Текст книги "Психолингвистические аспекты перевода"

Каким же образом происходит такой переворот системы?

«В качестве фигуры сознания, в качестве сознательного содержания предметная форма и вызвана тем, что реальные отношения объективно опущены и заменены определёнными преобразованиями (до и независимо от сознания). Происходят: срастание вырванной из своей связи предметной формы с человеческой деятельностью как таковой далее неразложимой и конечной; смещение социального значения на побочные, физические свойства предметного тела, приводящие к натурализации знаков значения…;

инверсия, где движение, идущее от производственных отношений в обмене деятельностью к значащему предмету, оборачивается так, будто именно значащий предмет приводит в движение деятельность и форму общения, причём практически так оно и есть на самом деле; сгущение, когда конечный для сознания объект оказывается наделённым недифференцированным единством и связью всех отношений целого, всех реально различных его определений (из которых, следовательно, выступает то одно, то другое, создавая известную в психологии амбивалентность многих образований сознания) и т.д.» [там же: 229–230].

Снятость реальных отношений в квазиобъекте позволяет индивидам «работать» непосредственно с квазиобъектом, наделяя его собственными характеристиками. «На уровне превращённой формы завязываются уже новые отношения, конечным пунктом отсылки которых являются она сама и её неделимо-цельные явления» [там же: 249]. Более того, квазиобъект входит в определённую систему, которая, обладая своими закономерностями и характеристиками, накладывает их на квазиобъект, заставляет его изменяться и функционировать по правилам и закономерностям самой этой системы.

«На место предмета как системы связей становится квазипредмет, где проявление действия этих связей привязано к какой либо субстанции, конечной и нерасчленённой, и который, следовательно, восполняет их в системе в зависимости от “свойств” такой субстанции» [там же: 254–255]. В свете сказанного проблема эквивалентности перевода (как бы последняя ни понималась и ни определялась) теряет смысл и становится псевдопроблемой, потому что текст как система знаков (т.е. квазиобъектов) не соотносится напрямую с реальной действительностью, будь то и другая система знаков, другой текст.

Особый способ представления в превращённой форме её связи с содержанием, замыкание её на себя, оперирование субъекта непосредственно с превращённой формой и наделение её собственным содержанием определяет то, что квазиобъекты являются свое рода мнимыми объектами, иррациональными выражениями. «В такой своей обособленности и самостоятельности эти формы суть совершенно невозможные вещи, абсурды, жареные логарифмы, но они – часть реальности. И принимаются реально – независимо от своей абсурдности в качестве конкретных и далее неразложимых посылок. Люди среди них – как рыбы в воде, они – привычный само собой разумеющийся (и незаметный – как не видят воздуха и не ощущают его давления) эфир жизни, пронизанный вполне рациональными построениями, переработками и связками, и никому нет никакого дела до опосредующей роли этих исходных форм и посылок, никому не нужно восстанавливать их в качестве таковых…» [там же: 251]. «Мнимыми предметами являются, например, труд и капитал, имеющие цену; материальные знаки различных видов языков, несущие в себе непосредственное значение объектов… В этих предметах нет и на деле не может быть непосредственной связи между стоимостью и трудом, между знаком и объектом и т.д. Но именно из этого прямого замыкания связи на некоторого “носителя” и развивается новое, восполненное (или восполняющее) отношение, которое даёт структуру и последовательность объективной видимости и которое обозначает или косвенно реализует процесс, не проступающий прямо в этом явлении…» [там же: 255].

Собственно говоря, из систем таких идеальных квазиобъектов и вообще идеальных явлений и состоит сознание (хотя не только из них). Оно не может быть сведено к психике, к психическим явлениям и объяснено простым переносом чувственности в само это сознание. И уж тем более сознание нельзя определять как состояние бодрствования, как это делает, например, Дж. Сёрль [Searle 2002: 7–8], ограничивая его биологически и лишая его какой бы то ни было объективности и интерсубъектности, а значит, исключая возможность объективного изучения сознания.

