Текст книги "150 историй создания шедевров"

Иван Тургенев. Возвращение на Бежин луг

«Милее мука, если в ней

Есть тонкий яд воспоминанья»

Иннокентий Анненский «Что счастье?»

Перелистываю «Записки охотника» Тургенева. Они у меня в толстом первом томе трехтомника издательства «Художественная литература» за 1988 год.

Столько раз держал в руках эту книгу – привык, как охотник к ружью. И как на охоте, разглядишь что-нибудь необычное. Глухарь, фазан, куропатка, тетерев, перепел. То появятся, то растворятся в зарослях. Наблюдать за ними – одно удовольствие. Чем толще книга – тем больше хочется ее погладить. А тургеневском томе еще и вычитать слова, о встрече с деревенскими чудаками, о выпавшей росе, о грозовой туче, В Петербурге, позже в Германии и Франции, писатель раскроет свое бесконечно трогательное отношение к героям «Записок…», потерянным в далеких орловских лесах с заброшенными деревушками, прудами и речушками, ночными пастбищами лошадей. Помните, как легко мы еще со школы представляли Ивана Сергеевича Тургенева охотником, я все никак не мог уразуметь, как рука у него поднималась. и вот узнаю, на смертном одре он просил прощения у божьих тварей, и у птиц конечно, что стрелял в них.

А начнется все с рассказа (за которым потянутся все остальные) «Хорь и Калиныч». Журнал «Современник» напечатает рассказ среди второстепенных заметок о бытовых проблемах в разделе «Смесь». Над следующими рассказами работа продолжится в Петербурге, зимой 1851 года. Как легко, как свободно дышать воздухом промозглой северной столицы. Может от этого на письменном столе Тургенева появится «Бежин луг». Чудно писать зимой о лете… Короткий рассказ о том, как июльским днем автор будет бродить с ружьишком по округе, охотясь за тетеревами – заблудится – заметит огонь горевшего костра и выйдет на просторный луг. Когда читал и слушал рассказ учителя на уроке – представлял себя пацаном, там, у костра.

Но как непросто было дописывать «Записки охотника» – понадобилось создать большую дистанцию расстояния и времени. Поездки в Европу. «Записки охотника» станут выполнением его Аннибаловой клятвы бороться до конца с врагом, которого он возненавидел с детства.

«Враг этот имел определённый образ, носил известное имя: враг этот был – крепостное право».

Под стеклянными витражами литературных музеев остались пожелтевшие хрупкие листы бумаги с первым изданием рассказа. Но для меня от «Записок охотника» веет запахами полыни и костров. Я слышу ночной стук лошадей, пасущихся в лугах.

Интересно допустить, что к прадеду кого-то из наших современников, живущему на Орловщине, подходил Тургенев, и они прошлись по лугам и холмам. И прадед стал прообразом рассказа Тургенева. А современник об этом не знает.

Иногда кажется – я тогда, в ту ночь, сидел у костра и остался там навсегда.

Согрет костром, лицо пылает – вдыхаю запахи ночных трав. Остался, и жду, кто подсядет к костру.

«Не знаю, в котором часу я лег. Помню, что разделся, надел халат и вышел на балкон. Я знал, что я очень пьян, и, вернувшись в комнату, зажег лампу над изголовьем кровати и стал читать. Я читал книгу Тургенева. Вероятно, я несколько раз прочел одни и те же две страницы. Это был рассказ из „Записок охотника“. Я уже раньше читал его, но мне казалось, что я читаю его впервые. Картины природы рисовались очень отчетливо, и тяжесть в голове проходила». (Эрнест Хемингуэй «И восходит солнце (Фиеста).

Иван Тургенев. Случайная встреча с собеседником, который тобой пренебрегает…

Наш рассказ посвящен одной встрече…

Представьте! 19 век уже добрел до конца 50-х. По рельсам России с недавних пор пыхтит паровоз. В вагоне второго класса с мягкими диванами едет писатель Иван Сергеевич Тургенев, автор нашумевшего романа «Рудин» (1855).

