Текст книги "Живой мертвец"

IV
Братнина невеста

Павел Степанович Брыков, отставной генерал, разбогатевший милостями князя Потемкина, проживал в своей подмосковной усадьбе с молодой женой и шестилетним сыном, когда его брат, Влас Степанович, умер, оставив без всяких средств к жизни восьмилетнего сына Дмитрия. Павел Степанович тотчас взял к себе сиротку – племянника и стал воспитывать его вместе со своим сыном, записав его также, наравне с сыном, сержантом в Нижегородский драгунский полк.

Дети росли и обнаруживали совершенно разные характеры. Насколько Семен, сын Павла Степановича, был добр, ласков, общителен и весел, настолько Дмитрий, его двоюродный брат, являлся нелюдимым, злым и завистливым.

– Ох, испортит он нашего Сенечку! – жаловалась Брыкова, на что муж отвечал ей:

– Что ты! Скорее наш Семен этого волчонка приручит.

– Истинно волчонок.

– Так‑то так, – говорил старик, – а возьми и то, что все ему понятно. Живет он вроде как на хлебах. Вырастут они – и Семен богат, и он со своим офицерским жалованьем!

И действительно, Дмитрий рано выучился понимать различие положений, своего и брата, и рано выучился завидовать и ненавидеть.

Так шло до той поры, когда они вступили в полк. Внешнего различия старик для них не делал, но, когда он умер и все перешло к Семену, различие сказалось само собою. Карманные деньги, деньги на жизнь, на одежду, все, что старик давал поровну, пришлось теперь Дмитрию получать из рук двоюродного брата. Это было уже не под силу, и, несмотря на ласковое упрашиванье брата, он съехал от него и зажил суровой жизнью бедного офицера, держа в своем сердце злобные мысли о мщении.

Встреча с Федуловой еще сильнее разожгла в нем ненависть к брату. Они увидели ее на одной вечеринке, оба в одно время и оба сразу влюбились в нее. День и ночь, ясное солнце и темная туча, а если к этому прибавить, что Семен был богат, а Дмитрий был нищий, – то уже не останется никаких сомнений относительно шансов того и другого. Ведь даже полюби Марья Федулова Дмитрия, отец не позволил бы ей и думать о нем.

И Дмитрий с завистью и гневом следил за романом своего брата. И когда Семен явился к нему как‑то вечером и, бросаясь ему на шею, воскликнул: «Брат! Она любит меня! Мы женимся!» – Дмитрий едва сдержался, чтобы тут же не задушить счастливого любовника.

– И женись на здоровье! – пробурчал он, давая в душе клятву не простить ему этого счастья.

И добиться этого оказалось легко… Теперь он богат, брата нет на его пути, и Маша при старании может быть его!..

При этой мысли у Брыкова даже слегка закружилась голова. Он сдержал коня и поехал тише.

На Малой Дмитровке, окруженный садиком с густыми липами, стоял маленький, ветхий домик Сергея Ипполитовича Федулова, отставного стряпчего из уголовной палаты. Этот домик Федулов получил в приданое за своею покойной женой и теперь жил в нем с семнадцатилетней дочерью Машей, казачком Ермолаем, которому было уже сорок лет, и старой Марфой, вскормившей и вынянчившей Машу. По всей Москве считался он» приказным крючком», и, если случалось какое‑либо кляузное дело, всякий обращался к Сергею Ипполитовичу, кланяясь ему полтиною, рублем, а иногда и золотым.

Сухой и черствый старик, своими придирками загнавший в гроб жену, Федулов смотрел на все в жизни с практической точки зрения, даже свою дочь считая ни чем иным, как ходовым товаром, и, когда подвернулся ей такой жених, как Семен Брыков, он был очень доволен, что его расчет так ловко соединился с дочерней любовью.

Маша же была вся в мать: робкая и мечтательная, совершенно чуждая житейских расчетов, она, полюбив Брыкова, даже мгновения не думала о его богатствах.

В этот злополучный вечер Сергей Ипполитович сидел под окошком с трубкой в зубах, Маша же у стола старательно вышивала бисерный кошелек для своего жениха, и они вполголоса вели беседу, вернее, разговаривая каждый с самим собой, нежели с другим, – такой способ мирного собеседования установился у них с давних пор.

