Текст книги "Рукопись Платона"

– Это есть намек? – насторожился немец.

– Это не есть намек, – отмахнулся Хрунов, – это предостережение. И вот вам, если желаете, добрый совет: перестаньте путаться у моих людей под ногами. Теперь, когда цель близка, было бы обидно умереть, ненароком схлопотав лопатой по черепу. Уверяю вас, они, – он снова кивнул на землекопов, – просто не в состоянии понять, почему я вас до сих пор не пристрелил, ведь пользы от вас теперь никакой. Получите вы свою книгу или не получите – им безразлично. Они знают одно: клад рядом, на расстоянии вытянутой руки, и вы для них – подозрительный чужак, претендующий на долю их добычи. Поэтому перестаньте здесь вертеться, майн герр, берегите свое драгоценное здоровье. За книгу не волнуйтесь: последнее, что может заинтересовать моих висельников, это какая-то книга. Я велел приносить мне все, что хотя бы отдаленно напоминает рукописи, и это непременно будет исполнено, так что свою долю добычи вы получите. Одна книга, верно? Пойдемте, майн герр, нам надо кое-что обсудить.

Недоверчиво оглянувшись на землекопов, герр Пауль неохотно последовал за ним. Ерема остался у завала, наблюдая за своими коллегами на случай новых находок и связанных с ними разногласий.

– Положение осложнилось, майн герр, – сказал немцу Хрунов, отведя его в сторонку. – Боюсь, у нас осталось даже меньше времени, чем я предполагал. В игру вступил кто-то еще, и этот кто-то играет по своим собственным правилам, нам пока неизвестным. Да-да, не надо так на меня таращиться, я не пытаюсь вас обмануть.

– Объяснитесь, – потребовал немец. – И перестаньте говорить загадками. Что все это значит?

Хрунов вкратце описал ему ситуацию с подброшенным к дому княжны Вязмитиновой жилетом убитого Берестова.

– Вы видите, майн герр, я с вами откровенен, – закончил он свой короткий рассказ. – Берестов со своими раскопками мешал нам безумно. Подозреваю, что он действовал по наущению княжны, которой каким-то образом стало известно о кладе. Пока его смерть не была доказана, княжна могла думать, что ее человек сбежал вместе с золотом, но этот проклятый жилет спутал все карты. Тело станут искать; его, верно, уже ищут, и рано или поздно кто-нибудь догадается пошарить в здешних подземельях, потому что лучшего места, чтобы спрятать труп, просто не сыщешь. Здесь уже было бы полно полиции и солдат, если бы все они не бегали по лесам, разыскивая меня и моих людей. Теперь их, конечно, отзовут, но я очень рассчитываю на то, что они не начнут розыски раньше завтрашнего утра. Иное дело – княжна. Она представляет для нас опасность, ибо может знать о кладе. До сих пор она молчала, рассчитывая, вероятно, присвоить клад. Но теперь, когда двери ее дома охраняют драгуны, когда на нее пало подозрение в убийстве, она может заговорить, и мы рискуем оказаться запертыми в этой каменной норе, откуда нет выхода. Хочется вам подыхать на груде золота, со своим драгоценным манускриптом в руках? Мне – нет.

– Майн готт! – по-женски заломив руки, воскликнул немец. – Вы меня пугаете!

– Правда? – с дьявольским весельем спросил Хрунов. – Ну, так утешьтесь, вы не одиноки. Я тоже, признаться, напуган, и страшат меня не столько солдаты – уходить от них мне не впервой, – сколько этот таинственный незнакомец, который уже начал путать наши карты и, боюсь, не остановится на достигнутом.

– Доннерветтер, что же вы предлагаете? – спросил Хесс. – Ведь вы же, наверное, отвели меня в сторону не только затем, чтобы напугать?

– С вами приятно иметь дело, майн герр, – сказал поручик, – для святоши вы удивительно быстро соображаете. Все-таки вы, наверное, иезуит, пес Господень или как вы себя там называете. Впрочем, можете не говорить, мне на это наплевать. У меня к вам деловое предложение. Вам придется поработать, святой отец. Я помогаю вам, настала и ваша очередь посодействовать мне.

