Текст книги "Жанр, который мы потеряли. Очерк истории отечественной научно-популярной литературы"

Но вот другой академик, выдающийся русский химик Александр Михайлович Бутлеров, напротив, пишет и издает книгу для самой что ни на есть народной массы. «Академик А.М. Бутлеров написал популярное сочинение для народа по пчеловодству вообще. На издание этого сочинения он ходатайствовал перед собранием 1-го отделения Вольно-экономическаго общества об ассигновании ему 1000 р. из процентного уваровского капитала, положенного на нужды общества. Ходатайство это уважено обществом и издание будет выпущено в количестве 20 000 экземпляров», – раскрывает подробности готовящегося проекта «Библиограф».[56]56
  Библиограф, 1885, № 4, апрель. С. 87.


[Закрыть]

Таблица 2.2. Рост русской промышленности за последнюю декаду XIX века (1891–1900 гг.), %

Источник: По данным советского экономиста П.И. Лященко (1927 г.). Цит. по: Фонотов А.Г. Россия: от мобилизационного общества к инновационному. – М.: Наука, 1993. С. 165.

Появившаяся через несколько месяцев книжка (по современным стандартам – брошюра, как раз 48 страниц) называлась «Как водить пчел».[57]57
  Бутлеров А. М. Как водить пчел. – СПб., 1885.


[Закрыть] «По своему содержанию эта книжка представляет нечто краткого катехизиса для изучения пчеловодства. В самых кратких положениях в ней сообщаются точные сведения о жизни и деятельности пчел, об устройстве ульев и пчельника и о способах ухода за пчелами. При своей краткости и обстоятельности и при большой дешевизне, без сомнения, эта книжка будет доступна для многих бедных русских людей и принесет несомненную пользу всем, кто пожелал бы следовать данным в ней наставлениям относительно занятий пчеловодством».[58]58
  Библиограф, 1885, № 9. С. 44.


[Закрыть] Цена этому «краткому катехизису» была определена в 10 копеек.

Перед нами примеры предельной чистоты жанров: «специально-научный труд» vs «популярное сочинение для народа». Фактически уже здесь даны основные критерии для одного и другого – научного или популярного (вернее, популярно-научного) рода литературы. Оставалось только закрепить это разделение в литературной и издательской практике.

Впрочем, немалое значение такая канонизация формы имела и для статистического учета печатной продукции. До начала двадцатых годов прошлого века такой учетно-издательской строки – «научно-популярная (или любое другое синонимичное название) литература» в официальных отчетах не существовало. Например, среди произведений печати, вышедших в России в 1913 году, среди 41 раздела, каждый из которых насчитывал бы более 100 названий, популярно-научного раздела не значится.[59]59
  Россия накануне Первой мировой войны (Статистико-документальный справочник). – М.: Самотека, 2008. С. 355–356.


[Закрыть] Хотя литература такого рода, как мы убедились выше, несомненно, была представлена на российском книжном рынке. Научпоп был как бы «размазан» по всем другим разделам – учебные пособия; народные издания; сельское хозяйство; медицина, ветеринария, гигиена; природоведение; технология; история; биографии; география, этнография, путешествия; железнодорожное дело…

Однако вернемся к началу исследуемого нами периода, в XIX век.

В 1870 году в России начинает выходить научный и критико-библиографический журнал «Знание».

В 1881-м – иллюстрированный журнал «Техник». Вот, кстати, очень любопытный, о многом говорящий отрывок из рекламного объявления о подписке на этот журнал: «Посвященный новостям и изобретениям по технике вообще и ея приложениям к промышленности, фабричному и заводскому делу, ремеслам и домашней жизни. “Техник” выходит 1-го и 15-го числа каждого месяца.

Редакция успела войти в постоянные сношения со многими заграничными журналами и, имея в своем распоряжении значительное количество иностранных изданий, получила возможность знакомить русских читателей с наиболее выдающимися новостями технической литературы в Старом и Новом Свете. Участие русских ученых, инженеров, техников и практиков дает журналу “Техник” возможность следить за успехами технического дела и в нашем отечестве. В нем, кроме того, печатаются все технические доклады Моск. Отд. Императоского Русск. Техн. Общества.

Особенное внимание редакции журнала “Техник” постоянно обращено на вопросы о пользовании даровыми силами природы и о передаче этих сил на расстояние, а также аккумуляцию их.

В журнале имеется специальный отдел сельскохозяйственной механики.

