш, или он точно знает, кто должен убить и когда этот некто должен это сделать. Если это не так, то всё может находиться только в области мистики, а это уже, собственно, не компетенция органов внутренних дел.

Выдыша пока найти не удалось. Отпечатки пальцев на стаканах были, но они принадлежали убитому деду, Степану и алкоголику по имени Денис. Других отпечатков не было, а быть должны, хотя, возможно, убийца или убийцы пили из других стаканов. Эти поставили потом, как-то странно и совсем неправдоподобно. Может не пили вовсе? Может пил только Афанасьев? Это более похоже на вариант, но как-то не идёт, не связывается.