– Завтра непременно приехать должен, – сказала Маша, – от царского смотра его Господь уберег, а то бы, может, и нынче здесь был.

– Где молодому человеку хозяйство вести! – воскликнул старик. – Старосты, поди, как его грабят. Я ему вместо управителя буду теперь.

– В мае плохо, говорят, венчаться. Весь век маяться будешь. Вот кабы в конце апреля успеть!..

– Дом этот в наймы отдам, а сам в это самое Брыково и перееду. Ну их к Богу, кляузы эти!..

В это время у палисадника послышался конский топот.

– Никак к нам! – сказал старик.

– Он! – воскликнула Маша и легче серны выскочила из комнаты.

Она сбежала с крыльца и с криком» Сеня» побежала к калитке, где торопливо привязывал рвоего коня офицер. Но, добежав до калитки, Маша снова вскрикнула не то в испуге, не то в разочаровании.

Дмитрий Брыков злобно усмехнулся, увидев ее смущенное лицо, и, грубо взяв ее руку, сказал с горькой усмешкой.

– Думали – Сеня, ан – Митя!.. Ну, что же!.. Ведь все же Брыков пожаловал.

– Вы от Семена Павловича? – быстро спросила его Маша. – Когда он будет?

– Сам от себя я, – ответил Брыков, – а когда он будет, не знаю. Может, и не будет вовсе! – И он засмеялся.

– Как не будет? Почему? – тревожно спросила Маша.

– Может, и помер!

Девушка прижала руку к сердцу и тяжело перевела дух.

– Вы – злой! – сказала она ему с укором.

Брыков засмеялся снова, а потом взглянул на нее огненным взглядом и прошептал:

– От вас зависит сделать меня добрым!

Маша ничего ему не ответила, круто отвернулась от него и вошла в комнаты.

– Ты с кем это? – спросил ее старик.

– Дмитрий Власьевич! – презрительно ответила она.

Старик с недоумением отнял от губ трубку.

– Чего это он?

В это мгновенье в горницу вошел Дмитрий и, подойдя к старику, сказал:

– По делу, государь мой, по делу.

– Милости просим, – ответил старик, – садитесь. Гость будете. Что братец?

Маша собрала свое вышиванье и вышла из комнаты. Дмитрий посмотрел ей вслед, тихо усмехнулся, потом встал, прикрыл дверь и вернулся на прежнее место. Старик глядел на него с недоумением.

– А дело вот какое, – тихо заговорил Дмитрий, наклоняясь к Федулову, – брат мой, Семен, у себя в имении помер.

Старик откинулся и раскрыл рот.

Дмитрий только кивнул головой и продолжал:

– Да, помер мой брат, и я теперь – всего наследник. Так вот, я хочу быть всего наследником и хочу жениться на вашей дочери, и вы уговорите ее! За то вам особая награда будет!

Старик оправился от неожиданности и уже внимательно слушал Дмитрия.

«Что же, – мелькало в его уме, – не тот, так другой. Денежки те же, покой тот же, а этот еще награду сулит! Что же, не в девках сидеть Машутке!»

– На все воля Божья, – сказал он вздохнув, – а я согласен! Ну, новый зятюшка, поцелуемся! – прибавил он весело, и на его лицо вернулось прежнее спокойствие.

Они поцеловались.

– С чего же это Семен Павлович помер? – спросил старик.

– А не знаю еще! – беспечно ответил Дмитрий. – Горячка, что ли? Только вчера с усадьбы приехал Еремей и доложил мне, а ныне и государю сообщено.

– Ах! – раздался в ту же минуту крик за дверью и что‑то грузно упало на пол.

Дмитрий вскочил и бросился к двери, которую с трудом отодвинул. На полу лежала Маша, лишившаяся чувств. Дмитрий легко поднял ее с пола и перенес на диван.

– Подслушивала, – резко сказал он старику. – Позовите слуг, а я поеду. Завтра за ответом буду.

– Ладно, ладно, – растерянно ответил Федулов и стал беспомощно кричать: – Марфушка, Ермолай! Черти!

– Что глотку дерешь? – вбежала старая Марфа, но, увидев бесчувственную Машу, только всплеснула руками и крикнула: – Ахти мне! Чем ты ее, греховодник, до такого довел? А?

