Текст книги "Психолингвистические аспекты перевода"

Выводы

Деятельностная парадигма позволяет встроить переводоведение в систему как лингвистики (через психолингвистику), так и психологии, на прочном философском и методологическом основании. Такая ориентация сразу на несколько направлений позволяет иметь дело с внутренне сложными объектами и исключает изучение их внутреннего строения путём непосредственного и простого переноса методов анализа и понятий без их переосмысления. Это также позволяет исследователю (и в большой мере заставляет его) избегать одношаговых решений и искать сущность деятельности и явлений, кристаллизованных в превращённых формах и продуктах деятельности.

Деятельностный подход весьма эффективен при изучении языковых / речевых явлений, так как даёт возможность рассматривать их в системе и общественных, и психических явлений. «Концептуальные представления и принципы анализа теории деятельности позволяют сформулировать единый аналитический понятийный аппарат для исследования не только речи как деятельности (или, точнее, как действия, не имеющего собственного мотива), но и, что гораздо важнее, для речевого общения и для предметной деятельности, обслуживаемой этим общением… Нет необходимости изолировать речь от неречевого контекста даже в анализе, так как этот контекст описывается в тех же понятиях, и речь описывается частью системы, охватывающей и речь, и общение, и деятельность. Теория деятельности придаёт этим явлениям единую – деятельностную – законосообразность» [Тарасов 1987: 112–113]. Не менее эффективным такой подход может оказаться при исследовании перевода, являющегося одним из явлений языка и речи и занимающим определённую «нишу» в многообразии общественных взаимодействий людей.

Учёт понятия образа мира как процесса и продукта отражения «объективной» действительности в сознании человека позволяет избежать как вульгарно-материалистической, так и идеалистической редукции при исследовании перевода.

Г л а в а 2
Перевод в психолингвистическом рассмотрении

В последние годы становится ясно, что невозможно создать всеобщую, абсолютную теорию перевода, подходящую для всех и любых случаев, хотя споры между «универсалистами» и их противниками до сих пор не утихли [Chesterman 2004]. Становится ясно и то, что та или иная теория перевода не может не быть междисциплинарной, хотя традиционные теории, будучи чисто лингвистическими, имеют и сейчас немалый вес [Гарбовский 2007; Baker 2006]. Интегративная теория перевода, объединяющая достижения различных наук, разумеется, должна обладать высоким объяснительным потенциалом, что предполагает выработку методологического и теоретического базиса, на котором будут объединяться данные ряда научных направлений и обобщаться результаты исследований.

Настоящая глава посвящена общему описанию разрабатываемой нами психолингвистической теории и соответствующей ей модели перевода, а также положений, которые следуют из такого психолингвистического подхода к переводу и могут лечь в основу дальнейших теоретических и экспериментальных изысканий в данной области.

Важным представляется сразу внести некоторые комментарии понятийно-терминологического характера, которые вызваны не просто теми или иными предпочтениями, а имеют существенное значение для дальнейшего изложения.

Говоря о переводе как о речевой деятельности, мы всегда подразумеваем, что сама эта деятельность понимается не как индивидуальная и «межиндивидуальная», но как общественная по своей природе, а не только по внешнему виду. Любая человеческая деятельность представляет собой не отношения к действительности, но отношения в действительности [Зинченко 2010: 75, 463; Леонтьев А.Н. 2001: 139]. Каждый акт перевода неминуемо «встроен» в более обширную деятельность (профессиональную, учебную, познавательную и т.д.), занимает в ней определённое место и выполняет некоторую функцию, подчинённую цели и структуре этой деятельности. Следует, значит, учитывать то, в какую более широкую деятельность индивида может входить перевод и на каких правах, и то, какие функциональные связи может иметь перевод с этой более широкой деятельностью в целом и с другими отдельными её компонентами. Эту более крупную систему деятельностей, в которую входит перевод, мы далее будем для краткости называть также поведением.