В этот момент подумалось: известный, холеный, с иголочки одетый Тургенев в вагоне всего лишь 2-го класса. Да уж, не могу представить!

Вот Толстого могу. Лев Николаевич так вообще рассказывал в письме: <…> Пришлось от Горбачева ехать в 3-м классе, было неудобно, но очень душевно приятно и поучительно». А посмотрите дату записи. «1910 г. Октября 28. Козельск».

А что творилось в тех вагонах? «В вагоне душно, кашель – курят много, грохочут рельсы, качка, сна ничуть» (М. А. Пробатов «Снежные поля»).

А Толстому душевно.

Вот Шукшина вижу на полке, сидит, озирается, не знает чем заняться. Василий Макарович наверняка где-то встретил сельского киномеханика Василия Егорыча Князева, которого жена в сердцах назовет Чудиком в одноименном рассказе.

А Тургенева – нет, увольте.

Но кому-то посчастливилось сидеть в вагоне рядом с Тургеневым, Толстым, Достоевским или Шукшиным.

Так вот! В любые года, в любых направлениях, в вагонах любого класса можно найти прелюбопытного собеседника. В той поездке напротив известного писателя оказался молодой образованный провинциальный врач, скажем, доктор Д. Обойдемся без фамилии.

Разговорились.

Незнакомец едет по делам – ему нужно узнать о новом актуальном лекарстве – средстве от Сибирской язвы. Интересуется у Тургенева: мол, а Вы кто такой?

– Писатель.

– Ну это меня совсем не интересует, – вдруг заявляет доктор Д.

Нынче такая модель поведения с незнакомым пассажиром была бы в самый раз, а тогда…

Тогда так было не принято, да еще со старшими. Безошибочным писательским чутьем Иван Сергеевич определил «нового человека». Наверное, тогда в его голове появились первые черты Базарова, а может и весь Базаров целиком. А если так, представьте себе, – одна, вскользь брошенная фраза стала мотиватором знаменитого романа, да и возможно всего течения нигилизма.

Наблюдательный и чуткий Иван Сергеевич удивился не тому, что его не узнали, он поражен был самой манерой доктора разговаривать. Никаких авторитетов, никаких правил приличия, никаких условностей. «Сверхчеловек», да и только.

От такого впечатления нельзя не придумать Базарова, человека из плоти и крови деятельного, и способного переделать мир. С мастерством повара, готовящего новое блюдо, Тургенев знал, где подсыпатьть соли и перца. Он наполнил образ философским содержанием, взяв у Белинского – презрение к изящному искусству, у Бакунина – рвение к тотальному разрушению ценностей, у Герцена – требование решительных перемен.

Из многих источников узнаешь, как литература середины 19 века влияла на общество. Взрослый молодой человек не стеснялся сказать на людях: «Я хочу быть Базаровым». А кто-то другой наверняка промолчал, и про себя подумал: «А я уже Базаров».

В те времена не чурались называть себя литературными героями. Художник Сезанн, прочитав бальзаковский «Неведомый шедевр» (любимое произведение художников-модернистов), заявил о главном герое-художнике: «Френхофер – это я».

Будь на месте Тургенева Достоевский – у того наверняка возник бы Петр Верховенский для романа «Бесы» – коварный и хитрый лидер революционного движения.

Будь на месте Тургенева Лев Толстой – тот точно бы вылепил Новодворова для романа «Воскресение», самого циничного и жестокого из заключенных, что встретил Нехлюдов. Ненависть как норма, еще куда ни шло, но у Новодворова завышенная самооценка, он мнит себя мессией, который ни в чем не знает сомнений: «Я <…> знаю тот путь, по которому должен идти народ, и могу указать этот путь».

Как же Тургенев разглядел своего героя, как смог его нарисовать? Базаров актуален уже полтора века! Редкий читатель сегодня вспомнит другие имена в романе, кроме Евгения Базарова.

Может все дело в затяжной войне отцов и детей? Может, мы не так прочли Притчу о блудном сыне в 15-й главе Евангелия от Луки?

