Текст книги "Живой мертвец"

XXII
Неудача

Государь задумал развлечься маневрами и для этого назначил взятие приступом крепости Мариенталь, находившейся в городе Павловске под управлением генерал – майора Пиппера.

Стояли прекрасные осенние дни, и государь со всем семейством выехал в Павловск накануне. В то же время из Гатчины потянулись его любимые войска. Император был весел, шутил со всеми и радостно посматривал вокруг. Его все радовало – и хороший день, обещавший хорошую погоду на следующее утро, и вид Павловска, устроенного им с огромным парком и искусственными сооружениями в нем. Вечером вокруг чайного стола во дворце собрались все близкие, и государь оживленно говорил:

– Не устоять против моих молодцов ни крепости, ни старому Пипперу! Да – с, мои офицеры – все боевого закала люди, не потемкинские неженки!

Раз попав на эту тему, он уже не мог умолкнуть, и в его словах уже начинало слышаться раздражение.

В это время в комнату вошел старик, граф Строганов. Он отвесил поклон и осторожно приблизился к столу. Государь на время прервал свою речь и обратился к графу:

– А ну, сударь, какова завтра погодка будет?

– Боюсь, ваше величество, что худая, – ответил граф, – подул западный ветер, небо в тучах.

Государь вдруг нахмурился и сердито ударил кулаком по столу. Внезапно наступило тяжелое молчание.

– Боюсь, сударь, – раздался резкий голос Павла, – что вам здешняя погода будет во вред. Советую вам сейчас же ехать в Петербург!

Граф, не зная, шутит или нет государь, растерянно взглянул на него.

– Вы поняли меня? – резко повторил Павел.

Граф покраснел, потом побледнел и, тотчас встав из‑за стола, начал дрожащим голосом:

– Если мои слова, ваше величество…

– Мне не до ваших оправданий! Идите!

Строганов, согнувшись, вышел.

– Распорядись, чтобы лошадей ему не давали. Пусть с почты возьмет! – приказал государь адъютанту и мрачно нахмурился. – Всегда найдутся люди, которые рады испортить мне настроение, – сказал он через минуту с жалобой в голосе и встал. – Начало маневров в семь часов! – объявил он, уходя в свои покои.

Граф напророчил непогоду. Ночью пошел дождь и к утру превратился в ливень, сменяясь по временам хлопьями мокрого снега. Государь вышел на бельведер и мрачно огляделся. В сумерках утра слышались завывание ветра и шлепанье дождя, сырость пронизывала насквозь.

– Собачья погода! – проговорил Павел Петрович, а потом прибавил: – Но для солдата нет погоды. Коня!

В сопровождении Лопухина, своего бессменного адъютанта, и полковника Грузинова, он выехал к войскам и поздоровался с ними.

– Какова диспозиция? – спросил он.

– Вашему величеству угодно было приказать, чтобы крепость сдали ровно в двенадцать часов! – ответил адъютант.

– Ну, сдаст и раньше! Полковник, вы с двумя батальонами и двумя орудиями пойдете на восток и обойдете Славянку с того берега. Я пойду отсюда, и через час мы соединимся под крепостью!

Маневры начались.

Император сначала увлекся и, гарцуя на своем Помпоне, заставлял солдат идти церемониальным маршем, бежать, брать окопы, делать обходы. Но вода лилась и лилась, сырость пронизывала, погода удручала дух, и государь, скоро прекратив команду, поехал молча впереди отряда. Все шли мрачные, хмурые, и под шум дождя слышалось монотонное чавканье грязи под тысячами ног.

Часа через полтора показались очертания крепости.

– Который час? – резко спросил Павел.

– Девять, ваше величество!

– Грузинов подошел?

– Здесь! – подъезжая на коне, ответил Грузинов, за которым серою массою стояли промокшие солдаты.

Впереди виднелась маленькая крепость с поднятым вверх цепным мостом, с закрытыми воротами.

– Капитан! – приказал государь. – Поезжайте в крепость и прикажите тотчас сдать ее!

Адъютант поклонился и, вынув белый платок, поехал к крепости в сопровождении горниста.