При этом мы всегда подразумеваем, что субъект деятельности действует как индивид, представитель рода человеческого, наделённый общечеловеческой и национальной культурой, его поведение осуществляется по законам психики и под контролем общества при эмоционально-оценочном переживании. Таким образом, перевод встроен в две динамические системы – внешнюю (деятельностную, поведенческую) и внутреннюю (психическую, личностную). По большому счёту, переводоведение и должно заниматься изучением роли перевода в рамках и структуре этих двух динамических систем в их взаимодействии.

Слово психолингвистика и однокоренные с ним мы употребляем как синонимы словосочетания теория речевой деятельности, имея в виду преимущественно отечественные разработки в данной области, представляющиеся нам наиболее перспективными. Язык в таком случае рассматривается нами не как лингвистический конструкт, но как достояние индивида. Мы опираемся по большей части на работы отечественных авторов, а не зарубежных, потому что «…отечественные модели берут за исходное мотив, акцентируя внимание на речемыслительном процессе, в то время как зарубежные модели продуцирования речи строятся с уровня сообщения (message), и хотя под этим тоже понимается коммуникативное намерение говорящего, но не ясно, откуда оно берётся и чем побуждается» [Залевская 2007: 353]. Также для многих зарубежных психолингвистических моделей и для моделей перевода, на них основанных (например, [Bell 1993]), характерна алгоритмичность и «лингвистичность», т.е. прямой перенос лингвистических единиц на психолингвистические [Леонтьев А.А. 1997: 42–45, 67; 2010: 113–114].

Наконец, из последнего замечания следует, что мы не опасаемся возникновения у читателя возможных ассоциаций при употреблении нами термина порождение речи (высказывания и т.п.), прочно связанного со школой Н. Хомского. Названный термин и такие термины, как речепроизводство, продуцирование речи и т.п., являются для нас взаимозаменимыми.

2.1. Некоторые тенденции в современном переводоведении

На сегодняшний день практически общепринятым считается мнение, что переводоведение (или теория перевода) окончательно сформировалось в отдельное, самостоятельное научное направление, имеющее собственные объект, предмет, систему понятий и категорий, методы исследования. Научные работы, так или иначе связанные с общими и частными вопросами перевода, не поддаются обозрению. Прояснить многочисленные фигуры и сюжеты этой пёстрой картины трудно, но некоторые тенденции наметить можно.

Ниже нами будет очерчен тот фон, тот общий контекст, в котором существует практически любое переводоведческое исследование и с которым так или иначе проходится считаться.

Начнём с того, что, по нашему мнению, положения дел в отечественном и зарубежном переводоведении, которые на современном этапе их развития, конечно, не находятся в изоляции, не многим различаются.

Зарубежное переводоведение прошло длинный путь и пережило несколько этапов изменения довлеющего подхода к изучению перевода [Snell-Hornby 2006; Venuti 2004], что, впрочем, не мешает некоторым авторам выражать сомнения (нам представляется, вполне справедливые) в качестве изменений: они касаются лишь формы, не затрагивая концептуального аппарата теорий. Высказываются иногда и весьма смелые мнения, что переводоведение за последние десятилетия не прошло такого внушительного пути, как принято считать [Kujiwczak, Littau 2007: 5–6; Snell-Hornby 2006: 2].

Среди новых веяний в науке о переводе разные авторы называют социологический поворот, идеологический поворот, также никем не оспаривается влияние когнитивной лингвистики. С другой стороны, между многими авторами не всегда наблюдается идейная общность, даже при её констатации самими авторами.

Так, Э. Честерман замечает, что, несмотря на констатируемый многими учёными переход от лингвистических теорий перевода к теориям культурно-ориентированным, часто игнорируется тот факт, что сама лингвистика во многом вышла за рамки привычного для неё объекта, а многие переводоведческие труды рассматривают перевод не столько с культурологических, сколько с социологических позиций, что вносит некоторую путаницу [Chesterman 2006: 9–10]. Меж тем, и сам Э. Честерман, относя к культурно-ориентированным исследованиям рассмотрение идей (мемов), а к социально-ориентированным – рассмотрение наблюдаемого поведения людей [там же: 10–11], упускает, как нам представляется, из виду, что зачастую поведение обусловлено некоторыми нормами и стандартами (например, традиции), которые, в свою очередь, имеют непосредственное отношение к культуре. Более того, эти традиции, обусловливающие поведение людей в тех или иных видах общения, существуют в сознаниях этих людей, т.е. как идеи. Таким образом, наблюдая лишь видимое поведение людей (переводчиков) мы не сможем с достаточной степенью обоснованности говорить о причинах этого их поведения, не изменив нашу точку зрения на них, что будет уже социологическим «перекосом». Получается, что в попытках снять одно ограничение мы накладываем на себя самих другое, в чём-то более узкое, ограничение.

