Текст книги "РККА: роковые ошибки в строительстве армии. 1917-1937"

Глава III
Глубинные причины слабой боевой выучки «предрепрессионной» РККА

Большевистский эксперимент: «орабочивание командных кадров»

В предыдущей главе мы видели, что ряд факторов, отрицательно влиявших на выучку «предрепрессионной» РККА, мешал и русской армии кануна Первой мировой войны (так как был порожден особенностями русской ментальности). Был и еще один такой общий фактор – недостаточное финансирование армии. Как и «предрепрессионной» Красной, русской армии кануна Первой мировой приходилось отрывать солдат от боевой подготовки на хозяйственные работы и несение гарнизонной и караульной службы; такими же огромными, как и в РККА, были и внутренние наряды.

Как и в Красной, обременение русской армии «хозяйством» мешало и боевой подготовке командного состава. «Кто служил в строю, – писал в 1906 г. подполковник В.А. Самонов, – тот знает хорошо, что такое полковая жизнь и где центр тяжести ее труда. Полк – это огромная хозяйственная мастерская, где шьют мундиры, шапки, сапоги, высчитывают допотопное свечное довольствие, где офицеры заняты швальнями, хлебопекарнями, вычислением экономической муки, сукна и длины солдатского голенища. Обыкновенно почтенный командир полка большую часть дня сидит за грудою бумаг в канцелярии и беседует с заведующим хозяйством о цене сена, мяса и количестве припека». «Не избегают того же» и командиры батальонов и рот, «которые ¾ времени заняты хозяйством, отчетностью, а не воспитанием и образованием солдат для боя по современным требованиям военной науки». «Вся служба» субалтерн-офицера тоже «проходит в швальнях, хлебопекарнях, цейхгаузах, обозах, мастерских, солдатских лавочках»; это «вырабатывает из него офицера-чиновника и ведет лишь к понижению воинственности, упадку духа и полной отсталости от современного военного дела»¹. Германский полковник Г. фон Базедов еще в 1910 г. отмечал, что русского офицера «часто избавляют от строевой службы из-за отправления им посторонних, нередко бесполезных, служебных обязанностей, как-то: дежурств в казармах, арестных домах, госпиталях, а также для многочисленных караулов»²…

Но была ли при всем том боевая выучка русской армии накануне Первой мировой войны (накануне, а не в 1917 г., так как сравнивать русскую армию военного времени с РККА мирного времени некорректно) так же низка, как и в «предрепрессионной» РККА?

Вопрос об уровне подготовленности к августу 1914 г. русских офицеров до сих пор детально не разработан; в литературе встречаются и полярные оценки. Так, в начале 20-х гг. перешедший в РККА бывший генерал от инфантерии А.М. Зайончковский писал, что «русская армия начала войну без достаточно хорошо подготовленного офицерского и унтер-офицерского состава», а белоэмигрант генерал от кавалерии П.Н. Краснов – что «со старым офицером Русской армии могли соперничать только германские и французские офицеры, – все остальные, по воспитанию, выучке, тренировке и храбрости, оказались далеко ниже»³. Апологетический характер эссе Краснова очевиден – но очевидно также и подлаживание секретного сотрудника ОГПУ Зайончковского (чья фамилия стала для тогдашней верхушки РККА синонимом приспособленца) под настроения, распространенные в 20-е в Красной Армии. «[…] Во что бы то ни стало избегают напоминания о прошлом, и всякое воспоминание прошлого связано с насмешливой критикой», – характеризовал в декабре 1929 г. эти настроения германский генерал Х. Гальм⁴…

Вряд ли правомерно и усреднение картины в разных родах войск – к которому прибегают и Зайончковский и Краснов.

Разберем поэтому вначале вопрос об уровне выучки, которой обладало к августу 1914 г. русское пехотное офицерство. Критериями оценки будут служить:

а) уровень инициативности и

б) степень владения техникой управления войсками и умения организовать обеспечение боевых действий (ввиду недостатка источников ограничимся таким его видом, как организация разведки и охранения).

