Текст книги "Разлюбовь, или Злое золото неба"

Глава 20

Индийский океан ни много ни мало, я – аквалангист, и меня обступают омары с сигаретами в клювах. «Дай, дай прикурить!» – просят они наперебой, и я щелкаю перед ними зажигалкой такой специальной, которая горит под водой.

Последнему омару не хватает огоньку, и он в отместку тащит меня на глубину, в свои подводные казематы, ой-ля-ля! – и что интересно, голосом профессора Гусева, читавшего нам теорию стиха и прозы, бормочет мне в правое ухо: «И по тундре, по широкой долине, где мчит курьерский „Воркута – Ленинград“.

И вот я уже мчусь на водных лыжах по тундре наперегонки с пассажирским поездом, а в небе что-то гудит, и оттуда падает, кувыркаясь, окурочек, эким ветром его занесло? И вдруг, откуда ни возьмись, выруливает на горных лыжах мне наперерез сама Нефертити в кашемировом пиджаке и, активно работая палками, пускается в такой слалом, что становится за нее страшно. В довершение всего она на полном ходу начинает названивать по мобильному, причем мне, и я просыпаюсь.

Часы показывали семь утра. На тумбочке звонил телефон. Это был портье. Он предупредил, что мне надлежит покинуть номер; и я покинул его. Правда, предварительно побрился, допил коньяк и доел сосиски. Кое-какой план у меня уже вырисовывался, но приступать к нему можно не раньше чем часа через два.

А погодка стояла хуже не придумаешь: шел мокрый снег с ветром, под ногами чавкало, и пока я ждал автобуса, то проклял всех на свете портье, и «Анкерман», и анкерные болты, и Анну Керн (простите, Александр Сергеевич), и Маркеля помянул недобрым словом, и вдруг ты позвонила мне на мобильный.

– Привет! Как дела?

Я растерялся. Это был первый звонок с той далекой поры, когда мы еще были вместе. Я сказал, что все хорошо.

– Где ты? Чем занимаешься? – Твой голос тут же воскресил в моей памяти всю тебя целиком, со всеми родинками и подробностями, и все хорошее, что было меж нами. А плохое я всегда старался забыть.

– Я в Лебяжьем, Аня. Автобуса жду.

– А-а.. В Лебяжьем? А мы на турбазе с ребятами. Хочешь, приезжай, тут недалеко…

Я закурил. Не было и тени мало-мальской радости в твоем голосе. Да что там радости – обычного хотя бы беспокойства: когда, на сколько, где остановился? Ты даже не удивилась, что я здесь. Хотя бы ради приличия могла удивиться…

«И зачем приехал?»

«Как зачем – клад!» – со злорадным ожесточением подумал я. За какую-то долю секунды цель приезда в Лебяжий обрела совершенно иную конфигурацию: клад, то бишь «Валдай», то бишь то, что в «Валдае». Хотя, конечно, все эти «валдаи»-развалдаи были только попутным сюжетом – я представлял, как ты бросишься мне на шею, повиснешь, поджав ноги, и я подумаю: ах, какой же я дурак, что сомневался в тебе!

Но дальше разговор приобрел еще более удручающие очертания.

– Да ну ее, турбазу! – сказал я бодро. – Я тут тебя подожду. Если хочешь…

– А-а. – снова ответила ты. – Но мы еще дня три тут пробудем. Ребята сняли на неделю домик специально к моему выздоровлению…

– Здорово! – сказал я с преувеличенной бодростью, как никогда чувствуя всю нелепость своей поездки. – Как ты себя чувствуешь?

Слышимость была превосходной, и я услышал, как ты сказала кому-то там, у себя: «Не мешай, пожалуйста!» И мне:

– Хорошо. Ты надолго приехал?

Это был вопрос ниже пояса. Я бросил бычок в снег.

– Завтра домой.

– Жалко, – ответила ты. Но в голосе твоем не было и следа жалкости. В твоем голосе не было ровным счетом ничего, на что я рассчитывал, наивный человек, любимец иллюзий.

