Текст книги "Рукопись Платона"

Оборванец, которого герр Хесс так бесцеремонно оттолкнул, привалился к облезлой кирпичной стене, с отчетливым стуком ударившись о нее головой, и завалился спиною в угол. От удара он не проснулся, а лишь дважды чмокнул расквашенными, черными от запекшейся крови губами и захрапел. Голова его свесилась набок, и герр Пауль разглядел светлую полоску шрама, пересекавшую жилистое, поросшее курчавым волосом горло.

– Майн готт, – пробормотал немец, осторожно присаживаясь рядом со спящим и брезгливо отставляя в сторону пустой полуштоф, послуживший, без сомнения, причиной столь крепкого сна, – майн готт, если я нуждался в подонках, то здесь их целый легион!

Он пощупал в кармане пистолет. Пистолет лежал на месте. Герр Пауль отлично понимал, что два выстрела, пусть даже смертельных, вряд ли спасут его в случае какой-нибудь неприятности, но компактная тяжесть оружия, оттягивавшая книзу его карман, все равно успокаивала.

Принимая во внимание творившийся здесь содом, герр Пауль не чаял дождаться полового, но тот вдруг возник прямо перед ним, словно сгустившись из висевшего под потолком смрадного тумана, обмахнул грязный стол похожим на старую портянку полотенцем и, ничего не спрашивая, бухнул на голые доски полный полуштоф водки, стопку и тарелку с тремя сморщенными солеными огурцами. Хесс бросил ему монетку, и половой мигом исчез, будто его и не было.

Тут случилась странная вещь. Сосед герра Пауля, которого не разбудил даже удар головой об стенку, вдруг встрепенулся, разбуженный едва слышным стуком бутылочного донышка о доску. Его костлявая рука с обведенными траурной каймой ногтями сомкнулась на горлышке принесенного половым полуштофа, и Хессу не сразу удалось отодрать цепкие пальцы пьяницы от своей бутылки.

– Не?.. – едва ворочая языком, удивился пьяный. – Не... Н-ну!

Последний возглас прозвучал как признание законного права герра Пауля поступать со своей бутылкой так, как ему заблагорассудится. Тем не менее пьяный не терял надежды: вынув откуда-то исцарапанную оловянную чарку, он требовательно ткнул ею в сторону немца и объявил:

– Н-на-ай!!!

Сие нечленораздельное заявление было тем не менее понятно: человек требовал налить, раз уж его новый сосед оказался настолько жаден, что не пожелал отдать ему всю бутылку. Герр Пауль колебался недолго: пожалуй, лучше было действительно угостить этого подонка, чтобы он снова потерял сознание и не путался под ногами. Руководствуясь этим простым рассуждением, немец щедро плеснул водки в подставленную стопку, и та мигом перекочевала в распахнувшуюся гнилозубую пасть.

Как и ожидал рассудительный и хитрый иезуит, дополнительная порция водки добила его соседа вернее, чем выстрел в голову. Не донеся пустой чарки до стола, оборванец закатил глаза, качнулся и без единого звука свалился на пол, а спустя секунду из-под лавки донесся его прерывистый, спотыкающийся храп.

В ту же минуту не менее десятка чарок, стаканов и глиняных кружек протянулось к немцу со всех сторон – во всяком случае, ему показалось, что со всех, хотя он и сидел в углу, имея позади и справа себя глухую кирпичную стену. Слабо улыбаясь побелевшими губами, немец расплескал водку по подставленным емкостям, очень плохо представляя себе, что станет делать дальше. С одной стороны, дармовая выпивка всегда служила наилучшей смазкой для разговора с незнакомыми людьми, а с другой...

Он успел вовремя почувствовать и сбросить со своего бедра проворную руку с длинными пальцами, которая непринужденно и ловко подбиралась к его карману. Рука убралась, но на ее месте тут же возникла другая и принялась оценивающе мять грязными пальцами ткань рукава. Хесс стряхнул и ее, а в следующее мгновение разглядел саженях в пяти от себя человека, который с любопытством дикаря рассматривал некий блестящий предмет, издали очень напоминавший его, герра Пауля, любимые серебряные часы с репетиром. Иезуит схватился за жилетный карман – так и есть! Часы как корова языком слизала. Герр Пауль понял, что для переговоров с этими людьми не хватит всей водки мира, и слегка затосковал. Ему вспомнилось предостережение мускулистого Вергилия – предостережение, которому он не внял и которое, как оказалось, рисовало здешнюю действительность в гораздо более радужных тонах, чем на самом деле.