Мост опустили, приоткрыли ворота, и адъютант скрылся. Государь приказал войскам выстроиться и оправился на лошади. Прошло десять минут, четверть часа. Мост опустили, ворота открылись, и адъютант вышел из крепости. Государь подал знак и тут же в изумлении закричал:

– Это что?

Ворота наглухо закрылись, и мост снова поднялся, скрипя на ржавых цепях.

– Что это значит? – гневно спросил император у адъютанта.

– Ваше величество, – смущенно ответил молодой капитан, – комендант говорит, что получил приказ сдать крепость в двенадцать часов, и ранее этого срока не сдаст ни на минуту!

Лицо Павла исказилось бешенством.

– Иди снова и скажи: я велел! Понимаешь: я!

В воздухе раздался унылый звук рожка, офицер замахал платком, и мост снова опустили.

Император гневно махал хлыстом.

– А! Еще новости! Я приказываю, а старик свое! Ну, ну! Кто кого!

Но немец Пиппер был строгий педант и твердо знал дисциплину, а еще тверже – характер государя. Сдай он ранее срока, и неизвестно, что из этого вышло бы, лучше пусть император посердится, но признает его поведение правильным. А потому адъютант снова вернулся с тем же ответом.

– Да он что? С ума сошел? – не своим голосом закричал Павел. – Хочет, чтобы я под дождем умер?

– Государь, мы прикроем вас! Мы здесь установим палатку.

– А вы? А солдаты?

Император соскочил с коня и бегал по грязи, осыпая проклятиями упрямого коменданта, но упрямство Пиппера не могла сломить даже воля государя. Крепость стояла безмолвная, неподвижная и словно издевалась над людьми, так беспощадно обливаемыми холодным осенним дождем.

Напрасно государю предлагали укрыться в наскоро поставленной палатке и согреться приготовленным чаем, он ничего не хотел слушать и только вскрикивал:

– Это он нарочно! Это – насмешка!

Бум! – ударила вестовая пушка, возвещая о двенадцати часах, в то же мгновение раскрылись ворота, опустился мост и показался старый генерал – майор Пиппер с подносом в руках, на котором лежали ключи от крепости. Государь быстро вскочил на лошадь и подъехал к нему.

– Не в силах сопротивляться более столь мужественному натиску, – произнес генерал склоняясь, – я сдаю крепость и свой гарнизон на милость победителя.

Эти слова показались Павлу насмешкой.

– Взять ключи! – приказал он адъютанту и обратился к Пипперу: – За ваше исключительное повиновение жалую вас, сударь, в генерал – лейтенанты. – Пиппер расцвел и, преклонив колено, хотел поцеловать руку государю, но тот резко отдернул ее и продолжал: – А за то, что вы своего государя без нужды продержали три часа на дожде, приказываю вам целый час просидеть на шлагбауме! Привяжите его и поднимите!

Все в изумлении переглянулись. Старый генерал отшатнулся и в смущении произнес:

– Я? Меня?

Лицо Павла все дергало судорогой.

– Тебя! – грубо ответил он и крикнул: – Ну, что же!

Четверо казаков подошли к генералу. Эта шутка не была новостью. Минута – и генерал сидел верхом на палке шлагбаума с завязанными внизу ногами; еще минута – и шлагбаум был поднят вверх.

Павел со злой усмешкой взглянул наверх. Генерал вдруг осунулся и весь лег на палку.

– Продержать час! – приказал Павел и, повернув коня, погнал его во весь дух.

Конь летел, далеко разбрасывая грязь из‑под своих копыт, и вдруг испуганно шарахнулся в сторону. Павел едва усидел на коне и изумленно оглянулся. Посреди дороги коленами в грязи, мокрый и измазанный, стоял Брыков и протягивал бумагу государю.

– Болван! – закричал Павел, замахиваясь хлыстом, и промчался мимо него.

Семен Павлович отшатнулся. Ком грязи из‑под копыт коня залепил ему все лицо, но он не чувствовал этого. Он понял только, что его постигла непоправимая неудача, что он теперь уже окончательно умер.

XXIII
Отчаяние

Брыков вернулся домой сам не свой: бледный, растрепанный, грязный, едва держась на ногах от усталости и горя.