А для командиров полков – еще и

в) степень умения организовать взаимодействие с артиллерией (которое к 1914-му предполагалось практически осуществлять именно на полковом уровне).

Напомним, что инициативность в ХХ в. является фактически интегральным показателем тактической квалификации командира. Ведь проявление инициативы предполагает и умение быстро оценить вновь сложившуюся обстановку, и умение быстро же найти – опираясь на знание тактики и военной истории – адекватное обстановке решение, и умение так же быстро воплотить это решение в жизнь, то есть отдать соответствующие четкие приказы, распоряжения, команды. В то же время ХХ век сделал проявление командирами инициативы в бою чрезвычайно востребованным. Ведь уже к 1914 г. войска оказались насыщены такими техническими средствами борьбы, которые привели к чрезвычайному расчленению боевых порядков, распаду боя на множество взаимосвязанных, но все же отдельных эпизодов, к частым и быстрым изменениям обстановки в бою.

Общую характеристику выучки кадровых пехотных офицеров кануна 1914-го можно найти в вышедшей в 1924 г. работе генерал-лейтенанта В.М. Драгомирова: «Пехотное офицерство в массе вышло на Великую войну недостаточно подготовленным, с ограниченным кругом военных понятий и вряд ли умело дать себе ясный отчет в общем положении дел и в той частной роли, которую приходится выполнять на общем фронте армии. Погрешности и недостаток ориентировки [надо полагать, в «общем положении дел» и в роли своей части или подразделения «на общем фронте армии». – А.С.] были поэтому часты»⁵. Однако такую характеристику следует признать тенденциозной, так как она оценивает уровень выучки офицеров пехоты с точки зрения наличия знаний и навыков, необходимых командиру соединения или офицеру штаба дивизии и выше. Кроме того, эта характеристика опять-таки является усредненной, смазывающей различия в уровне квалификации разных служебных категорий офицерства.

Такой усредненности лишены оценки, которые дают генерал-майор Я.В. Червинка и генерал от инфантерии В.Е. Флуг. При «равной приблизительно ценности заграничных и наших офицеров в первом их чине», писал в 1912 г. Червинка (чех, перешедший в 1881 г. в русскую армию из австро-венгерской), «немецкие офицеры, начиная с чина капитана, в общем, уже значительно опережают в военном деле наших капитанов». Флуг – отмечавший, что среди русских младших офицеров инициативные в Первую мировую «были нередки», среди ротных командиров – «реже», а среди батальонных – лишь «в виде исключения» – фактически подтверждает эту характеристику (напомним, что из уровня инициативности исходил и генерал-майор Е.И. Мартынов, когда писал, что перед Русско-японской войной «средний уровень» младших офицеров «всегда бывал выше», чем у ротных, а у этих последних – выше, чем у батальонных). Причем, уточнял Флуг, если, по крайней мере, к моменту окончания командования ротой «наши армейские офицеры» оказывались все-таки «удовлетворительно знающими свои непосредственные обязанности «служаками», то состав батальонных командиров «в армейских пехотных полках, говоря вообще, был, безусловно, неудовлетворителен»⁶.

Высокий же уровень подготовки германских лейтенантов – которым, по утверждению Я.В. Червинки, не уступали русские пехотные подпоручики кануна Первой мировой – не отрицался никем и никогда. Следовательно, из оценок В.Е. Флуга и Я.В. Червинки можно вывести, что к августу 1914 г. младшие офицеры русских пехотных рот в массе своей в тактическом отношении были подготовлены хорошо, командиры рот – удовлетворительно, а командиры батальонов – неудовлетворительно. В таких же приравнивавшихся к роте подразделениях, как пулеметные команды, хорошо были подготовлены как младшие офицеры, так и начальники команд: даже не склонный, как мы видели, переоценивать квалификацию пехотного офицерства В.М. Драгомиров считал, что в пулеметных командах «подготовка офицеров, а также их познания были весьма хороши»⁷.

