Текст книги "Живой мертвец"

XXVIII
Опала

То, что рассказал Рибопьер, действительно изумило обеих женщин.

– Ах, как это забавно! – воскликнула Анна Петровна, однако граф грустно покачал головой и заметил:

– Это ужасно грустно!

– Почему грустно?

– Помилуйте! Мой спаситель живой, а числится мертвецом. У него было имущество – его отобрал брат, якобы по наследству; у него невеста, и ни один священник не венчает его. Наконец, он не может нигде жить! – И граф с жаром передал свою беседу с несчастным Брыковым.

На лице Анны Петровны выразилось сострадание.

– Бедный! – сказала она.

– Да! – подтвердил граф и окончил: – Я дал ему слово, что буду просить вас за него. Вы сумеете заступиться за него!

– Хорошо! Я скажу про него государю! Где он живет?

Граф приник к руке Лопухиной и потом подал ей записку с его адресом.

– Хорошо! – повторила она, пряча записку за корсаж. – Жизнь за жизнь!

Граф благодарно взглянул на нее.

В маленький зал стали собираться гости. В этот день Анна Петровна устраивала вечеринку запросто. Приехала графиня Кутайсова с дочерью и с ними граф Зубов, приехали братья Орловы, графиня Ростопчина, дочери Палена и Обрезкова, и скоро комнаты наполнились блестящими гостями. Сам Лопухин, почтенный сенатор, повел гостей в свои апартаменты играть в бостон, многие дамы сели играть в лото, а молодежь, с Анной Петровной во главе, начала танцы.

Бал был в разгаре, когда приехал государь. Он не любил смущать веселье своей любимицы и, по установленному обычаю, тихо прошел через полуосвещенный коридор, спальню и будуар в крошечный кабинет Анны Петровны. Отсюда были видны зал и танцующие. Государь сел в глубокое кресло, раздвинул портьеру и стал смотреть на оживленные танцы.

Танцевали вальс. Под ритмические звуки музыки пары проносились одна за другою, кружась, крепко прижавшись друг к другу. Оголенные плечи красавиц сверкали в воздухе. Государь видел разгоряченные лица, полуоткрытые уста, горящие взоры и… вдруг нахмурился и вздрогнул. Его взор устремился к Лопухиной. Она танцевала с молодым Рибопьером и, по – видимому, отдавалась танцу со всем увлечением. Что‑то вакхическое было в ее лице, грудь дышала прерывисто. Ловкий Рибопьер обнял ее, и они кружились, что‑то шепча друг другу.

«Мерзость!» – мелькнуло в уме государя, и ему вдруг стал омерзителен этот танец вальс, как пляска вакханок, все движения показались ему полными вожделения и страсти; он с отвращением наморщился и обернулся.

В дверях недвижно стоял ординарец. – – Самого и Обрезкова! – тихо сказал государь, резко вставая со стула, и быстро пошел по коридору к дверям.

Весь красный, пыхтя от торопливого шага и волнения, к нему подбежал Лопухин и почтительно поцеловал его плечо.

– Сейчас прекрати этот омерзительный танец! – сказал император, в то время как ему накидывали на плечи шинель. – Ты здесь? – сказал он Обрезкову. – Со мной! – Он сел в коляску и некоторое время ехал молча. Потом отрывисто заговорил: – Я не видал омерзительнее танца, нежели вальс! Запрети его тотчас моим указом. Он развращает людей своей гадостью.

– Слушаю – с!

– Еще вот что: граф Рибопьер совсем исповесничался. Пора ему остепениться. Скажи, что я посылаю его в Вену; пусть побудет там при посольстве.

– Слушаю – с!

– Чтобы выехать нынче же! Вернется с бала и пусть едет. Бумагу выправь завтра и послать ему вдогонку!

– Слушаю – с!

– Омерзительный танец! – время от времени повторял Павел и вздрагивал.

Пары вихрем кружились по залу и вдруг остановились. Музыка внезапно смолкла. Анна Петровна, не снимая руки с плеча Рибопьера, сердито взглянула на хоры, дирижер замахал платком, но музыка по – прежнему безмолвствовала. В то же время, пыхтя и торопливо пробираясь между гостями, Лопухин подошел к своей дочери и что‑то тревожно зашептал ей на ухо. Она вдруг побледнела.

«Государь», – донеслось до окружавших Лопухину, и какая‑то тревога охватила всех разом.

– Государь был в гневе и уехал! – шепотом передавали из уст в уста.