– Вот как? Что же вы задумали?

– Княжна Вязмитинова угрожает не только мне, но и вам. Пожалуй, вам в первую очередь. О моем присутствии в городе ей неведомо, зато про вас она все знает, а чего не знает – догадывается. Сидя взаперти, она непременно станет ломать голову над тем, кто ее так подставил, сложит вместе убийство Берестова, ваше исчезновение, подброшенную ей улику и решит как дважды два, что все это – ваших рук дело. Она будет не права, однако вам от этого не легче, правда? Посему мои счеты с княжною теперь в равной мере касаются и вас, майн герр. Я не уйду из города, пока княжна жива.

– Не очень разумная позиция, – заметил Хесс, – но Бог вам судья. Не понимаю, при чем здесь я? Мне нужна только книга, и я, в отличие от вас, покину этот дикий край, как только получу желаемое.

– Вы глупеете прямо на глазах, – сказал Хрунов. – Никуда вы не уйдете, майн герр, и ничего вы не покинете, пока я вас не отпущу. Вам ясно?

– Майн готт, да вы негодяй! – возмущенно воскликнул немец. – Вы бесчестны, сударь! Кто дал вам право удерживать меня? Ведь вы твердо обещали...

– Помочь вам раскопать завал и заполучить книгу, – закончил за него Хрунов, – что я, заметьте, и делаю. Более я вам ничего не обещал, а посему извольте взять свои слова обратно, пока не схлопотали пулю в лоб.

– Как глупо, – проворчал Хесс. – Ну хорошо, я погорячился, прошу меня простить. Однако, повторяю, вы не имеете права требовать...

– Еще как имею, – перебил поручик. – Прав тот, кто сильнее. Вам ли, иезуиту, этого не знать? И потом, что вы так вскинулись? Боязно вам, сбежать хотите? Так я вам вот что скажу: плохо вы знаете княжну. Она отменно соображает, не прощает обид и имеет очень длинные руки. Думаете, она не сможет достать вас в Европе? Не будьте так наивны, майн герр. Да стоит ей только шепнуть пару слов на ушко этому влюбленному ослу, молодому Огинскому, и он будет гоняться за вами до тех пор, пока не порубит на кусочки! Поверьте, я не преувеличиваю, мне уже приходилось сталкиваться с нею. Вы совершили роковую ошибку, связавшись с княжной, майн герр, и ваше неведение, хоть и служит вам оправданием, ничего не меняет. В ваших собственных интересах сделать так, чтобы эта змея умолкла навсегда, иначе вас не спасут никакие монастырские стены.

– Майн готт, какие слова, – с оттенком презрения сказал иезуит. – Складывается впечатление, что вы сами верите в то, что говорите. Хотя в чем-то вы, несомненно, правы. Огинский действительно влюблен в нее, и он знает, где меня найти. Его отец богат и влиятелен, и если орден будет поставлен перед необходимостью выбора между мною и им, то, боюсь, мною пожертвуют раньше, чем я сумею произнести слово в свою защиту. Вы правы, у меня нет выхода. Так чего вы от меня хотите – чтобы я пошел и зарезал княжну?

– Вряд ли у меня получится вас заставить, – сказал Хрунов, раскуривая потухшую сигарку. – Даже если предположить, что вам удастся справиться с этой бестией, драгуны немедля нафаршируют вас свинцом. И потом, мне не нужно известие о смерти княжны. Любые известия не очень-то надежны, коль скоро речь идет об этой чертовке. Я хочу убить ее сам – во-первых, чтобы быть твердо уверенным в ее смерти, а во-вторых, потому, что это доставит мне удовольствие. Могу я позволить себе маленький каприз? Молчите, не отвечайте, это был риторический вопрос. А то еще скажете, чего доброго, что я такого права не имею, и мне придется сгоряча проломить вам голову фонарем... Словом, от вас требуется всего ничего – подойти к парадному крыльцу и затеять разговор с часовым. Он станет вас не пускать, а вы станете возмущаться – дескать, вы тут живете и имеете полное право войти. Это все, что мне от вас нужно, – чтобы вы отвлекли часового и дали моим людям подкрасться к дому незамеченными. Даже если княжна увидит вас из окна, она будет озадачена, решив, что, видно, поторопилась с выводами относительно вашего участия в этой истории... Короче, как я уже сказал, ваше появление послужит отменным отвлекающим маневром.

