Текст книги "Спасатель. Серые волки"

В целях конспирации ехать пришлось без мигалок, крякалок и вообще без давно ставшего привычным комфорта, на самой обыкновенной «Волге», раздобытой (и хорошо, если не угнанной) где-то архаровцами Беглова. Один из них, по удостоверению помощник депутата, а по виду – просто хорошо помытый и обритый наголо Соловей-разбойник, сидел за баранкой, высунув в открытое окно голый загорелый локоть. Кондиционера в этом драндулете, разумеется, не было и в помине, окна приходилось держать открытыми, и по салону вдоль и поперек гуляли пыльные сквозняки, приносившие обильно потеющему генералу Макарову очень мало облегчения. Василий Андреевич ворчал и злился, мысленно проклиная себя за то, что согласился на эту экскурсию, но при этом знал, что иначе нельзя. Поступить иначе означало бы поверить Бегунку и Уксусу на слово, а это был самый верный из известных его превосходительству способов нажить себе крупные неприятности. Точно такого же мнения, несомненно, придерживался и Илья Григорьевич Беглов, по чьей инициативе и была организована поездка. Подозрительность друзей-мушкетеров – или, как называл их когда-то большой поклонник слезливой блатной романтики по кличке Бегунок, «Серых Волков» – основательно подогрел внезапный и скоропалительный отъезд из Москвы третьего члена стаи, этой прокурорской крысы Винникова.

– Темнит чего-то наш Уксус, – вторя мыслям генерала, негромко сказал Беглов. Они сидели рядышком на заднем сиденье «Волги», стараясь держаться на максимальном расстоянии друг от друга, чтобы не соприкасаться скользкими от пота локтями.

– Срочная командировка у него, инспекторская поездка по исправительным учреждениям Поволжья, – проворчал Макаров.

– Темников, Потьма… – начал мечтательно перечислять не понаслышке знакомые названия знаменитых со времен ГУЛАГа лагерей Беглов. – Эх, где мои семнадцать лет! Представляю, как он выпрашивал у своего шефа эту командировку, – добавил он другим, деловито-насмешливым тоном. – В ногах небось валялся, лишь бы слинять поскорее и подальше.

– И бабу свою, что характерно, на курорт сослал – то ли в Таиланд, то ли вообще на Багамы…

– На Бали, – уточнил Беглов. – От Багам у этой коровы морда треснет. Но баба – это ладно, тут он все правильно сделал. Или, по-твоему, лучше было бы, если б она здесь торчала?

– Да не дай Бог, – ужаснулся Василий Андреевич. – Ее же летом с этой дачи калачом не выманишь!

– О том и речь, – кивнул Беглов. – Но сам-то!.. Как ветром сдуло беднягу: вот он был, а вот его нет… Так драпанул, что до сих пор небось отдышаться не может.

Василий Андреевич фыркнул, представив драпающего Уксуса. Последовать его примеру у него и в мыслях не было: остро и жестко реагируя на любое покушение на свое благополучие, он никогда всерьез не верил, что с ним может случиться что-то по-настоящему скверное. Так человек, мимоходом одного за другим прихлопывая комаров, сетует не на угрозу своему здоровью и жизни, а всего лишь на мелкое неудобство – чешется же, елки-палки! Знает, что комары могут являться переносчиками самых опасных заболеваний, но даже не вспоминает об этом, злорадно стряхивая с руки расплющенного в блин кровопийцу и рассеянно почесывая место очередного укуса: замучили, сволочи, надо было все-таки внять совету жены и опрыскаться репеллентом…

Конечно, этот писака Липский – не комар, особенно после того, как на протяжении целых трех дней плотно общался с Французом. И неприятности, которые он может устроить «Серым Волкам», будут похлеще малярии. Но в глубине души Василий Андреевич не очень-то верил в эти возможные неприятности: что, в самом деле, какой-то журналистишка может сделать ему – генерал-полковнику, сотруднику Генерального штаба, который здоровается за руку с самим главнокомандующим?

