Текст книги "РККА: роковые ошибки в строительстве армии. 1917-1937"

В Московской пехотной школе не только спешили вытолкнуть не натренированных на ящике с песком курсантов на полевые учения, но и отрабатывали на этих учениях не то, что требовалось! Налицо, констатировал заместитель начальника УВУЗ РККА комдив Н.Ф. Артеменко, «выхолащивание из задач тактического элемента и замена его управлением огнем, да и то не продуманным до конца, а сводящимся к технике подачи команд на открытие огня»²³²… Вообще, над смыслом практически-прикладного метода командование школы не задумывалось совершенно: планируя учения, оно исходило не из необходимости отработать тот или иной вид боя, а из последовательности изложения тем в программе (так же поступали и в Минском училище). В результате в течение всего зимнего периода обучения 1936/37 учебного года школа не могла выполнить одно из основных требований УВУЗ РККА – заканчивать изучение каждого вида боя двусторонними тактическими учениями.

Не проводили таких учений и в Рязанском училище – сталкивая выведенных в поле курсантов не с реальным, а лишь с обозначенным противником (такое «практическое» обучение, замечал А.Г. Самохин, приносит один вред…).

Как явствует из письма И.Е. Славина командованию Школы червонных старшин от 19 января 1937 г., плохо, «по старинке», тактическую подготовку планировали тогда и в этой школе. Кроме того (как выявил присутствовавший там 2 января на тактических учениях помощник начальника 1-го отдела УВУЗ РККА майор А.Г. Онацевич), у преподавателей еще и отсутствовали «прочные навыки обучения мелких подразделений прикладным методом» и в занятиях было поэтому «мало целеустремленности»²³³.

А в Одесском училище все никак не могли отрешиться от взгляда на военную школу как на строевую часть (а не учебное заведение для подготовки командиров). Методику тактической подготовки там использовали «компромиссную», направленную не то на выработку командира, не то на сколачивание курсантских подразделений (в итоге, замечал проверявший училище 7—14 июня 1937 г. А.Г. Самохин, не достигали ни той, ни другой цели)²³⁴…

Словом, переход всех перечисленных выше школ/училищ к практически-прикладному методу образца 1936 года можно было считать состоявшимся лишь условно.

Ну а в Омском военном училище к практически-прикладному методу образца 1936 года не перешли и формально. В мае 1937 г. комбриг С.А. Смирнов обнаружил, что курсантам там вообще не дают самостоятельно решать какие бы то ни было тактические задачи! По крайней мере, до конца 1936-го на новый метод не перешли и 1-я и 2-я Ленинградские артиллерийские школы. Проверивший их в декабре помощник начальника 2-го отдела УВУЗ РККА капитан Колодочкин выявил, что и занятия на ящике с песком и групповые упражнения на карте все еще похожи на школьный урок – где даже обстановку на карту наносят только по особому распоряжению руководителя…

Из-за формальности (а то и саботажа) перехода к практически-прикладному методу образца 1936 года улучшения тактической подготовки курсантов до начала чистки РККА так и не произошло. В сохранившихся от конца 1936 – первой половины 1937 г. материалах инспектирования военных школ/училищ мы читаем те же самые фразы о нехватке у будущих командиров практических навыков организации и управления боем, что и в аналогичных документах 1931 – первой половины 1936 гг. Вот, например, как обстояло дело с навыками принятия решения в боевой обстановке:

– «по сравнению с майским выпуском 1936 г. заметен рост в отношении подготовки курсантов в принятии решения», но «рост этот сам по себе еще недостаточен» (Московская артиллерийская школа, октябрь 1936 г.);

– тактические решения курсантами «принимаются правильно и осмысленно, но медленно» (2-я Ленинградская артиллерийская школа, октябрь 1936 г.);

– «даже курсанты 3 курса не владеют еще по-надлежащему методами оценки обстановки, методами расчетов», необходимых для принятия решения (Татаро-Башкирская пехотная школа, февраль 1937 г.);

– тактические летучки, «даже в простейших условиях обстановки – решались курсантами с большим трудом»; «курсант в своих действиях неуверен, медлителен» (Омское военное училище, май 1937 г.)²³⁵.