«Чтобы проникнуть в процессы, происходящие в сознании, Маркс производит следующую абстракцию: в промежуток между двумя членами отношения “объект (вещественное тело, знак социальных значений) – человеческая субъективность”, которые только и даны на поверхности, он вводит особое звено: целостную систему содержательных общественных связей – связей обмена деятельностью между людьми, складывающихся в дифференцированную и иерархическую структуру. Затем он изучает процессы и механизмы, вытекающие из факта многократных переплетений и наслоений отношений в этой системе, по уровням и этажам которой объективно “растекается” человеческая деятельность, её предметно закрепляемые общественные силы» [Мамардашвили 2011: 223].

Отдельные предметы окружающего мира и мир в целом человек способен воспринимать только через сознание: «Характер деятельности людей отражается обратно в их сознании в виде определённым образом значащих предметов» [там же: 228]. Но мы неспособны знать мир непосредственно (подобное допущение было бы идеализмом), а всегда через образ, через отражение мира в нашем сознании. Парадокс, однако, состоит в том, что действовать нам приходится как раз в этом реальном мире вещей и событий, о котором мы знаем только по его образу. «Мы всегда находимся в таком положении, что как бы сидим сразу на двух стульях или, как хитрые игроки, сразу играем на двух карточных столах: на столе мира и на столе сознания, или образа мира… Если мы что-нибудь можем знать о мире, то лишь получив информацию из самого этого отражения…» [Мамардашвили 2012: 48]. И всякий раз нам приходится, не замечая того, сопоставлять мир и его отражение, чтобы в этом мире двигаться, действовать настолько, насколько отражение адекватно миру: «Говоря об образах мира, или об отражении мира, мы всё время предполагаем сопоставление мира с отражением мира» [там же].

Можно сравнить в этой связи высказывание Э.В. Ильенкова: «“Идеальность” сама по себе только и существует в постоянной смене этих двух форм своего “внешнего воплощения”, не совпадая ни с одной из них, взятой порознь. Она существует только через непрекращающийся процесс превращения формы деятельности в форму вещи и обратно – формы вещи в форму деятельности (общественного человека, разумеется)» [Ильенков 2009а: 212–213]. Вспомним также приведённое выше суждение Д.В. Пивоварова о том, что формирование идеального образа есть взаимное отражение субъекта и объекта.

Указанный парадокс может быть разрешён введением понятия деятельности.

1.2. Деятельность и образ мира

Ниже мы кратко остановимся на основных положениях деятельностного подхода в отечественной психологии с целью обоснования использования его как базиса для изучения перевода.

Деятельность в общих чертах является не реакцией или совокупностью реакций, а целенаправленной активностью, системой, имеющей определённое строение, свои внутренние переходы и превращения [Леонтьев А.Н. 1977: 81–82]. Вместе с тем следует понимать, что деятельность является двунаправленным процессом, таким, «…в котором порождается психическое отражение мира в голове человека, т.е. происходит переход отражаемого в психическое отражение, а с другой стороны, как процесс, который, в свою очередь, сам управляется психическим отражением» [Леонтьев А.Н. 1974: 9]. Ср. также ещё одно высказывание А.Н. Леонтьева: «Деятельность… не только проявляет в объективной форме отражение, но оно вместе с тем… способно переводить образ в объективно-предметную форму – вещественную или идеальную, безразлично» (цит. по: [Леонтьев А.А. 2001: 190]).

Деятельность в основе своей интенциональна (обусловлена мотивом и направлена на достижение определённой цели, самостоятельной или подчинённой другим целям и мотивам), результативна (конечный или промежуточный результат деятельности соотносится с поставленной целью и степенью её достигнутости) и нормативна (деятельность осуществляется под субъективным и общественным контролем). Следуя марксовой логике, А.Н. Леонтьев в зазор между субъектом и объектом вводит ещё одно звено – активную деятельность субъекта по преобразованию объекта: «…С одной стороны, субъект, действуя в соответствии со своей ориентировкой, изменяет предметную среду, а с другой – в этом же процессе происходит возникновение состояний, отражающих свойства предметной среды» [Леонтьев А.Н. 2001: 51].