– Ну и ладно, – сказал я покладисто, наблюдая за грязным панелевозом, идущим по разделительной полосе. – Не болей больше. – И первый предложил: – Пока? – Я предложил это, надеясь, что ты вдруг спохватишься (ведь это же я!) и вспомнишь все то, что было меж нами (Анечка, неужели ты все забыла?).

Но ты легко согласилась:

– Пока.

Лучше бы ты не звонила.

Я стоял спиной к ветру, руки в карманах, шапка надвинута на глаза, шевелил в ботинках мокрыми пальцами ног, и если есть на свете счастье, то это наверняка та ночь в Подольске, горячая ванна и ты по шейку в воде, но для женщины прошлого нет – чьи же это слова?

Автобуса я так и не дождался, только промок. Ладно, пойду пешком. Один хрен, хуже уже не будет. Пока я шел по улице Лесной, снег лепил спереди слева, а когда свернул на Архитектурную, жить стало легче, только надо было поднять воротник «пилота» и застегнуть верхнюю пуговицу. Снег подгонял меня сзади до самого вокзала, а там, миновав забегаловку, где давеча познакомился с поэтом-импровизатором и его свитой, раскрутившими меня на четыре бутылки местного шмурдяка, я нырнул в пельменную. Тут квасили гибэдэдэшники, человек пять, и среди них выделялся толстый невысокий господин в дорогом ратиновом пальто и такой же кепке: седая эспаньолка, очки, шелковый шарф. Видимо, он что-то нарушил и теперь вот спонсировал мероприятие. В ногах у них стояли две пустые бутылки из-под «Немироффа», на столе я заметил третью, а четвертую только что начал разливать самый низенький и самый энергичный дорожный мент. Спонсор украдкой глядел на часы и вынужденно улыбался. Сейчас они раскрутят его по полной программе, слегка поглумятся и отдадут права.

– Один порезанный лимон и во-он из той бутылки. – Так выглядел мой заказ.

– Сколько? – мрачновато спросила официантка.

– Стакан.

Жевал лимон я за угловым столиком, предварительно замахнув сто пятьдесят коньяку, жевал, не чувствуя вкуса, и изо всех сил отгонял тебя от своего сердца. Все кончилось, все прошло, а твое письмо – это просто так. Да, хорошо бы купить собаку, она верная, она не разлюбит, она не предаст, она сдохнет на твоей могиле, но не предаст.

В ближайшей библиотеке я показал студенческий билет и сказал, что собираю материал для романа о Елисее Бурко. Меня несло как по нотам. Говорят, что в городе есть музей-квартира Бурко, это правда? Любезнейшая Елена Викторовна из читального зала битый час отвечала на мои вопросы, и чем дальше, тем больше я склонялся к тому, что Елисей Павлович был действительно «одним из самых незаурядных людей своего времени» (цитата из Елены Викторовны). Один только его уход в монастырь чего стоит, Андрей. Судите сами. Будучи одним из самых известных и богатых людей своего времени, в зените своего финансового и творческого гения, он вдруг сворачивает все дела и уезжает в Зосимову пустынь, под Александров, где подвизается сперва послушником, а потом и монахом. За полгода до смерти принимает схиму, а за неделю до смерти ему в тонком сне являются Великая княгиня Елисавета Феодоровна и инокиня Варвара. Такого мало кто сподобился, Андрей, поверьте мне на слово… Что касается музея, то в его экспозиции достаточно полно представлена жизнь и творчество Елисея Павловича, а что касается книги о нем, то она уже есть: Александр Косичкин «Не поле перейти», Издательство «Зодчие», 2004 год.

Я вернулся к отелю «Лукоморье» достаточно подкованным в краеведческо-историческом плане, но в отель по вполне понятным причинам не пошел, а направил свои промокшие стопы на музейную половину.