То же и с навыками управления войсками:

– «распоряжения и приказания» курсанты-выпускники «отдают посредственно» (Томская артиллерийская школа, октябрь 1936 г.);

– «особо необходимо подчеркнуть нечеткость и неконкретность распоряжений» курсантов-выпускников (Московская артиллерийская школа, октябрь 1936 г.);

– у выпускников «еще недостаточно выработанный командный язык, как в донесениях, так и в распоряжениях» (1-я Ленинградская артиллерийская школа, октябрь 1936 г.);

– «распоряжения страдают многословием», «командный язык у значительной части курсантов недоработан» (2-я Ленинградская артиллерийская школа, октябрь 1936 г.);

– уставные команды курсанты подменяют «разговорами на тактические темы», повествовательными предложениями вроде: «Я посылаю разведчика», «Отдаю распоряжение поставить наблюдателя» и т. п. (приказ по 1-й Ленинградской артиллерийской школе № 150 от 28 ноября 1936 г.);

– командный язык у курсантов не отработан; доводимую до них обстановку они не отображают графически на карте, а записывают – из-за чего им потом не хватает времени для быстрого принятия решения (Татаро-Башкирская пехотная школа, декабрь 1936 г.);

– курсанты «распоряжаются недостаточно уверенно» (там же, февраль 1937 г.);

– «доклады, донесения и распоряжения отдаются и делаются неумело» (Омское военное училище, май 1937 г.);

– «у курсантов командный язык отсутствует, отсутствуют командирские навыки ориентировать коротко и четко в конкретной обстановке, сформулировать отдельное распоряжение, предварительное распоряжение или приказ в той форме, какая им присуща» (Одесское пехотное училище, начало июня 1937 г.)²³⁶.

Некоторого прогресса добились лишь некоторые артиллерийские школы – например, Сумская (где усиленные полевые тренировки лета 1936-го привели к тому, что курсанты, выпускавшиеся в октябре, с тактическим использованием «мелких артиллерийских подразделений, за отдельными исключениями, справлялись»²³⁷) или Московская (давшая, как уже отмечалось, «некоторый рост в отношении подготовки курсантов в принятии решения»). Правда, в ней, подчеркивал в том же октябре 1936 г. помощник начальника 2-го отдела УВУЗ РККА майор С.Б. Софронин, «решения часто принимаются шаблонно», без учета «конкретной обстановки, местности»²³⁸…

Таким образом, до самого начала массовых репрессий в РККА советские военные школы/училища так и не смогли освоить методику подготовки командира, который не только обладает теоретическими знаниями в области тактики, но и умеет применять эти знания на практике, владеет практическими навыками организации и управления боем.

Не смогли этого сделать и военные академии. «При всех хороших технических знаниях» преподавателей «и при всей прилежности и основательности обучения», заключал, ознакомившись 5—26 октября 1929 г. с Военной академией имени М.В. Фрунзе, германский полковник Х. Гальм, «все-таки практики здесь слишком мало». К примеру, на военных играх в масштабе дивизии и корпуса руководство игры:

– не только не требовало от участников прорабатывать все «мелкие действия» (достаточно было лишь упомянуть «в общих чертах, что должно произойти»),

– не только не требовало учитывать, принимая решения, такие факторы, как пространство и время,

– не только не требовало составлять письменные приказы или хотя бы распоряжения,

– но и вообще подменяло участников: «как только положение становилось критическим», соединениями начинали непосредственно руководить «самые высшие инстанции».