Попробуем проверить эти выводы, взглянув на работу русских кадровых пехотных офицеров в первых для них боях 1914 года. Работа эта составляет предмет отдельного большого исследования; здесь мы ограничимся анализом случайной выборки опубликованных источников и исследовательских работ о первых боях кадровых русских частей в 1914 г. (недостаточное количество тех и других – около 80 – компенсируется случайностью выборки: типичное в такой всегда будет отражено).

Как правило, источники и исследования, составляющие нашу выборку, не «спускаются», освещая боевые действия, ниже ротного уровня, поэтому информации о младших офицерах рот и пулеметных команд (субалтерн-офицерах) в них обнаруживается не так уж много. Тем не менее тезис В.Е. Флуга о том, что проявление «субалтернами» инициативы было не редкостью, находит полное подтверждение.

Вот источник, «степень разрешения» которого больше, чем у других – составленное в 1915 г. полковым адъютантом описание первого боя лейб-гвардии 2-го стрелкового Царскосельского полка Гвардейской стрелковой бригады – под фольварком Камень и деревней Войцехов (юго-западнее Люблина) 26 августа (8 сентября) 1914 г., на втором этапе Галицийской битвы⁸. Оно являет нам целую серию инициативных действий младших офицеров (и это при том, что полк был не четырех-, а всего лишь двухбатальонным). Согласно описанию, когда атаковавший австрийскую батарею взвод 4-й роты попал под перекрестный ружейный огонь, подпоручик Б.Я. Добровольский приказал стрелкам не залечь, а бежать вперед (до орудий оставалось менее 300 метров, а лежание под плотным огнем привело бы к потерям не меньшим, чем при атаке) – и ворвался-таки на батарею. Быструю реакцию на изменение обстановки продемонстрировал и возглавивший в ходе боя 2-ю роту подпоручик Б.Н. Николаев – обнаруживший после занятия австрийских окопов в 200 метрах перед собой два орудия. Оценив расстояние, Николаев тут же принял решение атаковать их силами находившегося под его непосредственным командованием взвода – и действительно, артиллеристы не успели расстрелять взвод прежде, чем он добежал до них и захватил обе пушки.

Не столь однозначно разумной представляется инициатива подпоручика С.П. Мацеевского – броситься с частью роты Его Высочества в атаку на бившие картечью орудия с расстояния в 500 метров. Но, поскольку фланговый огонь этих орудий грозил сорвать продвижение целых трех рот и самокатной команды, решение пожертвовать одним-двумя взводами можно, по-видимому, все же признать оправданным. К тому же и в этой атаке – также завершившейся захватом пушек – удалось обойтись без больших потерь…

Вспомним теперь, как в 1936 г. лейтенанты – командиры стрелковых взводов РККА демонстрировали «недостаточно быстрое реагирование на действия противника» (2-я и 81-я стрелковые дивизии), атаку «проводили шаблонно, без [отвечающего обстановке. – А.С.] замысла», «без учета обстановки и местности» (37-я стрелковая дивизия), проявляли «мало инициативы и решительности» «в динамике боя» (104-я и 105-я стрелковые дивизии), а то и полное отсутствие инициативы (66-я стрелковая дивизия)⁹ – словом, уступали как командиры подпоручикам августа 1914-го – царскосельским стрелкам…