Подписная цена: без дост. 5 руб., с перес. и дост. на год 6 руб., на полгода 4 руб.»[60]60
  Библиограф, 1885, № 12. С. 344.


[Закрыть]

С августа 1886 года начинает выходить «Вестник опытной физики и элементарной математики» – фактически первый в России физико-математический научно-популярный журнал, предтеча знаменитого советского издания «Квант». «Вестник» издавался в Киеве до 1917 года.

В 1890 году наступает время общепонятно-научного иллюстрированного журнала «Наука и жизнь». Именно такую атрибуцию имело периодическое издание, которому предстояло превратиться, если забегать вперед, в непотопляемый дредноут отечественного научпопа. Здесь уже сделана попытка ухватить по максимуму все возможные видовые и родовые признаки жанра. Самая настоящая – «урна жанру». О многом может рассказать даже просто дальнейшая эволюция жанровой самоидентификации этого издания: «журнал для самообразования» (после возобновления в 1934 году); «научно-популярный журнал Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний» (1954 год), плавно перетекающий в «научно-популярный журнал Всесоюзного общества “Знание”»; и, наконец, «ежемесячный научно-популярный журнал» (1990 год).

Вообще подобная самоидентификация периодических изданий – яркая иллюстрация тех поисков формы для научпопа, которые проходили в конце XIX – начале XX века. Названия журналов – это, по существу, мгновенные снимки (слепки) разных этапов этих поисков. Некоторые варианты называния научпопа представлены в табл. 2.3.

Какой богатый понятийный и образный ряд! Какими изощренными способами издатели пытаются расширить синонимичное поле – лишь бы увернуться от установления монотонного единообразия в названии жанра.

Сразу отметим одну важную особенность – научпоп, по крайней мере в его журнальной форме, непременно должен быть хорошо иллюстрирован. Это было понятно уже сто лет назад и даже раньше. Отсюда все эти «общепонятно-научные иллюстрированные» и «общедоступные для самообразования с картинами в красках и иллюстрациями в тексте» «иллюстрированные» журналы. В этом факте, помимо глубокого методологического смысла (или, если угодно, даже онтологического смысла всей научно-популярной периодики вообще) присутствовал и вполне прагматический аспект, отражавший российские реалии.

Так, один из почти забытых сегодня энтузиастов книги, директор книжного склада Дмитровского союза кооператоров В.М. Муратов, в своем очень фактурном пейпербеке[61]61
  Рекламная бумажная обложка. – Ред.


[Закрыть] под говорящим названием «Продажа книг как культурная работа» (1919 год и, между прочим, уже 2-е издание!) наставляет культпросветработников: «Делая закупку, надо особенно принимать во внимание одно обстоятельство: в деревне любят яркие краски, и глаз крестьянина по большей части недостаточно развит, чтобы надлежащим образом воспринимать нераскрашенные гравюры».[62]62
  Муратов М. В. Продажа книг как культурная работа. Изд. 2-е, доп. – Ярославль: изд-во Ярославского кредитного союза кооперативов, 1919. С. 21.


[Закрыть]

Этот вывод Муратова как будто подтверждает тенденцию в выборе книжного репертуара сельским населением, выявленную еще в начале XX века: лубочная литература и «божественное» – главные «хиты» среди сельских читателей.

Таблица 2.3. Жанровая самоидентификация русских периодических изданий в конце XIX – начале XX века

Некоторое представление о структуре домашних книжных собраний крестьян трех губерний в начале XX века дает сводная табл. 2.4.

Но это не значит, что участь научпопа в России была предрешена – превратиться в аналог какого-нибудь современного глянцевого pulp fiction. «Веселые картинки про науку» быстро перестают быть интересными. Россия до сих пор остается страной Иоганна Гутенберга, а не Билла Гейтса: привычка читать «умные книжки» и высказывать свое мнение (великолепный пример – известный рассказ Василия Шукшина «Срезал»; даже в анекдотах отражена эта вербальная избыточность русских: «Ну вот, выпили… А поговорить?!») – доминирует в сознании россиян. Тем более это оправдано, если речь идет о научно-популярной литературе.

Таблица 2.4. Структура домашних книжных собраний русских крестьян в начале XX века

Источник: Книга в России, 1895–1917/ Под общ. ред. к. и. н. И.И. Фроловой. – СПб.: Российская национальная библиотека, 2008 С. 642.