– Батюшка барин, что случилось? – тревожно спросил его Сидор, торопливо принимая от него шинель и шляпу.

– Оставь! – откликнулся Семен Павлович и прошел в свою комнату.

Старый Сидор присел к столу, зажал голову в руки и горько заплакал. Горничная Даша бросилась к Виоле, которая лежала еще в постели, и зашептала:

– Ой, барыня! С нашим гостем злоключилось что‑то. Пришел такой скучный – скучный да грязный, что и узнать нельзя!..

Виола тотчас соскочила с кровати, накинула на себя капот и вбежала к Брыкову. Он лежал ничком на своей постели: его обутые ноги были до колен покрыты грязью.

– Семен Павлович, голубчик, что с тобой? – воскликнула Виола, кидаясь к нему. – Что с тобой?

– Оставь! – отмахнулся Брыков,

– Что случилось‑то? Государя видел? А?

– Все пропало! – глухо ответил Семен Павлович.

– Как? Расскажи все по порядку! Ох, Господи! – снова воскликнула Виола: – Да можно ли так убиваться! Ведь ты жив и никто тебя не сделает мертвым!

– А вот сделали, и теперь я вновь мертвец! Я поехал в Павловск… – И Брыков рассказал все, что с ним произошло. – Не знаю, как я добрел до станции под дождем, по колена в грязи, не разбирая дороги, – окончил он.

У Виолы на глазах стояли слезы.

– Пойди снова к Грузинову! – сказала она.

– Пойду! Но что толку? Государь очень прогневался, и я удивлен, как меня не арестовали!

– Ах ты, бедный, бедный! – тихо сказала Виола.

Этого сожаления простой прелестницы Брыков не мог выдержать: он уткнулся в подушку и горько зарыдал. Виола выбежала из его комнаты и тоже расплакалась.

Брыков успокоился мало – помалу и заснул. Ему приснился странный сон. Будто лежит он в постели без сна. В комнате темно и кругом тихо, и вдруг в углу затеплился свет, разлился, засиял, и среди серебристого сияния появилась Маша, бледная, взволнованная. Она подошла к нему, торопливо взяла его за руку и потянула с постели. Он встал и пошел следом за ней. Они идут по улицам. Кругом темно, безмолвно и глухо, только воет ветер да плещется о набережную Фонтанка. Они идут без остановки мимо домиков, мимо огородов, через Екатерининский канал, к Мойке, и вдруг Маша торопливо толкает его за выступ забора и исчезает. Он изумленно оглядывается. Кругом темно и безмолвно. Но вот луна медленно выплыла из‑за туч и осветила пустынную улицу. По ней идет какой‑то человек в шляпе с плюмажем. Вдруг на него нападают двое, он кричит, отбивается. Что‑то толкнуло Брыкова, и он, мгновенно выскочив из засады, бросается на помощь. Разбойники убегают. Господин что‑то говорит ему, жмет руки, целует…

Брыков проснулся. В комнате стоял полумрак. Семен Павлович подумал о сне и невольно усмехнулся. Какие удивительные, неподходящие к делу вещи снятся иной раз! Что может значить такой сон? Чепуха!

– Сидор! – закричал он, вставая с постели.

Старик тотчас явился, и его лицо выражало беспредельную преданность: в огонь и воду.

– Проснулся, батюшка? – заговорил он, кланяясь барину. – Отдохнул? Ну, и слава Тебе, Господи! Покушать хочется?

– Да, Сидор! Есть, пить. А где хозяйка?

– Приехали за ней подруженьки ее и офицеры с ними и укатили. Надо полагать, на всю ноченьку.

– Ну, и один поем! Давай!

Сидор поспешно бросился исполнять приказание.

Брыков, отдохнув и выспавшись, чувствовал волчий голод здорового, сильного человека и ел с жадность и похлебку, и горячие котлеты, после чего напился кофе и закурил трубку. В его голове снова возникал план борьбы. Ведь люди – не звери и не безумцы. Ведь все происходящее с ним – нелепый сон, кошмар, козни злых людей, и ему надо только объяснить государю дело. Не удалось раз, удастся в другой! Сегодня он напишет письма: Маше с уверениями в любви, с просьбой надеяться, ждать и не падать духом; Ермолину – с просьбой о деньгах и со справками о своем братце. Завтра он снова пойдет к Грузинову, к Кутайсову и снова напишет прошение и станет ждать государя.