А на военных играх, проведенных во «Фрунзевке» 7 и 8 марта 1930 г., Гальм (ставший уже генерал-майором) наблюдал, как у участников не только не воспитывают, но прямо-таки отбивают навыки самостоятельного вождения войск. Руководитель игры лишь в редких случаях позволял ей развиваться в соответствии с решениями и приказами играющих, обычно же он, заранее «составив себе предвзятую картину» того, «каким должен быть ход вещей», заставлял участников действовать «по предписанному образцу»²³⁹…

Поэтому, писал 2 ноября 1929 г. Гальм, хотя теоретические знания «в области тактики» в академии «усваиваются вполне удовлетворительно», «сверх этих теоретических знаний пока мало что достигается. Все, что» связано с практическим применением теории для решения конкретной тактической задачи, является «мало удовлетворительным», и слушатель «выпускается из Академии с большими теоретическими знаниями, но вряд ли уходит в армию с натренированными способностями командира.

Этим самым, кажется, не выполнена самая основная задача Академии в настоящее время»²⁴⁰.

Спустя пять лет точно такую же картину фиксировал и помощник начальника Военной академии имени М.В. Фрунзе по политической части Е.А. Щаденко. «Основным недочетом» тактической подготовки слушателей, констатировал он в политдонесении начальнику ПУ РККА от 22 июня 1934 г., является «неумение применить уставные положения к конкретной обстановке и правильно оформить свое решение»²³³.

О неспособности академии научить практическому управлению соединениями, технике управления говорил еще три года спустя, на собрании актива Наркомата обороны 13 марта 1937 г., и слушатель «Фрунзевки» С.Н. Переверткин – летом 1936-го стажировавшийся в качестве начальника 1-й (оперативной) части штаба 44-й стрелковой дивизии КВО. «В стенах академии, – подчеркивал он, – я совершенно не видел того, с чем я столкнулся в штабе дивизии. Я не видел в академии бланка приказов или бланка полевой разведки и проч. […] Когда встречаешься с определенной документацией штаба дивизии или штаба полка, то иногда просто, если не теряешься, то с большой осторожностью подходишь к составлению этого документа»²³⁴.

Порочность методики оперативно-тактической подготовки, использовавшейся в «дорепрессионной» академии имени Фрунзе, особенно бросается в глаза при сравнении ее с методикой, применявшейся в германской военной академии. Если будущий советский штабист не видел в академии даже бланка приказов, то немецкий постоянно практиковался в «штабных упражнениях», раскрывавших перед ним полную и подробную «картину штабной службы». «Усвоение техники отдачи распоряжений для всех родов войск» было для него «одной из важнейших задач»²⁴³; на это еженедельно отводилось целых два часа. Вообще, в немецкой академии прикладной метод – нацеленный на выработку практических навыков командования и штабной службы и постоянно погружавший обучаемого в конкретную (и притом постоянно изменяющуюся) тактическую обстановку – был доведен до совершенства. «Во всех занятиях, – отмечали побывавшие там осенью 1933 г. заместитель командующего войсками УВО И.Н. Дубовой и начальник штаба ЛВО С.П. Урицкий, – особый упор берется на принятие решения, его формулировку и передачу войскам»; «выработка командного языка, анализ обстановки, ясность в постановке задач – стержень учебы, а воспитание волевых качеств через систему воздействия на слушателя путем ряда искусных вводных отмечает каждое тактическое занятие». Тягу к шаблону в немецкой академии не прививали, а уничтожали: «проявление инициативы, мы бы сказали, военной хитрости, особенно культивируется»; идея победы «за счет искусного маневра», «за счет смелого и неожиданного решения» «проходит красной нитью через академический курс».

Если, заключали Дубовой и Урицкий, «иметь в виду подготовку командиров штаба» (а немецкая академия была ориентирована именно на это. – А.С.), то «большее преимущество надо отдать немецкой академии.