Двадцать лет с начала XX века, в которые уместились три войны (русско-японская, Первая мировая и гражданская) и три революции (1905 года, буржуазно-демократическая февральская и Великая октябрьская социалистическая 1917 года), стали для научпопа в России своеобразной лабораторией жанра. Из этого котла с булькающей массой выпадет в итоге в сухой остаток то, что мы привычно называем сегодня «научно-популярная литература».

А пока тот же М.В. Муратов представляет результаты своих социологических исследований читательских предпочтений. Он вводит в классификацию отделов возглавляемого им книжного склада графу «общедоступно-научные» книги.[63]63
  Муратов М. В. Продажа книг как культурная работа. Изд. 2-е, доп. – Ярославль: изд-во Ярославского кредитного союза кооперативов, 1919. С. 45–46.


[Закрыть] Продукция этого отдела занимала четвертое место в рейтинге продаж («Топ-12»): 540 экземпляров книг было продано с 1 марта 1918 по 1 января 1919 года. Для сравнения: на третьей позиции находилась литература по сельскому хозяйству – 597 экземпляров. Но вот в стоимостном выражении «общедоступная научная литература» прочно занимала второе место: ее было продано за тот же период на 2411 рублей 24 копейки. Лидеры продаж – детские книги: 3924 рубля 32 копейки.

Вывод Муратова однозначен: «Разумеется, составляя набор книг для продажи, нельзя ограничиться детской и сельскохозяйственной литературой, а следует класть книги и по другим отделам: хорошую беллетристику (особенно хорошо читаются рассказы Л.Н. Толстого), общедоступные научные книги и т. д.»[64]64
  Муратов М. В. Продажа книг как культурная работа. Изд. 2-е, доп. – Ярославль: изд-во Ярославского кредитного союза кооперативов, 1919. С. 33.


[Закрыть] Использует Муратов и термин «научно-популярная литература». В таком, например, контексте: «…на первом месте стоит детская литература, на третьем – сельскохозяйственная, которая в этом году <с 1.03.1918 по 1.01.1919> пользовалась бо́льшим спросом, чем вся научно-популярная литература».[65]65
  Муратов М. В. Продажа книг как культурная работа. Изд. 2-е, доп. – Ярославль: изд-во Ярославского кредитного союза кооперативов, 1919. С. 47.


[Закрыть]

Но примерно с 1922 года как будто некий психологический барьер оказывается пройденным. Начинает доминировать одно название – научно-популярная литература. Формальным закреплением этой тенденции, ее официальным благословением, и стало появление в государственной статистике распределения книг по типам отдельной позиции: «научно-популярные» книги (см. табл. 2.1). При желании в этом можно усмотреть и социальную обусловленность.

Книжная заваль

В советском книговедении было принято делить историю развития книги в СССР на несколько этапов. Два начальных обозначались следующими временными рамками: 1917–1922 годы и 1922–1930 годы. Это деление вполне логично и определяется организационно-экономическими реалиями той эпохи (мы кратко коснемся этого вопроса чуть ниже). История становления жанра научно-популярной литературы идеально вписывается в такую схему.

* * *

«Более чем когда-либо нужна России хорошая научно-популярная книга, но только при условии параллельного развития и строго научной литературы, – отмечал как раз в 1922 году М.А. Блох, обозреватель журнала «Наука и ее работники». – Условия же создания последней продолжают оставаться весьма тяжелыми. И не все ли равно научному работнику, называется ли эта причина типографской разрухой, или отсутствием дензнаков».[66]66
  Блох М. А. Среди книг и журналов/ Наука и ее работники, 1922, № 3–4. С. 60–61.
  Макс Абрамович Блох (1882–1941) – личность вполне легендарная. Или, точнее сказать, знаковая для своего времени. Химик и историк химии; работал в Комитете по химизации народного хозяйства при Госплане СССР, а также в ряде издательств. Автор очень известной «Хронологии важнейших событий в области химии и смежных дисциплин…» (1940).
  «Ох! Ох! Ох! Макс Абрамыч Блох: блоха среди ученых, ученый среди блох».
  Авторство этой ироничной эпиграммы ученая молва приписывала выдающемуся химику Николаю Семеновичу Курнакову (1860–1941). Впрочем, никаких доказательств этому нет.