– Сидор! – закричал он. – Неси огонь и чернила!

Он уже приготовился писать письма, когда в сенях раздался сипловатый голос: «Барин‑то дома?» – и вслед за тем в комнату ввалился Башилов.

– Здорово! – заговорил он, обнимая Брыкова. – Я к себе, а его уже нет, голубчика! Что? Как? Слышал, слышал! Живой мертвец! Ха – ха – ха! Я ему, каналье, уже морду побил! А ты ловко устроился! А! Женишок и у Виолы! Ха – ха – ха!

– Не говори глупостей! – остановил его Брыков. – Лучше расскажи о себе. Давно вышел?

– Вчера! Третьего дня указ был. Думали – на месяц закаталажат, а всего на одну неделю. Вру – десять дней! Потеха! Знаешь, кто нас выручил? И не догадаться! Ваксель, поручик! Шутник! Государь на постройку ехал, а Ваксель с караула шел да так ему лихо честь отдал, что тот похвалил его, а Ваксель и бухни: «Еще лучше сделал бы, коли в печали не был!» – «В какой печали?». А тот: «Товарищи мои на гауптвахте сидят и, боюсь, от службы отстанут». – «Кто такие?«Он нас и назвал. Государь уехал, и в тот же день указ!

Башилов засмеялся, а Брыков прояснел. Если государь таков, неужели же его дело погибнет?

– Не может быть этого! – сказал и Башилов. – Постой! Я вот тебя познакомлю с Вакселем. Он все может! Ты знаешь, как он государя за косу дернул? Потеха! Ха – ха – ха! Подержал он заклад, что дернет государя за косу в театре, когда дежурным будет. Понимаешь? Ну, и настало его дежурство. Стоит он у государя за креслом, а государь‑то не в духе. Ваксель ломает себе голову, думает: «А ну, и заклад этот самый!». Вдруг видит он: Зиновьев смотрит на него и головой качает. Не вытерпел Ваксель, хвать государя за косу, дерг ее и обмер. Государь обернулся, сердитый такой. «Это, – говорит, – что?». А тот: «У вашего величества тупея на сторону сдвинулась!» – «А, – говорит государь, – спасибо!..». И пили мы потом! Страсть! Ты не бойся: Ваксель поможет! Такой фортель выкинет…

– Ах, если бы кто‑либо помог! – И Брыков рассказал о своей неудаче.

– Бывает! – ответил Башилов. – Это в какую минуту попадешь. Иной раз и в Сибирь укатишь! У нас офицеры, как во дворец зовут, деньги в сюртук зашивают… неровен час… А я за тобой! – вдруг встрепенулся Башилов. – Едем!

– Куда?

– У Зиновьева картеж. Тебя звали!

– Нет! Уволь! Ты попадешься – под арест, а со мною Бог знает что быть может.

– Эх, ты! Трус! Ну, так дай на счастье!

– Сколько тебе?

– Ну, дай… Дай, что ли, пятьдесят рублей.

Брыков открыл ларец и дал приятелю деньги. Башилов горячо расцеловал его.

– У здешних, питерских, в жизнь не взял бы! – сказал он и спохватился: – Ах, я! А ведь к тебе письма!

– Где? Давай скорее! – задрожав, произнес Брыков.

– А вот! – Башилов, опустил руку в карман, вытащил два объемистых пакета, после чего сказал: – Ну, читай, а я поеду! Я к тебе еще наведаюсь! – И он снова обнял Брыкова и вихрем умчался снова пытать счастье на зеленом поле.

Семен Павлович сел к столу, положил перед собой пакеты и долго не решался вскрыть их. Что в них? Понятно, горе! Но какое? Вдруг Маша уже замужем? При этой мысли кровь бросилась ему в голову, и он быстро вскрыл первый пакет. Развернув лист серой бумаги, он впился в него глазами и позабыл весь окружающий мир, свое горе и свое странное положение.

XXIV
Черные вести

Первое письмо было от Маши, и мало радостного прочитал в нем Брыков.