– А вы? – подозрительно спросил немец.

– Что – я? Я останусь здесь и буду наблюдать за своими висельниками. Они верны мне до тех пор, пока я им нужен. А как только они найдут золото, им сразу покажется, что они богаты, самостоятельны и неуязвимы и в атаманах больше не нуждаются. Словом, оставлять их без присмотра смерти подобно. Набьют золотом котомки и разбегутся... Вы же видели, что они здесь учинили из-за пригоршни монет. Да не волнуйтесь так, майн герр, я никуда не денусь. Во-первых, я буду ждать вас потому, что мне нужна княжна, а во-вторых, дай Бог управиться с работой хотя бы к полуночи. Проклятые французы так основательно завалили проход, что просто зло берет. Хотя, не будь их, нам бы ни за что не найти клад...

Компаньоны вернулись к завалу, посторонившись, чтобы пропустить мимо себя двоих землекопов, тащивших носилки с мусором. Они увидели, что Ерема тоже присоединился к работающим; с его помощью дело пошло веселее, и один из упавших крест-накрест обломков стены уже был сдвинут с места, опрокинут и положен на пол вдоль коридора. Осыпавшуюся сверху землю убрали, и теперь над верхним краем завала виднелся черный просвет. Задрав голову, Хесс увидел вместо привычного уже сводчатого потолка неровный земляной купол в бахроме мелких корешков.

– Неприятное зрелище, – сказал Хрунов, проследив за направлением его взгляда. – Ну, да тут уж ничего не попишешь. Надо бы, конечно, ставить крепь, как в рудной шахте, однако нам не до крепи. Авось до ночи не рухнет, а после – хоть трава не расти.

Ерема между тем поддел ломом большой кусок кирпичной кладки, приналег, и бесформенная глыба шевельнулась, косо поднимаясь со своего продавленного земляного ложа. Бородач крякнул, застонал, его страшное лицо налилось кровью, на лбу и шее вздулись жилы. Железный лом начал понемногу сгибаться под непомерной тяжестью, но тут стоявшие рядом землекопы бросили свои лопаты, уперлись в кирпичную глыбу руками, налегли, Ерема тоже налег, отбросив лом в сторону, и неровный каменный обломок, качнувшись, опрокинулся, открыв взорам кладоискателей раздавленный деревянный сундук, обитый позеленевшей медью. Вокруг сундука россыпью лежали черные от времени монеты, напоминавшие груду глиняных черепков. Землекопы с криком бросились к деньгам, но Ерема оттолкнул их.

Хрунов шагнул вперед, наклонился, зачерпнул горсть монет, глянул раз и с отвращением бросил деньги на землю.

– Медь, черт бы ее побрал, – сказал он. – Однако, как я погляжу, царь Иван Васильевич был тот еще крохобор! Ну, что стали? Копайте, ребятки, копайте! Золото рядом, его осталось только поднять с земли. После отдохнете, а сейчас копайте!

После этого он взял Хесса за рукав и отвел его в сторону.

– Предупреждаю вас, майн герр, – сказал он, – что, если весь ваш хваленый клад будет состоять из позеленевших медяков, вам несдобровать.

– Бросьте кривляться, – раздраженно сказал немец, вырывая из его пальцев свой рукав. – Неужто вам самому не противна избранная вами роль злодея? Вы же видели золото, держали его в руках и на моих глазах положили к себе в карман. Так чего вам еще от меня надобно? Я знаю столько же, сколько и вы. И перестаньте грозить мне расправой, доннерветтер! У меня тоже есть пистолет, и при необходимости я сумею им воспользоваться.