Содержание занятий в немецкой академии обеспечивает подготовку вышколенных офицеров, в совершенстве владеющих:

а) методом оперативно-тактического расчета;

б) методом сбора, обработки и подготовки материала для решения;

в) уменьем обеспечить передачу решения и поверку его исполнения»²⁴⁴.

Тот факт, писал 2 ноября 1929 г. полковник Х. Гальм, что среди преподавательского состава советской академии имени Фрунзе «находятся отдельные личности, которые как писатели по военным вопросам создали себе имя и за границей, и что во главе Генерального штаба [Штаба РККА. – А.С.], как и Академии, стоят два умных и энергичных человека [Б.М. Шапошников и Р.П. Эйдеман. – А.С.], по-видимому, со здоровой военной закваской, не должен отвлечь внимания от тех недостатков, которые имеются у основной части пед[агогического. – А.С.] состава, у руководителей и педагогов, в области тактики.

Чтобы дать Красной Армии тактически хорошо подготовленного офицера отряда [работника общевойскового штаба. – А.С.] и высшее руководство, надо было бы вести прежде всего подготовку руководителей по другому [практически-прикладному. – А.С.] руслу»²⁴⁵.

Тем, кто судит о «предрепрессионной» академии имени Фрунзе по созвездию преподававших там видных ученых и драматизирует репрессии командиров с академическим образованием, следует обратить внимание на эти слова немецкого штабиста.

Навыки, не привитые военными школами и академиями, могли бы быть получены на командирских тактических занятиях, проводившихся в войсках в ходе командирской подготовки. Однако еще и в «предрепрессионный» период (1935 – июнь 1937 г.) эти занятия страдали теми же методическими пороками, что и школьные и академические.

Во-первых, участников военных игр и выходов в поле там точно так же не погружали в обстановку реального боя — и прежде всего не приучали реагировать на действия противника и обусловленные ими внезапные изменения обстановки.

Так, инспектирование 2-м отделом Штаба РККА в марте – апреле 1935 г. войск ЛВО, МВО, БВО, УВО, СКВО и СибВО (Сибирского военного округа) показало, что методика занятий со старшим и высшим комсоставом и штабистами «только в отдельных соединениях поставлена в соответствии с требованиями» наркома обороны об учебе на сложных, кризисных ситуациях, «в большинстве же соединений» она неудовлетворительна²⁴⁶. Так значилось в написанном начальником 2-го отдела А.И. Седякиным докладе начальника Штаба РККА А.И. Егорова К.Е. Ворошилову от 4 мая 1935 г., – а из подготовленного на основе этого доклада приказа наркома (подписанного Ворошиловым 17 мая) можно заключить, что так же строилась и командирская подготовка среднего комсостава. Ведь фразу «Тактику большинство все еще изучает по старинке, избегая острых и сложных положений в завязке и развертывании боевых действий» составители приказа отнесли ко всему комсоставу, а правивший текст Седякин никаких уточнений здесь не внес²⁴⁷…

В 8-й стрелковой дивизии БВО на военных играх не только не моделировали кризисную обстановку, но и заранее объявляли участникам тему игры – давая им тем самым куда больше, чем на войне, времени на выработку решения и организацию проведения его в жизнь. А в 17-м стрелковом корпусе УВО (как и в проверенной в мае Е.С. Казанским 51-й стрелковой дивизии КВО) выходы в поле вообще не приносили никакой пользы: ход «боя» там разворачивался вне всякой зависимости от решений и действий участников, по сценарию, придуманному организаторами занятия и подробно расписывавшему все тактические эпизоды!

Не лучше было и к концу 35-го. Даже в передовом КВО (и даже согласно его сильно «отлакированному» годовому отчету от 11 октября 1935 г.) «значительная часть» руководителей занятий «не владела еще в полной мере» методикой – отчего «в значительном количестве частей» качество проведения командирских занятий по-прежнему было «недостаточно высоким»²⁴⁸. В чем это прежде всего выражалось, можно, думается, судить по уже цитировавшемуся нами письму командира 1-го стрелкового корпуса ЛВО комдива В.Н. Курдюмова от 2 февраля 1936 г. Вместо того, чтобы учить «на фоне кризисной обстановки», напоминал подчиненным этот бывший начальник штаба боевой подготовки сухопутных сил РККА, «мы стараемся […] в командирские занятия внести схему, статику» (то есть игнорируем наличие на войне противника. – А.С.).