«Неоцененный друг мой сердечный, – написала она, – горька моя доля, и не чаю я себе спасения, если Вы, сокол мой ясный, не будете мне защитником. Папенька – мне не папенька, а как злой ворог: каждый день меня мучает, грозит проклясть и заставляет идти за Дмитрия Власьевича, а я не могу и видеть его, и теперь все время только плачу и молюсь Богу, чтобы Он помог Вам в Вашем деле».

Брыков вытер набежавшие на глаза слезы и продолжал тяжелое чтение:

«Сейчас, как Вы уехали, папенька продали свой дом и переехали в усадьбу Вашу Брыково, где теперь Дмитрий Власьевич будто хозяин. Кричит он и мужиков бьет, а папенька мой у него за управителя, и все от того бранятся и плачут. Дмитрий Власьевич все ко мне пристает с разными презентами и сувенирами, а я те презенты и сувениры за окно бросаю, и он с того серчает и папеньке жалится; а папенька меня терзает, и я беспрестанно слезы лью. Что Вы там делаете и думаете ли обо мне? А я о Вас неустанно мысли имею. Папенька откуда‑то дознались, что Вы в Петербург уехали, о том сказали Дмитрию Власьевичу. Он очень испугался и тотчас послал за подьячим Вороновым. Вы его, может, не знаете. Это – очень дурной человек, со свиным рылом и гнилыми зубами. Он приехал, и они долго спорили, а потом тот сказал, что отошлет в Петербург такую бумагу, по которой Вас сейчас схватят. За это ему Дмитрий Власьевич дал бричку старую и лошадь, а он ему руку целовал и клялся, что Вас со света сживет. А потому остерегайтесь очень, ибо Воронов хотя и приказный, но как‑то к полиции очень близок и хитер очень. Пошли Вам Господи успеха в деле Вашем, а молюсь я о Вас неустанно. Верная Вам по гроб Маша».

Брыков вторично отер слезы и в грустном раздумье откинулся на спинку стула. Все против него! Двоюродный брат советуется с каким‑то приказным и кует злые оковы. За что? За то, что позавидовал его деньгам и невесте. Тот самый Сергей Ипполитович, отец Маши, что, бывало, провожал его до середины улицы и кланялся ему в пояс, теперь весь передался на сторону злодея и мучает родную дочь. Где правда?

Семен Павлович вскрыл второе письмо и невольно улыбнулся, читая его: столько дружеского участия и любви было в нем. Писал Ермолин, передавая поклоны всех товарищей. Он рассказывал ему о мелких полковых событиях, спрашивал о его деле, о том, не надо ли ему денег, и выражал твердую надежду покутить на его свадьбе.

Прочитав это письмо, Брыков словно ожил, и прежняя надежда на успех дела вернулась к нему. Он взял лист бумаги и стал писать письма – сперва к Маше, потом к Ермолину. Ей он описывал свои злоключения, писал ей о своей любви и молил еще потерпеть немножко, потому что правда всегда верх возьмет.

«А коли тебе, – написал он, – не в мочь терпеть станет, беги к Ермолину. Я пишу ему о тебе, и он тебя не оставит, а схоронит у своей тетушки. Я же твердо надеюсь на милость царскую, только бы мне увидеть его в благожелательную минуту. А что до козней этого Воронова, то я плюю на него, ибо мне известны и сам Пален, и граф Кутайсов, и Грузинов, и меня в обиду никому не дадут…»

Семен Павлович писал нервно, торопливо, переживая и гнев, и ненависть, и любовь, и отчаяние, и надежду.

Была уже ночь, когда он окончил свое занятие и стал укладываться спать. Вдруг на улице раздались смех, голоса, фырканье коней, и через минуту сперва в сенях, а потом в горницах послышались громкие голоса:

– Игнат, сюда тащи и вино, и снедь! – крикнул один голос.

– Если ты не хочешь нашей смерти, Виола, – сказал другой, – топи печи!

– А карты будут?

– Все, все! Раздевайтесь, идите! – весело крикнула Виола. – У меня арестов не будет, сюда никто не заглядывает! Нинетта, Маша, занимайте гостей!

– А твой постоялец?