– Ладно, – сказал Хрунов, – не будем ссориться. У нас с вами впереди еще очень много работы. Готовьтесь, майн герр, вечером вам предстоит визит к княжне Вязмитиновой. Боитесь? Правильно делаете, я тоже ее боюсь.

* * *

В урочный час княжне подали завтрак, а после и обед. Мария Андреевна не стала демонстративно отказываться от пищи, как сделал бы на ее месте кто-то иной. Напротив, оба раза она поела с большим аппетитом, съев даже больше, чем обыкновенно. Еда придает организму силы, и тревоги, которые гложут нас изнутри, не давая ни минуты покоя, много легче переносятся на полный желудок. Княжне Марии было недосуг тревожиться и оплакивать участь Алексея Берестова. Нужно было думать, дабы скорее найти выход из создавшейся ситуации.

Увы, ничего особенно умного и тем более конструктивного Мария Андреевна до сих пор не придумала. Мысли ее, как предсказывал Хрунов, все время возвращались к немцу, и с каждым таким возвращением смешливый герр Пауль представал перед княжною во все более зловещем свете. Княжна искала и не находила вокруг себя другого человека, который мог быть повинен во всех ее теперешних несчастиях; увы, герр Пауль лучше кого бы то ни было подходил на роль злодея. Он был знаком с участником нападения на мосту и сам оказался там как раз вовремя, чтобы увидеть финал схватки – именно финал, а не начало или кульминацию. Он мог отдать своему одноухому знакомцу приказ убить Берестова и подбросить княжне его окровавленный жилет, дабы подозрение в страшном злодействе пало на нее. К тому же он весьма своевременно исчез, избежав тем самым весьма неприятного разговора с полицмейстером, да, если на то пошло, и с княжною тоже.

Увы, во всех этих рассуждениях имелся один, но зато весьма существенный изъян: имея возможность совершить перечисленные злодейства, герр Пауль не имел на то веских причин – по крайней мере, видимых. Берестов мог мешать ему искать что-то – интересно, что именно? – в подземельях кремля, но убивать студента было глупо, и еще глупее казалась княжне неуклюжая попытка направить подозрения полицмейстера на нее. Если бы не ее собственное странное поведение, если бы не этот дурацкий пистолет, так не вовремя выпавший прямо под ноги полицмейстеру, эта попытка и вовсе выглядела бы смехотворной. К тому же, если виновником был герр Пауль, необдуманный побег выдавал его с головой – опять же, если это был именно побег, а не плен или смерть...

По всему выходило, что за странными событиями последнего месяца стоял кто-то третий, невидимый и неуловимый настолько, что о его присутствии можно было только догадываться. Впрочем, княжне казалось, что она видела этого человека. «Его благородие», «барин», которого спасло от верной смерти только появление кареты Вацлава Огинского, явно желал Марии Андреевне зла, но что связывало его с Хессом? Были они напарниками или, наоборот, конкурентами, врагами? Быть может, и Берестов, и немец пали от его руки? Быть может, одноухий бородач, в компании которого княжна видела немца рано утром, был конвоиром, который вел герра Пауля к месту казни?

Как бы то ни было, подброшенный кем-то под забор окровавленный жилет Алексея Берестова, похоже, был попыткой вывести княжну из игры, в которую она еще не успела вступить. Княжна кому-то сильно мешала, и ее решили убрать с дороги руками полицмейстера. Конечно, ее домашний арест был полумерой и ограничил ее свободу лишь на короткий срок, потребный полицмейстеру для того, чтобы остыть и осознать, что его подозрения нелепы...

Подумав об этом, княжна почувствовала растущую тревогу. Возможно, неизвестным злоумышленникам достаточно отодвинуть ее в сторону буквально на несколько часов, чтобы благополучно довести задуманное злодейство. Очевидно, они были очень близки к цели и, между прочим, полагали, что у Марии Андреевны имеется ключ к разгадке этой мрачной тайны. Княжна закусила губу и нахмурилась, пытаясь понять, что это был за ключ, но так ничего и не придумала.