[Закрыть]

На самом деле М.А. Блох еще поскромничал, определяя стартовые условия для развития научного и научно-популярного книгоиздания как «весьма тяжелые». Между прочим, не один только Блох называет тогдашнюю ситуацию в книгопечатании типографской разрухой. Академик, непременный секретарь (1904–1929) Российской академии наук Сергей Ольденбург, рассказывая в первом номере все того же журнала «Наука и ее работники» о деятельности академии в 1917–1919 годах, очень интеллигентно, но однозначно подчеркивал: «К сожалению, результаты ее работы за последние три года можно указать не полностью, так как вследствие типографской разрухи несколько тысяч листов готовых к печати рукописей, т. е. примерно около двухсот томов, не могло увидеть свет, и, таким образом, изложенные в них результаты большого научного труда не могут еще стать достоянием широкого круга читателей, о них мы знаем пока главным образом по докладам».[67]67
  Ольденбург С. Работа Российской академии наук за последние три года. 1917–1919// Наука и ее работники, 1920, № 1. С. 7.


[Закрыть]

Одним из факторов, усугубивших эту «типографскую разруху», стал декрет СНК РСФСР о введении новой орфографии. Вступивший в силу с 10 октября 1918 года, он распространялся на всю полиграфическую продукцию, включая рекламу и даже на вывески. Отсутствие новых шрифтов приводило к тому, что типографии еще какое-то время пытались использовать старые наборные кассы, за что нещадно штрафовались. И т. п. В конце концов комиссар печати, агитации и пропаганды М. Лисовский не выдержал, и на исходе октября 1918 года в газетах было опубликовано его грозное предупреждение: «Вниманию типографий. Напоминаем всем типографиям, что с 1 сентября введена новая орфография решительно для всех печатных произведений как периодических, так и непериодических. Кроме того, объявляется, что из всех типографских касс должен быть изъят шрифт, непригодный для новой орфографии».[68]68
  Побединский В. М., Игнатенко А. А. Книгоиздательская деятельность Петербургского университета. 1724–1989/ Под ред. проф. Г. А. Тишкина. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2007. C. 33–34.


[Закрыть]

Но и в 1921 году – без перемен: «…в одном Петрограде ненапечатанных <научных> трудов накопилось свыше 12 000 листов, и число их все растет».[69]69
  Наука и ее работники, 1921, № 3. С. 2.


[Закрыть] Да и с дензнаками дело обстояло не лучше. Так, стоимость производства одного стандартного печатного листа со средним тиражом 5 тысяч экземпляров только с конца 1921 года до 1 мая 1922 года возросла в 26 раз![70]70
  Левеншус Л. А. Деятельность военных издательств в период восстановления народного хозяйства (1921–1928)/ В сб. «Книга и культура». – М.: Наука, 1979. С. 223.


[Закрыть]

Неутомимый Блох, беззаветный летописец рынка научной литературы и периодики, мечется в явной растерянности. «Пер Гюнт, ибсеновский герой, верит в кривую: она вывезет. И то же приходится сказать по поводу научной книги, – сетует Блох, давая обзор состояния научного книгопечатания в России в 1922 году. – Обозреватель научной литературы не может найти никаких логических моментов в развитии ее. Он может лишь прийти к некоторым выводам отрицательного характера. Кривая не показывает никакой последовательности в своем течении, и объективных данных, позволяющих признать положение научной книги устойчивым или улучшившимся, нет: книг выходит много, но нужных книг имеется мало. С одной стороны, с опозданием на несколько лет начинают выходить “застрявшие” научные работы, с другой – изобилует тип тоненькой книжки. Как будто рассчитанной на широкую публику. А в сущности именно на любителя и ценителя».

Далее Блох дает краткую (кратчайшую) сводку новостей научпопа, случившихся за обозреваемый период, которую завершает в высшей степени важным для нас резюме: «Наш поневоле калейдоскопический и неполный обзор мы закончим указанием и перечислением тех многочисленных тоненьких книжек, в большинстве случаев написанных первоклассными учеными и наполняющих апатичный книжный рынок.

Мы понимаем психологические причины этого явления, широкое стремление и приобщение к знанию, единственную возможность для издательств преодолеть типографские счета с астрономическими цифрами, а для читателей – приобретать издания, так как тоненькие книжки сравнительно дешевле, т. е. стоят от ¹/₂ до 1 миллиона рублей (см. табл. 2.5. – А.В.). Почти все из перечисленных, увлекательно написанных книг, представляют собой, выражаясь буднично, лакомое пирожное для любителя и ценителя, но объективный обозреватель развития научной литературы с грустью должен отметить это явление на почти пустом фоне серьезных основ науки, как показатель продолжающегося ненормального положения научной книги».[71]71
  Блох М. А. Указ соч., с. 57–61.