Может знакомство с такими шедеврами как «Возвращение блудного сына» Рембрандта, «Отцы и дети» Тургенева, «Тихий дон» Шолохова, «Старший сын» Вампилова, «Блудный отец» Марка Брайена, автора, который на своей шкуре испытал, что такое долгая разлука с сыном, – ничему нас не учит, мы наступаем на те же грабли.

Может в школе нужно найти время для хотя бы одного урока о том, что может произойти после встречи писателя со случайным пассажиром.

Мой сын вырос, от меня уехал в другой город, а я все в том августе, все держу его в пеленках из роддома, перед подъездом и говорю: «Вот сынок, твой дом!»

За тенистыми дубравами, зацветшими прудами, пролесками, распаханными полями, кривыми дорогами и высокими сорняками Орловской губернии мой Тургенев уже бродит с ружьишком, уже услышал историю старика-оборванца Бригадира, уже намечает ему место в рассказе. Секрет прост. Соучастие в судьбе собеседника, попутчика, и глядишь, в тебе что-то да и раскроется, как бутон цветка на рассвете.

А сколько здесь интересных деталей. Вот любовь к русской литературе юному Тургеневу кто привил? Один из крепостных камердинеров, который ни в коем случае не будет забыт – чуть позже станет Пуниным в рассказе «Пунин и Бабурин». Но камердинеры были и у других детей, да что они потом написали?

Стало быть, вот вам искусство: увидеть человека перед собой.

Шелестят страницы томика полного собрания сочинений И.С.Тургенева 1883 года, пора читать.

Иван Тургенев. Дождаться, когда заговорят тетради чужих записей

Жил во Мценском уезде Орловской губернии молодой помещик Василий Каратеев. Во время посещения Москвы с ним произошла одна любовная история. Он записал ее слово в слово. И очень дорожил своей тетрадью. И вот 1855 год. С этой тетрадкой он и пожаловал к своему соседу по поместью – Ивану Тургеневу…

Начал он с дурного предчувствия: уезжает на Крымскую войну, по рекрутскому набору на дворянство, и с войны не вернется. Далее извлек свою тетрадь – просил написать что-нибудь по своей истории. В будущем романе "Накануне" Тургенев вспомнит и опишет состояние Каратеева в ту пору.

«Случается, что человек, просыпаясь, с невольным испугом спрашивает себя: неужели мне уже тридцать… сорок… пятьдесят лет? Как это жизнь так скоро прошла? Как это смерть так близко надвинулась? Смерть как рыбак, который поймал рыбу в свою сеть и оставляет её на время в воде: рыба ещё плавает, но сеть на ней, и рыбак выхватит её – когда захочет».

– Возьмите эти наброски и сделайте из них что-нибудь, чтобы не пропало бесследно, как пропаду я! – такими словами Каратеев сопроводит свою просьбу.

Тургенев примется разубеждать пылкого соседа (они дружили с этим впечатлительным романтиком), и более того, поначалу он откажется даже принимать те записи. На столе – незаконченная рукопись «Рудина», и вообще много текущей работы. Но Каратеев настойчив. И Тургенев берет на себя то странное обязательство, о котором просит сосед.

Рукопись он отложит – допишет «Рудина» – создаст «Дворянское гнездо». И тогда…

Записи Каратеева вновь будут перечитаны, когда писатель, через три года, зимой приедет в Спасское-Лутовиново. Каратеева уже не будет в живых – он действительно предугадал свою смерть.

«Очутившись в той же деревне и в той же обстановке, как во время моего знакомства с Каратеевым, я почувствовал, что уснувшие впечатления зашевелились; я отыскал и перечел его тетрадку…»

Так появился роман «Накануне».

И может быть в оправдание, что не сразу взялся за эту рукопись, Тургенев скажет в романе словами Берсенева:

«Все художники таковы. Надобно им прощать их капризы. Это их право.»

Тема его затянет – роман будет написан быстро и душевно.