В раздумье она подошла к окну, отдернула занавеску и посмотрела вниз, во двор. Караульного солдата нигде не было видно, но из-под навеса крыльца лениво вился голубой дымок его носогрейки. В открытых воротах каретного сарая виднелась задняя часть прогулочной коляски; кучер, присев на корточки, что-то делал с колесом, бросая неодобрительные взгляды в сторону крыльца. Конный драгун возле калитки исчез, оставив на память о себе лишь горку лошадиного навоза. Впрочем, горку мог оставить один из рысаков, коими была запряжена коляска полицмейстера; важно было не это, а то, что навоз до сих пор не убрали. Дворник, вероятнее всего, сейчас давал показания в полиции, и княжна с раздражением подумала, что, если бы все эти бездельники, коих она кормит и одевает, выполняли свои обязанности хотя бы наполовину, никакому негодяю не удалось бы подбросить к ней во двор кровавую тряпку и незамеченным убраться восвояси. «Не дом, а проходной двор, – подумала она. – Посреди ночи из окна вылезает немец и начинает карабкаться через забор, а сторожу все трын-трава...»

По коридору, стуча сапогами, бродил еще один солдат – караулил оружейную. Княжна повернула ключ, распахнула дверь и выглянула в коридор.

– Послушай, любезный, – обратилась она к солдату, – как бы мне переговорить с господином полицмейстером?

Караульный повернул к ней усатое лицо, покрытое густым кирпичным загаром, и стал навытяжку.

– Не могу знать, ваше высокоблагородие, – сказал он. – Их высокоблагородие господин полицмейстер изволили уехать, а когда вернутся, не докладывали. Наше дело солдатское – стоять, где сказано, и охранять, что велено.

– Это понятно, – терпеливо сказала княжна. – Но можно же, наверное, как-то его найти. Быть может, ваш старший знает, как это сделать?

– Старшего нету, – сочувственно сказал солдат, – только я, да Григорий Юрьев, да Михайла Свиньин, что на заднем крыльце. А нам, ваше высокоблагородие, с поста отлучаться строго-настрого заказано, не то как раз дадут батогов отведать. А батоги, ваше высокоблагородие, дело такое... От большого усердия ведь и до смерти забить могут. Так что не серчайте, барышня, ваше высокоблагородие, потерпеть вам придется, пока господин полицмейстер сами пожаловать изволят.

«Вот так, – подумала княжна, закрыв дверь. – Арест, хоть и домашний, он и есть арест. Придется вам, барышня, подождать. На то и расчет: пока я буду ждать, пока полицмейстер будет без толку допрашивать дворню, там уже все кончится... Интересно все-таки, где это – там?»

Она открыла ящик комода, вынула из-под стопки белья запасной ключ от спальни немца, взяла уже однажды пригодившийся ей ключ от платяного шкафа и, зажав оба ключа в кулаке, вышла в коридор. Солдат снова сделал на караул, княжна кивнула в ответ и подошла к двери, что вела в спальню немца. Здесь она обернулась на солдата, но часовой истуканом стоял у двери оружейной, глядя прямо перед собой.

Она отперла дверь и вошла. Из-за задернутых штор в комнате царил прохладный полумрак, и пахло здесь точно так же, как и в прошлый раз, – офицерским одеколоном и сапогами. Княжна раздернула шторы и огляделась. Из-за переполоха, который творился в доме, горничная сюда еще не заходила. Постель герра Пауля стояла неубранной – то есть неоправленной, поскольку немец, судя по всему, этой ночью спал не раздеваясь и не разбирая постели, если вообще спал. Покрывало было смято, и пышная пуховая подушка все еще хранила на себе отпечаток головы. Подойдя поближе, княжна увидела, что и покрывало, и наволочка основательно грязны – так грязны, словно их не меняли в течение полугода. Это было странно, поскольку герр Пауль не выглядел грязнулей, да и белье в его комнате менялось регулярно.

Потом Мария Андреевна вспомнила, что ночью слышала, как стукнула дверца шкафа, и решила проверить, все ли там на месте.