[Закрыть]

Полностью разделяя пафос Блоха, нельзя все-таки не обратить внимание на то, какие имена в авторах научно-популярной «брошюрятины»: академики действующие и будущие – Ферсман, Вернадский, Кольцов, Берг… Даже выдающийся русский писатель Евгений Замятин, оказывается, начинал с научпопа. Впрочем, вот это-то как раз и неудивительно: Замятин – выпускник Кораблестроительного института, по первой специальности – морской инженер, участвовал в строительстве ледоколов «Ермак» и «Красин». И, кстати, государство худо-бедно, но все-таки оплачивало этот писательский труд.

Так, например, официальный тариф, утвержденный Наркомтрудом с 1 мая 1920 года, предусматривал следующие ставки оплаты литературных и газетных работников: «Полистно: за оригинальные научные, художественные и научно-популярные произведения, издаваемые впервые, – 5400 рублей печатный лист; за компилятивные произведения – от 2000 до 3500 рублей; за редактирование материалов съездов, конференций и т. д. – от 175 до 875 рублей; за редактирование материалов оригинальных сочинений в рукописи – от 900 до 1500 рублей; за редактирование общеизвестных опубликованных материалов со сверкой по рукописи или по прежним изданиям, а также за редактирование коллективных трудов (сборников, серий книг, энциклопедий и пр.) – от 300 до 1100 рублей; за письменный отзыв о книге – от 40 до 100 рублей за печатный лист оцениваемой книги и, сверх того, обычная плата за рецензию. За компетентный перевод научной и художественной прозы, исполненный специалистом и не нуждающийся ни в редактировании, ни в просмотре, – 2000–3000 рублей; за переводы, требующие редакции или просмотра, – 1600–2500 рублей; за редактирование уже имеющегося перевода в зависимости от качества – от 300 до 1100 рублей.

Таблица 2.5

Все эти ставки установлены для Москвы, для Петербурга же к ним прибавляется еще 50 %».[72]72
  Книга и революция, 1920, № 1, июль. С. 59.


[Закрыть]

Подготовка оригинальных научно-популярных произведений, как видим, ценилась по высшему разряду и приравнивалась к научным и художественным текстам. Так что заниматься научпопом было, помимо всего прочего, еще и выгодно с экономической точки зрения. (Для сравнения: в 1919 году было установлено 35 категорий зарплаты для государственных служащих, от рядового конторщика до народного комиссара; соотношение между самой низкой и самой высокой зарплатой составляло 1:4 – 1200 рублей и 4800 рублей.[73]73
  Паперный В. Культура Два. Изд. 2-е, испр., доп. – М.: Новое литературное обозрение, 2007. С. 121.


[Закрыть])

И тем не менее Блоха, с его пергюнтовскими страстями, понять можно. В научном и научно-популярном книгоиздательстве в начале 20-х годов прошлого века отсутствовало главное – система.

* * *

В этот период в стране существовали в основном четыре вида издательских организаций: государственные, профессиональные, кооперативные и частные. Так, в 1921 году Союз кооперативных издательств устроил выставку своих изданий с 1917 по 1921 год. Вот совсем не полный перечень тех из них, которые представили на этой выставке научную и научно-популярную литературу: «Научное книгоиздательство», «М. и С. Сабашниковы», издательство З.И. Гржебина, «Кооперация», «Наука и школа», «Начатки знаний», «Огни», «Право», «Альконост», «Петрополис»… Забавно, что издательство «Образование» представило на выставке сразу два своих издания: Эрнст Мах – «Популярно-научные очерки» и Рамзай-Оствальд – «Научно-популярные очерки». (Можно сказать, последние отголоски синонимической вольницы для обозначения научпопа…)

Еще раньше, в 1920 году, Научное химико-техническое издательство (Н.Т.О.В.С.Н.Х.) организовало несколько серий изданий (с целью «дать химико-технические основы народного хозяйства»): «Основы науки (Курсы для высшей школы)»; монографии по химико-технологическим и химико-экономическим вопросам; химико-технические справочники («русский Chemiker Kalender, русский Blucher»…); руководства по общей, аналитической и технической химии («на подобие Dammer’a, Abeg’a и т. п.»)… Не была забыта и «Научно-популярная серия».[74]74
  Наука и ее работники, 1920, № 1. С. 36.