Благополучие имеет свойство казаться незыблемым и вечным, как кажется вечным долгое, жаркое лето. И то и другое – опасная иллюзия, но кто думает о грядущих холодах в середине июля?

Когда «Волга» въехала в растянувшийся вдоль живописного речного берега коттеджный поселок, Беглов, по старинке вертя ручку, поднял тонированное оконное стекло. Василий Андреевич, недовольно кряхтя, последовал его примеру. В машине сразу стало жарко, как в духовом шкафу, зато теперь темная тонировочная пленка надежно скрывала их от нескромных взглядов снаружи, что, с учетом обстоятельств, было намного важнее и полезнее теплого пыльного сквозняка.

Загородный дом заместителя генерального прокурора Винникова стоял на довольно высоком пригорке, окруженный высоченным, в полтора человеческих роста, краснокирпичным забором и почти полностью скрытый от посторонних взглядов вымахавшими до третьего этажа голубыми елями. Участок, на котором построился Уксус, был намного скромнее обширных угодий господина генерал-полковника. Тут, надо полагать, сказывалась привычка жить с оглядкой, без которой любая прокурорская гнида э-э-э… любой сотрудник прокуратуры рано или поздно будет взят к ногтю, вот именно как гнида, более проворными и осмотрительными коллегами.

Определенные неудобства, вызванные чересчур близким соседством посторонних лиц, изобретательный Уксус компенсировал архитектурными изысками, которые местами граничили с изысками фортификационными. Голубые ели и высокий забор были только частью тщательно продуманной системы маскировки. Поскольку возвести забор выше конька кровли и насадить пресловутые ели сплошным частоколом Винникову помешала жена, а расположенный на возвышенности двор неплохо просматривался со всех сторон, Уксусу пришлось проявить изобретательность и изрядно потратиться, устраивая все так, как ему нравилось. Парадный въезд во двор представлял собой обыкновенные, автоматически открывающиеся ворота, от которых к крыльцу вела подъездная дорожка – тоже самая обыкновенная, обсаженная туями и выложенная разноцветной цементной плиткой. При желании любой из соседей, поднявшись на верхний этаж своего коттеджа, мог посмотреть, кто приехал к заместителю генерального прокурора, и убедиться, что среди его гостей голодранцев не наблюдается.

Но не все гости этого дома приезжали сюда по своей воле, и именно для них Уксус оборудовал в своей загородной резиденции отдельный въезд. Еще одни автоматические ворота выходили в узкий боковой проулок. От них, вгрызаясь в склон пригорка и углубляясь по мере того, как повышалась местность, к дому протянулась широкая бетонированная траншея. На последнем десятке метров она превращалась в низкий тоннель с бетонным перекрытием, поверх которого невинно зеленел аккуратно подстриженный газон. В хорошую погоду сюда часто выносили садовую мебель; мадам Винникова любила распивать здесь чаи, любуясь видом на реку, а сам Владимир Николаевич на отдыхе редко опускался до чая, предпочитая коньяк или, на самый худой конец, кофе с коньяком.

По траншее, неизменно поражавшей воображение генерала Макарова своим разительным сходством с противотанковым рвом, мог с легкостью пройти грузовик. Таким образом, все доставляемые в дом грузы, будь то дрова для камина или новая мебель, привозились и выгружались незаметно, попадая прямиком в просторный подвал прокурорской дачи. Так же незаметно, без шума и пыли, сюда попадали особые гости Владимира Николаевича, для которых в дальнем углу подвала была по всем правилам искусства оборудована самая настоящая тюремная камера с откидными нарами, парашей, дверным глазком и всем прочим, чему полагается быть в таких местах.

Впервые ознакомившись с этой не предназначенной для посторонних взглядов достопримечательностью, Беглов по секрету шепнул Макарову, что у Уксуса явно не все в порядке с черепушкой – вернее сказать, с ее содержимым. Его превосходительство с ним согласился – как, впрочем, и в большинстве случаев, поскольку с вырабатыванием собственного мнения у него было туго всегда, с самого детства. Да и какое еще мнение может быть о человеке, который, имея в своем распоряжении все тюрьмы и следственные изоляторы огромной страны, не поленился устроить у себя в подвале персональную кичу?