– Молчи, молчи, дура – баба! Семен Павлович умер, а она узнала!..

– Жених? Семен Павлович? Ахти мне!

– Да ты что, чертова кочерга, воешь? Ты ее в чувство приводи! – рассердился старик.

– Сейчас, сейчас, – захлопотала старуха. – Я ей перышком покурю! Живо! – и она помчалась в кухню, вернулась с пучком птичьих перьев, зажгла их и напустила такого смрада, что все стали чихать и кашлять.

Маша тоже закашлялась и очнулась.

V
Разгром

Сидор Карпович, бывший дядька Семена Брыкова, а потом его дворецкий или мажордом (как называл он себя), встал ни свет ни заря и занялся порядком. Это значило, что, где ворча, где болтая, он обошел пять господских комнат, вошел в кухню и там остался, не зная в доме места теплее и уютнее.

Сидор Карпович был седой, степенный старик с выправкой старого слуги екатерининского времени. В холщовой рубашке с жабо, в желтом нанковом сюртуке, в чулках и башмаках, он время от времени вынимал из кармана тавлинку и с важной миной набивал табаком свой красный нос, нагло свидетельствовавший о единственной слабости старика.

Затем Сидор вышел в прихожую и первым делом ткнул в бок спавшего на конике Павла, казачка и рассыльного, малого шести футов ростом. Тот вскочил как ужаленный и спросонья вытаращил глаза.

– Дрыхнешь! – с укором заговорил Сидор. – Восемь часов, а он дрыхнет! Вставай, ленивец! Вот я ужо…

Павел пришел в себя и обозлился.

– Чего же мне делать‑то, вставши? – сказал он. – На вас глядеть, что ли?

– Так! А чистоту блюсти?

– Да чего ее блюсти‑то? Барина нет, все прибрано.

– А приедет? Ты гляди, рожа‑то у тебя? Опухла ведь вся! Лопнуть хочет! А космы… Поди, поди, умойся, очухайся, а то я тебя как возьму за вихры! – Он погрозился и пошел дальше.

Гостиная с пузатой мебелью красного дерева, с ясно навощенным полом, картинами на стенах и клавикордами действительно блестела чистотою. Дальше были рабочая комната и спальня, затем курительная с низкой турецкой мебелью, с целой стойкой трубок, оружием по стенам и, наконец, столовая; все было в таком порядке, что хоть сейчас вводи хозяйку и хвастайся.

Сидор Карпович остановился в прихожей, торжественно понюхал табаку и прошел в кухню, где Степан Лукьянов разводил уже жаркий огонь.

– Наше вам! – приветствовал он дворецкого. – Как почивать изволили?

– Ничего себе. Спасибо, Лукьяныч! – ответил старик, присаживаясь у стола. – Поснедать бы чего малость, а? Червячка заморить! А? – И он подмигнул повару. – В одночасье!

Скоро перед стариком стояли штоф» Ерофеича», тарелка груздей и кусок жирной грудинки. Старик жадно начал выпивать и закусывать, говоря в то же время:

– Не иначе, как нынче должен барин приехать. Ишь, неделя как нету, а обещал в три дня обернуться. Марья‑то Сергеевна, поди, стосковалась! Ты, Лукьяныч, нынче изготовь к господскому обеду все по правилу. Беспременно будет.

– Сидор Карпыч! – вдруг раздался испуганный оклик, и в кухню влетел Павел.

Дворецкий поднял на него укоризненный взгляд.

– Ну, чего орешь? – спросил он. – Сидор Карпыч! Сам знаю, что Сидор Карпыч! Чего тебе?

– Еремей приехал! – ответил Павел. – Да с телегою.

– Ну, ну! Барин послал и приехал. Зови его сюда!

– Барин, да не наш, а Митрий Власьев! И Федька с ним.

– Ну, Федька, и пусть Федька. Зови их!

Но в эту минуту без всякого зова в кухню вошел Еремей и остановился перед Сидором, не снимая с головы шапки. Старик сурово взглянул на него.

– Чего шапки то не снимешь? – сказал он. – Ишь, словно в кабак ввалился. Зачем барин прислал?

– Было бы перед кем шапку ломать, – ответил Еремей, нагло улыбнувшись. – Довольно! Покланялись!