– Вероятно, конец этой выскочке! – злорадно шептали дамы, и гости вдруг, словно боясь заразы, торопливо стали откланиваться.

Анна Петровна чувствовала, что пронеслась какая‑то гроза, что что‑то нависло над нею, и растерялась. Льстивое, подобострастное обращение сменилось у многих наглостью.

– Прощайте, милая! – величественно сказала ей Ростопчина, но Анна Петровна уже оправилась и гордо приняла брошеный вызов.

– Прощайте, голубушка! – ответила она, отчего Ростопчина побледнела даже сквозь румяна.

Гости разъехались.

Граф Рибопьер шел домой, завернувшись в плащ, и с болью в сердце думал об Анне Петровне. Бедная девушка! Несомненно, она навлекла на себя гнев государя, но чем? Хорошо, если налетевшая гроза минует ее, но если продолжится гнев, что ей делать?..

Он подошел к своему дому и с удивлением поднял голову. У ворот стояла фельдъегерская тройка, заложенная в легкую кибитку.

«Кто бы это приехал?» – подумал он, подходя к дверям.

Но едва он вошел в прихожую, как невольный страх сжал его сердце. Навстречу ему поднялся Чулков.

– Вы ждали меня? Что надо? – спросил граф.

– По приказу его величества – сказано, дабы немедленно препроводить вас из города для следования в Вену!

– Меня? В Вену? Зачем?

– Не могу знать! Инструкцию и назначение вы получите в дороге, а теперь приказано только исполнить!..

– Но как же это? – растерялся Рибопьер. – Сейчас и за границу! Я устал! Я должен собраться… хоть переодеться!

– Велено немедля! – уже сурово сказал Чулков. – Впрочем, отдайте приказ слуге. Он вас нагонит!

Рибопьер упал на стул и схватился за голову. За что? Что он такого сделал? Он исегда любил своего государя! Чулков лишь развел руками и приказал торопиться со сборами.

XXIX
Ложная тревога

Лопухины не спали всю ночь. И сама Анна Петровна, и ее отец, и мать, собравшись в будуаре, со страхом думали о том, чем могли навлечь царский гнев. Лопухин в мундире, шитом золотом, ходил по комнате и говорил:

– Я даже не знал, что государь приехал. Вдруг зовут! Я к нему, а он уже у самой лестницы. Сказал только про танец и был таков. Обрезкова с собой взял, не могли даже игру окончить!..

– Ах! – остановила его жена. – Ты все с пустяками. – Она с видом отчаяния лежала на софе и прикладывала к глазам платок, не обращая внимания на румяна и пудру, которые размазала по всему лицу. – Лучше подумать, чем он разгневан? Что с нами будет?.. Ты с кем танцевала этот несчастный танец? – спросила она у дочери.

– С Пьером, – ответила Анна Петровна, поднимая склоненную голову, причем ее лицо было бледно, брови сжаты. – Он приревновал меня. Я знаю! – продолжала она и вдруг вспыхнула. – Да, знаю и очень рада. Пусть я буду лучше в немилости, пусть государь сошлет меня, выдаст замуж – все это лучше, чем слыть за любовницу. Позор! Вон Головкина мне даже не кланяется! А Нарышкина? Я рада, рада, рада!

Мать только всплеснула руками, а отец подпрыгнул к дочери, сжав кулаки.

– Дура, дура и дура! – прошипел он. – А ко всему и неблагодарная тварь! Что тогда с нами будет? Со мной, с твоим братом?

– Со мной? – простонала мать.

– Ну, с вами‑то то же! – отмахнулся Лопухин и продолжал: – Одумайся и пожалей нас! Эту беду, если она из‑за Рибопьера, легко поправить. Завтра запрещу принимать его, ты при государе отзовись о нем похуже, и все.

– Никогда! – пылко вскрикнула Анна.

– Ты что же, влюблена в него?

– Нет, но он нравится мне. Он веселый, добрый. Кому он вреден?

– Нам! – истерически завопила мать.

– Воды! – вскрикнул отец, мечась по комнате.

Анна Петровна схватилась руками за голову и прошла в спальню.

Рано утром в комнату ворвался ее брат, Алексей, статный, красивый конногвардеец, флигель – адъютант государя. Он открыто жил за счет сестры и своих богатых любовниц, мотал деньги, кутил, играл в карты, и год беспорядочной жизни уже наложил печать на его молодое лицо.

– Рибопьера выслали! – объявил он входя. – Вот новость!

Лопухин схватился за голову.

– Началось! – глухо сказал он.