Но, что ни говори, эта самая кича частенько оказывалась очень полезной. В разное время здесь гостили разные люди, в числе которых попадались и такие, имена и лица которых были известны всей России. В лучших традициях тридцать седьмого года их привозили сюда по ночам, в наручниках и с завязанными глазами, надлежащим образом обрабатывали, а затем, после обработки, в зависимости от полученных результатов и интересов дела, тем же порядком увозили прочь и либо отпускали пастись на воле и сушить штанишки, либо пускали в расход.

Это была стандартная, привычная процедура, необходимость которой всякий раз диктовалась интересами стаи. Уксус, хотя и был трусоват, обычно с удовольствием принимал в ней участие, потому что обожал топтать людей, шантажом и побоями выдирая у них из зубов свой кусок мяса. Тем более странным и подозрительным казался Илье Григорьевичу Беглову его скоропостижный отъезд в какую-то явно высосанную из пальца командировку. Вася-Кот по скудости ума сохранял олимпийское спокойствие: он считал, что Уксус струсил, и был этим весьма доволен. Полностью разделяя его мнение по поводу причин отъезда Владимира Николаевича, генеральского спокойствия Беглов разделить не мог при всем своем желании. Да, Винников струсил, это очевидно. Но люди его калибра, во-первых, не трусят без весомых причин, а во-вторых, струсив, делают все возможное, чтобы как можно скорее устранить причину своего испуга. И если пускаются наутек, то либо потому, что уже ничего не могут сделать, либо затем, чтобы обеспечить себе какое-никакое алиби: «Да не было меня в городе, откуда ж мне знать, кто это все тут без меня натворил!»

Поскольку никакой катастрофы на ближайших горизонтах пока не наблюдалось, верным, скорее всего, было второе предположение: прокурорский хлыщ затеял какую-то свою игру и на время событий предпочел смотаться подальше от их эпицентра.

Все это Илье Григорьевичу активно не нравилось, и именно поэтому он предпринял эту поездку, в которой при прочих равных условиях не видел бы никакой необходимости. А на случай совсем уже гнилой подлянки, которую мог-таки устроить Уксус, у него имелись депутатская неприкосновенность – раз и невинные глаза («А в чем, собственно, дело, мы приехали навестить старого друга») – два. Ну, и для ровного счета – обычный набор сановных громов и молний: «Да что вы себе позволяете, майор?! Вы хотя бы отдаленно представляете, с кем разговариваете? Живо уберите руки и извинитесь, пока не пришлось обращаться к проктологу, чтобы помог достать погоны оттуда, куда я их сейчас засуну!»

Следуя указаниям хозяина, бритоголовый помощник депутата свернул в ведущий к реке боковой проулок, в конце которого темнела по-летнему плотная зелень прибрежного ивняка, и остановил машину перед глухой, выкрашенной суриком железной пластиной ворот. Он не стал сигналить, воспользовавшись вместо клаксона портативной рацией. Послышался щелчок замкнувшихся контактов, характерное жужжание электромотора, и ворота, погромыхивая, поехали в сторону по стальной направляющей.

Водитель круто вывернул руль, направив «Волгу» в открывшийся проем. Обнаружившийся у ворот охранник в темном костюме и белой рубашке дурашливо козырнул, приложив ладонь к непокрытой, остриженной под ноль голове. При этом пола его пиджака задралась, и из-под нее выглянуло куцее вороненое рыло скорострельного пистолета-пулемета – «узи», а может быть, «ингрэма».

– «Аграм», – внес полную ясность его превосходительство, не считавший зазорным для себя вникать в такие мелочи, как модели личного стрелкового оружия. – Неплохая, однако, экипировочка у твоих бойцов!

– Твоими молитвами, – отозвался Беглов. Диалог был привычный; он повторялся едва ли не каждый раз, когда Макарову случалось увидеть войско Ильи Григорьевича во всеоружии.