Остановимся подробнее на тех принципах деятельностного подхода, которые отличают его от иных психологических концепций.

Прежде всего скажем о принципе предметности как противопоставлении принципу стимульности, характерному для других психологически направлений. [Леонтьев А.Н. 1977: 84]. В самом общем виде предмет – это то, на что направлена деятельность. Однако все её составляющие носят предметный характер: «Природные вещи, занимая разные места в структуре деятельности, становятся предметами с определёнными характеристиками: превращаются в мотивы, цели, орудия» [Тарасов 1987: 112]. А.Н. Леонтьев отмечает, что когда в общение включён объективно происходящий трудовой процесс, то происходит как бы перекрещивание связей «субъект – орудие (общественный предмет) – объект труда – субъект (другой индивид)» [Леонтьев А.Н. 2001: 84]. Мы бы несколько изменили составляющие этого комплекса: субъект – способ осуществления деятельности – объект (предмет) – другой субъект. Причём три последние составляющие могут быть не представлены материально, а являться образами в сознании субъекта деятельности. Тогда деятельность можно понимать как систему процессов, осуществляющих взаимодействие организма именно с предметной средой [там же: 50]. И сам термин «деятельность» является сокращённым – от термина «предметная деятельность», т.к. деятельность всегда предметна.

Другой специфической характеристикой человеческой деятельности является её двоякая опосредованность: «Трудовая деятельность опосредствована орудиями труда, то есть средствами осуществления этой деятельности, и, вместе с тем, она является опосредствованной теми отношениями, в которые человек вступает с другими людьми в процессе труда, прежде всего в процессе материального производства» [там же: 82]. Эта характеристика обусловлена тем, что «…предмет деятельности выступает двояко: первично – в своем независимом существовании, как подчиняющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторично – как образ предмета, как продукт психического отражения его свойства, которое осуществляется в результате деятельности субъекта и иначе осуществиться не может» [Леонтьев А.Н. 1977: 84].

Двойная опосредованность присуща любой деятельности, не только трудовой, она обусловливает то, что человеческая деятельность является деятельностью продуктивной, находящей своё выражение в некотором продукте, который, в свою очередь, может затем функционировать в обществе и быть носителем общественного опыта. Опыт осуществления деятельности, её формы фиксируются в орудиях её осуществления, которые несут в себе общественно выработанные способы действия [Леонтьев А.Н. 2001: 82–83]. Однако орудия, будучи наделёнными общественными функциями, не изобретаются для выполнения только какой-то одной деятельности, они полифункциональны. В этом отношении и орудия (средства) осуществления деятельности, и её продукты являются идеальными предметами, по Э.В. Ильенкову: лишь обладая общественно выработанной функцией как существенной характеристикой, они и могут быть орудиями деятельности.

Следует сказать о принципе активности как противопоставлении принципу реактивности. Он следует уже из того положения, что образ, строящийся в ходе деятельности и управляющий ею, не просто возникает в сознании, а именно строится, порождается человеком. Деятельность активно воздействует на предмет, изменяя его в тех или иных аспектах и характеристиках, предмет деятельности не остаётся неизменным (равно как и образ), даже если при поверхностном рассмотрении никаких изменений не наблюдается.

Важным в деятельностном подходе является разведение анализа по единицам и анализа по элементам, которое некоторыми авторами хотя и декларируется, но в реальности не проводится. При этом принято ссылаться на Л.С. Выготского, который, по-видимому, первым разграничил эти два подхода к анализу изучаемого объекта [Выготский 2000: 464–465]. Единицы человеческой деятельности образуют её макроструктуру, а «особенности анализа, который приводит к их выделению, состоят не в расчленении живой деятельности на элементы, а в раскрытии характеризующих её отношений» [Леонтьев А.Н. 1974: 17]. Несколько подробнее мы вернёмся к этому вопросу при обсуждении проблемы единицы перевода. Принято традиционно выделять три яруса, или уровня, единиц деятельности: собственно деятельность, действие, операция (мы не останавливаемся на более дробном делении деятельности [Леонтьев А.А. 1997: 66]).