А вот еще одно боевое крещение русской пехотной части 1914 года, освещаемое опубликованными источниками до уровня полурот и взводов – бой 137-го пехотного Нежинского полка 35-й пехотной дивизии под Тарношином (на Холмщине) 15 (28) августа. Изучавший этот эпизод Томашовского сражения (являвшегося, в свою очередь, частью все той же Галицийской битвы) бывший генерал от инфантерии Д.А. Долгов опубликовал фрагменты рапортов двух офицеров 10-й роты нежинцев¹⁰ – командир которой после внезапного нападения венгров на полковой бивак попытался переломить ситуацию в пользу русских. И что же? По свидетельству этих документов, из трех младших офицеров роты двое (причем отнюдь не авторы рапортов!) проявили инициативу. Первая контратака была предпринята по почину ротного командира, но вторая, проведенная после того, как роте пришлось отойти назад, – по настоянию подпоручика А.В. Ярошевского. Независимо от последнего поднять 10-ю в новую атаку пытался и другой «субалтерн» – штабс-капитан А.В. Злобин. И это в первой же ввязавшейся в бой роте…

А вот 27-я пехотная дивизия – офицеры которой оставили сравнительно много воспоминаний и действия которой в Восточной Пруссии стали предметом специальных исследований. В итоге в научный оборот оказались введены источники, довольно подробно освещающие работу пулеметчиков дивизии. Из них явствует, что по меньшей мере в трех из четырех полков как минимум по одному из двух выступивших на войну младших офицеров пулеметной команды оказались способными на проявление разумной инициативы, причем двое из трех доказали это уже в первом или втором бою. Когда в первый день Восточно-Прусской операции, в бою 4 (17) августа под Сталюпененом 105-й пехотный Оренбургский полк стал в панике отступать, поручик Н.С. Васильев проигнорировал приказ об отходе и до последнего прикрывал отступающих пулеметным огнем. А когда во втором бою 27-й дивизии – в сражении 7 (20) августа под Гумбинненом – атаковавшие дивизию германцы надломились и начали отходить, один из младших офицеров пулеметной команды 108-го пехотного Саратовского полка выдвинул «максимы» своего взвода вперед и обстрелял отступающую цепь с фланга, самым для нее губительным – продольным огнем.

Уже 18 (31) октября, в начале второго вторжения русских в Восточную Пруссию, поручик 106-го пехотного Уфимского полка Н.Н. Нечаев проделал то же самое в наступательном бою. При атаке на германскую позицию у литовского местечка Копсодзе он выдвинулся со своим взводом так, что смог обстреливать окопы противника во фланг – и сумел поэтому эффективно прикрыть потом отход полка.

Вообще, предоставляемые нашей выборкой сведения о младших офицерах пулеметных команд (помимо работ, связанных с историей 27-й дивизии, мы находим их в трех случайных подборках Высочайших приказов о награждении георгиевскими наградами) вполне подтверждают тезис В.М. Драгомирова об особо хорошей подготовленности, которой отличались к августу 1914-го офицеры-пулеметчики. Тактическую грамотность и инициативу в первом же бою – под Суходолами (южнее Люблина) 20 августа (2 сентября), в конце Люблин-Холмской операции – проявил и как минимум один из двух младших офицеров пулеметной команды 81-го пехотного Апшеронского полка 21-й пехотной дивизии. Это поручик М.К. Кастюрин; командуя двумя пулеметными взводами, он не только своевременно произвел командирскую разведку и организовал подавление пулеметов противника, но и принял командование соседними ротами (в которых выбыли из строя все офицеры), по собственной инициативе повел эти роты в атаку и овладел австрийскими окопами. Еще один участник Галицийской битвы, младший офицер пулеметной команды лейб-гвардии 2-го стрелкового Царскосельского полка поручик С.И. Залесский в упомянутом выше бою у Камня и Войцехова инициативы не проявлял – но тоже вел себя как командир. Даже будучи ранен, он «продолжал управлять огнем своего взвода до тех пор, пока была слышна его команда»¹¹.