Винников личной охраны не держал, посылать сюда армейский спецназ было, мягко говоря, неразумно, и караульную службу, как обычно, пришлось нести быкам господина народного избранника, каждый из которых, как и сидевший за рулем «Волги» мордоворот, имел во внутреннем кармане пиджака удостоверение помощника депутата Государственной думы.

Мысль о том, во что обходится налогоплательщикам содержание этой банды, давно не вызывала у Василия Андреевича даже улыбки. Тайком от всех генерал до сих пор почитывал фантастику и даже, случалось, выписывал в блокнот кое-какие показавшиеся интересными мысли. Так вот, один американец по фамилии Хайнлайн (язык сломаешь, пока выговоришь, зато в прошлом – морской офицер) устами своего героя сказал: «Человек рождается только затем, чтобы выплатить налоги и умереть». Для подавляющего большинства населяющих планету двуногих баранов это утверждение совершенно справедливо. Поскольку Василий Андреевич Макаров к их числу не относился, он не видел ни малейшей необходимости что-то менять. Если человека такое положение вещей устраивает, туда ему и дорога – что тут еще скажешь?

Въехав во двор, «Волга» сразу нырнула в знаменитую Уксусову траншею, вкатилась под замаскированный зеленой лужайкой бетонный свод и остановилась. Водитель заглушил мотор, Беглов выбрался из салона, оставив дверцу приоткрытой, и в своеобычной популистской, уголовно-депутатской манере дружески пожал руку подбежавшему охраннику.

– Здорово, Скелет, – приветствовал он собеседника, в котором на глаз было пудов семь живого веса. – Как вы тут кантуетесь? Проблем нет?

– Какие проблемы, Илья Григорьевич? – пожал могучими плечами боец. – Живем как у Христа за пазухой, на свежем воздухе, на всем готовом. Всего-то и напряга – перед соседями не отсвечивать, как вы велели, так разве ж это проблема?

– Сильно-то не расслабляйтесь, – с напускной строгостью сказал Беглов. – Знаю я вас, золотую роту… А что баба?

– А что баба? – снова пожал плечами Скелет. – Ведет себя тихо – не орет, не стучит, жрет, что дают, и помалкивает в тряпочку. В общем, все бы так, я б в жизни горя не знал.

– Я же говорил: это не баба, это – кремень, – повернув голову к оставшемуся в машине генералу, с уважением молвил народный избранник. – Не обижаете? – спросил он у Скелета.

– Так не велено же, – с оттенком разочарования ответил тот.

– То-то, что не велено, – подтвердил Беглов. – Глядите, пацаны! Узнаю, что кто-нибудь ее пальцем тронул, – самого раком поставлю и так опущу, что его правнуки спросонья за ж… хвататься будут. Потерпите, уже недолго осталось. Веди, надо глянуть, как она там. Ты идешь? – снова обернулся он к генералу.

Недовольно ворча, Василий Андреевич выбрался из машины и знакомой дорогой – через прорезанную в мощных стальных воротах низкую дверцу, через обширный, ничем не занятый подвал с поленницей березовых дров у дальней стены, а потом по длинному, узкому, заметно уходящему вниз коридору – последовал за Бегловым и охранником, отзывавшимся на откровенно издевательскую кличку Скелет.

Остановившись у массивной, как в бомбоубежище, стальной двери камеры, Скелет полез за ключом. Беглов выразительно постучал себя по виску согнутым указательным пальцем и, отодвинув чуть было не накосячившего бойца, отвел в сторону жестяную заслонку, что закрывала прорезанное в двери смотровое отверстие. Приникнув к нему одним глазом, господин депутат какое-то время молча наслаждался открывшимся ему зрелищем, а затем неопределенно хмыкнул и, отойдя от двери, жестом предложил генералу последовать своему примеру.

Его превосходительство наклонился и посмотрел в глазок – без какой-либо определенной цели, а просто потому, что не видел альтернативы этому простому действию. Не зря же он, в самом-то деле, сюда тащился!