Действие есть процесс, не направленный непосредственно на предмет потребности. «Предмет действия приводит к удовлетворению потребности не сам по себе, а только будучи включённым в какую-либо деятельность или, точнее, становясь моментом какой-либо деятельности» [Леонтьев А.Н. 2001: 89]. С понятием действия тесно связано понятие цели: «Если предмет деятельности является предметом потребности субъекта, то предмет действия есть цель» [там же].

Таким образом, понятия деятельности и действия и соответствующие им понятия мотива и цели связаны между собой иерархически: «Кроме деятельности – процесса, который осуществляет связь с внешним миром, побуждается и направляется предметом потребности, – мы выделяем в качестве относительно самостоятельно существующих процессов действия, которые являются основными “моментами” отдельных человеческих деятельностей. Действием мы называем процесс, подчиненный представлению о том результате, который должен быть достигнут, то есть процесс, подчиненный сознательной цели. Подобно тому, как понятие мотива соотносительно с понятием деятельности, понятие цели соотносимо с понятием действия» [там же].

«В свою очередь, действия имеют, в качестве своего внутреннего момента, способы осуществления этих действий, то есть системы операций» [там же: 90], которые суть способы выполнения действий, детерминированные условиями, в которых осуществляется деятельность. Таким образом, обозначенная иерархия имеет своё продолжение: «…Помимо своего интенционального аспекта (что должно быть достигнуто), действие имеет и свой операциональный аспект (как, каким способом это может быть достигнуто), который определяется не самой по себе целью, а предметными условиями её достижения. Иными словами, осуществляющее действие отвечает задаче. Задача – это и есть цель, данная в определённых условиях. Поэтому действие имеет свою особую сторону, особый его “момент”, а именно способы, какими оно осуществляется. Операции же, то есть способы осуществления действия, соотносятся с теми определенными условиями, в которых она может быть достигнута» [там же].

«И, наконец, последний, четвертый момент, который всегда нужно иметь в виду в анализе деятельности, – это психофизиологические механизмы, реализующие деятельность во всех её моментах, то есть реализующие саму деятельность, действие и операцию» [там же: 90]. На психофизиологических механизмах деятельности мы подробно останавливаться не будем.

Следует понимать, что названные категории относятся именно к психологической теории, изучающей психику индивида, а не к самой этой психике; это – категории психологические, а не психические, однако они имеют корелляты, наполненные психическим содержанием для самого субъекта: «Так, то, что выступает как продукт, есть цель; тому, что выступает как мотив, соответствует потребность; то, что есть задача, оформляется как намерение (или план). Самый предмет выступает для меня как смысл. Средство (способ действия) – как значение» [Леонтьев А.Н. 1994: 185].

Учёт того, что деятельность есть процесс перехода внешнего предмета во внутренний образ и обратный переход внутреннего во внешнее, возвращает нас к понятиям идеального и квазиобъекта и позволяет перейти к рассмотрению понятия образа мира.

Необходимо прежде всего отметить, что понятия образа мира и языковой картины мира (вообще картины мира) существенным образом различаются [Леонтьев А.А. 1993: 18; Тарасов 2008]. Понятие языковой картины мира входит в более широкий методологический контекст, представляя собой частный случай понятия картина мира (наряду с другими – физическая картина мира, этическая картина мира и т.п.), и соотносится в большой степени со знаниями исследователя и выбираемыми им методами исследования. Иными словами, картина мира (и языковая картина мира как частный случай) является методологической схемой, позволяющей исследователю выделять в сознании индивида (объекта исследования) определённые знания, интересующие исследователя именно с точки зрения некоторой научной парадигмы и особенностей исследования, и фиксировать их в определённой знаковой форме. Образ мира есть отражённая в сознании индивида «модель» реальной действительности, построенная из личностных смыслов, предметных значений и соответствующих им когнитивных схем и поддающаяся сознательной рефлексии [Леонтьев А.А. 1993: 18]. Значения и смыслы, составляющие образ мира, не столько являются результатом специальной познавательной деятельности индивида, сколько предшествуют любой деятельности, направляют её. Именно через образ мира индивид может действовать с внутренними отражениями внешних объектов, оперировать образами как реальными предметами, встраивать новые смыслы и значения в уже имеющуюся систему.