– Говорить, – с мольбой в голосе произнес он, – надо говорить! Есть работа, я буду хорошо платить!

– Сперва плати, а говорить после будешь, – гнусаво предложил чей-то голос.

– Ежели успеешь, – добавил другой.

– А за работу не боись, – подхватил третий, – мы ее не тронем!

– У меня с собой мало денег, – не совсем соображая, что несет, взмолился насмерть перепуганный немец, – но я знаю, где их много, очень много!

– Так чего ты тогда жмешься, красавчик? – пропитым голосом спросила полуголая беззубая девка с подбитым глазом и бесстыдно болтавшейся поверх драного платья бледной ссохшейся грудью. – Отдай свои денежки мне, а сам после возьмешь там, где много. А я тебя, голубочка плешивого, так приласкаю, что век не забудешь!

Это заявление было встречено громовым хохотом и градом сальных шуток. Герр Пауль понял, что дело обернулось наихудшей из всех возможных сторон: он где-то допустил ошибку, и ошибка эта могла стоить ему не только кошелька, но и жизни. Молодой иезуит много грешил – как именем святого папского престола, так и в силу живости своего характера, – но полагал, что выполнение данного ему церковью поручения с лихвой искупит все его прегрешения. Умирать в двух шагах от заветной цели, в каком-то грязном притоне, да еще и без покаяния, было дьявольски обидно: оказалось, что герр Пауль совершенно не готов встретиться со Всевышним в светлых заоблачных чертогах, что у него осталась масса незавершенных дел на этом свете – словом, оказалось, что умирать ему не хочется.

Смертельно побледнев, немец оттолкнул льнувшую к нему шлюху и вскочил. Рука его нырнула в карман и сомкнулась на рукояти пистолета, который, слава богу, еще никто не ухитрился стащить. Герр Пауль попятился, опрокинул скамейку и забился в угол, шаря глазами по зверским бородатым рожам, которые обступили его со всех сторон, гнусно ухмыляясь и протягивая волосатые лапы. Рож этих было не более дюжины, но перепуганному иезуиту чудилось, что их здесь тысячи. Их смрадное дыхание заставляло содержимое желудка подкатывать к горлу, их мутные глаза сверкали сквозь завесу спутанных волос, как болотные огни в лесной чаще. Дело неумолимо катилось к развязке. Кто-то предложил посмотреть, что у барина в карманах; еще кто-то добавил, что не худо бы поинтересоваться, что у него внутри. Хесс понял, что пропал со всеми потрохами, и потащил из кармана пистолет.

В эту минуту обстановка вдруг неуловимо переменилась. В задних рядах обступившей немца толпы возникло какое-то движение, кто-то заорал возмущенно, кто-то придушенно пискнул, послышался грохот опрокидываемой мебели, треск, звон бьющегося стекла, взрыв матерной брани, и в плотном частоколе маячивших перед иезуитом дьявольских рож стали возникать просветы. Все это случилось едва ли не в одно мгновение; в следующий миг страшные лица исчезли вовсе, и вместо них Хесс увидел косматые затылки и покрытые грязным рваньем спины.

Полуобморочная пелена перед его глазами немного рассеялась, и он увидел своего спасителя. Это был здоровенный, обросший косматой бородищей мужик в ветхой рубахе, перепоясанной широчайшим кожаным кушаком, напоминавшим те, которые любят носить цыгане. Шапку ему заменяла повязанная поперек лба пестрая тряпица, левую щеку пересекал безобразный извилистый шрам, очень похожий на сабельный, начинавшийся где-то под упомянутой тряпицей и бесследно терявшийся в бороде. Правого уха у спасителя не было; вместо уха торчал бесформенный комок плоти, покрытый коркой запекшейся крови и отчасти спрятанный под грязными, век не чесанными волосами.