Женщина сидела на откидных нарах напротив двери, смирно сложив на коленях руки, и спокойно, без тени страха смотрела прямо в глазок. Она была одета по-домашнему, в махровый халат и тапочки с меховой оторочкой, и имела без преувеличения сногсшибательную внешность. Съехавшая на сторону пола халата открывала колено, которое, как и расположенная ниже его голень, имело совершенную, чуть ли не математически выверенную форму. Пару раз пройдясь взглядом от колена до лодыжки и обратно, генерал Макаров ощутил у себя в брюках подозрительное шевеление.

Это было нехорошо: его превосходительство привык бережно относиться к своим желаниям, но очень сомневался, что в данном конкретном случае Беглов – а значит, и кормящаяся с его ладони охрана – с охотой пойдет ему навстречу.

– Слушай, – закрыв глазок и выпрямившись, все-таки обратился он к Беглову, – а нельзя с ней как-нибудь… того… уединиться?

Заломив бровь, Илья Григорьевич с веселым недоумением посмотрел на него, а затем нарочито медленно опустил взгляд к ширинке генеральских брюк, где виднелось характерное вздутие, которого минуту назад там не было.

– Э, – протянул он, – повело кота за салом! Да ты, как я погляжу, никак не угомонишься! Опять своей порнухи насмотрелся, кобель неугомонный? Ох, гляди, оторвет тебе когда-нибудь госпожа генеральша твой стручок! Это в лучшем случае, – весело хрюкнув, добавил он. – А худший я могу тебе организовать прямо сейчас. Давай заходи, не стесняйся. Чувствуй себя как дома. Только имей в виду, что эта красотка с шестнадцати лет занимается не только юриспруденцией, но еще и дзюдо. Сейчас ей что-то около тридцати – ну, плюс-минус парочка лет. Сосчитай и прикинь, много ли у тебя шансов не то что потешить беса, а хотя бы выйти оттуда на своих ногах.

– Ай как страшно! – ворчливо воскликнул Василий Андреевич. – Между прочим, чем скалиться, мог бы и посодействовать.

– Со временем, может, и посодействую, – уклончиво пообещал Беглов. – Если будешь себя хорошо вести, если желание не пропадет… ну, в общем, если все выйдет как надо, по-нашему.

– Она же, наверное, все слышит, – спохватился его превосходительство, охваченный внезапным и, как обычно, неуместным приступом несвойственной ему деликатности.

– Ну и что? – равнодушно пожал плечами Беглов. – Пускай слушает, пока есть чем. Все веселее, чем слушать, как тебя черви под землей потихоньку хавают.

Он хлопнул генерала по плечу и увлек его к выходу, смеясь над собственной шуткой. Сидя на жестких дощатых нарах и глядя в ослепший дверной глазок, Марта Свирская слушала удаляющиеся отголоски его смеха – долго, гораздо дольше, чем они звучали на самом деле.

Высокая кирпичная стена была залита ярким, мертвенным светом галогенных прожекторов. Ночь была теплая, парная, в лучах прожекторов тучами толклась бестолковая мошкара – слеталась со всей округи на свет, гибла, опалив крылышки о горячее стекло, но продолжала лететь, вызывая смутные ассоциации с камикадзе – японскими пилотами-смертниками, таранившими на своих винтомоторных истребителях американские крейсеры и авианосцы.

Все было рассчитано до мелочей и распланировано буквально по секундам – так утверждал командовавший операцией угрюмый великан, без затей представившийся Степаном Антоновичем. Андрею очень хотелось в это верить; сам он расчетливостью и пунктуальностью никогда не отличался, и было приятно хотя бы ненадолго почувствовать себя маленьким винтиком в идеально отрегулированном и любовно смазанном механизме – не одиноким воином в вытоптанном вражескими полчищами поле, а облеченным минимальной ответственностью членом слаженного коллектива профессионалов.