– Что? – не понял сын.

– Ты еще ж: знаешь? – И отец трагически рассказал все происшедшее накануне.

– Мы пропали! – малодушно вскрикнул сын, как и он, схватившись за голову, и стал бранить сестру: – Она никогда о нас не думала! Мы ей как чужие! Дрянь, а не сестра!

– Пошел вон из моей половины! – закричала из своей спальни Анна Петровна.

Она слышала разговор, и ее сердце сжалось тоскою.

Бедный юноша! За что он должен пострадать?..

По всему городу разнеслась весть о внезапной опале Лопухиных. Еще вчера у подъезда их дома вереницею стояли экипажи знати, приезжавшей каждое утро на поклон ко всесильной Анне Петровне, а сегодня не стояло даже гитары случайно заехавшего извозчика. Швейцар надел ливрею, взял в руки булаву и с недоумением оглядывался по сторонам, не видя обычных визитеров.

В томительной тревоге прошел целый день. Анна Петровна не выходила из спальни и, лежа в кровати, думала, как поступит с нею государь в своем гневе. Ее мучила больше неизвестность, нежели опала. Вдруг в спальню поспешно вошда ее камеристка и испуганно сказала:

– Барышня, государь!

Анна Петровна тотчас встала с кровати, наскоро поправила свой туалет, вышла из спальни и в будуаре увидела императора, который, не найдя по обычаю чайного прибора и хозяйки, прошел на ее половину.

– Государь! – растерянно произнесла девушка.

– Ваш поклонник! – ответил он, целуя ее руку. – Что с вами? Вы бледны? Расстроены?

– Все говорят, что я впала в немилость, – скорбно улыбнувшись, но смело ответила она.

Государь вздрогнул и нахмурился.

– Все? Кто все? Почему говорят это?

– Такие вести разносятся ветром. Вы вчера уехали, даже не повидав меня. Это было явной немилостью!

– Я был расстроен! Кому было истолковывать мои поступки?

– Люди завидуют мне и злобствуют.

– Назовите мне ваших недругов, и они тотчас узнают, что значит обидеть вас!

– О, у меня их нет! Но, говорят, вы преследуете моих друзей… Говорят, Рибопьер выслан. Куда? За что?

– А он вам очень дорог?

В тоне императора звучала угроза. Анна Петровна приняла беспечный вид и спокойно ответила:

– Он забавен и хорошо танцует.

– А! – лицо государя прояснилось. – Ну, так я вас утешу. Он выслан мною, но выслан… в Вену. Я – его дядька, я за ним слежу и думаю: пора ему остепениться. Пробудет он там год, два, вернется, тогда выходите за него замуж!

– Нет! – засмеялась Анна Петровна. – Он – не мой идеал! Я за такого, за танцора, не хотела бы выйти.

Павел сразу повеселел и кивнул ей головой.

– Что же, будете поить меня чаем? – спросил он.

– Буду! Но послезавтра я назначу вечер, и вы удостоите меня посещением.

– Буду смотреть на вас и хлопать в ладоши, – шутливо ответил он и, увидев на столе брошенные после бала перчатки, быстро взял одну из них и весело прибавил: – Вот решение вопроса: архитектор спрашивает, в какой цвет красить Михайловский дворец. Вот ему и ответ! Я пошлю перчатку.

Лицо Анны Петровны озарилось улыбкой. Очевидно, о немилости не было и речи.

– Прошу, государь, – сказала она, – чай может остыть.

Павел Петрович весело прошел за ней в гостиную, где перед ним почтительно склонились все Лопухины.

– Это ты дочь напугал? – шутливо спросил государь у Лопухина, садясь к столу.

– Ваше величество были так немилостивы вчера!

– Глупости! Я вчера просто был расстроен… Ну, мой секретарь, – шутливо обратился император к Анне Петровне: – А какие у нас есть дела?

Анна Петровна вспомнила просьбу Рибопьера и шутливо ответила:

– Дело о воскрешении из мертвых. Надо одного покойника вернуть к жизни!

– Я не Бог! – ответил Павел.

– Но вы – император! – сказала Анна Петровна. – И в вашей власти вернуть его к жизни.

– Осужденный?

– Хуже! – И Анна Петровна сжато и образно рассказала все злоключения Брыкова до последнего дня.

Павел Петрович слушал ее и кивал головой. Она окончила, и он сказал:

– Теперь помню! Я был введен в заблуждение его братом из того же полка. Он подал в отставку… Это – негодный‑то! Так, и этого помню. Он, дурак, в Павловске моего Помпона напугал! Хорошо, мы воскресим его! Скажите вашему брату его адрес и прикажите представить его завтра ко мне!