То же самое было тогда и в СКВО (тактическая подготовка среднего комсостава, признавалось в его отчете за 1935 год, проводится «главным образом в упрощенной обстановке боя»²⁴⁹), и в Приморской группе ОКДВА. Проведенная в этой последней 1–5 января 1936 г. проверка показала, что на занятиях со средним комсоставом «нет динамики боя», «создаваемая обстановка не требует от командира быстрых и решительных действий, вводные данные не воспитывают у командира способности не теряться в самые сложные и критические периоды боя», на военных играх «нервная обстановка для играющих создается редко: обходы, охваты и неожиданность практикуются слабо»²⁵⁰.

Тот же методический порок сохранялся в войсках и в 36-м. Приказ наркома обороны № 0106 от 3 ноября 1936 г. был вынужден еще раз потребовать «на всех командирских тактических занятиях наибольшее время и внимание отводить на обучение и тренировку управлению в динамике боя»²⁵¹. Ведь этого не делали тогда даже в передовом КВО: в годовом отчете этого округа от 4 октября 1936 г. и то признавалось:

– что «некоторая часть старших командиров еще не в полной мере владеет методикой» проведения военных игр, выходов в поле и других видов командирских занятий,

– что командирские тактические занятия недостаточно поэтому поучительны,

– что необходимость отводить 85–90 % времени занятия «исключительно динамике боя с целью воспитания у командиров воли, решительности, инициативы и для тренировки в гибкости управления» еще не понята²⁵².

Реальную тактическую обстановку – на которую влияет и воля противника – на командирских занятиях не создавали тогда и в передовом же БВО. «Обстановка далека от реальности», – отмечал, побывав в конце марта 1936 г. на занятиях с комсоставом 129-го стрелкового полка 43-й стрелковой дивизии, начальник 3-го отделения 2-го отдела Генштаба РККА комбриг П.Д. Мамонов. Так же оценил он и военную игру, которую проводил с начальниками штабов полков помощник комдива-43 полковник Д.Д. Том: «не создается кризисных положений, противник пассивен». А на выходе в поле с участием командира 48-й стрелковой дивизии и штабов ее 143-го стрелкового полка в апреле 1936 г. все действия противника «с начала и до конца учения» были известны заранее!²⁵³

Такой же характер командирские тактические занятия носили и в 109-м стрелковом и 37-м артиллерийском полках 37-й стрелковой дивизии: проведенная там 3–5 января 1937 г. проверка показала, что «в процессе занятий со средним комсоставом не вырабатываются у него волевые качества, решительность и храбрость»²⁵⁴.

То же и в танковых частях ОКДВА: отметив обычное там в 1936-м неумение методически правильно организовать командирские занятия, майор Г.Е. Прейсман из штаба ОКДВА порекомендовал тренировать комсостав в проявлении инициативы и находчивости при резких изменениях обстановки…

Ничего не изменилось и в первой, «дорепрессионной» половине 1937-го. «Тактике учат на простой обстановке, не воспроизводящей действительную картину боя и его резких изменений, – констатировалось в подводившем итоги зимнего периода обучения директивном письме начальника Генштаба А.И. Егорова командующим войсками округов от 27 июня 1937 г. – Занятия проводятся так, что у командира не вырабатывается навыков к принятию и проведению умелых и инициативных решений. […] Методика штабных занятий в поле по своему характеру не создает условий, близких к действительной боевой обстановке»²⁵⁵.