Старый Сидор даже откинулся от такой наглой речи. А Еремей продолжал:

– А барин прислал за тем, чтобы все, что ни есть в доме, на воз уложить и к себе везти, а тебя, старого пса, на веревку взять да к той же телеге привязать! За тем и приехали! А вы живо! Помогать!

Дворецкий ничего не понял из его речи, но в то же время услышал в комнатах какую‑то возню и грохот.

– Стой! – сказал он сердито. – Что ты там намолол? Пьян, что ли? Какой барин? Куда везти?

– К нашему барину, – ответил Еремей, – к Дмитрию Власьевичу Брыкову, потому как Семен‑то Павлович побывшился…

– Как побывшился? Кто сказал? – закричал старик, вскочив на ноги.

– Хоть бы и я! – усмехнулся Еремей. – А теперь‑то уже и всем ведомо. В государевом приказе есть!

Старик схватился за голову, но через минуту очнулся.

– Так его сюда везут?

– Прикажет барин – и привезут, его воля. А теперь имущество давай!

– Имущество? – грозно сказал старик. – Нет такого права. Доколь не увижу своего барина мертвым, чубука не отдам!

– Сами возьмем! – усмехнулся Еремей и двинулся в комнаты.

Старик бросился за ним, вбежал в комнаты и на мгновение замер. Федька и мужик уже успели очистить гостиную и дружно волокли из кабинета красивый будь.

– Разбойники! – закричал Сидор, бросаясь на них. – Пошли прочь! Павлушка, беги за квартальным! Батюшки, грабят: Степан, Антон!

Однако Еремей ухватил его за ворот сильной рукой и, отбросив в сторону, сказал:

– Нишкни, если не хочешь батогов узнать! Сказано тебе – барский приказ!

– Да я к квартальному!

– Ну, и что будет тогда? – раздался позади него насмешливый голос, и растерявшийся старик увидел перед собой Дмитрия Брыкова и с ним квартального.

– Батюшка, – растерянно пробормотал Сидор, – да что же это?

– А то, – сказал Брыков, – что брат помер и я теперь над тобой барин, а потому, если не хочешь на съезжую, то не шуми!

– Да как же волочить‑то все? Ведь по суду!

– Я тебе покажу суд! Собака!

Старик всплеснул руками и залился беспомощными слезами, а тем временем Федька, Еремей и мужик тащили мебель, обдирали ковры и все валили на воз.

Брыков ходил по разоренным комнатам с квартальным и говорил ему:

– Ты опись‑то давай! Я тебе все сам скажу, да не мешкай!

– Я, ваше благородие, мигом, – подобострастно сказал квартальный.

– Что же это? Разбой! Как есть разбой! – твердил, всхлипывая, старик Сидор и беспомощно разводил руками.

Еще два раза приезжал пустой воз во двор и уезжал полный доверху. Уже темнело, когда Дмитрий Брыков снова сказал старому Сидору:

– Завтра приди ко мне, я тебя на усадьбу пошлю. Барина хоронить будут, а там вернешься и мне отчет дашь! А вы, – обратился он к остальным слугам покойного брата, – все завтра ко мне! Соберите пожитки и без проволочки, чтобы все были налицо!..

Он уехал. Тихие сумерки наполнили воздух, и опустевшие, ободранные комнаты приняли мрачный вид. Слуги покойного Брыкова, угрюмые и унылые, собрались в кухне и говорили вполголоса, в то время как Сидор с тупым видом сидел на табурете и только тяжко вздыхал.

– С чего помер‑то? – спросил конюх Антон.

– Говорят, горячка, – сказал Павел и махнул рукой. – Да не все ли равно? Нет нашего барина!

– Теперь беда!.. – сказал Степан. – К этому живодеру в лапы? Смерть!

– Чтобы я к нему? – воскликнул Павел. – Сбегу! Вот – те Христос, сбегу! Федька говорил: вчера его так‑то драли! Да он заморит!

– Истинно!

Сидор вдруг встрепенулся и глухо произнес:

– Чтобы я, старый дядька покойника, да пошел служить к этому слетку? Да ни в жизнь! Уеду завтра, поклонюсь праху барина – упокойника, и только меня и видели. Умер, сердешный! Собирался жениться и поженился на сырой земле! Барин ты мой милый! – И старик, упав головою на стол, залился горючими слезами верного слуги по своему господину.