В шкафу по-прежнему висели сюртуки и панталоны немца, и даже папка с рисунками все так же стояла у его задней стенки. Запах одеколона здесь был гуще, но теперь к нему примешивалось еще что-то – едва уловимый кладбищенский запашок сырости, тлена и разрытой земли, запах заброшенного склепа. Наклонившись, княжна раздвинула висевшую в шкафу одежду и обнаружила источник этого странного запаха – свернутый в тугой узел ком одежды, в которой она без труда узнала один из костюмов герра Пауля.

Брезгливо морщась, княжна вынула тряпичный ком из шкафа и встряхнула. Взлетело облако известковой пыли, посыпалась земля, и по паркету со стуком запрыгал крохотный обломок красного кирпича, формой напоминавший наконечник стрелы. Сюртук и панталоны, лежавшие перед княжной, были сверху донизу испачканы землей, известкой и кирпичной пылью. Особенно досталось локтям и коленям: они были основательно потерты, как будто на них долго ползали, а грязь так глубоко въелась в добротное сукно, что удалить ее без помощи горячей воды, мыла и умелой прачки не представлялось возможным. Сзади сюртук лопнул по шву, а жилет и рубашка издавали резкий неприятный запах мужского пота. Судя по костюму, герр Пауль провел вторую половину вчерашнего дня весьма интересно.

«Верно я подумала, что он кладоискатель, – решила княжна. – Интерес к кремлю и испачканное землей платье доказывают это как дважды два. Теперь ясно, зачем он ехал сюда из самой Германии и зачем все время лгал. Что ж, не знаю, как в Германии, а у нас, в Смоленской губернии, где золото, там непременно кровь, по-другому как-то не выходит. Так что же он нашел, этот лукавый немец, – кровь или золото? И с чего, ради всего святого, он взял, что в кремле можно найти клад? А ведь не он один так решил, потому что в последнее время вокруг кремля постоянно идет какая-то возня...»

Уходя, она оставила платье герра Пауля лежать на полу спальни. Время притворства и фальшивых улыбок вышло; увы, княжне казалось, что время вышло совсем и что ей больше никогда не увидеть лживого тевтона – притворщика, проныру, любезника и охотника за чужим золотом.

Вернувшись к себе в комнату, она вспомнила, что минувшей ночью почти не спала, и, не раздеваясь, прилегла на постель. Предзакатное солнце золотило на окнах шторы, в косом луче танцевали пылинки. Сон все не шел, хотя веки горели огнем; княжна лежала, слушая, как размеренно и громко тикают в углу башенные часы, и наблюдала за танцем сверкающих на солнце частичек праха. Мысли ее, как и эти пылинки, беспорядочно роились, ни на чем подолгу не задерживаясь; княжна ждала наступления темноты, но время тянулось нестерпимо медленно, и промежутки между ударами часов, казалось, раз от раза делались все длиннее. Она пробовала читать, но лежавший в изголовье Платон сегодня показался ей еще скучнее, чем обыкновенно, а идти в библиотеку за другой книгой не хотелось. К тому же княжна подозревала, что даже самая увлекательная из книг сегодня покажется ей тусклой и пресной: по сравнению с обступившими ее мрачными загадками рассуждения древних философов и болтовня светских романистов выглядели не стоящими выеденного яйца. Единственным чтивом, которое сейчас могло бы ее рассеять, были записки ее покойного деда, но все его журналы остались в библиотеке вязмитиновского дома, и в них, наверное, до сих пор копался любознательный отец Евлампий.

Губы княжны тронула тень улыбки: простоватый батюшка и все, что было с ним связано, теперь отодвинулись куда-то за горизонт, словно до них было не десять верст, а десять тысяч раз по десять.