Занятия с комсоставом, подтверждалось в приказе нового комвойсками КВО И.Ф. Федько № 0100 от 22 июня 1937 г., «в большинстве случаев методически строятся неправильно и поэтому прививают командирам схему и шаблон в действиях вместо воспитания их в духе инициативы, решительности, смелости»²⁵⁶. Согласно «Краткому отчету по итогам боевой подготовки войск ОКДВА за период декабрь 1936 – апрель 1937 учебного года (от 18 мая 1937 г.; в дальнейшем – отчет штаба ОКДВА от 18 мая 1937 г.) и июльскому приказу В.К. Блюхера об итогах зимнего периода обучения 1936/37 учебного года, так же обстояли дела и у дальневосточников: «Обстановка для тактических занятий создается некризисная, неинтересная. Очень мало встречается тактических занятий, в процессе которых командиру прививались бы смелость и разумная дерзость при решении задач и напористость при их выполнении»²⁵⁷.

Из еще одного аналитического документа, подготовленного в штабе ОКДВА в начале 1937 г., видно, что командирские тактические занятия там вообще сводились к «бесконечной потере времени при отработке задач методом «МТПП»²⁵⁸. Методические указания по тактической подготовке пехоты (МТПП) касались лишь тактического сколачивания подразделений и для отработки действий командира в динамике боя не годились по определению!

Другим пороком командирских тактических занятий «предрепрессионных» лет – тоже знакомым нам по военным школам и академиям – было невнимание к выработке практических навыков командования и управления войсками.

Так, штаб 17-го стрелкового корпуса УВО на выходах в поле весной 1935 г. работал без штатных средств связи – не тренируясь, следовательно, в доведении приказов до войск и поддержании контроля за ходом боя. В 27-й стрелковой дивизии БВО, докладывал 22 марта 1935 г. А.И. Егорову и И.П. Уборевичу заместитель начальника 2-го отдела Штаба РККА С.Н. Богомягков, обучение командиров взводов и рот управлению огнем и движением ведут «главным образом на ящике с песком, там это проходит хорошо, но поле и живые люди предъявляют совершенно другие требования к управлению. Необходимо больше учений с живыми людьми в поле»²⁵⁹. То же было тогда и в 21-й стрелковой дивизии ОКДВА («метод подготовки начальствующего состава преобладает ящик с песком, а не поле»²⁶⁰), а в 78-м стрелковом полку 26-й стрелковой – одном из трех стрелковых полков ОКДВА, от которых сохранились документы «предрепрессионных» лет, затрагивающие боевую подготовку – комсостав учили так еще и два года спустя. «У нас учебу больше стремятся проводить в классе, а не в поле, как указал наш командарм», – отмечал 16 февраля 1937 г. на полковом партсобрании начальник штаба полка капитан С.К. Буняченко²⁶¹.

Впрочем, зимой и весной 37-го тактические командирские занятия в Красной Армии проводились так повсюду. «Метод занятий» с командирами, констатировалось в директивном письме А.И. Егорова от 27 июня 1937 г. об итогах зимнего периода – «групповой и в классе, а не в поле», «тренировочные занятия по отработке штабного командира» тоже «велись не в поле, а почти исключительно на картах и в классах. Умение работать в поле слабое»²⁶².

В Приморской группе ОКДВА в начале января 1936 г. командиры – опять-таки подобно курсантам – на занятиях еще и не командовали, а рассказывали о том, что они будут делать в бою: «характер занятий, как правило, повествовательный»²⁶³. Не столько бой, сколько школьный урок моделировался и на командирских занятиях, проводившихся летом 1936 г. во 2-й стрелковой дивизии БВО. «Методика занятий неправильна: в поле выносится словесность», – отметила в начале июля проверявшая эту дивизию комиссия заместителя начальника УБП РККА комкора Л.Я. Угрюмова²⁶⁴…