– Вы совершите чудо! – радостно воскликнула Анна Петровна.

Государь улыбнулся.

Весть о прежних милостях к Лопухиной в ту же ночь облетела весь город, и многие кляли себя, что не явились с визитом к всесильной фаворитке. На другое утро швейцар еще не надел своей ливреи, а длинная вереница экипажей уже тянулась к подъезду Лопухиных.

XXX
На милость образца нет

Семен Павлович Брыков вскочил с постели как ужаленный, и сидел на кровати, не будучи в силах сразу собраться с мыслями. Было еще темно. Разбудивший его Сидор стоял, держа в руках шандал с оплывшей сальной свечкой, и в дверях комнаты находился офицер, который довольно грубым тоном сказал:

– Вы – Брыков или нет? Что, у вас язык присох, что ли?

– Я! – ответил наконец Брыков.

– Ну, так вас государь приказал к нему во дворец доставить! Пожалуйста, поспешите!

Всевозможные ужасы мелькнули в голове Брыкова. Он слышал, как многие из дворца прямо отправлялись в далекую Сибирь, и холодный пот выступил у него на лице.

– Ах, да собирайтесь, черт возьми! – нетерпеливо закричал офиицер. – Я ведь не о двух головах!

– Но что со мной будет? – растерянно спросил Брыков.

Офицер пожал плечами и не ответил. Брыков при помощи Сидора оделся.

– Я готов!

– Тогда едем!

Сидор прижался губами к плечу своего барина и потом прошептал:

– Батюшка барин! Коли что будет, и я за тобою!

– Коли что случится, – сказал Брыков, порывисто обняв его, – иди на Москву и скажи Маше: пусть не ждет!

Они вышли. У ворот стояла повозка, в которую офицер пригласил Семена Павловича выразительным жестом, и, когда они уселись, кучер погнал сытую лошадь.

Офицер, видимо, расположенный к Брыкову, заговорил:

– Вы вот спрашивали меня, что с вами будет? А я почему знать могу! Я – дежурный: сижу и жду! Иной раз вынесут бумагу и говорят: «В Берлин!». Скачешь сломя голову и даже не знаешь, где Берлин этот. «Привезти такого‑то!» – и едешь, и привозишь, иной раз для милостей, а иной раз, случается, его же и в Сибирь везешь. Наше дело такое! Слава Богу, мне еще не доводилось, а другим прочим и не раз…

Брыков жадно слушал его, и в его голове роем кружились мысли о том, ради чего вызвал его государь: может – и на радость, может – и на горе; на радость, если этот Рибопьер не наврал да просил о нем; на горе, если братец с этим Вороновым что‑либо сюда, в Петербург, наплели. Что ж? Он теперь беззащитен, как ребенок малый. И, колеблясь между надеждой и отчаянием, он то улыбался, то хмурился, в то время как повозка дребезжала колесами, прыгала по неровной мостовой.

– Стой! – закричал офицер. – К подъезду!

Они подъехали ко дворцу и вышли на подъезд со стороны бокового фасада.

– Сюда! – указал офицер, провожая Брыкова.

Они прошли по длинному коридору и вошли в маленькую комнатку, где на кожаном диване сидел дежурный фельдъегерь.

– Подождите тут! – сказал Семену Павловичу провожатый и вышел.

Сердце у Брыкова замерло.

Послышался звон шпор, и в комнату вошел блестящий офицер.

– Вы и есть Брыков? – снросил он. Семен Павлович поклонился.

– Тот самый?

Брыков понял вопрос и поклонился снова.

– Проведите их в общую приемную к выходу! – сказал офицер и прибавил Брыкову: – Вас государь видеть хочет!

Офицер ушел, а фельдъегерь ыновь повел Семена Павловича через коридоры и комнаты, и все эти хождения мучили Брыкова своей неизвестностью.

Наконец его ввели в огромный зал и оставили среди массы всякого народа. Здесь были и генералы, и командующие отдельными частями, и придворные в расшитых золотом мундирах. Все чинно стояли, ожидая выхода государя. Брыков в своем темном камзоле чувствовал себя совершенным ничтожеством среди этой знати и осторожно стал позади всех у огромной голландской печи. Почти никто не заметил его появления, и он смотрел на всех, стараясь по лицам увидеть, кто чего ожидает. Но, судя по лицам, все ожидали чего‑то неприятного, даже страшного, так напряженно было их выражение. Только часовые, стоявшие у дверей в царские покои, недвижные, как изваяния, сохраняли невозмутимо спокойные лица.