Музей был гостеприимно открыт для всех желающих ежедневно, кроме среды, с 10.00 до 18.30. Часы показывали 10.44, когда музейный работник Зоя Архиповна (что за дивное отчество!) велела надеть бахилы и повела за собой по двум этажам этого деревянного, слегка реконструированного здания. Здесь жил и работал Бурко со товарищи. Здесь Елисея посещала его муза. Я ходил за Зоей Архиповной из комнаты в комнату, слушая ее, стараясь запомнить главное и все больше проникаясь гением Елисея Павловича, оторвавшимся от своего времени куда как далеко. Елисею, явно не жилось как всем. Он напридумывал и, главное, создал много всякой изумительной всячины, начиная с тросточки-лоцмана и кончая заводным мостом, действующая модель которого была представлена в экспозиции под номером 27. Видел я пружинные ботинки-скороходы, принимающие форму ноги, и безигольную швейную машинку, летающий винт переменного шага «бур-бур» и трехзарядный пистолет с телепатическим наведением, слушал «Елисеевский вальс», записанный на огромную пластинку, которую можно было поставить на странную радиолу, формой и размерами напоминающую письменный стол. Головкой этой странной вертушке служил узкий луч голубоватого света. Я листал написанные Бурко книги «Аэродинамические проблемы крыла», «Инфракрасная радуга», «Сто утопических идей, связанных с космосом». А во всю длину самой большой комнаты стояла на невысокой эстакаде маленькая подводная лодка, но не простая, совсем не простая, а мини-субмарина, предназначенная для скрытного движения под землей. Ее пористый нос, снабженный четырьмя жерновами, напоминал рабочую часть гигантского фена, и остается только диву даваться, что ее еще не сперли. Если субмарина действительно в рабочем состоянии, как написано в краткой аннотации, то она могла бы изрядно облегчить прохождение подземного маршрута «пустырь – сбербанк» или «овраг – магазин ювелирных изделий». Да мало ли.

Но больше всего меня поразила самая, пожалуй, элементарная вещь в экспозиции: колесо. Колесо как колесо: кованый железный обод со спицами, закрепленный на коротком валу. Весь цимис заключался в том, что колесо крутилось, причем без всякого внешнего воздействия. Чуть поскрипывая, оно крутилось неспешно и завораживающе, слегка восьмеря. Под ним была табличка с информацией о том, что колесо Бурко было запущено 12 августа 1901 года и с того дня не останавливалось. Вечный двигатель собственной персоной во всей своей железной, неказистой красе. Я простоял возле него минут двадцать, и было совершенно непонятно, почему крутится больше ста лет сама по себе эта кованая железная лента, собранная в кольцо. Колесо крепилось на прозрачной консоли, в которой невозможно было скрыть источник энергии, и хочешь не хочешь, а налицо было самое настоящее чудо.

Да, в натуре, лучше один раз увидеть. Бурко гений – это же ясно. От него можно ждать чего угодно, поэтому существование «Валдая» молниеносно переместилось из жанра фантастики в область реала. Существование, а значит, и возвращение. Летающий клад. Вернее, сейф. Ну, дела! До полуночи оставалось еще много времени.

В книге отзывов я исписал полторы страницы своими впечатлениями от увиденного. Судя по записям, посетителей тут было совсем мало, и машинально читая чужие отзывы, отлистывая страницы назад, я вдруг наткнулся на знакомый почерк. Ты, Анечка, побывала здесь 12 августа прошлого года. «Больше всего, – писала ты своей характерной скорописью, – мне понравились мобильный видеофон и очки для быстрого чтения. Ужасно странно, что оба эти изобретения до сих пор не нашли своего применения. Нам их так не хватает в повседневной жизни. Спасибо работникам музея за то, что они смогли сохранить изобретения Е.П. Бурко и сам этот дом, где жил и работал великий сын русской земли, которая никогда не оскудеет на самородков. Хочется, чтобы власти города Лебяжьего уделяли как можно больше внимания дому-музею Е.П. Бурко. Почему ему до сих пор нет памятника в нашем городе? Почему нет улицы имени Бурко? Студентка Московского института геодезии и картографии А.Е. Теплова».

В общей сложности я пробыл в музее часа два. Погоду окончательно развезло: мокрый снег валил не переставая. Нужно было расстрелять оставшееся время под мало-мальской крышей. Я поехал на площадь им. Ленина в кинотеатр «Искра», где шел фильм про кругосветное путешествие искателей приключений, и отсидел три сеанса подряд. Картина оставляла желать много лучшего, зато можно было выспаться. В зале тайком курили, ну и я закурил, выпуская дым под ноги, а в перерыве набрал в буфете пива и бутербродов, так что два последних сеанса провел, можно сказать, со всеми удобствами.