В 96-й стрелковой дивизии УВО/КВО прививать командиру практические навыки управления войсками даже и не пытались! Проверив там весной 1935 г. командирскую подготовку штабистов, 2-й отдел Штаба РККА выявил, что выходы в поле со штабами вообще не проводились. В начале 1936 г. в 286-м и 288-м стрелковых полках и в отдельном танковом батальоне 96-й дивизии комсостав не учили даже на ящике с песком (сводя командирские тактические занятия к инструктажу методом «рассказа в канцелярии»); в 96-м артиллерийском полку еще и в январе 1937-го «вместо проработки динамики боя» на командирских занятиях изучали устав²⁶⁵…

По-видимому, чисто лекционный характер носили и те командирские тактические занятия, которые еще перед самым началом чистки РККА проводились со штабистами 1-й тяжелой танковой бригады БВО. Ведь работавшая там 29 июня – 4 июля 1937 г. комиссия врид начальника 1-го отделения 1-го отдела АБТУ РККА майора В.П. Пуганова констатировала, что «подготовка штабов бригады и батальонов как органа управления в бою фактически не производится. Не прививаются навыки в составлении основных оперативных документов (приказ, опер[ативная] и разведсводка, таблицы, расчеты и т. п.)»²⁶⁶.

Из процитированного выше доклада А.И. Егорова К.Е. Ворошилову от 4 мая 1935 г. видно, что оба описанных нами методических порока тактических занятий с комсоставом были характерны и для более раннего периода (во всяком случае, для первой половины 30-х гг.). Ведь прежде, чем охарактеризовать проводившиеся весной 1935-го командирские тактические занятия как методически ущербные, автор доклада А.И. Седякин отметил, что они «проводятся «по старинке» [выделено мной. – А.С.]²⁶⁷.

А в 1936 – первой половине 1937 г. даже и таких – методически ущербных, но все же нацеленных на тренировку командира в вождении войск – занятий проводили слишком мало. Командирские занятия, констатировал в своем докладе от 7 октября 1936 г. «О боевой подготовке РККА» замнаркома обороны М.Н. Тухачевский, «носят слишком общий характер и не всегда являются практической подготовкой командира к предстоящим учениям с частью»²⁶⁸. Так, в плане командирской подготовки, действовавшем к июлю 1936-го в 1-й тяжелой танковой бригаде БВО, на тактику отводилось… 3 % общего количества занятий, а на службу штабов – 5 %²⁶⁹.

Приказ наркома обороны № 0106 от 3 ноября 1936 г. специально потребовал нацелить командирскую подготовку на тренировку в умении обучать свои войска и командовать ими – а не сводить ее ко всевозможным сборам, семинарам, инструктажам и т. п. (то есть к «накачиванию» информацией. – А.С.). Однако, во всяком случае, в такой крупной группировке войск РККА, как ОКДВА, это не выполнялось. Командира, констатировал 27 марта 1937 г. помощник начальника 2-го отдела штаба ОКДВА майор В. Нестеров, «как школьника, таскают по занятиям, где нудно долбятся азбучные истины»²⁷⁰, а отчет штаба ОКДВА от 18 мая 1937 г. уточнял, что долбежка этих истин – которые командир может уяснить и самостоятельно! – является сущностью командирской подготовки в 5 из 13 стрелковых дивизий армии (в 32-й, 35-й, 59-й, 66-й и 69-й) … В 69-м артиллерийском полку 69-й дивизии и в 18-м корпусном артиллерийском на огневую и тактическую подготовку комсостава вместо 18–20 часов в месяц отводили тогда всего 5–7 (максимум 10–12): всегда находились вопросы, казавшиеся более актуальными, нежели тактика²⁷¹…

Стрелковые части Красной Армии – как доложил 13 июня 1937 г. А.И. Егорову врид инспектора пехоты РККА комдив Ж.К. Блюмберг – вообще «не имели четких планов подготовки командного состава»²⁷².