Вдруг двери распахнулись, и в них показался государь. Среднего роста, в темно – зеленом камзоле с двумя звездами, в напудренном парике, он был одет скромнее всех окружающих, которые в этот миг склонили свои головы. Он быстрыми шагами вошел в зал в сопровождении наследника, фон Палена, Кутайсова, Обрезкова и флигель – адъютанта и остановился подле генерала, стоявшего с краю.

Брыкову не слышно было их разговора, но он видел милостиво улыбавшееся лицо Павла, которое, несмотря на вздернутый нос и широкий рот, в эту минуту было полно привлекательности.

Голос императора раздавался все ближе и ближе к Брыкову. Семен Павлович видел блеск его голубых глаз и замер, почти лишившись чувств. Вдруг над ним раздался голос Павла, и он сразу пришел в себя и вытянулся по – военному. Государю это явно понравилось. Он улыбнулся.

– А, это вы, сударь? – произнес он. – Живой мертвец, что смущаете живых! Давно вы в покойниках?

– С апреля месяца, ваше величество!

– И не обратились ко мне? Не искали меня? Не писали? Стыдно! Государь может делать ошибки, но всегда спешит исправить их! Стыдно! Вы были в каком чине?

– Поручиком Нижегородского драгунского полка.

– Ну, возвращайтесь туда капитаном!

Брыков с благодарностью опустился на колени.

– Встаньте! – сказал государь. – Я слышал, что вам много вредил ваш брат?

– Отнял имущество, невесту…

– Ну, это вам вернется! Я прикажу, чтобы вам повиновались исправник и заседатель. Чините сами суд над своими недругами, а мне служите!

– Живота не пожалею! – искренним порывом вырвалось у Брыкова. – Вы дали мне жизнь!

– Спасибо, майор! – улыбаясь сказал Павел. – Я прикажу вам дать батальон! С Богом!

Семен Павлович стремительно повернулся, забыв даже поклониться государю.

Лицо Павла нахмурилось.

– Невежа! – сказал он резко и, обернувшись к адъютанту, прибавил: – Догони его и, что я велел ему подать в отставку. Майор в отставке.

Адъютант устремился за Брыковым и, нагнав его в подъезде, передал последнее приказание Павла.

Брыков сначала побледнел, но потом его лицо озарилось радостью.

– Большей милости нельзя и ждать было! – радостно воскликнул он.

XXXI
Проводы

– Ура! Победа! Жив! – радостно закричал Брыков, вбегая в гостиную Виолы.

Был еще ранний час, и молодая прелестница только что встала с постели. Она выбежала из спальни в распашном капоте и ухватив Брыкова за борт камзола, спросила:

– Что случилось? Дуня говорила, что тебя к царю увезли. Я так напугалась! Ну, что же вышло?

– Все! Полная удача! – И Брыков торопливо рассказал все происшедшее с ним.

Виола запрыгала и захлопала в ладоши.

– Как твоя невеста обрадуется! – были первые ее слова. Брыкова тронула ее неподдельная радость.

– Милая Виола, – сказал он, беря ее руку, – ты оказала мне самое дружеское участке. В первый день ты спасла меня от беды. Когда мне некуда было деться, ты приютила меня. Чем я отблагодарю тебя?

Виола дружески взглянула на него, и ее лицо стало серьезно.

– Чем? вспоминай обо мне, как о девушке, а не как о прелестнице, – тихо сказала она, – поклонись от меня твоей невесте и… и все!

– Нет, – горячо ответил ей Брыков. – Сделай, как я скажу. Брось здесь все это и уезжай со мной. Я дам тебе домик, земли, слуг, и ты будешь всегда вместе с нами.

Она покачала головой.

– Нет, я привыкла к этому шуму. Может быть, потом, под старость… а теперь… – И она по – прежнему тряхнула ухарски головой. – Задай на прощание пир! Зови всех, кого знаешь, а я позову своих подруг, и мы проводим тебя!

– Хорошо! – весело согласился Брыков, и они разошлись до вечера.

Семен Павлович тотчас отдал приказ Сидору собираться.

– Чтобы в утро и выехать! – сказал он. – Поедем вместе к Башилову, и ты возьми оттуда коляску, а потом собирай вещи!

– Мигом, батюшка! – оживился Сидор. – Глазом не моргнешь! Уж так‑то ли я рад, так‑то ли я рад!