«Но и от леса, и от реки, и от земли, и от неба, от всякого облачка, от всякой травки я жду, я хочу счастия, я во всем чую его приближение, слышу его призыв! «Мой Бог – Бог светлый и веселый» – я было так начал одно стихотворение. Счастья! счастья! Пока жизнь не прошла, пока все наши члены в нашей власти, пока мы идем не под гору, а в гору! Черт возьми! Мы молоды, не уроды, не глупы: мы завоюем себе счастие!»

Еще раз возвращаюсь к началу истории. Молодой сосед Каратеев, не будучи другом Тургенева, поделился с ним самым сокровенным. Почему?

Перед Каратеевым был большой писатель, но не это главное, он что-то увидел или почувствовал в Тургеневе…. Да и сам Тургенев в рассказе «Смерть» упоминает о письме некоего помещика, который указывает, что умерший у него в доме студент, г. Авенир Сорокоумов просил сего помещика переслать Тургеневу книги и тетради.

Выясняется, что не единичный случай, когда Тургеневу, предчувствуя свою смерть или уже на пороге смерти, люди передавали свои записи. Так или иначе, им удалось придать вечности кусочек своей, в сущности, обычной жизни.

Но почему Тургенев взялся за роман после смерти Каратеева? Есть ли разгадка в отношении писателя к смерти?

Не исключено, что ответ существует в уже упомянутом рассказе «Смерть» («Современник» № 2. 1848 г.) В нем коротенькие истории смерти крестьянина, мельника, студента, помещицы. Но по жанру рассказ имеет признаки философского эссе. Такая своеобразная ода смерти и тем, кто достойно её принимает.

Ответ кроется в выполнении Тургеневым последней воли умершего человека, можно сказать, в завершении обряда смерти, путем создания художественного произведения. В некотором смысле роман «Накануне» – это эпитафия на замысленном памятнике Каратеева.

Два отрывка из этого рассказа.

«Вообще удивительно умирают русские люди. Много покойников приходит мне теперь на память…».

«…Удивительно умирает русский мужик! Состоянье его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью; он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто».

Думаю о Тургеневе. Поразительное умение слушать и хранить тайну удивления. … Способность брать в жизни паузы….

… И обреченность создавать шедевры.

…И оплакивание, и желание выполнить последнюю волю того, кого знал…

«Как нравились тебе тогда всякие стихи и всякие повести, как легко навертывались слезы на твои глаза, с каким удовольствием ты смеялся, какою искреннею любовью к людям, каким благородным сочувствием ко всему доброму и прекрасному проникалась твоя младенчески чистая душа! «(И.Тургенев «Смерть»)

Так, романом «Накануне» он простился с молодым соседом, погибшим на войне.

Федор Достоевский. Cтрадать, страдать, страдать…

Что без страданий жизнь поэта?

(Михаил Лермонтов)

В Петербурге ветрено. Еще не зима, но уже не осень. Ветер несет газету по набережной Мойки, бросками, с передышкой, как мальчишка-разносчик газет. Несет мимо заброшенного дворянского особняка и мимо моих глаз, смотрящих откуда-то, я не знаю откуда. Может из третьего тысячелетия, может четвертого, они недалеко, тысячелетия эти. Чувствую, ветер доберется и до меня. Заставит повыше поднять воротник.

Газета уже отстала от стены обветшалого дома. Полетела за случайным прохожим. И одним краем стала облизывать тротуар…

Газета нашла, наконец, себе пристанище – она обоими полосами прилипла к дверям каморки, под самой кровлей высокого пятиэтажного дома.

Когда я слышу о каморках Петербурга – представляю их тесноту, сумрак, устойчивый запах старой мебели, и желтые исписанные листы бумаги на крохотном столе. Это каморки для создания первых повестей Достоевского, продолжающих петербургский цикл Гоголя – как в кафкианском «Процессе»: все чердаки – для заседаний суда.

В каморках он протопчет свою тропу, когда будет диктовать стенографистке текст. Тропу к человеческим душам. К судьбам своих несчастнейших из несчастных героев.