Без пяти девять вечера я стоял под колпаком телефона-автомата и набирал ноль два. На улице было темно, машины шли с ближним светом. Мне ответил дежурный по городу. Голосом испуганного обывателя я сообщил, что на стоянке у отеля «Лукоморье» шестеро вооруженных подозрительных бандитов продают взрывчатку из черного автомобиля «Хаммер». «У них собака, какие-то приборы, провода, автоматы с оптическим прицелом и все такое», – вдохновенно лепил я, представившись Поповым Валерием Георгиевичем, барменом кинотеатра «Искра», куда вернулся сразу же после звонка. Пока менты будут создавать проблемы «Анкерману», я, пожалуй, вздремну. Кто знает, когда еще придется поспать.

В 23.15 я занял наблюдательный пункт на крыше отеля. «Хаммера» на стоянке не было. Надеюсь, менты нашли в нем что-нибудь подходящее и арестовали его, а заодно и анкерманцев. Если так, то мне никто не будет мешать, а вот ежели нет… Не больно-то мне хотелось снова встречаться с этой командой.

Глава 21

Звук.

Странный звук.

Странный мелодичный, нарастающий звук.

Он медленно приближался, становясь все выше, но сколько ни вертел я головой, не видел в небе ничего постороннего. Ну да немудрено: ночь, низкая облачность да еще снегопад.

Но вдруг…

Источник звука, обозначенный несколькими проблесковыми огнями, неожиданно вывалился из туч, как вываливается самолет, идущий на посадку. Выглядел он темным, вернее, черным пятном овальной формы с прерывистым серебристым сиянием по краям. Собственно, по этому сиянию да по миганию огней и различалась его вертикальная скорость. Он быстро приближался к земле, причем предельно точно выходил в место предполагаемой посадки, так что уже приходилось задирать голову. Разинув рот, я глядел в небо. Те восемь бутылок пива, которые я уговорил в кино, изрядно повлияли на мою эмоциональную сферу. Поэтому не испытывал я ни особого восторга, ни других каких чувств, просто отслеживал приближение объекта и довольно равнодушно удивлялся, что все происходит в полном соответствии с письмом.

Было 00.11, когда, тихо жужжа на высокой ноте двигателем (что у него за двигатель?), летающий объект «Валдай» завис метрах в двадцати над музеем. Теперь стало видно, что никакие не проблесковые огни светятся в его нижней части – просто там вращаются лопасти, а сквозь их мелькание пробивается пламя. Жужжание, напоминавшее многократно усиленный звук работающей электробритвы, становилось все громче. Аппарат опускался. Момент был поистине исторический, и я в вялом восторге наблюдал за плавным снижением объекта. Было такое чувство, будто я продолжаю сидеть в кинотеатре и смотреть фильм, только теперь не приключения с Джекки Чаном, а настоящий фантастический блокбастер какого-нибудь Спилберга. Приземляется НЛО, и вот-вот из него выбегут на снег маленькие зеленые человечки.

И вдруг двигатель смолк, тихо взревев напоследок. Раздался хлопок – и из верхней части аппарата вылетел далеко в небо белый извилистый жгут. Раздался еще хлопок – и жгут взорвался, мгновенно став парашютом. Плавно покачиваясь на длинных стропах, «Валдай» замедлил свое падение и, разворачиваясь вокруг своей оси, очень плавно проплыл мимо меня вниз. Удар – и вот он стоит в снегу между углом музея и кирпичной стеной, громко шипя, остывая.

Потом стало тихо. Стало так тихо, что было слышно шуршание строп парашюта, который опускался медленно-медленно; вот он коснулся ветки березы, росшей на половине отеля, – и вдруг тихо взорвался, рассыпавшись на белые хлопья.

И парашюта не стало. А «Валдай», словно вертикально установленный небольшой цеппелин правильной формы, чернел слегка заштрихованный подобием снегопада, посреди белых сугробов, и даже сюда, на крышу музея, доходил жар от него. Сияние вокруг его обводов медленно таяло. И только теперь я понял, что это сияла обшивка, раскалившаяся при прохождении сквозь атмосферу.