– Чему?

– А всему, батюшка: и что твое дело государь порешил, и что братца твоего покараешь, и что из города этого едем!

– А что? Не понравился?

– И – и, чисто басурманский город! Только и святости, что Спаситель.

– Ну, едем! – И Брыков, взяв извозчика, покатил к Башилову.

Последний только что вернулся с учения и жадно поглощал обед, состоявший из овсяной похлебки.

– А! Друг! – закричал он, увидев Брыкова. – Пошли‑ка за» ерофеичем»! Вчера вдребезги продулся! Что ты радостный такой?

– В Москву уезжаю! Государь вернул мне жизнь!

– Ура! – заорал Башилов, бросаясь ему на шею. – Я, брат, говорил тебе! У нас государь – во – о! – И он поднял вверх палец. – Посылай тогда еще за шампанским.

– Можно! – сказал Семен Павлович, вынимая кошелек.

– Ивашка! – закричал Башилов и, когда денщик выскочил из‑за перегородки, начал распоряжаться: – Вот пойдешь и купишь…

– И потом, – прибавил от себя Брыков, – помоги моему Сидору снарядить коляску!

Ивашка вопросительно взглянул на своего барина.

– Лети в лавки! – крикнул на него Башилов и, когда Ивашка действительно вылетел, сказал Брыкову с виноватой улыбкой: – Коляски‑то, Сеня, нет!

– Нет? Где же она?

– Продал, – ответил Башилов и стал оправдываться: – Видишь ли, тут в Саратов Фирсов ехал, увидел коляску и говорит: «Твоя коляска?«Я и бухни: «Моя!«А потом уж совестно отречься, он и уговорил продать! Да ты не беспокойся, – поспешно добавил он, – я тебе за нее все выплачу. Вот отыграюсь и тебе сейчас же!

– Брось! – остановил его Брыков. – Это пустое! А отыгрываться приходи сегодня к Виоле. Я там отвальную делаю: да зови всех, кого захочешь, из приятелей!

– Друг! – закричал Башилов, обнимая и тиская Брыкова. – Вот спасибо! Вот обрадовал! Вот товарищ!

В это время Ивашка принес покупки. Семен Павлович вышел в сени и сказал Сидору:

– Вернись домой: коляски нет. Закажи на почте бричку на завтра и укладывайся!..

– А коляска где же?

– Ну, это уж не твое дело. Иди!

– Сеня, – позвал его Башилов, – я наливаю! Пьем!

– Пьем! – весело сказал Брыков, входя назад, и взял стакан в руки.

Башилов ловким ударом сбил горлышко у бутылки и стал наливать стаканы.

Виола созвала своих подруг. Башилов привел приятелей, и вечер удался на славу. Офицеры пили за здоровье Брыкова и его невесты, Башилов кричал» ура!», а Виола смеялась и хлопала в ладоши.

– Я предлагаю выпить за здоровье императора! – сказал Брыков. – Его обращение со мною никогда не изгладится в моей памяти.

– Ура! – закричали все и дружно выпили.

– Его знать надо! – убежденно сказал Башилов. – Отчего гатчинцы за него хоть на смерть? Оттого, что знают! А питерские белоручки, понятно не любят его. Им не по душе такая строгость!

– Тсс! – крикнула Виола. – Пить, любить и счастье пытать, а об этих материях – ни слова!

– И то! – захохотал Башилов. – То ли дело экарте! Господа, я закладываю пятьдесят рублей!

– По банку! – сказал Греков, подходя к столу. Игра началась.

Брыков не принимал участия в игре и думал о той минуте, когда он вернется в Москву, увидит своих друзей и… Машу. Его лицо вспыхивало, губы улыбались.

– Барин! К вам! – испуганно сказал Сидор, подходя к Брыкову.

Семен Павлович невольно побледнел и вышел в сени. Там стоял фельдъегерь.

– От его превосходительства! – сказал он, подавая Брыкову пакет.

Семен Павлович поспешно вскрыл его. Там оказались: патент на чин майора, рескрипт государя и письмо Обрезкова, в котором он поздравлял Брыкова с царской милостью и прибавлял, что указ об отставке будет завтра и что ему было бы полезнее завтра же и оставить столицу. Брыков кивнул головой, решив, что так и сделает, и спросил своего слугу:

– Сидор, когда будут лошади?

– К пяти утра!

– Отлично!

Семен Павлович вернулся к гостям. Виола подошла к нему и сказала:

– Мы все тебя до заставы проводим. Тройки заказаны!