Начало потасовки перепуганный до полусмерти иезуит проморгал, зато ее окончание он разглядел во всех подробностях. Смотреть, впрочем, было не на что: сражение одноухого бородача с его противниками напоминало битву матерого волка с полудюжиной котят. Драка началась и сразу же кончилась. Враг позорно бежал, оставив на грязном полу несколько пятен крови, пригоршню зубов, два грубых самодельных ножа и одно бездыханное тело с рассеченным лбом, каковое тело, немного полежав, начало подавать признаки жизни и вскоре куда-то уползло.

Спаситель герра Пауля, с озабоченным видом зализывая ссадины на костяшках пальцев, подцепил носком сапога опрокинутую лавку, ловко поставил ее на ноги, перешагнул через нее и сел, твердо установив локти на столе.

– Ну, – сказал он, исподлобья изучающе глядя на все еще стоявшего в углу немца.

Голос у него был сиплый, нутряной. Так мог бы, наверное, говорить волк, которого Господь шутки ради наделил даром речи. Герр Пауль осторожно уселся напротив, понемногу успокаиваясь и пытливо разглядывая своего визави. Габаритами этот человек напоминал медведя, но в остальном это был, несомненно, волк – матерый, стремительный, беспощадный и начисто лишенный морали. Устойчивая, натренированная психика иезуита быстро справилась с испугом, и, трезво оценив ситуацию, герр Пауль пришел к выводу, что лучшего помощника ему не найти.

Для начала он рассыпался в благодарностях, но бородач прервал его нетерпеливым движением широкой костистой ладони.

– Спасибо на хлеб не намажешь, – просипел он. – Ты говорил, будто знаешь, где можно денег достать. Или наврал? Ежели наврал, так я тебя, барин, задавлю, как вошь, ты уж не серчай.

– Деньги есть, – приняв окончательное решение, спокойно сказал герр Пауль. Он привык вести подобные разговоры несколько иначе, среди его коллег и собратьев было не принято сразу брать быка за рога, но при сложившихся обстоятельствах дипломатия и впрямь казалась излишней. – Денег много, но, чтобы их достать, надо потрудиться.

– Ну, и трудился бы сам, – заметил бородач. – Зачем с другими-то делиться? Али кишка тонка?

– Тонка, – спокойно согласился иезуит. – Имей в виду, в одиночку с этим делом даже ты не справишься. Люди нужны.

– Будут люди, – так же спокойно сказал бородач. – Сколько надо, столько и будет. Сказывай, барин, куда идти и чего делать.

– Больно ты скорый, – усмехнулся Хесс. – Сперва все обговорить надобно.

Бородач изобразил задумчивость, которая шла ему как корове седло, шибко почесал в затылке, лизнул сбитые в кровь костяшки пальцев и просипел:

– Обговаривать-то я не мастак. Однако, барин, правда твоя. Пырнуть бы тебя ножиком, да, видно, и впрямь нельзя. Ладно, будь по-твоему. Айда.

– Куда? – насторожился Хесс. Он был не прочь покинуть это место, однако упоминание о ножике ему не понравилось.

– На кудыкину гору, – пояснил бородач. – Ты ж говорить хотел! Ну так и пошли к барину, он с тобой поговорит. Да не боись, немчура, барин у нас понимающий, зазря не обидит!

Хесс вздрогнул. Он не помнил, чтобы в разговоре с бородачом упоминал о своей национальной принадлежности.

– Что есть немчура? – спросил он. – Откуда ты знать, мужик, что я – немчура?

Бородач немного поморгал на него мутноватыми, розовыми не то с перепою, не то от бессонницы глазами и неопределенно дернул мощным костлявым плечом. Впрочем, бородатый Ерема был вовсе не таким дураком, каким считал его Хрунов, и быстро нашелся с ответом.