Я стал спускаться по пожарной лестнице вниз.

Спустился. Сунул руки в карманы, сделал не больше десятка шагов по мокрому снегу, и вдруг раздался двойной щелчок. Как открывается багажник хорошего автомобиля, так же плавно поднялась темная полая полусфера в нижней части аппарата, открыв моему взору сумрачное нутро «Валдая», словно приглашая меня войти. Отступать было поздно, да и как-то противно было отступать – и я вошел.

На меня пахнуло раскаленным нездешним духом. Тьма обступила меня. Затаив дыхание, я стоял внутри объекта, прилетевшего из космоса, и расставался с последними сомнениями по поводу Бурко. Да, скепсиса во мне поубавилось. Верь не верь, а «Валдай» на моих глазах совершил запланированную посадку.

А как насчет золота?

И тут раздался голос.

Глуховатый, слегка искаженный голос, принадлежавший человеку очень немолодому. Говорил он с явной натугой, будто бы через силу, и слова как-то странно наплывали одно на другое, сливаясь.

– Чеготыхочешь? – услышал я.

Голос раздавался сверху, из темного горячего далека, хотя сфера, куда я вошел, не превышала метров пяти в диаметре. Но кромешная нагретая тьма кругом таинственным образом расширяла это невидимое пространство до бесконечности. Я не понял вопроса и промолчал. Да и мне ли он был адресован?

Привыкая к этой тревожной отдыхающей темноте, кружившей сто лет по какой-то своей орбите (не брежу ли я?), я чувствовал ее дружелюбие. Мне было хорошо здесь стоять.

Где-то наверху раздался металлический шелест, и тот же голос снова спросил:

– Чего. Ты. Хочешь?

На этот раз вопрос был задан более чем внятно. Спрашивали именно меня – в этом не было сомнений, я почувствовал это.

Я облизал пересохшие губы. Закурить бы, да боязно.

– Не понял, – сказал я в темноту и оглянулся. Непогожая зимняя ночь; угол музея; сугроб. Все реально.

Снова шипение и снова:

– Чего ты хочешь?

Внезапно мне стало невыносимо радостно от своего ответа. Он пришел со стороны сердца, как солнечный луч. Я знал его всегда, но ведь допрежь никто меня об этом не спрашивал, вот я и молчал, скрывая его. Знать-то знал, но помалкивал, даже по пьянке помалкивал. А главное – я понял, чего он от меня хочет – голос Елисея Бурко. Он спрашивал самую суть, самое главное мое хотение. Если уж принимать условия игры, то принимать. Я принял их. Да и куда было деваться.

– Я хочу, – голос мой слегка дрогнул, – чтобы она была счастлива.

Вот чего я хотел в глубине души. Нет, понятное дело, желаний у меня было много, у кого их нет, я хотел и родителей, и денег, и удачи, и славы, и чтобы меня восстановили в институте, и все такое, но самым главным, самым исподним моим желанием, мечтой моей закадычной было именно это – чтобы ты была счастлива, и я был уверен, что меня спрашивали как раз об этом.

И голос снова раздался, на этот раз он был еще более внятен:

– За твой счет…

Опять зашипело; пошипело и перестало. Стало тихо-тихо, только на улице был слышен легкий шорох мокрого снега, да где-то далеко раздавался перестук трамвайных колес. Как это понимать – за твой счет? Счастлива за мой счет? Я был все-таки слегка бухой от пива и впечатлений, в таком состоянии я швыряюсь деньгами, если они есть, и раздаю обещания, которые потом приходится выполнять, так что расклад, при котором плачу я, был мне вполне угоден. Если, конечно, я правильно все понял. Ну а какие тут могут быть варианты?