VI
Спасенный от смерти

Немало девиц завидовали Маше Федуловой, когда услышали, что она засватана Семеном Павловичем Брыковым, а сама Маша и верила, и не верила своему необыкновенному счастью. И правда, Семен Брыков всем взял. Высокого роста, широкий в плечах, с круглым, открытым лицом, на котором ласково светились большие серые глаза, он являл собою тип русского красавца. Веселою нрава, с нежной, отзывчивой душой, он одним появлением оживлял общество и заставлял сильнее биться девичьи сердца. И при этом – богач! Если прибавить, что он посватался к Маше с ее согласия, что они искренне любили друг друга, то понятно будет безмерное счастье Маши.

В один ясный весенний вечер она сидела раз со своим женихом в маленьком садике. Оба молчали от переполнявшего их счастья. Синее небо уже темнело, над горизонтом поднималась красная как кровь луна, аромат распускавшейся сирени наполнял воздух, и вдруг, в этот торжественный миг, запел соловей. Маша не выдержала и в слезах приникла к груди жениха. Он обнял ее и тревожно наклонился к ее лицу.

– Что с тобою? О чем ты?

– Я… я так счастлива! – прошептала она и, отодвинувшись от него, задумчиво сказала: – Я сейчас испугалась за свое счастье. Оно слишком велико. Сеня, милый мой, я боюсь несчастья!

Брыков попробовал засмеяться, пошутить, но злое предчувствие сжало и его сердце.

– Слушай же, Маша, – сказал он ей торопливо и торжественно, – я завтра же поеду к себе в Брыково, приведу все дела в порядок, вернусь через три дня, и мы с тобой сейчас же поженимся! Хочешь?

– Милый мой! – смогла только прошептать девушка от избытка счастья.

– А тогда нам уже никто помехой не станет. Выйду в отставку и переедем к себе!

Семен Павлович обнял невесту и стал ласкать ее русую головку, а соловей заливался в кустах, сирень благоухала и поднявшийся месяц обливал все вокруг серебристым, ровным светом.

«Вот счастье, – думал Брыков, тихо возвращаясь к себе домой. – Вот счастье!» – думал он всю дорогу до своего подмосковного имения и, радостный, принялся устраивать в нем свое гнездо.

Староста Никита, старый дворецкий Влас, узнав, что их барин женится, радостно поздравили его и, не мешкая, исполняли его желания; пожилые дворовые ласково улыбались, говоря между собой про новую барыню, а молодые парни да девки вздыхали и за околицей жарче целовали друг друга.

Семен Павлович велел сделать необходимые поправки в доме, указал, как убрать комнаты, когда он пришлет из Москвы нужную мебель, определил дворовым, кому что делать, и к вечеру собирался уезжать, как вдруг внезапно захворал.

Все удивились его болезни. Был он здоров и весел, пообедал как обычно, а затем пошел в кабинет отдохнуть и велел Еремею принести кваса. В доме все стихло, а спустя час старый Влас услышал стоны в кабинете, вбежал туда, а барин на полу, на ковре, лежит, кричит, корчится и лицо все посинело даже.

– Барин, голубчик, что приключилось? – бросился к нему Влас.

– Отрава! Лекаря! – среди стонов услышал он.

Влас в испуге отбежал к дверям, стал звать слуг, а затем торопливо распоряжаться:

– За лекарем, за знахаркой! Кладите барина на постель! Зовите Лукерьюшку!

Слуги поспешно исполняли приказания Власа, а барин продолжал стонать и корчиться.

В это время в комнату вбежала Лукерья, мельничиха, слывшая за знахарку и служившая повитухой. Она взглянула на барина, всплеснула руками и воскликнула: «Отравлен барин‑то! Ахти, беда какая!» – но потом, оправившись, быстро принялась за дело: тотчас потребовала кипятка да молока и стала делать на животе припарки и отпаивать Брыкова молоком.

Тем временем Влас совещался со старостой.

– Упаси Господи, помрет, – говорил он, – экая беда! И откуда отраве взяться? Все так‑то его любят.

– Беда! – соглашался староста.