Вспомним теперь, как единственный известный нам командир пулеметного взвода РККА, участвовавший в «предрепрессионные» годы в реальном бою – лейтенант П.М. Пресняков из 1-й стрелковой роты 63-го стрелкового полка – в бою 26 ноября 1936 г. за Павлову сопку занимался больше тем, что подменял рядового бойца¹²…

Весьма показательной представляется и выучка выступивших на войну младших офицеров 7-й роты лейб-гвардии Семеновского полка 1-й гвардейской пехотной дивизии. Правда, мы судим о ней по воспоминаниям одного из них, А.В. Иванова-Дивова 2-го¹³, но этот источник можно считать вполне объективным. Ведь мемуарист не замалчивает своих просчетов, а критикуя своего подчиненного – явно антипатичного ему, как и другим белоэмигрантам, М.Н. Тухачевского – подробно описывает и ситуации, в которых тот оказывался на высоте положения. Обвинение в неисполнении подпоручиком Тухачевским в период первых боев обязанностей помощника командира роты следует, на наш взгляд, отвести как почти недоказуемое – ввиду неопределенности этих обязанностей (штатной должности помощника командира роты в русской армии не было). Не случайно конкретных претензий к Тухачевскому по этой части Иванов-Дивов не приводит.

Зато повествует, как, получив 2 (15) сентября 1914 г. под Кржешовом в Галиции наступательную боевую задачу, подпоручик М.Н. Тухачевский успешно развертывает свою полуроту в боевой порядок, указывает ей направление движения, определяет порядок перебежек – словом, грамотно управляет подразделением в бою, – а затем, двигаясь с одним взводом в качестве передового отряда роты, действует именно так, как призывал в 1935-м действовать командиров подразделений РККА: видя отсутствие сопротивления, по собственной инициативе продолжает наступление далее указанного ему рубежа, к мосту через Сан у Кржешова, атакует отходящих через мост австрийцев и, присоединившись к подоспевшей 6-й роте, участвует в захвате этого важнейшего объекта. Правда, забывает при этом о необходимости информировать об обстановке командира своей роты – из-за чего та задерживает продвижение к мосту…

Сам же поручик А.В. Иванов-Дивов 2-й уже на седьмой день боев, 26 августа (8 сентября) принимает 7-ю роту – но действует так, словно командовал ею уже давно! Получив первую задачу в качестве ротного (выдвинуться на новую позицию) он производит, прежде чем принять решение, командирскую разведку, организует взаимодействие с соседней ротой (договорившись с ее командиром о прикрытии выдвижения 7-й огнем), определяет порядок выдвижения (перебежками поотделенно) …

По всем правилам действует поручик, и будучи назначен пять дней спустя с ротой в сторожевое охранение – высылает головную походную заставу (приказав ей выделить три дозора), выставляет на намеченном рубеже сторожевые заставы, выделяет сторожевой резерв, высылает влево и вправо сильные дозоры для установления связи с соседними частями. На следующий день, под Кржешовом, он, точно так же, как и Тухачевский, по собственной инициативе продолжает наступление дальше указанного рубежа – и не забывает управлять огнем…

Иными словами, как минимум двое из трех выступивших в поход 1914 года младших офицеров 7-й роты семеновцев (действия третьего Иванов-Дивов никак не характеризует) в первых же боях проявили себя как грамотные и инициативные командиры. И это опять-таки в первой попавшейся роте – боевая работа которой известна нам столь детально лишь потому, что ее бывший командир оставил подробные воспоминания…

Следующий источник – тоже мемуарного характера, но, описывая свой первый бой 22 сентября (5 октября) 1914 г. у озер Ожево и Окунин (северо-западнее Сувалок), автор воспоминаний не скрывает пережитых им тогда страха и уныния. Можно поэтому полагать, что не приукрашивает он и своих действий в бою и что действовал младший офицер 9-й роты 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка Кавказской гренадерской дивизии подпоручик К.С. Попов действительно грамотно и инициативно – начал управлять огнем своего взвода (из этого, правда, «ничего не вышло», так как, впервые очутившись под огнем, он «сам не слышал своего голоса»), а затем по собственной инициативе, не равняясь по залегшим под огнем остальным взводам, стал по всем правилам – перебежками поотделенно – продвигать взвод вперед. Это опять-таки именно то, чего добивался в 1935 г. от командиров подразделений М.Н. Тухачевский! Получив затем приказ на отход, Попов и тут действовал грамотно – отходить приказал по одному, чтобы не создавать заметную цель для обстреливавшей роту германской артиллерии¹⁴.