И вдруг мелко задрожал металл подо мной и вокруг, дробно и натужно все задрожало, сначала еле заметно, потом все сильнее, и я выскочил на снег. Черный сферический аппарат ожил; тихо загудел двигатель. Не хватало только взлететь на воздух вместе с ним. Я отбежал к самому музею и выглянул из-за угла. А там, над карнизом, все так же наяривал фонарь, освещая крыльцо и ровный лампас дорожки, там все было по-прежнему здраво и буднично, словно и не опускался на задний двор никакой «Валдай», загадочный космический странник, фантом, иллюзия, химера, однако реальная иллюзия, реальная химера, реальный фантом.

И только я так подумал, как раздался звук, похожий на тихий выстрел. Я оглянулся и оторопел. Люк, откуда я только что вышел, быстро закрывался, а сам аппарат уже висел в полуметре над землей, и из-под него почти бесшумно свистал поток нагретого воздуха, полосато-яркий от мельтешения лопастей. Там, внизу, снова работала какая-то энергоустановка, создающая чудовищную тягу, в чреве аппарата бушевало пламя, от которого прямо на глазах оседали сугробы, а сам «Валдай», набрав нужную мощность, вдруг как с цепи сорвался – и пошел, пошел вверх, все выше и выше, постепенно скрываясь из глаз.

И исчез.

Все так же шел снег. Под ногами было сыро, а на месте, где он стоял, чернела земля, со всех сторон обнесенная подтаявшими сугробами. Лаяли собаки там и сям, и я никак не мог собраться с мыслями и определить себя во времени и пространстве. Моему разуму нужен был хронотоп – мое время и место, мои точные координаты, мое прошлое и мое настоящее, мне нужны были знакомые ориентиры, чтобы совместить их с «Валдаем» и поверить в то, что он действительно был.

Я крепко зажмурился, так крепко, что аж заломило глаза, и вдруг увидел, как мчусь на водных лыжах по тундре наперегонки с пассажирским поездом, а по бокам вагонов движется бегущая строка: «Яхочучтобыонабыласчастливаяхочучтобыонабыла…» – и вдруг откуда ни возьмись выруливает на горных лыжах мне наперерез сама Нефертити в кашемировом пиджаке и, активно работая палками, пускается в такой слалом, что становится за нее страшно, и я в ужасе просыпаюсь.

На дисплее мобильника светилось 6.59; за окном было темно. Я отключил функцию будильника, вылез из-под одеяла и подошел к окну, совершенно сбитый с толку. Приснилось мне все это, что ли?

Стоянка, скупо освещенная двумя маленькими прожекторами, была как на ладони. «Хаммера», однако, не наблюдалось. Да и стоял ли он тут когда-нибудь вообще? Теперь я в этом не был уверен. Не знаю. Я осторожно спустился вниз. Портье сидел за своей конторкой и смотрел телевизор. Там шел мультфильм про Тома и Джерри, и портье сдержанно улыбался.

– Доброе утро! – приветствовал он меня. – С утра пораньше?

Я ответил что-то невразумительное и вышел на крыльцо.

Погодка была хуже не придумаешь: шел мокрый снег с ветром, и приходилось прятать сигарету в кулак. Там, где давеча стоял «Хаммер», теперь ютились две «десятки» – белая и кремовая. Я спустился с крыльца и, подняв воротник, пошел за угол, к воротам в кирпичной стене.

Сквозь ворота был хорошо виден задний двор музея и то место, где опускался «Валдай». Место-то местом, но весь двор был ровно завален снегом, и никаких тебе следов приземления. Да я знал, что их не увижу.

А вот лестница на крышу была. Она реально начиналась в полутора метрах от стены, и у нее не хватало половины ступенек.

Я вернулся в отель.

– Вчера тут стоял «хаммер»… – Я кивнул через плечо и сделал выжидательную паузу. Портье оторвался от телевизора.

– Простите?

– Вчера, говорю, тут стоял «Хаммер»…

Он смотрел на меня с легким недоумением:

– «ХАММЕР»? Вчера?

Мы приветливо глядели друг на друга. Судя по его реакции, никакого «Хаммера» он не видел. Или делал, бестия, вид?

– По-моему, вы ошиблись. – В его глазах мелькнула легкая такая усмешка. – У нас вчера не было «Хаммера». Может быть, джип? Какие-то проблемы?