Как ни удивительно, в сохранившихся от «предрепрессионного» периода документах трех крупнейших военных округов и УБП РККА нет практически никаких конкретных сведений о методике тактической подготовки младшего комсостава. Единственное исключение – свидетельство приказа по 44-й стрелковой дивизии КВО № 016 от 25 января 1936 г. об итогах проверки боевой подготовки отдельного разведывательного дивизиона: «Методика подготовки младшего н[ач] с[оста]ва слаба. Не учат младших командиров так, как это ему придется делать в поле. Все построено на разговорах, а не на приказаниях и распоряжениях»²⁷³.

Как видим, перед нами тот же самый порок, которым отличалась принятая тогда методика тактической подготовки средних командиров – лекции вместо погружения в обстановку боя, невнимание к выработке практических навыков командования… Вполне естественно, что комсостав учил будущих младших командиров так же, как учили его самого – и поэтому можно считать, что описанная выше горе-методика тактической подготовки младшего комсостава была типичной для всей «предрепрессионной» РККА. На это указывают и то, что «теоретический уклон обучения в ущерб привитию курсантам практических навыков и знаний» для полковых школ РККА был характерен еще в 1928 г.²⁷⁴, и то, что еще зимой и весной 1937 г. (как констатировалось в директивном письме начальника Генштаба РККА А.И Егорова от 27 июня 1937 г.), «навыки командира» курсантам полковых школ «прививались слабо»²⁷⁵.

А приказ наркома обороны № 0106 от 3 ноября 1936 г. позволяет нам предположить, что «предрепрессионная» методика тактической подготовки младшего комсостава страдала и другим пороком той, по которой готовили средних командиров, – обучением на упрощенной и статичной обстановке. Приказ подчеркнул, что «подготовленность младших командиров должна быть поднята на высшую ступень» и что, «в частности, отделенные командиры должны быть воспитаны в духе инициативы и самостоятельности при наступлении и особенно в период борьбы внутри оборонительного порядка противника»²⁷⁶. А, как мы видели выше, отсутствие у командира инициативы и самостоятельности – это результат не только нехватки общего развития, но и неприученности к особенностям реального боя – в котором постоянно сталкиваются с противодействием противника и изменениями обстановки. И особенно как раз при перемещении боя в глубину обороны противника: именно тогда последний начинает предпринимать контратаки и другие меры по выправлению своего пошатнувшегося положения…

Явно связаны друг с другом и два факта, отмеченных начальником 3-го отдела УБП РККА комдивом М.А. Рейтером при проверке им между 6 и 20 июня 1937 г. полковых школ 6-й стрелковой дивизии МВО: «Методика обучения находится на низком уровне» и «Инициатива, сообразительность […] в такой степени, как это требует приказ НКО 0106—36 г., еще не привиты»²⁷⁷…

В 1935/36 учебном году привитию правильной методики тактической подготовки младшего комсостава мешало еще и перенесение подготовки младших командиров пехоты и артиллерии из полковых школ в учебные батальоны и дивизионы – которыми стали 1-е батальоны стрелковых и 1-е дивизионы артиллерийских полков. При этом от функций линейных подразделений их не освободили, то есть их комсостав должен был заниматься и подготовкой младших командиров и сколачиванием подразделений (предполагавшим тренировку большинства курсантов в роли рядовых бойцов). Понятно, что командиры предпочитали вторую, более легкую задачу… «Мы готовим курсантов как красноармейцев», – констатировал, например, на партсобрании 14 мая 1936 г. комвзвода 21-го артиллерийского полка 21-й стрелковой дивизии ОКДВА Гринько²⁷⁸. То же обнаружил в начале октября 1936 г. и инспектировавший 39-ю и 40-ю стрелковые дивизии ОКДВА комбриг К.Д. Голубев из УБП РККА: «курсанты учебных батальонов подготовлены только как красноармейцы»; курсанты учебных артдивизионов «к выполнению обязанностей младших командиров подготовлены слабо»²⁷⁹…