"…Сижу над работой, как каторжник». Жалуется или успокаивает он сам себя. И все бормочет, бормочет свои романы, будто спасения в них ищет.

…В 1838 году, еще во время учебы в Инженерном училище началась борьба Достоевского за охрану своего призвания художника. В ночные часы, которые он проводит в амбразуре уединенного окна на Фонтанку, записываются его первые размышления.

«Человек есть тайна! Ее надо разгадать».

Отслужив 1 год в Инженерном департаменте он уходит оттуда навсегда. Лишает себя материального достатка. Готов зарабатывать свои крохи писательским трудом.

Бормотанием, да, именно так он создаст свои романы – диктуя стенографистке по ночам, строчку за строчкой. Его бормотание – молитва, обретающая сюжет и превращенная в роман. В полифонический роман, где должны прозвучать голоса всех героев.

Написать роман к N-му сроку, вложить в роман N-е количество слов. Это всего лишь игра. Он увлекался этой игрой больше чем рулеткой.

Пытаясь расплатиться с многотысячными долгами, писатель подписывает в 1866 году кабальный договор с издателем. Исходя из унизительного контракта, азартный драматург был обязан написать полноценный роман в кратчайшие сроки. Так мировая литература познакомилась с отчасти биографическим романом "Игрок". Это произведение стало одним из самых популярных творений Ф.М. Достоевского.

Конечно мучился, что времени на размышление об этой жизни требовалось больше, чем времени на саму жизнь. Потому совесть Достоевского неспокойна. Потому романы Достоевского незакончены. И все упреки в том, ка кон писал – не к месту. Не это было важно.

Слово за словом, капля за каплей – и страницы «Униженных и оскорбленных» пропитаны словами скорби и слезами. Тома «Братьев Карамазовых» падают с полки на голову, несут весть, что познание добра и зла не стоит «слезинки хотя бы одного…замученного ребёнка».

Страдание позволяет пройти каторгу и стать провидцем в «Бесах»: миллионы человеческих жизней пройдут через жернова революции.

Страдание позволяет пройти каторгу и стать провидцем в «Записках из подполья»: миллионы человеческих жизней вскоре будут обречены на выживание в концлагерях. Вы их без труда отыщете от Сибири до Германии и даже Франции (Натцвайлер) и Нидерландов (Герцогенбуш).

Cтрадание движет его рукой на страницах "Дневника писателя” – всю жизнь он, изыскивая для дневника бесценные минуты отрыва от написания романов за гроши редакторов – диктует-диктует, пишет-пишет, и признается, что на нем кандалы, которые не дают времени на творчество.

…Кто отправлял Достоевского на каторгу? Cпрятались? Cгинули? Зря, вины их нет. Его жизнь была для него каторгой и без них.

Подозревали ли они, что у него все пути из каторги в каторгу, что в душе он давно каторжанин.

Cтрадающий автор создает Страдающего героя – Страдающий герой создает Страдающего читателя. Достоевский становится страдающим читателем Гоголя. "Бедные люди» прочитайте вслух и почувствуйте гоголевскую интонацию. Достоевский услышал ее в одну из ночей. Не исключено, тень Гоголя навещала его. Ведь было предсказание Гоголя в письме Жуковскому: «Клянусь, я что-то сделаю, чего не делает обыкновенный человек».

Люблю его «Село Степанчиково», живо представляю сцены.

И Бунин вот этой фразой о повести: «Пошлейшая болтовня, лубочная в своей литературности!» меня не переубедит.

Когда думаю о Достоевском – теряю ориентацию во времени – следую за его «униженными и оскорбленными», как тень, как собака за стариком, до той поры, пока…. Пока не наступят «белые ночи» и собака не умрет. И буду без нее потерян, как его брошенные герои по каморкам, в беспросветно холодном Петербурге.

Какова глубина сочувствия простому человеку, просто человеку, ничем не примечательному человеку?