В своем втором бою, 24 сентября (7 октября), он тоже делает то, что и должен был делать – непрерывно управляет огнем своего отражавшего атаку немцев подразделения.

Отнюдь не акцентирует своих заслуг и его однополчанин, описавший свое участие в первом бою эриванцев (21 сентября (4 октября), у тех же озер Ожево и Окунин) по просьбе историографов полка. Поэтому доверия заслуживает и его «показание»¹⁵ – в котором его действия также предстают грамотными и инициативными. Двинув свою полуроту в наступление, младший офицер 6-й роты подпоручик В.Р. Зуев грамотно организовал столь нелегко дававшееся советским командирам сочетание огня и движения. Вначале он постарался побыстрее вывести людей из сферы артиллерийского огня – для чего применил перебежки сначала повзводно, а затем, по мере приближения к позициям противника, поотделенно. На рубеже, с которого стали видны немецкие окопы, Зуев остановил полуроту и начал управлять ее огнем. Затем решил использовать моральный подъем, охвативший гренадер при звуках стрельбы русской артиллерии и, опять-таки не равняясь по соседям, бросил подразделение в атаку. А очутившись под сильным артогнем, отреагировал и на это изменение обстановки – приказал остановиться и окопаться…

Правомерно, думается, сравнение действий подпоручиков Попова и Зуева с тем, как действовали в своем первом бою (5–6 июля 1937 г. под Винокуркой) равные им по званию лейтенанты Кузин и Немков из 63-го стрелкового полка 21-й стрелковой дивизии РККА. Они командовали не взводами или полуротами (как им следовало бы), а ротами – но не обнаружили и навыков, необходимых командиру взвода. Немков не проявил, наступая на высоту Винокурка, никакой инициативы, а Кузин вообще вел себя как рядовой боец – не организовав даже управление огнем¹⁶. Сравнению же с командовавшим ротой поручиком Ивановым-Дивовым 2-м они просто не подлежат…

В общем, наша случайная и, значит, с большой долей вероятности отражающая типичную картину выборка источников и исследований не только подтверждает тезис о хорошей выучке русских пехотных субалтерн-офицеров кануна 1914 года, но и указывает на безусловное превосходство их над «предрепрессионными» советскими командирами взводов и полурот в тактической выучке. Если среди русских «субалтернов» начала 10-х гг. инициативность, этот интегральный показатель уровня тактической выучки командира ХХ века, была явлением «нередким», то у их коллег из трех самых мощных военных округов «предрепрессионной» РККА источники зафиксировали ее лишь однажды – у лейтенантов 24-й стрелковой дивизии КВО летом 1936-го¹⁷…

Перейдем к выступившим в поход 1914 года командирам пехотных рот и пулеметных команд. Прав ли В.Е. Флуг в том, что ротные проявляли инициативу «реже», чем «субалтерны»?

В нашей выборке есть источники и исследования, которые как будто указывают именно на это. Так, в источниках, использованных Н.Н. Головиным при описании первого боя лейб-гвардии Преображенского полка 1-й гвардейской пехотной дивизии – у деревни Владиславов (юго-восточнее Люблина) 20 августа (2 сентября) ¹⁸, в конце Люблин-Холмской операции – и в упомянутом нами выше описании первого боя царскосельских стрелков (зафиксировавшем целых три случая проявления почина младшими офицерами рот) случаев инициативных действий командиров рот не отмечено. Согласно же рапорту командующего 137-м пехотным Нежинским полком об упомянутом выше первом бое нежинцев под Тарношином, после внезапного огневого нападения венгерской пехоты на полковой бивак у фольварка Турин два ротных командира (в том числе возглавлявший 10-ю роту капитан Н.Е. Обозненко) «по личной инициативе» рассыпали роты в цепь и двинули их в сторону противника, «прикрыв собой полк»¹⁹. Но два из шестнадцати – это не два из трех (как в случае с младшими офицерами 10-й роты)…