Разговор собственно об образе мира начнём, как часто делается, со статьи А.Н. Леонтьева, в которой он вводит понятие пятого квазиизмерения – смыслового поля: «Факт состоит в том, что когда я воспринимаю предмет, то я воспринимаю его не только в его пространственных измерениях и во времени, но и в его значении» [Леонтьев А.Н. 1983. Т. 2: 253]. Далее он приводит основные положения защищаемой им идеи, одно из которых «…заключается в том, что свойства осмысленности, категориальности суть характеристики сознательного образа мира, не имманентные самому образу, его сознанию… значения выступают не как то, что лежит перед вещами, а как то, что лежит за обликом вещей – в познанных объективных связях предметного мира…» [там же: 254]. Идея пятого, смыслового, квазиизмерения обусловлена тем, что человек взаимодействует не с отдельными предметами, а с предметным миром.

При взаимодействии человека с предметной действительностью сознание включает в себя в качестве необходимого компонента чувственную ткань образов конкретных предметов (например, такой образ у зрячего и слепого будут сотканы из разной чувственной ткани). И так как чувственная ткань является важным, но не решающим компонентом сознания, то она может существенно меняться, не затрагивая при этом образа мира. «…Именно благодаря чувственному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания – как объективное “поле” и объект его деятельности» [Леонтьев А.Н. 2001: 97].

Наличие чувственной ткани в сознании обеспечивает симультанизацию – то есть видение ситуации целиком, а не как процесса или набора отдельных её частей.

Однако «сколь бы ни была богата чувственная ткань, на её основе нельзя построить такую картину мира, в которой бы человек мог дать себе отчёт. У человека чувственные образы приобретают новое качество, а именно свою означенность» [там же: 100]. И при этом важно понимать, что построение названного А.Н. Леонтьевым пятого квазиизмерения, наполненного значениями, – это движение через чувственность за границы чувственности, т.е. к амодальному миру (точнее – его образу). А природа значения «…не только не в теле знака, но и не в формальных знаковых операциях, не в операциях значения. Она – во всей совокупности человеческой практики, которая в своих идеализированных формах входит в картину мира [Леонтьев А.Н. 1983. Т. 2: 261] (следует отметить, что А.Н. Леонтьев употребляет выражения «картина мира» и «образ мира» синонимически). Более того, значение (в том числе и значение слова) есть способ и средство осуществления действия, и оно ведёт, по слову самого А.Н. Леонтьева, двойную жизнь: оно является и достоянием общества, и достоянием индивида, его психики и сознания [Леонтьев А.Н. 2001: 100–103].

Сознание не работает с «голыми» значениями, а преломляет их, как бы оценивает значения для субъекта объективных обстоятельств и его действий в этих обстоятельствах, придавая значениям личностный смысл. Последний в отличие от значений не имеет «надындивидуального», непсихического существования. Чувственная ткань связывает предметные значения с реальностью объективного мира, а личностный смысл связывает их с реальностью самой жизни человека в этом мире, с её мотивами. Смысл и создаёт пристрастность человеческого сознания [там же: 103]. Смысл выражает укоренённость индивидуального сознания в бытии человека, а значение – подключённость этого сознания к сознанию общественному, к культуре [Зинченко 2010: 254].