М. Розарио Мартин Руано указывает, что многие склонны позиционировать свои изыскания как претендующие на универсальность и абсолютность или на исключительность. Сама она скептически относится и к первым, и ко вторым, так как первые не учитывают, что разрабатываемые ими положения – это лишь одна из возможных точек зрения, вторые игнорируют разносторонность перевода [Rosario Martín Ruano 2006: 47–48]. Однако из этого некоторые лингвисты делают вывод о невозможности междисциплинарного изучения перевода [там же: 48].

М. Розарио Мартин Руано также соглашается с М. Кронином в том, что болезнь универсализма сменилась болезнью диверсификации [там же: 49], которая выражается в эклектизме и игнорировании работ других авторов, не вписывающихся в рамки исследования.

После периода бурного расцвета идей в 80 и 90-е зарубежное переводоведение столкнулось с проблемой поиска самого себя и самоопределения в том разнообразии, которое им же и было порождено [Kujiwczak, Littau 2007: 5]. Однако такой поиск, как правило, направлен также на частные проблемы, а вопросы о текстовых различиях сменились вопросами культурных (этнических, гендерных и т.д.) различий, но поиски ответов на них осуществляются всё в том же ключе, что неминуемо ведёт к эклектизму и мнимому прогрессу [там же]. Работы одних авторов в большей или меньшей степени склоняются к традиционному взгляду на перевод [Pym, Shlesinger, Simeoni 2008], другие же авторы стремятся выйти за привычные рамки лингвистического, литературоведческого или культурологического взгляда на перевод [Gambier, Shlezinger, Stolze 2007; Wing-Kwong Leung 2006]. Важным этапом в развитии переводоведения будет момент, когда все эти учёные смогут «договориться» между собой, что на сегодняшний день для них, как нам представляется, весьма проблематично.

Ещё в большей степени такая ситуация характерна для отечественного переводоведения, где большинство учёных, занимающихся проблемами перевода, могут быть разделены (хотя и несколько условно) на два идеологических «лагеря»: те, чьи взгляды близки традиционным подходам, зародившимся несколько десятилетий назад, и те, кто преподносит свои концепции как альтернативу традиционным теориям, пытаясь разрабатывать проблемы перевода под новым углом зрения. Обратимся сначала к первому «лагерю».

Если несколько десятилетий назад на страницах монографий, учебников и сборников статей нередко можно было встретить серьёзную полемику вокруг тех или иных вопросов онтологии и методологии перевода, то в настоящее время многие авторы как будто пришли к единому, общему для всех взгляду на перевод. Полемика всё чаще сменяется апологетикой и цитированием «классиков» переводоведения, за которыми скрываются всё те же эклектика и игнорирование других точек зрения, а если полемика и встречается, то затрагивает чаще всего намного более частные вопросы, нежели сущность перевода и основные категории теории. Например, М.В. Мажутис пишет: «Если понимать перевод как акт межъязыковой коммуникации, то тексты на исходном и переводящем языках (ПЯ) сопоставляются с точки зрения не только языковых, но и культурных особенностей (курсив наш ‒ А.Я.) [Мажутис 2006: 19]. Как видно, повествование идёт полностью в русле традиционных взглядов на перевод, который понимается как языковое соотношение, меняются лишь акценты в рассмотрении этого соотношения, соответствующие более современным тенденциям в языкознании.