– А для меня вы все немчура, – пренебрежительно просипел он, теребя обрывок уха и глядя на Хесса как на пустое место. – Что французы, что итальянцы, что эти, как их, чертей... испанцы, что ль, – все как есть немчура пришлая. Лопочете не разбери-поймешь, что, русского языка не понимаете, да еще и нос отчего-то дерете – ну, кто вы, как не немчура? Резать вас – одно сплошное удовольствие, вы ведь и «караул!» толком крикнуть не умеете. Ну пошли, что ль?

– Пошли, – решился Хесс и встал, оттолкнув лавку. – Только знай, у меня есть пистолет.

– А толку тебе с него? – презрительно обронил Ерема и, не оборачиваясь, пошел из кабака.

Хесс двинулся следом. Идти за бородачом было одно удовольствие: перед ним расступались, давая дорогу, и странная парочка двигалась по набитому мертвецки пьяным сбродом кабаку, как по Невскому проспекту, – легко и свободно.

Как только они скрылись в проеме, ведущем на лестницу, из угла подле самой двери молча поднялся какой-то человек, до самых глаз закутанный в некогда добротный, а теперь рваный и грязный плащ. Поглубже надвинув шляпу с обвислыми полями и полинявшей высокой тульей, человек этот бросил на стол мелкую монету и выскользнул из кабака вслед за Еремой и Хессом.

* * *

В ту ночь Марии Андреевне, как и ее подозрительному гостю, спалось скверно. Быть может, виновата в этом была висевшая над городом полная луна, а может быть, уснуть княжне помешали тревожные мысли – как бы то ни было, заснула она очень поздно, прочтя перед этим не менее сотни страниц, густо исписанных тяжеловесными логическими построениями древнего грека по имени Платон. Говоря по совести, Платона она взяла в постель нарочно: усилия, потребные для того, чтобы продраться сквозь скучные дебри его доводов, обыкновенно действовали на нее лучше любого снотворного. Однако сегодня взгляд ее лишь безучастно скользил по строчкам; вдохновенная риторика древнего грека оставляла княжну равнодушной, и сотню страниц, о коей было упомянуто выше, она не столько прочла, сколько пролистала.

В голове у Марии Андреевны была настоящая каша, в которой в равных пропорциях смешались и Хесс с его притворством и подозрительными отлучками, и запертый в сырых казематах Петропавловской крепости Огинский, и градоначальник с его совершенно прозрачными и оттого смехотворными планами, и главный герой этих планов, племянник градоначальника Алексей Берестов со своими раскопками и своим вольнодумством – словом, весь сомнительный вздор, коим в последнее время была заполнена жизнь княжны.

Яркая лампада полной луны светила в щель между портьерами, затмевая слабый огонек свечи, стоявшей в изголовье княжны. Полоса лунного света подобно сверкающему мечу рассекала спальню надвое, и в этом математически правильном чередовании непроглядного мрака с ярким серебристым светом было что-то завораживающее и немного жуткое. Устав бороться с собой, Мария Андреевна задула тусклую свечу и стала следить за тем, как полоса лунного света, удлиняясь, наискосок перемещается по ковру. Уже в полусне княжна успела заметить, как голубоватый луч коснулся уголка кровати, посеребрив край простыни. Потом забытая книга упала с кровати, став домиком на полу, веки княжны смежились, и она уснула беспокойным сном.

Луна еще долго светила в окошко ее спальни, навевая путаные сны. Среди прочего вздора Марии Андреевне почему-то приснился незнакомый мужик с косматой, подпаленной у костра бородой и страшным шрамом на свирепой морде. В руке у мужика был огромный и, видимо, очень острый нож, которым он, кажется, собирался что-то отрезать от Марии Андреевны – не то палец, не то нос, не то всю голову целиком. Появление этого персонажа в сновидении княжны было ей непонятно и оттого особенно страшно. Мария Андреевна рванулась прочь от этого чудовища и проснулась вся в поту, с бешено бьющимся сердцем и ледяными ступнями.

Поглядев на круглый медный циферблат, смутно проступавший из предутреннего полумрака, она поняла, что спала не более двух часов. Глаза жгло, как будто в них насыпали соли, веки, казалось, были налиты свинцом, но о том, чтобы снова уснуть, не могло быть и речи – привидевшийся кошмар все еще давил на сердце.