[Закрыть]

В издательстве «Наука и школа» продолжалась серия «Введение в науку». (Для примера: одна из книг этой серии – «Мусульманский мир» академика В.В. Бартольда.[75]75
  Наука и ее работники, 1922, № 3–4. С. 57.


[Закрыть])

Комиссия по изучению естественных производительных сил России при Академии наук, знаменитая КЕПС, «организовала под редакцией академика А.Е. Ферсмана и Е.В. Ереминой серию кратких научно-популярных очерков, содержавших статьи-сводки научных сведений о природных богатствах России. Вышли: А.Д. Стопневича “Минеральные воды”, В.И. Масальского “Хлопок”, Е.Ф. Лискуна “Животноводство” и Ф.Ю. Левинсон-Лессинга “Платина”».[76]76
  Наука и ее работники, 1922, № 3–4. С. 56.


[Закрыть]

Центральный научно-технический клуб профсоюзов в Москве начинает издавать журнал «Наука и техника». «Журнал ставит себе целью в ряде статей и обзоров ознакомить как рабочую, так и всю трудовую интеллигенцию с достижениями русской и иностранной мысли. В № 1 находим статьи: О. Ерманского “Под знаком организации”, акад. А.Е. Ферсмана “Завоевания науки”, Сванте Аррениуса “Великая проблема энергии”, проф. Т.П. Кравеца “Три мировые субстанции (материя, электричество, энергия)”, инж. Я. Гольберга (Я. Златогорова) “Автомобиль и его роль в современном транспорте”, М.А. Блоха “Наука и промышленность”, инж. В.А. Петрова “Русские изобретения за последние годы” и ряд кратких сообщений и заметок».[77]77
  Наука и ее работники, 1922, № 3–4. С. 57.


[Закрыть]

Этот отнюдь не полный библиографический список научно-популярных изданий впечатляет даже сегодня. Напомню, речь идет о временном отрезке с 1919 по 1922 год. Выпуском научно-популярной литературы занимались, как минимум, несколько десятков издательств. И еще неизвестно, как выглядели показатели их деятельности в количественном выражении по сравнению с современными. Но… «Никакой руководящей идеи или программы в деятельности этих частных изданий уловить нельзя, и наряду с многими весьма хорошими книгами попадаются такие издания, что удивляешься не издательству, ее выпустившему, а тому, что, очевидно, есть определенный спрос на такую книгу, – отмечает цепким взглядом хронического библиофила М.А. Блох. – Если мы поинтересуемся тем, что составляет главное содержание работ за последнее время, то приходится отметить любопытное явление, что появляются на свет издания, может быть, очень ценные, но вовсе не так необходимые. И для научного работника, живущего на своем скромном бюджете и привыкшего с уважением относиться к книге, представляется иногда совершенно непонятным тот успех роскоши, который приходится отметить. Именно роскошная книга, художественная книга, находит наибольшее распространение. Для иллюстрации сказанного отметим только издание «Петрополис» («Портреты Анненского» – цена 100 миллионов рублей!), издание «Аквилона», «Альконоста», «Эпохи» и т. д. ‹…› В России положение научной книги всегда было тяжелым, и в самые легкие годы печатания неоднократно приходилось с удивлением отмечать, как далеко нас опередила Германия, где частные издательства имели возможность реализовать такие специальные издания, которые в России никогда бы не могли рассчитывать на большой круг читателей».[78]78
  Блох М. А. Среди книг и журналов/ Наука и ее работники, 1922, № 5 (настоящий номер выпущен из типографии 20 января 1923 г.). С. 32.


[Закрыть]

Этот вывод вроде бы подтверждает и свидетельство М.В. Муратова: «После революции 1917 года преграды, мешавшие распространению книги, пали, и сразу же всевозможные общественные организации стали вести продажу книг в более или менее значительных размерах. Всероссийский земской союз закупает в это время на сотни тысяч так называемую политическую литературу, главным образом для продажи на фронте. В том же направлении ведут работу Союз городов, партийные организации, советы рабочих и солдатский депутатов, и т. д.»[79]79
  Муратов М. В. Указ. соч. С. 5.


[Закрыть]

Книжный репертуар в то время действительно был чрезвычайно политизирован. Причем уже в 1918 году это был в значительной мере монопартийный репертуар. «Вместе с процессом обобществления печатного дела изменяется и самое содержание книги, ею приобретается все более и более утилитарный и партийный характер, – отмечает В. Славская. – При этом 1918 год опять-таки является переломным в смысле объединения политической литературы под знаком коммунистической партии в противоположность партийной дробности этого рода литературы в 1917 году.»[80]80
  Славская В. Книга и революция/ Книга и революция, 1920, № 3-4, сентябрь-октябрь. С. 5.