Встречаются даже попытки точно определить дату становления теории перевода как автономного направления в науке о языке. Так, например, Е.Л. Лысенкова называет выход книги Н.К. Гарбовского «Теория перевода» вехой, ознаменовавшей «…прорыв на пути к окончательному формированию теории перевода как относительно автономной филологической науки» [Лысенкова 2006: 111], а также констатирует якобы объективное наличие «давно существующих под другими обозначениями» законов теории перевода.

Действительно, в науке о переводе сложился комплекс мнений (чаще всего это суждения всё тех же «классиков», разработавших наиболее известные концепции и модели), которые считаются непререкаемыми, а если начинающий исследователь ссылается на них, то это, в свою очередь, считается своего рода меткой, что работа автора прочно основана на многолетней научной традиции и не противоречит ей. В такой ситуации молодой исследователь, как правило, выбирает то или иное определение понятия, исходя из удобства применения этого определения (но не содержания понятия!) к проводимому исследованию, что, к сожалению, почти всегда ведёт к эклектизму.

Данное положение дел не мешает, впрочем, многим теоретикам перевода вести дискуссии о приемлемости и содержании того или иного понятия, но дискуссии эти носят чаще всего лишь внешний, некритический, а иногда и неконструктивный характер. Например, В.Н. Шамова критикует скопос-теорию за её слишком размытую трактовку эквивалентности, однако приводит определение этого понятия, по своей неопределённости практически ничем не отличающееся от критикуемого [Шамова 2005: 179]. Ту же картину можно наблюдать в диссертации Л.Г. Романовой, полностью посвящённой этому вопросу, где даются почти идентичные определения этих понятий [Романова 2011: 12], а положения, выносимые на защиту, во многом противоречивы [там же: 7–8]. Даже при заявлениях о первостепенной роли переводчика и внесении в понятийный аппарат новых аспектов продолжается изучение перевода с традиционных позиций, а дежурные фразы об учёте «человеческого фактора» просто повисают в воздухе. С другой стороны, попытки лишь частичной коррекции понятий и подходов свидетельствуют о стремлении учёных отыскать такую методологическую процедуру, которая освободила бы их от необходимости пересмотра общих принципов, но позволила бы оставаться в рамках общепринятой терминологии. Подобные стремления, как мы полагаем, относятся и ко второму «лагерю» исследователей, возможно, даже в большей степени, – к тем, кто разрабатывает проблемы переводоведения с привлечением новых и бурно развивающихся сегодня научных направлений, не вписывающихся в ортодоксальные парадигмы и точки зрения. Рассмотрим теперь и этот «лагерь».

Изменения в языкознании совершенно закономерным образом повлекли за собой соответствующие изменения и в переводоведении [Нефёдова, Ремхе 2014]. Разумеется, с развитием смежных с переводоведением направлений появляется всё больше работ, авторы которых стремятся к соединению различных подходов для решения тех или иных вопросов и зачастую открыто заявляют о противопоставлении своих взглядов традиционным, например: [Алексеева 2010; Дзида 2010; Леонтьева 2012; Кушнина 2004; Шутёмова 2011; 2012]. Так, Н.Н. Дзида в своей диссертации рассматривает проблему асимметрии концепта при переводе художественного текста с позиций когнитивно-деятельностной теории перевода (в трактовке Н.Л. Галеевой). Новую когнитивно-деятельностную парадигму переводоведения, направленную на понимание текста оригинала, автор работы противопоставляет старой, традиционной, ориентированной на язык и культуру перевода [Дзида 2010: 7]. Однако далее, говоря о причинах асимметрии концептов при переводе, Н.Н. Дзида замечает, что проблема заключается в отсутствии эквивалентов и полных соответствий концептам в разных языках, а одним из главных факторов, затрудняющих перевод, является межъязыковая асимметрия: «При переводе с одного языка на другой происходит взаимное наложение картин мира языка (курсив наш – А.Я.) перевода и языка оригинала… Частичность и неполнота воссоздания системы смыслов оригинала (курсив автора – А.Я.) признаются нами объективными свойствами (курсив наш – А.Я.) перевода. Они обусловлены неизбежной асимметрией любой контактирующей пары языков, межъязыковой асимметрией (курсив автора – А.Я.)…» [там же: 11]. Явно просматривается параллель с «классическими» теориями и моделями перевода, от влияния которых автору, очевидно, не удалось полностью избавиться.