Впрочем, молодость беспечна во всем, и в первую очередь в своем отношении ко сну. Ей безразлично, спать десять часов в сутки, или три часа, или не спать вовсе, – ее, молодость, заботят совсем иные вещи. Поплескав в лицо прохладной водой, княжна мигом взбодрилась и, набросив на плечи пеньюар, стала думать о том, как бы ей, не поднимая на ноги прислугу, выпить чаю, а еще лучше – крепкого кофе, воздействие которого на организм было ей хорошо знакомо. Употребляемый в умеренных дозах, этот заморский напиток отменно прочищал мозги. Сию премудрость, как и многое другое, княжна усвоила от своего деда, который при всей его неприязни к заморским новшествам любил иногда побаловать себя чашечкой кофейку и сигарой.

Думая об этом, Мария Андреевна пришла к выводу, что ей не худо было бы завести у себя в спальне какую-нибудь спиртовку и прочие причиндалы, необходимые для приготовления кофе, а именно медную турку, запас зерен и ручную мельницу. Увы, оттого, что она так решила, вышеперечисленные предметы в ее спальне не появились. Нужно было выбирать: будить прислугу (чего княжне ужасно не хотелось), идти на кухню и самой разбираться, что где лежит, или вовсе отказаться от сумасбродной идеи кофейничать в три часа пополуночи.

Проще и разумнее всего, конечно, было бы выбрать третий вариант, тем более что поначалу княжна не очень-то и нуждалась в кофе. Но, как это обычно случается, стоило только Марии Андреевне решить, что надобно потерпеть и не вбивать себе в голову пустую блажь, как она поняла, что не проживет и получаса без глотка крепкого кофе.

Вздохнув, княжна потянулась к шнуру, чтобы позвонить, но тут же в нерешительности опустила руку. Ей представилось заспанное, опухшее лицо горничной, ее слипающиеся глаза, шаркающая, неуверенная со сна походка и то, как этой глупой деревенской девчонке будет жаль отнятых у нее минут самого сладкого предутреннего сна. С одной стороны, княжна не очень-то жалела горничную, ибо подавать барышне кофе, пусть даже и по ночам, было все-таки легче, чем работать в поле. А с другой стороны, как бы легко это ни казалось, приготовленный в столь неурочный час кофе все равно будет приправлен таким количеством недобрых мыслей в адрес нежданно заблажившей хозяйки, что, того и гляди, в горло не полезет.

Княжна улыбнулась. Все это был сущий вздор, и горничную она до сих пор не разбудила вовсе не потому, что стеснялась, а потому, что ей не хотелось никого видеть. Предутренний час был тих и полон покоя, какого не сыщешь при свете дня. Поняв, что от себя все равно не уйдешь, Мария Андреевна поплотнее запахнула пеньюар и, подойдя к двери, бесшумно ее открыла. Она уже собралась переступить порог, как вдруг ее внимание привлекли доносившиеся откуда-то звуки. Где-то неподалеку кто-то ходил, негромко, но твердо стуча сапогами по паркету, и притом не внизу, а здесь, на втором этаже, где, по идее, не было никого, кроме ночевавшего через две комнаты Хесса. Следовательно, это был либо герр Пауль, либо забравшийся в дом вор. Княжна высунула голову в коридор и прислушалась. Да, шаги доносились из спальни немца; о том же говорила и полоска оранжевого света, пробивавшаяся из-под его двери.

Остатки сна мигом слетели с Марии Андреевны. Открытие, что вернувшийся едва ли не в полночь немец тоже страдает бессонницей, взбодрило ее похлеще целого ведра кофе. Обыкновенно тевтон любил поспать и, улегшись в постель сразу же после ужина, едва-едва выползал из нее к завтраку. Вчера он лег поздно, да и кто знает, ложился ли вообще?