Брыков узнал голос Башилова и торопливо загасил свечу. Нет, сегодня уж ему не до веселой компании!..

– Эй, Семен! – раздался из‑за двери голос Башилова. – Вставай! Мы тебя ради к Виоле приехали! О, сонуля! Еще одиннадцати нет, а он спит! Вставай, говорят тебе! – Но так как Семен Павлович замер, то Башилов, еще раза три стукнув кулаком, отошел от двери, ворча: – Ну, и черт с тобою!..

Брыков с облегчением вздохнул, осторожно разделся и лег в постель.

В комнатах стоял дым коромыслом: звенели деньги, хлопали пробки, раздавались поцелуи, и все это покрывалось смехом и криками пьяных гостей. Брыков заснул тяжелым, беспокойным сном, и во сне ему то и дело являлась Маша и протягивала к нему руки.

Еще было темно, когда Семен Павлович соскочил с постели и, выйдя в сени, приказал своему Сидору готовить завтрак. Он знал, что лучшее время в Петербурге для всяких хлопот – утро, что теперь, при императоре Павле, все служебные занятия начинаются в шесть часов и всех можно повидать на своих местах.

Виола спала, спали и ее горничная, и гости в разных позах и на разной мебели. Брыков заглянул в гостиную и увидел Башилова под ломберным столом. Он толкнул его и сказал:

– Капитан Башилов, служба не ждет!

Тот вдруг вскочил как встрепанный.

– А? Что? – пробормотал он.

– Пора на службу! – сказал ему Брыков. – Взгляни, на что ты похож!

Башилов очнулся и хлопнул себя по бедрам.

– О, черт! – воскликнул он. – Который час?

– Уже пять!

– Пять? А к шести на учение! – И Башилов как безумный выбежал из комнаты.

Семен Павлович только улыбнулся ему вслед.

Через полчаса и он шагал по темным, но уже оживленным движением улицам. Женщины пли с базара и на базар, разносчики шагали со своими лотками на головах, то тут, то там проходили колонны солдат и иногда, гремя колесами, мчался фельдъегерь.

Взошедшее солнце рассеяло осенний туман, когда Брыков вышел на площадь Зимнего дворца и направился по набережной к знакомому подъезду.

– Полковника Грузинова! – сказал он лакею.

– Пожалуйте! – И Брыков пошел за ним по той же лестнице, коридорам и огромным залам.

Грузинов заставил его дожидаться, а потом позвал в свой кабинет.

– Ну что, родной? – ласково сказал он. – Напортили все дело! Ну, да что делать! Случай, дурная погода, неудачные маневры – и вот вы в ответе! – Он покачал головой и горько улыбнулся. – У вас все случай! – окончил он.

– Что же мне теперь делать? – робко спросил Брыков.

– Все, что хотите, только не советуйтесь со мной! – резко ответил Грузинов и, увидев растерянное лицо Брыкова, прибавил: – Я в опале! Люди позавидовали моему положению и оклеветали меня. Государь хочет, чтобы я ехал в Малороссию, но я знаю: это – ссылка! Я слишком откровенен и честен, чтобы не стоять иным поперек дороги! – Он встал и нервно прошелся по комнате, потом остановился против Брыкова и сказал: – Попытайтесь проникнуть к Лопухиной. Это – добрая девушка и теперь может сделать все! А я… – Он поднял плечи, а так как Семен Павлович встал совершенно растерянный, то Грузинов крепко пожал ему руку и повторил: – Не поминайте лихом! Я сделал все, что мог!

Брыков с признательностью поклонился ему и вышел из дворца.

Да, каждый о себе! Вот и Грузинову, этому недавнему фавориту, теперь не сладко.

Он невольно оглянулся назад, словно надеясь увидеть Грузинова. Этот человек боялся ссылки, когда его ждала лютая казнь. Брыков год спустя узнал о страшной его судьбе и задрожал в ужасе.

Теперь Семен Павлович шел по улице без цели и незаметно вышел к Адмиралтейству. Обойдя его, он прошел на Сенатскую площадь и зашел в аглицкий трактир. Так же как и в первый раз, несмотря на раннее утро, там уже пили, курили и с азартом играли на бильярде.