Ответственность и впрямь была минимальная: никуда не лезь, никому не мешай, а главное, постарайся не переломать ноги и не прострелить башку ни себе, ни соседу. Представь, что ты – включенный в состав наступающей армии завоевателей летописец, чье оружие – перо, чернильница и свиток этого, как его… ну, на котором в древности все время писали… правильно, пергамента! Или там охапка надлежащим образом обработанной бересты… Представил? Молодец! Тогда держи ствол – просто так, на всякий пожарный случай. Пользоваться-то умеешь? Да ладно! А ну, покажи! Гляди-ка, и впрямь умеешь… Так вот: ты это свое умение спрячь подальше и не доставай, покуда крайняя нужда не подопрет. Потому что хозяин поставил задачу четко: жмурики ему ни к чему, а уж уголовное дело по факту вооруженного нападения с человеческими жертвами ни к чему и подавно. А слово хозяина, чтоб ты знал, – закон. Не знаю, как где, а здесь – закон, и точка. Потому что, кто платит, тот и танцует девушку, понял? Ну и молодец. Я так и знал, что поймешь, иначе на кой ляд человеку высшее образование?

В полном соответствии с составленным загодя графиком к главным воротам в кирпичной стене подъехал и остановился ярко освещенный прожекторами и видимый до мельчайших деталей большой черный джип. Замаскированные в ветвях голубых елей камеры наружного наблюдения зафиксировали все эти детали, включая облепленный разбившейся вдребезги мошкарой, но все еще легко читаемый номерной знак. Номер был намалеван на куске картона, но эту подробность камеры зафиксировать не могли – слишком велико было расстояние.

Из джипа выбрался водитель в шортах и расстегнутой сверху донизу цветастой летней распашонке с коротким рукавом. Дверца машины осталась открытой. Попыхивая зажатой в зубах сигаретой, водитель подошел к заднему крылу, поерзал на месте, пристраиваясь, и принялся неторопливо, со вкусом мочиться на колесо. Все выглядело до того натурально, что Андрею даже почудился ровный, мощный плеск струи.

Потом в поселке мгновенно и бесшумно погас свет – весь, за исключением красноватого огонька сигареты в зубах у явно перебравшего пива водителя джипа да россыпи звезд в ночном небе. Было начало третьего, и подавляющее большинство обитателей поселка просто не заметили неудобств, связанных с тем, что некто, выкопав из земли кабель высокого напряжения, аккуратно перекусил его специальными кусачками с длинными диэлектрическими рукоятками.

Не дожидаясь команды, которую никто не собирался подавать, Андрей вскочил и одним стремительным броском пересек погрузившееся во мрак открытое пространство. Те, кто планировал операцию, не исключали возможности того, что в доме установлен генератор. Это была гипотеза; известные факты сводились к тому, что люди депутата Беглова, как встарь, трепещут при одном звуке его имени и скорее пустят себе пулю в висок, чем ослушаются отданного Ильей Григорьевичем приказа смотреть в оба. Таким образом, независимо от наличия или отсутствия в доме генератора с момента отключения электричества счет пошел на секунды.

Обманчиво простоватый с виду и склонный к частому употреблению казарменных афоризмов Степан Антонович, казалось, предусмотрел все. У подножия стены Андрея ждали; две пары сильных рук подхватили его на бегу и легко, как двухмесячного котенка, подбросили вверх. Уцепившись за гребень стены, он почувствовал сквозь плотную синтетику перчаток острые грани битого бутылочного стекла и понял наконец, зачем Степан Антонович так настойчиво заставлял его надеть перчатки.

Справа от него через стену с чуть слышным шорохом стремительно перемахнула черная, дьявольски ловкая тень. Вторая мелькнула на фоне звездного неба слева, снизу послышался глухой невнятный шум приземления. Стиснув челюсти, обдирая об острые стеклянные зубья матерчатый верх легкого бронежилета, Андрей кое-как перевалился через гребень забора и мешком рухнул вниз, каким-то чудом ухитрившись довольно мягко приземлиться на ноги.