Прислушиваешься к Полонскому и Некрасову, а рука уже вытягивает с полки томик Достоевского.

Гейне писал о себе: «Моё умственное возбуждение есть скорее результат болезни, чем гениальности. Чтобы хоть немного утешить страдания, я сочинял стихи. В эти ужасные ночи, обезумев от боли, бедная голова моя мечется из стороны в сторону и заставляет звенеть с жестокой веселостью бубенчики изношенного дурацкого колпака…» А заключал он эти размышления словами: «Творчество – это болезнь души, подобно тому, как жемчужина есть болезнь моллюска».

Постоянно возвращаюсь к портрету Достоевского кисти Перова.

Что вызывает во мне этот портрет?

Потребность писать книги, говорю себе.

Следующий вопрос. Почему?

Потому что художник уловил минуту творчества писателя.

Далее рассматриваю иллюстрации разных художников по произведениям Достоевского и становлюсь в один ряд с героями этих иллюстраций, хотя бы на малую толику времени.

Его романы есть его бесконечный диалог – он обладает внутри себя многими голосами, спорит сам с собой: есть Бог – нет Бога, есть право – нет права, можно убить – нельзя убить, можно насиловать – нельзя насиловать…

…В романах он не дает ответа. А ответы Достоевского, как публициста, – чересчур примитивны.

«Он как бы вивисектор, который делает эксперимент на себе самом, над своей психологией. Именно таким образом он в какой-то мере предвосхитил психоанализ» (Эрнст Неизвестный «Говорит Неизвестный.»)

Писательство – это лечение от язв окружающей реальности. Написал – вылечился.

Федор Достоевский. Ходить по трем своим страстям и местам жизни своих героев

В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки…

(Ф.Достоевский. Начало романа «Преступление и наказание»).

Петербург встречает ночь. Петербург прикован камнями к мостовым. В Петербурге мрачно. По городу, в чаду кабаков, прикрываясь от рваных ветров на набережных Мойки и Невы, гуляет Достоевский…

Ему важен не тот Петербург что перед ним, а тот, в котором живут его герои – это немного разные города.

Вот как Достоевский описывает собственную ипохондрию в письме к Тотлебену: «…был слишком раздражителен… со способностью искажать самые обыкновенные факты и придавать им другой вид и размеры».

Она также скажется на его творчестве, когда он вязнет в деталях, диалогах, лицах…

Под низкой аркой (это не Неаполь), он проник в глухой пустынный двор, постоял, прислонившись к стене. Вышел из арки – свернул на тротуар – взялся за воротник, и быстро засеменил по улице.

Раскольникову найдено место, куда он спрячет вещи, украденные из квартиры старухи-процентщицы.

…Вечерние прогулки перед ночным бдением. Писателю нужно чаще бывать в местах жизни своих героев, желательно вечером – поздний вечер прячет людские пороки тех, кто уже спит, и обнажает тех, кто засиделся в трактире. Но так или иначе, вечером, хотя до утра, сглаживаются дневные трения между людьми.

Достоевский – одна из лучших невидимок в своих романах, он так переживает за своих героев, что становится тоже героем, описать себя он скорее стесняется, но незримо присутствует, если открыть «Белые ночи», «Униженные и оскорбленные», «Преступление и наказание», – почувствовать это легко. Можно даже услышать его напряженное дыхание. Но в «Преступлении и наказании» есть еще кое-что. Живые дома, они просто уснули во мраке.

Места безмолвны, сумрачны – как бы сжимают Раскольникова в петле порока. И автор пытается оказаться в этом давящем пространстве вместе со своим героем

В творчестве молодого Достоевского Петербург как бы охватывает собой все художественное пространство». Согласимся с Юрием Лотманом.

Вот сегодня, под солнцем, дома проснулись и выглядят повеселее. Дом Раскольникова – на Гражданской улице,19. Дом старухи-процентщицы – на Канале Грибоедова,104, и дом Сони Мармеладовой – на Канале Грибоедова, 73.