[Закрыть] Издательская статистика, приводимая Славской, неумолима на сей счет (см. табл. 2.6 и 2.7).

«Так завершается процесс обобществления печати – путем образования общественной инициативы, а затем и перевеса ее над частным предпринимательством; преобладания в ней коммунистического направления и, наконец, совпадения коммунистической литературы с официальной, – пишет В. Славская. – “Толстые” книги почти совершенно исчезли с нашего книжного рынка; небольшая, по преимуществу политическая, брошюра – таков обычный распространенный тип современной книги».[81]81
  Славская В. Книга и революция/ Книга и революция, 1920, № 3-4, сентябрь-октябрь. С. 5, 6.


[Закрыть]

Таблица 2.6. Партийная принадлежность издаваемых книг в 1917–1918 годах

Но русский социалистический читатель быстро, судя по всему, «наелся» политикой. «Очень скоро выяснилось, что по большей части наспех изданная “политическая литература” мало удовлетворяет население, а когда интерес к политической жизни стал падать, спрос на нее почти совсем прекратился, и она превратилась в книжную заваль, – не без удовлетворения подчеркивает Муратов (напомню, практический специалист по книжной торговле. – А.В.). – Вместе с тем оказалось, что есть большая потребность в другой книге: в то время как политическая литература лежала без движения, охотно покупались популярно-научные и сельскохозяйственные книги, беллетристика, классики и т. д.»[82]82
  Муратов М. В. Указ. соч., с. 5.


[Закрыть]

Таблица 2.7. Партийная принадлежность периодической печати в 1917–1918 годах

Оригинальное объяснение такой аполитичности русской «читающей массы» дает Николай Рубакин. «Книгам из отдела наук политико-социальных больше других не счастливится среди русских читателей, – пишет Рубакин. – В этом нельзя не видеть некоторых особенностей русского читающего интеллигента. Он как-то привык относиться к окружающей жизни, если так можно выразиться, как бы с одной стороны: то он интересуется вопросами этическими, а все прочие не ставит ни во что, то интересуется вопросами экономическими, и тогда вопросов политических уже почти не признает. Такое хождение вокруг да около, такие односторонние поиски “начала всех начал” – одна из характерных особенностей русского читающего интеллигента, стремящегося отыскать “истинный корень вещей”».[83]83
  Рубакин Н. А. Избранное. В 2-х т. Т. 1. – М.: Книга, 1975. С. 84–85.


[Закрыть]

Возможно, впрочем, все гораздо проще. К 1920 году начинает сказываться эффект усталости нормального человека, обывателя, от политики, явный «износ» внимания к политической риторике. Как показывает история XX века, повышенный интерес к политическим событиям, а следовательно и к политической литературе, имеет циклический характер с периодом 4–6 лет.

Так, в речи на Всероссийском съезде деятелей по профессиональному и техническому образованию (Петербург, январь 1904 года) Н.А. Рубакин отмечал, что «впереди читающей толпы уже давно стоят именно фабрично-заводские рабочие, русский пролетариат, и что подъем книгоиздательского дела в России совпадает с 1896 годом – тем самым годом, когда пролетариат впервые выступил “ан масс” на историческую сцену и когда тридцатитысячная петербургская забастовка открыла собою великое русское освободительное как политическое, так и социальное движение».[84]84
  Рубакин Н. А. Избранное. В 2-х т. Т. 1. – М.: Книга, 1975. С. 52.


[Закрыть] Статистика книгоиздания, на которую опирался Рубакин, делая такие заявления, вполне подтверждает сказанное.

За весь XVII век в России печаталось в среднем 125 названий книг в год. С 1887 по 1892 год этот показатель поднялся с 7 до 9 тысяч названий в год. В 1893 году – превысил 10 тысяч названий. Дальнейшая динамика была еще более впечатляющей: 1908 год – 23 852 названия; 1912 год – 34 630. По тиражам – та же картина: 1887 год – общий тираж напечатанных в России книг составил 24 миллиона экземпляров; 1895 год – 42 миллиона; 1912 год – 134 миллиона экземпляров книг (т. е. примерно одна книга в год на одного жителя России).