Княжна закусила губу, вернулась в спальню и осторожно закрыла за собою дверь. Если герр Пауль пренебрег таким сокровищем, как сон (и, кстати, ужин, за которым он обыкновенно ел, как изголодавшийся молотобоец, и который вчера по неизвестной причине пропустил), то это что-нибудь да значило. Мария Андреевна снова приоткрыла дверь и прислушалась. Теперь ей стало ясно, что немец куда-то собирается. Шаги его сделались тише – видимо, он догадался-таки снять сапоги, – но быстрее. Стукнула дверца шкафа, потом что-то упало, запрыгав по полу, послышалось негромкое немецкое ругательство, и вдруг полоска света под дверью герра Пауля погасла.

Мария Андреевна мигом смекнула, что будет дальше, и, метнувшись к комоду, задула свечу. Она вернулась к чуть приоткрытой двери как раз вовремя, чтобы увидеть, как герр Пауль боком выскользнул из своей спальни, держа под мышкой свои тяжелые, подбитые медными гвоздями сапоги.

– Ах, хитрец, – одними губами прошептала она, глядя в спину удалявшемуся на цыпочках тевтону, – ах, затейник! Любопытно было бы узнать, что же ты затеваешь за моей спиной? Право же, я была бы рада удостовериться, что дело в какой-нибудь солдатской вдове...

Как только немец свернул за угол, княжна снова зажгла свечу, выдвинула нижний ящик комода и принялась одеваться со сноровкой человека, привыкшего обходиться без помощи прислуги. Впрочем, и туалет ее сегодня был много проще обычного: вместо корсета с китовым усом и тугой шнуровкой княжна надела просторную кофту, застегнув ее спереди на пуговицы; далее последовала широкая домотканая юбка, козловые сапожки, безрукавка и платок, который княжна повязала так, как это делают крестьянки, собираясь в церковь. Все переодевание не заняло и полутора минут; с неудовольствием проведя ладонью по складкам, возникшим от долгого лежания этого маскарадного костюма в ящике комода, княжна задула свечу и торопливо вышла из комнаты.

По пути она забежала в оружейную, где сняла со стены маленький пистолет – тот самый «лепаж», от которого вечером отказался Берестов, – и, на ходу проверяя курок, подошла к окну. Отведя в сторону тяжелую штору, она увидела, как герр Пауль, смешно перебирая ногами по доскам, лезет через забор. Это, по крайней мере, было ей понятно: княжна и сама не собиралась беспокоить уснувшего сторожа. Она стояла у окна до тех пор, пока немец не перебрался через забор, – нужно было понять, в какую сторону он направится. Впрочем, герр Пауль не обманул ожиданий княжны, решительно зашагав в направлении кремля. Убедившись в этом, Мария Андреевна выбежала из оружейной и через минуту уже выпрыгнула во двор через открытое окно в первом этаже – открытое, несомненно, немцем, который, как и княжна, не хотел будить лакеев.

Очутившись во дворе, Мария Андреевна не пошла по проложенному тевтоном тернистому пути, а воспользовалась известным только ей одной секретом: позади дома в заборе имелась дыра, прикрытая висевшей на одном гвозде доской. Отведя доску в сторону, княжна боком протиснулась в узкую щель. При этом ей подумалось, что немец не смог бы воспользоваться этим лазом, даже если бы знал о нем: здесь ему было попросту не пролезть.

Очутившись в переулке, княжна пустилась бегом. Она была гораздо легче на ногу, чем тучный тевтон, и рассчитывала настигнуть его без особого труда. Однако, выскочив из переулка на улицу, она была вынуждена резко замедлить ход, потому что ее козловые сапожки громко застучали по дощатому настилу тротуара. Бежать серединой улицы княжна не отважилась, опасаясь быть замеченной. Ей пришло в голову, что можно разуться и идти босиком, но она отказалась от этой мысли: городская улица, на которой местами все еще продолжалось строительство, не шла ни в какое сравнение с английским газоном или мелким песком пляжа, а ступни княжны Вязмитиновой сильно уступали по прочности твердым, как дерево, пяткам деревенских девушек. Справиться с возникшим затруднением помогли бы обычные лыковые лапти, но лаптей не было, а значит, о них нечего было и думать. Княжна быстро зашагала по тротуару, стараясь держаться поближе к забору.