Я чувствовал, как губы мои сами собой расплываются в глупой улыбке. Ладно, допустим, «Хаммер» мне тоже приснился.

– Скажите, а парень с кавказской овчаркой в каком номере? – стал я заходить с другого боку. Портье глядел на меня все так же приветливо, но уже и слегка настороженно, как на больного.

– С овчаркой? – Он пожал плечами. – В нашем отеле нет и никогда не было ни единой собаки. По крайней мере на моем веку. Мы с животными не пускаем.

– Да?.. Правильно делаете… – Пора было сворачивать этот беспонтовый разговор. – Видно, после «Гжелки» с пивом такой бардак в голове, – объяснился я и на этой ноте свалил к себе в номер. Значит, и никакого «Анкермана» не было, а стало быть, у меня есть еще одни оплаченные сутки. Ну а на кой они мне нужны?

Что вообще происходит?

Я полистал мобильник. Железяку не обманешь – на это я и рассчитывал. Ну да, так и есть: ты звонила мне вчера, в 07.48 – значит, это было на самом деле. Ночью мне звонил Рашид. И я сделал два звонка по одному номеру. Все совпадало. Уже хорошо. Ну а дальше?

До двенадцати я слонялся по номеру, а потом не выдержал, покидал вещи в сумку и запер номер. На всякий случай сказал портье, что скоро вернусь, но у меня и в мыслях не было возвращаться. Автобус приехал почти сразу, полупустой, я сел в уголок и всю дорогу до центра заново переживал прилет и отлет «Валдая», прилет и отлет, прилет и отлет.

Доктор Жан позвонил часа в три пополудни, когда я курил под козырьком вокзала, расстреливая последние полчаса до поезда на Москву, весь еще во власти Этого Самого То ли Сна – То ли не Сна.

– Это Жан, – представился он, чем-то озабоченный сверх всякой меры. Его голос пуще прежнего показался мне знакомым. Что-то такое горестное, очень неприятное было с ним связано. Что? – Как дела? – спросил он.

Я отправил бычок в бреющий полет. Лети к родимой стороне, милок…

– Нормально, Жан. Вы как?

– Спасибо, тоже не жалуюсь. Прочитал криптолог вторую часть письмеца. Вы в Москве?

Вне всяких сомнений, все это существовало в реале: вокзал с большими желтыми буквами «ЛЕБЯЖИЙ», снег под ногами, колотун, билет на поезд и стылые блестящие рельсы – все это, безусловно, существовало, но существовало с какой-то поправкой, искажавшей реальность всего перечисленного. Я не верил себе. Много ли надо творческому человеку.

– Ночью приеду, – буркнул я. – Приеду – позвоню: встретимся, поговорим.

– О’кей. До встречи. – Он хотел что-то сказать, но в последний момент передумал. В трубке пошли гудки. Самым паршивым было то, что и Жан существовал с той же самой поправкой. Но почему мне так знаком его голос?

И вот опять – поезд, верхняя боковая полка, сифонит в бочину, но по сравнению с тем не отапливаемым вагоном это просто Сахара. Вагон попался самый последний, его мотало туда-сюда, того и гляди, слетит с насыпи под откос. Денег у меня хватило только до Рязани, ладно, ничего, там на электричках доеду. Давай, давай, машинист, жми на свои педали, гони скорей, гони подальше от этого Лебяжьего, где впервые в жизни моя крыша дала реальный сбой, такие глюки меня не посещали даже с самого большого бодуна, и ведь кому расскажи… Я читал о чем-то похожем у разных там фантастов, но одно дело – читать и совсем другое – когда это происходит с тобой. Да, не хотел бы я пережить все это вновь.

Пассажиры попили чай и съели своих жареных кур, переиграли друг друга в дурака, козла и очко и разобрали постели. Вот и пробный храп раздался, осекся, но вскоре осмелел и пошел гулять по всем октавам. А я ворочался на своей полке, крепился, тоже пробовал заснуть, но все же слезал вниз и бродил по вагону, брякая головками развязанных шнурков. Выходил в тамбур и там, прислонившись щекой к раскаленному морозом стеклу, думал о своей жизни. Я живу ее как-то не так. Но жить по-другому я не умею.