Как попытки оспаривания традиционных теорий, так и попытки их соединения с наиболее актуальными (читай: модными) направлениями науки в большинстве своём носят внешний и фрагментированный характер и никак не связаны с серьёзным пересмотром мнений об онтологии перевода. Здесь в качестве иллюстрации вдобавок к цитированной только что работе можно привести диссертацию Н.А. Мороз (ср. её определения перевода, единицы перевода, эквивалетности и др., почти дословно повторяющие традиционные [Мороз 2010: 135, 117, 20]). Хотя некий пересмотр подходов и констатируется, но чаще всего остаётся лишь на уровне декларации, а понятия и их определения, взятые из разных направлений и теорий, просто механически сцепляются друг с другом. Ещё одним ярким примером подобного рода может быть работа Л.В. Кушниной, в которой перевод трактуется как межъязыковое и межкультурное транспонирование (т.е. попросту перенос, замена одного на другое) смысла из одного текста в другой [Кушнина 2004: 16, 388], в результате чего порождается не эквивалентный или адекватный, а гармоничный текст [там же: 16, 395–396]. Речь вполне традиционно идёт о передаче информации с одного языка на другой или из одного текста в другой.

Даже само понятие перевода, как и в рамках «классических» теорий, трактуется либо как соотношение языковых систем [Комиссаров 1980: 37; Швейцер 1970: 41; Nida 1964: 4], либо как соотношение текстов [Бархударов 1969: 3; Catford 1965: 20], только выражается в более современных терминах. Такое стремление и быть «на волне» современной науки, и остаться в рамках традиции ведёт к эклектизму и мнимому многообразию мнений, когда каждый автор на основе собственных взглядов на перевод (в сущности своей мало отличающихся от взглядов его коллег) вырабатывает собственную терминосистему, не коррелирующую практически ни с какими другими системами, последние же либо приводятся некритически, либо просто игнорируются. Попытки привлечения данных других научных направлений не только не помогают прояснению ситуации, но нередко способствуют её ухудшению. Можно предложить сопоставить различные дефиниции, скажем, таких фундаментальных понятий, как эквивалентность и адекватность, например, в [Гарбовский 2007: 263–316; Валеева 2010: 110–137; Кулёмина 2006: 65–68; Романова 2010; Шамова 2005; Bassnett 2002: 32–38; Nida 2004; Toury 1995]. Вне зависимости от того, в каком аспекте рассматривается перевод (когнитивно-деятельностном, коммуникативно-функциональном или каком-то другом), в содержание понятий не вносится по большому счёту ничего нового, в лучшем случае приводятся аргументы в пользу того или иного толкования понятия, впрочем, далеко не всегда убедительные.

На фоне отсутствия или размытости базовых понятий и категорий не вполне понятными и часто методологически безосновательными выглядят попытки некоторых учёных выявить некие универсалии, основополагающие законы перевода. В упомянутой выше работе Е.Л. Лысенкова называет и поясняет следующие, якобы объективно существующие, законы теории перевода: перевод всегда существует в форме текста, любой текст может быть переведён много раз, всякий текст может быть переведён на другой язык и т.д. [Лысенкова 2006: 113]; см. также: [Гарусова 2007; Леонтьева 2013; Chesterman 2004; Nida, Taber 1982: 4–6; Toury 2004]. Нетрудно заметить, что подобные «законы» замыкаются на самих себе и не дают ничего переводоведению: из них невозможно далее вывести положений, реально помогающих лучше понять процесс перевода.