– Теперь беспременно надо в город к ихнему брату, Дмитрию Власьевичу, посылать. Все же свой человек!

– Беспременно! – согласился староста. В результате Еремея послали в Москву.

– Скачи сломя голову, – наставлял его Влас, – сначала к Митрию Власьевичу, а потом к его невесте! Знаешь ее‑то?

– А как же! – ответил Еремей. – Чай, при барине состою все время.

– Так скачи!

Еремей поскакал в твердой уверенности, что барин умрет через какие‑нибудь полчаса. Ему уже виделась воля, он представлял себя бойко торгующим купцом и радостно смеялся, загоняя лошадь.

Но Лукерья знала свое дело, сильная натура Семена Павловича выдержала, и к утру после мучительных болей он заснул сравнительно спокойно.

На другой день он подозвал к себе Власа и тихо спросил его:

– Кто мог сделать такое?

– Повели казнить, батюшка, в ум не возьму! – воскликнул Влас, упав на колена. – Все людишки верные, все тебя любят. Кому за этакое взяться!

– Верно, посуда нечистая или недосмотрел, – сказал Брыков и отпустил Власа.

Он и сам не допускал мысли о преднамеренном покушении. Кому он сделал зло? Он перебирал в уме всех своих дворовых людей и не находил ни одного, кому он сделал бы худо.

Два дня пролежал он в постели и наконец поднялся. Страданья отразились на нем, и первое время на него нельзя было без страха взглянуть – так он изменился. Его лицо потемнело и осунулось, глаза ввалились, подбородок оброс короткими, частыми волосами.

– Заложить коней, – приказал он, едва поднявшись с постели.

– Батюшка, барин! – завопил Влас. – Да куда же ты такой поедешь? Краше в гроб кладут!

– Не могу ждать! Сегодня же еду, – сказал снова Брыков. – Вышли подставу и давай лошадей!

Влас не смел ослушаться, и спустя пять часов Семен Павлович мчался на лихой тройке в Москву.

Увидеть ее, Машу, скорее! Он чувствовал себя так, словно воскрес из мертвых. Вот оно, Машино предчувствие. Простой случай – и он чуть не умер, один, без друзей, вдали от нее. А она ждала бы, ждала!..

При этих мыслях он гнал кучера:

– Скорей, Аким! Гони! Не жалей лошадей!

Аким свистел, гикал, махал кнутом, и тройка мчалась так, словно везла императорского фельдъегеря.

Семен Павлович едва дождался, пока сменили подставу, и помчался снова. Его сердце замирало и билось, по мере того как он приближался к Москве. Был уже вечер. Замелькали огоньки убогих домиков на окраинах. Экипаж запрыгал и застучал, попадая кое – где на каменную мостовую.

Наконец Аким осадил лошадей перед домиком, снимаемым Брыковым. Семен Павлович торопливо соскочил на землю и, подбежав к крылечку, стал стучать.

Безмолвие дома поразило его.

«Неужто все пьяны?» – с досадой подумал он, оглядывая пустой двор.

– Чтой‑то, барин, – сказал Аким, вводя во двор тройку, – будто все вымерли!

– Не пойму! Сидор такой исправный, и вдруг… В это время за дверями раздался голос Сидора:

– Кто там! Что надобно!

– Я! – нетерпеливо отозвался Брыков. – Или не узнаешь?

– Кто? Что? – растерянно забормотал голос, и дверь отворилась. Старик Сидор приподнял фонарь, взглянул на Семена Павловича и закричал не своим голосом: – Барин! Милостивец! Ты жив! Павлушка! Степка! Антон!

Из комнат выскочили слуги и с криком радости стали целовать руки барина.

– Да что это вы? – спросил Семен Павлович.

– Как же! Мы думали, что ты, батюшка, помер.

– Чуть не помер! Ну, давай, старик, умыться, а ты, Степан, изготовь что‑либо! Голоден я!

– Батюшка! – плача воскликнул Сидор. – Да у нас ведь нет ничего!

– Как? – Брыков оглянулся и только теперь с изумлением увидел, что квартира его пуста, стены ободраны. – Это что? – грозно крикнул он.

Сидор упал ему в ноги.

– Не виновен я ничуточки! Братец твой обобрал все!..