В дверь постучала горничная и спросила, будет ли барышня ужинать. Мария Андреевна открыла глаза и только теперь поняла, что все-таки заснула. За окном догорала тонкая полоска заката, в комнате безраздельно царили синие сумерки, черные витые стрелки на блестящем медном циферблате показывали девять с минутами. Княжна крикнула подавать ужин в столовую, зажгла свечу и, подойдя к зеркалу, стала поправлять прическу. За дверью все так же мерно расхаживал часовой; он стерег запертую оружейную, но Марии Андреевне вдруг представилось, что солдат караулит ее и, стоит только ей высунуться из комнаты, непременно пальнет по ней из ружья.

Дикая фантазия при всей своей неправдоподобности основательно ее взбодрила, и мозг княжны заработал в полную силу, вырабатывая план побега. Что она станет делать, выбравшись из дома, Мария Андреевна пока не знала, но и сидеть сложа руки в ожидании неизвестно чего было нестерпимо.

Собственно, никакого особого плана и не требовалось: ее передвижения по дому никто не контролировал, а часовые стояли только возле оружейной, на парадном крыльце и у задней двери. Прошлой ночью никаких часовых и в помине не было, но княжна ушла из дома через окно; теперь же, когда двери столь бдительно охранялись, воспользоваться проторенным путем ей сам бог велел. Она подумала, что напрасно рассказала полицмейстеру про дыру в заборе; впрочем, даже если эта лазейка и была взята под охрану, никто не мешал Марии Андреевне найти или устроить другую. Нужно только дождаться темноты, и тогда троица сонных инвалидов с их ружьями и тесаками не будет для нее серьезным препятствием.

Приведя в порядок свой внешний вид, она спустилась в столовую и поужинала в одиночестве, стараясь есть как можно медленнее, ибо не знала, чем занять себя до полуночи. За десертом она распорядилась накормить солдат, и ей было сказано, что те уже получили плотный ужин и по чарке водки. Говоря о водке, горничная как-то странно посмотрела на княжну, будто желая что-то сказать своим взглядом. Тогда Мария Андреевна всерьез задумалась о том, так ли необходим задуманный ею побег: похоже, домашняя прислуга была уверена, что хозяйке непременно надобно бежать из-под стражи, и даже предприняла кое-какие самостоятельные шаги в этом направлении. Оставалось только надеяться, что кухарка от большого рвения не подсыпала в солдатский ужин толченого стекла или крысиного яду. Впрочем, подобного коварства княжна от своих слуг все-таки не ждала.

Итак, вопрос о побеге повис в воздухе: побег означал бы признание собственной вины, и, хотя полицмейстеру после можно будет объяснить оправданность и даже необходимость такого поступка, прислуге этого не втолкуешь. Так и будут считать, что барышня укокошила своего ухажера, сбежала из-под стражи, а после, видать, откупилась от полиции, благо денег у нее сколько хочешь, а господам, как известно, все дозволено...

Вернувшись к себе, Мария Андреевна открыла шкаф и вынула оттуда свой костюм для верховой езды, скроенный на манер обычной амазонки, но с узкими мужскими панталонами, заменявшими юбку. Костюм был старый, княжна не надевала его уже года полтора, а то и все два, и теперь даже не была уверена, что сумеет в него влезть. Она где-то читала, что человек растет до двадцати пяти лет – правда, под конец уже не так скоро и заметно, как в самом начале жизни. Еще она подумала, что костюм этот теперь стал реликвией тех времен, когда страшные воспоминания двенадцатого года были еще слишком свежи в ее памяти и когда вся она представляла собою сплошной комок нервов, ежеминутно готовый обороняться и нападать.

Потом она вдруг сообразила, что выбраться из дома через окно можно только внизу, на первом этаже, а чтобы попасть вниз, снова придется пройти мимо часового в коридоре, который не преминет поднять тревогу, узрев свою пленницу в столь необычном виде. С таким же успехом она могла бы объяснить свое намерение солдату простыми словами: дескать, ты, дядя, пока отвернись, а я пойду погуляю и, быть может, еще успею кого-нибудь убить до наступления утра.

Тогда она свернула костюм в тугой комок по образцу того, что нашла в шкафу у Хесса, с тою лишь разницей, что завернула в одежду сапоги для верховой езды. Теперь все было готово; оставалось лишь дождаться более позднего часа и выбросить узел в окно, с тем чтобы после подобрать его и переодеться где-нибудь в укромном уголке за конюшней.