Образ мира состоит, строится не из абстрактных значений, а из личностных смыслов, что делает его одновременно и образом мира, и образом нашего отношения к миру, нашего переживания мира. «Мы пристрастны в нашем видении мира, оно всегда окрашено нашим переживанием» [Леонтьев А.А. 2003: 349].

«Понятие смысла, выводя анализ за пределы сознания, в плоскость жизненного мира, позволяет преодолеть бинарную оппозицию аффекта и интеллекта, познания и чувства, в плену которой человекознание продолжает оставаться ещё со времен античности» [Леонтьев Д.А. 2007: 165]. Это понятие и его место в психологии и других науках о человеке подробно проанализировано в указанной монографии Д.А. Леонтьева.

Итак, основными моментами образа мира являются чувственная ткань, значение, смысл (мы не имеем возможности вдаваться в подробности соотношения этих и возможных других составляющих сознания и образа мира [Василюк 1993; Зинченко 2010; Леонтьев А.А. 2001: 267–279]).

Образ мира есть одновременно процесс и продукт отражения внешнего мира в психике и сознании. Однако здесь следует избегать ошибочных выводов, помня, что, во-первых, реальность, которую воспринимает и в которой действует человек, не является производной от образа мира; во-вторых, образ мира не существует безотносительно реальности, это не продукт голой абстракции или воображения; в-третьих, связь субъекта и образа объекта нельзя считать прямой и ничем не опосредованной. «Системный характер отражения заключается в том, что и процесс, и продукт отражения служат формой связи (взаимосвязи) отражаемого и отражающего объектов, а не являются принадлежностью только отражающего объекта. Отражение как образ есть проявление сущности и отражаемого, и отражающего объектов, есть способ их существования в ином (друг в друге за пределами физических границ тела объекта)» [Смирнов 1985: 130]. Отражение, образ рождается из деятельности, взаимодействия субъекта и объекта. Это положение снова заставляет нас мысленно вернуться к идее континуума «бытие – сознание».

Образ мира первичен по отношению к восприятию, построению образа любого конкретного объекта [Зинченко 2011: 352; Леонтьев А.Н. 1983. Т. 2: 260; Смирнов 1985: 142–143], восприятие конкретного объекта есть встраивание, вживление его образа в образ мира. Это означает, во-первых, что «…не восприятие полагает себя в предмете, а предмет – через деятельность – полагает себя в образе», а во-вторых, что воспринимаемый предмет «…не складывается из “сторон”; он выступает для нас как единое непрерывное; прерывность есть лишь его момент [Леонтьев А.Н. 1983. Т. 2: 260].

Широко известным является положение об амодальности образа мира, однако здесь необходимо помнить о том, что «образ амодален в том смысле, что он по способу своего происхождения адекватен не стимулу, а действиям субъекта в предметном мире… Разумеется, положение об амодальности образа не исключает наличия в нём на определённых этапах его формирования или актуализации вполне модальных, в том числе иконических (картинных) свойств…» [Зинченко 2011: 351].

«Образ мира, создаваемый человеком, не только полнее, шире, глубже, чем требуется для сиюминутных жизненных задач. Он принципиально иной, чем отражённый в нём мир. <…> …Образ мира избыточен в том смысле, что содержит в себе то, чего в мире нет, ещё не случилось, содержит даже то, чего не может быть никогда. Образ мира имеет в своём составе не только прошлое (часто ложно истолкованное), а хорошо или плохо предвидимое будущее» [Зинченко 1998: 52].

А.Н. Леонтьев особо оговаривает, что, несмотря на то, что образ не есть картинка, на которой изображён внешний мир, между миром и образом мира нет непроходимой границы. «В образе мира сохраняется устойчивость, объективность существования мира, и мы не помещаем наш образ в мир, не строим мир по подобию наших ощущений, а, наоборот, сближаем наши ощущения с тем миром, не перед которым мы просто стоим, а в котором мы рождаемся, развиваемся, действуем, находимся» [Леонтьев А.Н. 2001: 149].