Примечательно, что нередки случаи, когда у одного автора в рамках одной и той же работы могут встретиться различные, иногда противоположные, трактовки некоторых понятий, с которыми автор соглашается. Например, Е.В. Медведева, цитируя О.С. Ахманову, говорит о переводе как о передаче информации, «…содержащейся в данном произведении речи, средствами другого языка…» [Медведева 2003: 39]. Затрагивая эквивалентность и адекватность (отметив, что адекватность – основной критерий эквивалентности), автор приводит слова В.Н. Комиссарова [там же]. Относительно единицы перевода она, ссылаясь на А.В. Фёдорова, приходит к выводу, что выбор таковой зависит от типов (?) и жанров переводимых текстов, а также от целей и намерений переводчика [там же]. Однако далее Е.В. Медведева заключает, что единицей перевода может быть любая единица языка от морфемы до целого текста, но со ссылкой уже на Л.С. Бархударова [там же]. Каким образом всё это соотносится с концепциями В.Н. Комисарова и А.В. Фёдорова, надо сказать, далеко не полностью совпадающими, Е.В. Медведева не уточняет. При всём различии взглядов цитируемых авторов на перевод эти суждения соседствуют друг с другом на одной странице текста. Подобные ситуации, всего скорее, имеют место потому, что переводоведы либо приводят цитаты, не учитывая их контекста, не принимая во внимание целостности взглядов цитируемых авторов, игнорируя место понятий в категориальных системах соответствующих теорий, либо вообще не утруждают себя вдумчивым прочтением первоисточников.

Создаётся впечатление, что многие учёные ходят вокруг да около, не решаясь предложить пути решения проблем, преодоления недомолвок, прячутся за поверхностным обсуждением частных вопросов, лишь бы не касаться больных мест теории. По всей видимости, именно непререкаемость ортодоксальных теорий и некритичность подходов молодых учёных создали условия для описанной выше ситуации. Определённую роль сыграло также и стремление переводоведов продемонстрировать и доказать независимость разрабатываемого ими направления, непременное наличие у теории перевода собственных объекта, предмета, понятий, методов и т.д., что привело к замкнутости теории перевода, к тому, что данные других наук, изучающих человека, в ней практически не используются, а если и используются, то фрагментарно и поверхностно.

Если на начальном этапе своего развития теория перевода оправданно стремилась отмежеваться от других областей науки, оказывавших на неё существенное влияние (главным образом, различных направлений и разделов лингвистики), то не пришло ли сейчас время «заглянуть за соседнюю дверь» [Gambier 2006: 32]? Возможно, именно теперь, в век всё нарастающей и усиливающейся специализации и профилизации не только науки, стоит разобраться, могут ли данные смежных наук о человеке быть применимы в науке о переводе? И если да, то какие и как? Тогда анализу следует подвергнуть и сами «классические» теории, модели и понятия, ведь создавались они как раз в процессе отмежевания переводоведения от других наук и могут не вполне подойти при интеграции данных различных научных направлений. Это будет означать не отсутствие автономии и неустойчивость терминологии переводоведения, а, наоборот, развитие, жизнеспособность понятийной системы и общих представлений о переводе.

Стремясь к интеграции различных научных направлений (а не просто констатации стремления), следует помнить, что, по справедливому замечанию Е.Е. Соколовой, «…интеграция, требующая действительной системности, строго говоря, невозможна на основе “методологического плюрализма” и эклектики (в данном случае это будет не “полилог”, о чём мечтают плюралисты, а коллективный монолог – каждый участник такого полилога будет говорить о своём)» [Соколова 2006: 110].

Стараясь в общем виде выразить нашу позицию относительно изложенной ниже психолингвистической, или когнитивной, или деятельностной, или как угодно иначе наименованной концепции, мы хотели бы со всей выразительностью подчеркнуть, что в переводоведении по-настоящему интегративного типа нельзя выделить и противопоставить разные его аспекты – чисто лингвистический, чисто психологический и т.п. Мы глубоко убеждены, что переводоведам следует приложить все усилия, чтобы переводоведение, во-первых, преодолело болезнь роста, при которой его понятийный и методологический аппарат складывается из отдельных разрозненных фрагментов, часто просто вырванных из других наук, но не переосмысленных, и, во-вторых, устранило прямую зависимость от взятых за основу концепций и теорий; одно без другого труднодостижимо, если вообще возможно. Это, в свою очередь, означает, что во всём широком круге вопросов, затрагиваемых переводоведением, ни один из них не должен решаться с использованием средств лишь одного какого-либо направления и не может быть отнесён к ведению только одной науки или исследовательского подхода.