Однако показательны ли эти примеры? Что до нежинцев и преображенцев, то нужно учесть, что возможность проявить разумную инициативу возникает далеко не в каждом бою. Нежинцев нападение противника застало на биваке – где явно не все роты располагались так, чтобы их командиры, даже проявив «личную инициативу», могли «прикрыть собой полк». А вот 105-й пехотный Оренбургский полк в его первом бою, под Сталюпененом, подвергся такому же внезапному удару уже в процессе наступления, будучи развернут в боевой порядок. Поэтому, когда управление атакованным с тыла полком оказалось из-за гибели полкового командира нарушено, проявить инициативу смогли явно больше, чем два командира рот. По нашему убеждению, только так можно интерпретировать употребление описывавшим этой бой бывшим начальником 27-й пехотной дивизии генерал-лейтенантом К.М. Адариди слова «некоторые»: «[…] По почину частных начальников, некоторые роты стали выдвигаться в новом направлении затем, чтобы попытаться задержать наступающих» германцев²⁰.

Обстановка, благоприятствующая проявлению инициативы командирами рот (стихийное отступление разбившегося о русскую оборону противника), создалась и во втором бою 27-й дивизии – в сражении под Гумбинненом. И, когда командир 108-го пехотного Саратовского полка поднял свою часть в контратаку, его поддержали и ближайшие к нему роты 107-го пехотного Троицкого…

То же и в первом бою 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка у озер Ожево и Окунин 21 сентября (4 октября) 1914 г. – подробно описанном полковой исторической комиссией. Когда 2-й и 4-й батальоны эриванцев попали под артобстрел, они (как сообщил комиссии находившийся тогда при них в качестве временно командующего полком полковник Н.А. Шаншиев), «не ожидая каких-либо указаний, повинуясь инстинкту выучки, стали рассыпаться в цепи и двигаться на выстрелы»²¹. Как видно из подобного же «показания» бывшего младшего офицера 6-й роты 2-го батальона В.Р. Зуева, 6-й это приказал сделать ее командир капитан В.З. Силаев. С учетом этого сообщения и того, что батальонные командиры эриванцев были (см. ниже) профнепригодны, можно с уверенностью заключить, что действия обоих батальонов были инициативой не батальонных, а ротных командиров – и что, следовательно, в первом же бою инициативу в полку проявили как минимум 7 из 16 командиров рот (14-я рота 4-го батальона пошла не на выстрелы, а назад).

А если признать достоверным «показание» возглавлявшего в том бою 3-ю роту 1-го батальона А.Г. Кузнецова, то количество инициативно действовавших ротных возрастет до как минимум 8! Получив от своего батальонного командира вместо конкретной задачи лишь жест, указывавший на облако и означавший «направление атаки», капитан Кузнецов стал действовать по собственному разумению – решил занять деревню Чарнаковизна и, заходя правым флангом, прижать оборонявшихся там немцев к озеру Окунин. Овладев Чарнаковизной (правда, противник сумел из нее вовремя отойти), командир 3-й роты попытался продвинуться и дальше, а после того, как немцы воспретили ему это сильным артогнем, стал эксплуатировать достигнутый им успех иначе – открыл фланговый огонь по немецкой позиции, на фланге у которой он оказался, заняв Чарнаковизну…

Собственно, не доверять рассказу Кузнецова у нас нет никаких оснований: его инициативность подтверждается и свидетельствами других лиц. Согласно им, в бою 16 (29) октября у деревень Орлово и Подвысоке (также северо-западнее Сувалок), командуя уже 3-м батальоном, находясь с ним в резерве полка соседней дивизии и видя, что немцы обходят эту дивизию с фланга, капитан Кузнецов по собственному почину контратаковал обходящих и закрыл прорыв, наметившийся было на стыке двух корпусов!