В предрассветных сумерках предметы не отбрасывали теней; все было освещено одинаково ровно и тускло, лишь небо на востоке казалось более светлым, чем в западной своей половине. Княжна торопливо перебирала ногами, высматривая впереди Хесса и злясь на себя за то, что слишком долго осторожничала, дав немцу уйти чересчур далеко. Широкая юбка путалась в ногах, мешая ходьбе, и княжне пришлось приподнять ее спереди; спрятанный под кофтой пистолет все время норовил выскользнуть, добавляя Марии Андреевне проблем. Она не знала, отчего слежка за Хессом кажется ей таким важным делом, однако чувствовала, что не успокоится, пока не выяснит, зачем он приехал в Смоленск и выдавал себя за другого. Сейчас ей представился отменный случай разом получить ответ на все свои вопросы, и им нельзя было не воспользоваться.

Торопливо шагая по дощатому тротуару, княжна снова попыталась понять, кто же такой на самом деле герр Пауль Хесс. Ей уже было ясно, кем он не являлся: немец не был ни художником, ни тем более человеком чести. Но, в отличие от арифметики, в реальной жизни два отрицательных ответа, будучи помноженными друг на друга, не давали положительного, а лишь запутывали картину.

Весь этот вздор разом вылетел у нее из головы, когда Мария Андреевна увидела впереди себя торопливо шагавшего немца. Тевтон переходил дорогу, направляясь, как ни странно, в один из мрачных кривых переулков, которые вели куда угодно, но только не в сторону кремля. Княжна предусмотрительно укрылась за деревом, и вовремя: перед тем как нырнуть в переулок, немец остановился и подозрительно огляделся по сторонам.

Княжна проводила его до мрачного двухэтажного дома, стоявшего на краю горелого пустыря. Обшитые покоробленным, серым от времени и непогоды тесом стены тоже носили на себе следы огня; казалось чудом, что эта ветхая берлога уцелела в беспощадном пламени смоленского пожара. Сорванные с петель ставни, выбитые окна, торчавшие вкривь и вкось гнилые остатки забора да льнувший к каменному фундаменту мертвый серый бурьян дополняли гнетущую картину.

Вопреки ожиданиям княжны, герр Пауль не стал входить в дом. Вместо этого он подошел к двери подвала и принялся стучаться – сперва костяшками пальцев, после кулаком, а потом и ногою. «Толцыте, и отверзится», – пробормотала княжна, увидев, как дверь отворилась. Герр Пауль о чем-то заспорил со стоявшим на пороге мужиком, а потом вынул из кармана пистолет и направил его на несговорчивого стража. В другой его руке что-то блеснуло – похоже, то была монета. Простой способ, коим тевтон устранил неожиданно возникшее затруднение, вызвал у Марии Андреевны что-то вроде уважения: в обыденной жизни герр Пауль не производил впечатления человека, способного на столь решительные действия.

Потом дверь за немцем захлопнулась. Марии Андреевне осталось только ждать, ломая голову над тем, что могла означать сия странная экспедиция. Какие тайны хранил подвал этого мрачного дома? Быть может, здесь был подпольный игорный дом, или притон курильщиков опиума, или дом терпимости? Княжна подумала, что все эти предположения не выдерживают критики: вряд ли нужно было ехать из Германии в Смоленск только затем, чтобы тайком сыграть несколько партий в кости, выкурить трубку опиума или встретиться с уличной девкой. Для человека пресытившегося подобными, но облеченными в более цивилизованную форму пороками такое путешествие могло бы показаться привлекательным и даже пикантным, но в таком случае Хес-са следовало немедля изгнать из дома, спасая собственную репутацию.

«Нет, вздор, – подумала княжна, тревожно теребя концы платка. – Такое предположение бросает тень на Огинского, а он – человек чести. Вацлав ни за что не стал бы рекомендовать мне человека, в благородстве которого усомнился бы хоть на минуту. Однако как ни крути, а герр Пауль явно нечист на руку. Нет, карты, опиум и даже женщины тут ни при чем. Тут что-то другое и, кажется, гораздо более серьезное. И потом, не с женщинами же он встречается в кремле!»