«Крестный путь» Иисуса Христа, я полагаю он пройден, чтобы по нему прошли и другие, кто найдет в себе силы. Путь Достоевского по следам его несчастных героев в чем-то тоже крестный путь. К поиску правды, добра, любви. В сегодняшний день. Как сегодня сложился бы сюжет и повели себя герои? Напомню. Ведь «Преступление и наказание» как раз завершается размышлением о будущем тех же героев.

Раскольников, студент пединститута, бородка по моде, а вот все остальное….

Старуха-процентщица вряд ли сумела бы уберечь капиталец до прихода бедного студента. МММ либо в «Хопер» его бы опередили. Таким образом, Раскольникова судьба бы избавила от кровопролития. У старухи он наверняка снимал бы угол. Смерть ее бы настигла в период пандемии. Ну а с учетом странного жильца сотрудник правоохранительных органов Свидригайлов возбудил бы уголовное дело. Но с неплохими з/п не дошел бы до греха самоубийства, а в свои пятьдесят ушел бы на пенсию, где давно уже куплена дача, с коваными железными решетками и шашлычницей в саду.

Вижу, как стоит Раскольников на эскалаторе метро со своим желтым ящиком «Яндекс-еда», зарабатывает трудовую копейку. С института поперли, как появилось это дело, полгода отсидел в изоляторе – выпустили, пора было Свидригайлова провожать на пенсию.

Наконец, Соня Мармеладова вряд ли пошла бы на панель, оставив эту участь для более выносливых, конкурентоспособных девушек из ближнего зарубежья. Скорее она подрабатывала бы "операционисткой" в Сбербанке или официанткой в кафе? Жалела бы Раскольникова, но замуж за него бы не пошла. Перспективы героев выглядят по-прежнему тускло. «Наказание без преступления» – скорее так современный Достоевский назвал бы свой роман. А скорее всего он не написал бы этого романа вовсе – ведь его появлением мы обязаны проигрышу Федора Михайловича в казино и стремлением немного подзаработать. Сегодня столь азартному игроку с таким мизером денег не то что играть, жить в Висбадене было бы накладно.

«…Ах, голубчик, не надо меня и пускать к рулетке! Как только проснулся – сердце замирает, руки-ноги дрожат и холодеют…» (Из письма Федора Михайловича молодой жене). Вот-вот, так бы оправдывал свое нищенское состояние современного писателя Федор Михайлович.

Еще известно, что великий писатель был пленником трех страстей: к северной столице, рулетке и всепрощающей молодой жене Анне. Благодаря этому обстоятельству он брался сразу за несколько романов, как тот расчетливый игрок, что расставляет фишки сразу на «чет» и «нечет», «красное» и «белое». Как видим, в наши времена одну из страстей он бы в себе утихомирил, но с издательствами вышла бы загвоздка. Отделы детективов, «испорченные» крутыми сюжетами Марининой и Дашковой, «Преступление…» бы не взяли, остальные сочинения бились бы в узких проходах отделов современной прозы за 1–2 тысячи экземпляров тиража.

Теперь заедем в советское время. Подмосковье. Можно встретить братьев Стругацких. Борис Натанович и Аркадий Натанович гуляют в это время в окрестностях дома писателей в Комарово и видят остатки пикника для будущего «Пикника на обочине».

Случайные дворы, случайные мосты, случайные остатки пикника… Они поджидают каждого из нас, но мы никак в них не проникнем. Я порылся в своей душе и откопал там тропинку в сосновом бору, а возле нее корзину с грибами, рассыпанными из нее. Корзину бросили день или два назад, грибы начали гнить. Что могло случиться с человеком, который собирал грибы и вот так вот взял – бросил урожай и ушел. Куда? Ведь впереди непроходимая сибирская тайга.

Сколько неисхоженных троп и неизвестных заблудших судеб.

Он написал много стихов. Но вершиной его творчества является один роман, удостоенный Пулитцеровской премии 1947 года. Это впечатляющее исследование карьеры демагога-южанина, прототипом которого считается губернатор Луизианы Хьюи Лонг.