То же самое сделал в том бою и командир роты Его Величества 1-го батальона капитан О.М. Пурцеладзе. Как видим, утверждение служившего в Эриванском полку с 1912 г. К.С. Попова о том, что к началу войны «состав ротных командиров в большинстве был прекрасный»²², находит блестящее подтверждение: как минимум 56 % вышедших в поход 1914 года командиров рот (9 из 16) были тактически грамотны и способны на проявление инициативы…

Или еще один пример. В упомянутом выше первом бою 81-го пехотного Апшеронского полка (под Суходолами) его 2-й батальон ворвался в деревню Выселки Файсловице, но овладеть ею не смог: засевшие в домах австрийцы вели убийственный огонь. Наступать дальше, обойдя деревню, было нельзя: батальон был бы расстрелян с тыла. Командир батальона медлил с решением, и тогда это решение приняли два из трех оставшихся в строю командиров рот – капитан П.Д. Текутьев и штабс-капитан К.Т. Козырев. Приказав командиру пулеметного взвода и части стрелков открыть ураганный огонь вдоль окраины деревни, они повели остальных в решительную атаку и выбили-таки противника из Выселок Файсловице. Иными словами, из очутившихся в сложной ситуации (ее описал участник боя, бывший младший офицер 5-й роты А.А. Рябинский²³) штатных командиров рот способными на проявление инициативы оказались 67 %.

Возвращаясь к преображенцам, обратим внимание на то, что в прошедшем в тот же день у тех же Суходол и рассмотренном тем же Н.Н. Головиным даже с меньшей «степенью разрешения» (до уровня рот, а не полурот и взводов) первом бою другого полка той же 1-й гвардейской пехотной дивизии – лейб-гвардии Егерского – способность к проявлению инициативы выказало не менее 25 % командиров рот. По окончании артподготовки ротные 1-го батальона один за другим стали доносить, «что они находят, что пришло время перейти в атаку»²⁴, а командир 10-й роты 3-го батальона капитан М.И. Кукель по собственному почину поддержал атаку 1-го батальона во фланг противнику, сдерживавшему продвижение соседней части.

Известно также, что в летних боях 1915 года не проявивший почина под Владиславовом командир 4-й роты лейб-гвардии Преображенского полка капитан (в 1914 г. – штабс-капитан) А.П. Кутепов показал, что способен на инициативные действия; значит, под Владиславовом ему просто не представилась соответствующая возможность – так же, как, видимо, и ряду других преображенских ротных.

Точно так же нельзя абсолютизировать и тот факт, что источники и исследования из нашей выборки, освещающие серии первых боев еще четырех частей гвардейской пехоты²⁵ (также происходившие к югу от Люблина, в конце Люблин-Холмской операции и в начале второго этапа Галицийской битвы), упоминают лишь по одному случаю проявления инициативы командирами рот. Тем более, что лишь в двух случаях из четырех интересующую нас информацию предоставляют составленные по нескольким источникам описания боев. (Из них явствует, что во втором серьезном бою лейб-гвардии Семеновского полка 1-й гвардейской пехотной дивизии – под Уршулином 24 августа (6 сентября) – командир 6-й роты капитан Ф.А. Веселаго предложил подвести два наступавших под сильным огнем батальона к австрийским позициям не цепями по совершенно открытой местности, а в колонне по укрытой от огня лощине – и выступил в роли колонновожатого. А в первом бою лейб-гвардии Финляндского полка 2-й гвардейской пехотной дивизии – под деревней Гелчев и фольварком Каэтановка 25 августа (7 сентября) – командир 7-й роты капитан М.В. Цемиров по своему почину перешел в наступление, чтобы помочь оказавшемуся на краю гибели соседнему батальону.)