Радикально вырос общий уровень грамотности населения России, причем в исторически кратчайшие сроки. Если в 1897 году среди лиц старше 9 лет грамотных было 30,1 %, то в 1917 году этот показатель составил 42,8 %. Даже уровень грамотности среди сельского населения демонстрировал динамичный рост: если в 1880–1888 годах, по данным земских переписей, в 20 губерниях он составлял 8,7 %, то, согласно Всероссийской переписи 1897 года, – уже 17,4 %, а к 1917 году грамотность сельского населения выросла до 37,4 %. Среди рабочих показатель уровня грамотности был еще выше: в 1897 году – 40 %, в 1917 году – 64 %.[85]85
  Книга в России, 1895–1917… С. 635, 641, 645.


[Закрыть]

Статистик, ученый-ихтиолог, член Первой Государственной думы от Уральского казачьего войска Николай Бородин (1861–1937) в своих воспоминаниях оставил нам картинку читательских интересов университетской среды в 80–90-е годы XIX века: «…двойственность направления умственной деятельности оставалась у нас всегда, и я бы сказал на всю жизнь, судя по личному опыту и по наблюдениям над другими однокурсниками той же категории. Отдаться целиком чистой науке в то время считалось прямо зазорным, и студент, избегавший принимать участие в политической и общественной жизни и не готовящий себя к таковой, навлекал на себя по меньшей мере товарищеское неодобрение».[86]86
  Бородин Н. А. Идеалы и действительность: сорок лет жизни и работы рядового русского интеллигента (1879–1919). – М.: Гос. публ. ист. б-ка России, 2009. С. 9.


[Закрыть]

Интересно, что говоря о нелегальных изданиях (А. Тун «История революционного движения в России», Л.Н. Толстой «В чем моя вера», «Исповедь» и др.), Бородин отмечает: «Эти последние вещи фабриковались литографски нелегально в столице и ходили тогда в большом количестве по рукам».[87]87
  Бородин Н. А. Идеалы и действительность: сорок лет жизни и работы рядового русского интеллигента (1879–1919). – М.: Гос. публ. ист. б-ка России, 2009. С. 8.


[Закрыть]

Ничего удивительного, что в период Первой русской революции 1905–1906 годов лидером читательского интереса становится политическая и политэкономическая литература. «Революционные издания, печатавшиеся за границей, сравнительно легко проникали в Россию. С ростом оппозиции спрос на эмигрантскую литературу был большой. Ею зачитывались в России, безбоязненно передавали ее друг другу даже малознакомые люди», – пишет в своих воспоминаниях А. Тыркова-Вильямс.[88]88
  Цит. по: Книга в России, 1895–1917… C. 638.


[Закрыть]

«Это был период <конец XIX – начало XX века> очень сильной тяги к печатному слову, когда этапы плавного постоянного роста интереса к нему, порожденного чисто социальными потребностями, сменялись резким усилением потребности в печатном слове, вызываемым политическими потрясениями – войнами и революциями».[89]89
  Книга в России, 1895–1917… С. 650.


[Закрыть] Но интерес к политической литературе всегда столь же быстро угасал после всех войн и революций. Однако порожденный политическими катаклизмами интерес к чтению как таковому уже только усиливался. «На первый план в чтении все больше выходили периодические издания, особенно газета, иллюстрированный журнал и брошюрные сериальные издания (типа сыщицких сериалов)». По данным выборочных опросов, проведенных в гимназиях в 1909 году, 80 % учащихся относились к сыщицкой литературе с интересом; суммарный разовый тираж общих и литературных ежедневных газет, рассчитанных на средних и «низовых» читателей, увеличился с 900 тысяч в 1900 году до 2,2 миллиона к 1914 году.[90]90
  Книга в России, 1895–1917… С. 636, 650.


[Закрыть]

Начало в 1914 году Первой мировой войны стало началом нового цикла политизации русского общества. Но уже в 1919 году В.М. Муратов в цитированной выше работе с искренностью абсолютно аполитичного профессионала настаивает: «Что касается так называемой политической литературы, то теперь общественными организациями этот вопрос уже ставится менее остро, чем в начале революции, когда продажа книг чаще всего рассматривалась как средство партийной пропаганды. Однако и сейчас не лишне подчеркнуть, что книжный склад и магазин так же, как и библиотека, обязан вести прежде всего культурную работу и не может становиться орудием политической борьбы, которая неминуемо отрежет от него большую или меньшую группу людей».[91]91
  Муратов М. В. Указ. соч., с. 19–20.


[Закрыть]