Немца не было около получаса. За это время совсем рассвело. Солнце еще не показалось, но его присутствие уже ощущалось в потеплевшем воздухе. Края легких кучевых облаков над восточным горизонтом порозовели и зазолотились; где-то, пробуя голос, хрипло загорланил петух и на его неуверенный крик немедля откликнулся второй.

Потом дощатая дверь, которая на деле была гораздо крепче, чем казалось с первого взгляда, со скрипом отворилась, выпустив какого-то плечистого человека самой разбойничьей наружности. Княжна, которая к этому времени уже успела выбрать наилучшую позицию для наблюдения и теперь сидела в гуще старого, разросшегося куста бузины буквально в десяти шагах от двери, отшатнулась и зажала ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. Человек, который, щурясь на свет, выбрался из подвала, был как две капли воды похож на то чудовище, которое преследовало Марию Андреевну во сне, грозя ей огромным ножом, – та же борода, тот же жуткий шрам во всю щеку и то же отсутствие креста на широкой волосатой груди. Оцепенев от ужаса, смотрела княжна на этот воплотившийся в жизнь ночной кошмар; она даже ущипнула себя за руку, дабы убедиться, что не спит.

Пальцы у нее были крепкие, и щипок получился преизрядный. Закусив губу, княжна несколько раз моргнула глазами, но кошмар и не подумал рассеяться: косматый мужик, похожий на отставшего от табора обнищавшего цыгана, по-прежнему стоял у двери в подвал, заложив за пояс большие пальцы обеих рук и добродушно щурясь на восход. Потом он лениво повернул голову в сторону открытой двери и что-то сказал.

Немедленно, как будто произнесенное бородачом слово было заклинанием, из черного жерла подвальной лестницы, пригнув голову, выбрался герр Пауль. Княжне показалось, что немец выглядит как-то бледновато; впрочем, это могло быть следствием обыкновенного недосыпания. Нахлобучив на плешь свою смешную треуголку, немец важно кивнул бородачу, и они рука об руку пошли прочь от заброшенного дома, что-то негромко обсуждая на ходу.

Когда они проходили мимо куста, в котором затаилась княжна, ее слуха коснулись произнесенные бородачом слова: «Его благородие решит». Мария Андреевна вторично вздрогнула и отшатнулась. Если бы спутник герра Пауля сказал что-то другое, она, быть может, и не узнала бы его голос. Но бородач сказал то, что сказал, и от его слов в мозгу Марии Андреевны вдруг родилось гулкое эхо, раз за разом повторявшее: «Барин, ваше благородие... Барин... ваше благородие... Кто палит?..»

Именно этот голос – сиплый, звериный, наводивший на мысль о клыкастой волчьей пасти, – раздался из-под заваленного трупами моста в тот день, когда Мария Андреевна впервые повстречалась с герром Паулем Хессом. Да и незажившая рана, видневшаяся на месте правого уха бородача, вызывала некоторые догадки. Княжна мысленно похвалила себя за меткость: стреляя с моста в гущу кустарника, она почти не видела цели, и теперь ей было приятно, что ее пуля все-таки нашла мишень. «Еще бы чуточку левее», – подумала Мария Андреевна и испугалась этой кровожадной мысли: до сих пор она полагала, что ежели и убивала кого, так только в силу острой необходимости, для самозащиты.

Между тем одноухий бородач, сопровождаемый герром Паулем, удалился на расстояние, достаточное для того, чтобы Мария Андреевна могла без опаски покинуть свое укрытие. От ее внимания не ускользнул тот факт, что бородач был не чета своему спутнику: на ходу он все время озирался по сторонам, так что слежка за ним, похоже, могла дорого обойтись княжне. Тем не менее Мария Андреевна решила рискнуть и последовала за странной парой, которую составляли лесной разбойник и немец, выдававший себя за художника. Увы, ее опасения оказались не напрасными: у самого выхода из переулка бородач неожиданно резко обернулся и уставился прямо на нее. До него было шагов тридцать; низко нагнув голову, чтобы бородач мог видеть только ее платок, княжна свернула в сторону и толкнула первую попавшуюся калитку.