Мягкость, разумеется, получилась весьма относительная. Помотав головой, чтобы вытряхнуть из нее радостный перезвон пасхальных колоколов и весело мельтешащие перед глазами разноцветные звездочки, он побежал к дому, что островерхой глыбой мрака вырисовывался на фоне густо забрызганного звездами неба. Колючая еловая лапа больно хлестнула его по лицу – хорошо, что не по глазам; он споткнулся, едва не упав, и, запоздало спохватившись, опустил на глаза укрепленный на эластичной ленте прибор ночного видения.

Справившись с нахлынувшим чувством дезориентации, он продолжил движение сквозь изменившийся, наполнившийся переливами зеленоватого фосфорического света, разом сделавшийся чужим и незнакомым мир. Впереди, куда ни глянь, к дому стремительно бежали сгорбленные, призрачно фосфоресцирующие фигуры. Сзади никого не было; сообразив, что здорово отстал, Андрей поднажал и едва не налетел на выросший словно из-под земли садовый светильник на тонкой металлической ноге.

Прямо по курсу блеснул луч электрического фонарика. Набежавший боец тремя короткими, точными ударами успокоил растерянно озиравшегося охранника, фонарь погас. Где-то в недрах дома с треском завелся и приглушенно зарокотал генератор, прожекторы мигнули раз, другой и засияли в полную силу. Кто-то коротко, придушенно вякнул, где-то зазвенело бьющееся стекло. Раздался частый, глухой, шепелявый стук; над ухом что-то коротко просвистело, Андрей сообразил, что кто-то палит из оснащенного глушителем автомата, а когда в ребра вдруг со страшной силой врезался пудовый железный кулак, понял наконец, что стреляют по нему – единственной мишени, до сих пор маячащей посреди ярко освещенного двора.

Бронежилет остановил пулю, но приложило Андрея капитально – что называется, ни охнуть ни вздохнуть. Рыча от боли, согнувшись в три погибели, он сделал еще два или три неверных, заплетающихся шага, споткнулся, упал, откатился в сторону и с глухим шумом обрушился на бетонное дно какой-то траншеи.

Наверху опять приглушенно простучала очередь. Где-то там со звоном, треском и дребезгом разбилось окно, послышался панический вопль и хруст ломающихся ветвей. «Бедные туи», – подумал Андрей, с трудом садясь и стаскивая с лица ставший ненужным прибор ночного видения.

При свете горящих наверху прожекторов он увидел впереди квадратное устье короткого тоннеля, в который переходила траншея – не траншея, собственно, а врезанная в склон пригорка подъездная дорога, ведущая от выходящих в боковой проулок ворот прямиком в подвальный этаж здания. Там, в низкой бетонной пещере, горела тусклая электрическая лампа, укрепленная над массивными стальными воротами. Перед воротами происходила драка: черная фигура в кевларовом бронежилете и скрывающей лицо трикотажной маске – свой – почем зря метелила трех здоровенных охранников, валяя их как бог на душу положит.

Зрелище было без преувеличения отрадное, и, инспектируя свой многострадальный скелет на предмет полученных повреждений, Андрей мимолетно пожалел о том, что сам так не умеет. Ему уже давно до смерти хотелось от души врезать кому-нибудь по зубам, да так, чтобы кулак прошел насквозь и выскочил наружу в районе затылка, но он хорошо знал границы своих скромных возможностей и никогда не брал на грудь больше, чем был в состоянии унести.

К тому моменту, когда он с легким недоумением пришел к выводу, что отделался парой синяков, и сумел подняться на ноги, схватка у ворот уже близилась к логическому завершению. Один из охранников неподвижно лежал, распластавшись на сером бетоне, и его рубашка неуместно белела сквозь длинную, во всю спину, прореху в разошедшемся по шву пиджаке. Другой, скрючившись и раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник, стоял на коленях, а третьего умело обрабатывала кулаками затянутая в черное фигура – судя по внушительным габаритам, не кто иной, как драгоценный Степан Антонович. Перестав сопротивляться, частично превращенный в отбивную охранник начал тихо сползать вниз по гладкой поверхности ворот. И в это мгновение его коллега – тот, что раскачивался, стоя на коленях, – вдруг перестал раскачиваться и вынул откуда-то уродливый штурмовой пистолет с торчащим из рукоятки длинным, патронов на тридцать, магазином и одетым в дырчатый кожух стволом.