Время шло медленно. Наконец пробило десять, потом половину одиннадцатого, а после и одиннадцать. Княжна терпеливо сидела в кресле, делая вид, что читает. За нею никто не наблюдал, но она все равно упорно листала страницы Платона, пытаясь понять, о чем пишет древний грек. Строчки прыгали у нее пред глазами, руки слегка подрагивали: княжна уже знала, что, покинув дом, непременно отправится в кремль, а такая прогулка под покровом ночи не сулила ничего хорошего. Трижды порывалась она встать и пошарить по ящикам комода в поисках пистолета и трижды оставалась на месте, потому что никакого оружия в комнате заведомо не было. Наконец она решила, что перед уходом непременно заглянет на кухню и украдет там самый большой нож, какой сумеет найти. Мысль о том, что можно что-то украсть в собственном доме, где все до последнего гвоздя принадлежит ей, немного ее позабавила.

Башенные часы в углу захрипели, словно прочищая горло, и гулко ударили один раз. Княжна отложила книгу и встала, чувствуя знакомую слабость во всем теле, предшествовавшую обычно опасным приключениям, кои так часто происходили с нею в прежние времена.

Она подошла к окну, держа под мышкой узел с одеждой и сапогами, и в этот миг шаги часового в коридоре вдруг затихли. Вместо них послышался странный шорох, как будто усатый караульный, устав ходить из стороны в сторону, решил прилечь прямо на полу.

Княжна прислушалась, но из коридора не доносилось ни звука. Это было странно. Мария Андреевна подозрительно покосилась на дверь, а потом, прильнув щекой к оконному стеклу, попыталась разглядеть крыльцо. То, что она увидела, насторожило ее еще больше: из-под навеса крыльца торчал начищенный солдатский сапог. Похоже было на то, что все выставленные полицмейстером часовые разом решили отдохнуть и улеглись там, где стояли, – прямо на своих постах...

Положив на подоконник узел с одеждой, княжна на цыпочках пересекла комнату и резко распахнула дверь. Она успела увидеть часового, который, широко разбросав руки и ноги, плавал посреди коридора в луже собственной крови, а в следующее мгновение перед ней возникла страшная, вся в лохмотьях и космах сутулая фигура, по-обезьяньи скалившая на нее беззубый рот с рассеченными наискосок губами. Заскорузлая от грязи пятерня грубо толкнула Марию Андреевну в лицо с такой силой, что она, отлетев от двери, упала спиною на стол, опрокинув свечу и разбросав бумаги. Перед тем как упасть, княжна успела увидеть блеск стали в руке незнакомца.

– Вяжи ее, щербатый, – услышала она знакомый сиплый голос. – Да пасть заткни, не то орать примется.

В черно-серебристом лунном сумраке она увидела, как лохматая фигура метнулась к ней от двери, держа наготове веревку. Шарящая в поисках какого-нибудь оружия ладонь Марии Андреевны наткнулась на что-то продолговатое, плоское и сомкнулась на фигурной рукоятке из слоновой кости раньше, чем княжна успела сообразить, что именно подвернулось ей под руку. Щербатый Иван навалился на нее сверху, обдавая кислым запахом грязи и нищеты. Шершавая, колющаяся волокнами веревка коснулась ее щеки; княжна коротко взмахнула рукой, и костяной ножик для разрезания бумаги глубоко вонзился в жилистую шею щербатого Ивана.

Разбойник захрипел, выкатив серебристые от лунного света белки глаз; горячая кровь, хлынувшая из артерии, разрубленной изящной костяной безделушкой, окатила лицо и шею Марии Андреевны, заставив ее содрогнуться от отвращения. Ножик сломался у самой рукояти с негромким, но отчетливым щелчком; застонав от напряжения, княжна сбросила с себя бьющееся в мучительных конвульсиях тело, перепрыгнула через него, метнулась к двери и, как на каменную стену, налетела на широкую грудь Еремы.