Описав в воздухе замысловатую извилистую кривую, ствол замер, нацелившись в затылок черному гиганту. Свободной рукой охранник аккуратно и практически беззвучно оттянул затвор. Андрей вдруг обнаружил, что наблюдает за этой сценой не просто так, а поверх увенчанного глушителем пистолетного ствола. В самое последнее мгновение слегка изменив взятый прицел, он плавно потянул спусковой крючок. «Стечкин» знакомо дернулся, коротко толкнувшись в ладонь и издав приглушенный хлопок. Андрей целился в запястье, но попал в казенник пистолета. Блеснула бледная искра, послышался металлический лязг, мгновенно утонувший в вопле охранника, который опять согнулся в три погибели, баюкая вывихнутую кисть. Здоровяк в маске обернулся на звук и выключил его одной короткой, мощной оплеухой. Охранник рухнул, как бык под обухом мясника, и замер, не подавая никаких признаков активности.

– Сказано же было: не стрелять, – с упреком сказал Степан Антонович подошедшему Андрею.

– Сказано было: не стрелять, пока не подопрет крайняя нужда, – уточнил Липский. – Я, конечно, мог бы и потерпеть, но вот… гм…

Степан Антонович посмотрел на валяющийся под ногами скорострельный штурмовой пистолет с глубокой вмятиной в районе затвора и кашлянул в кулак – как показалось Андрею, не без легкого смущения.

– Ладно, – сказал он, – живи пока, писатель.

– Не стоит благодарности, – с готовностью откликнулся Липский. – Всегда к вашим услугам.

– Интеллигенция, – возясь с замком прорезанной в воротах низкой дверцы, проворчал здоровяк, – вечно в рот колом не попадешь…

…От роли Бэтмена Андрей отказался добровольно – во-первых, потому, что считал это правильным, а во-вторых – в рамках достигнутой в ходе переговоров с господином Бергером договоренности. Невзирая на свой неподдельный, неизменно сопутствующий по-настоящему большим деньгам лоск, кое в чем упомянутый господин оказался довольно-таки мелочным типом. Андрей его за это не осуждал: в любви, как на войне, хороши любые средства. Соперничать с Витольдом Карловичем на этом поприще он и в мыслях не имел и потому легко согласился с поставленным условием – почему бы и нет, в конце-то концов?

Руководствуясь этими мотивами – сразу и не поймешь, благородными или не очень, – за освобождением своей бывшей жены он наблюдал со стороны, стоя у сложенной вдоль стены подвала поленницы. Марта вышла из тускло освещенного коридора, сопровождаемая и бережно поддерживаемая под локотки двумя бойцами – бледная, осунувшаяся, в домашнем халате и тапочках, но, по обыкновению, прямая, как древко копья, и прекрасная, как античная богиня. А главное, она была цела и невредима – что, собственно, и требовалось доказать.

Она шла, провожаемая восхищенными и сочувственными взглядами своих спасителей, брезгливо огибая разбросанные по полу тела охранников. В полном соответствии с пожеланием ее нынешнего возлюбленного нападение на дом заместителя генерального прокурора обошлось без крови – конечно, если не считать парочки сломанных носов и расквашенных ртов. Но охрана лежала, не подавая признаков жизни, – кто-то потому, что пребывал в блаженном забытьи, кто-то из благоразумного и весьма похвального стремления сберечь остатки здоровья. Один из лежащих, не ко времени придя в сознание и не успев, по всей видимости, сообразить, что оклемался слишком рано, вдруг завозился и начал вставать, заставив Марту испуганно отшатнуться. Реакция последовала незамедлительно: ближайший боец, ухватив беднягу одной рукой за шиворот, а другой за пояс брюк, без видимых усилий отшвырнул его с дороги, как подвернувшийся под ноги и вызвавший раздражение неодушевленный предмет.