Текст книги "Басни, стихотворения"

5. Соловей и Лебедь

 
В тенистой глубине припойменной дубравы:
То на ветвях черемухи кудрявой,
То в зарослях влаголюбивых трав,
Мелькнет, лишь на мгновенье трель прервав,
И снова песнями зальется…
И, встрепенувшись,
                           лес ему как будто улыбнется.
И, вслушиваясь, жимолость нагнется,
Под сень свою певца приняв.
О, Соловей счастливый!
Как далеко слышны серебряные переливы.
Как чувством искренним полны.
И в нем едва ли можно усомниться.
И кто из нас бывал не рад остановиться
И насладиться гостем тишины…
 
 
В конце весны,
Едва лишь прилетев в родные веси,
К знакомой роще на береговом отвесе,
К ольхе, склонившейся к реке
                                              сплетением ветвей,
Запел влюбленный Соловей.
И строй его тончайших песен
 
 
Звучал и глубже, и возвышеннее, и полней,
Чем год назад. Возлюбленную трелями пленяя,
Под сень ольхи укрыться призывая,
Он обещал
Блаженство вечное, сладчайшее волненье,
В любви изысканной забвенье.
Взаимностью и нежностью прельщал.
И та, что в этот миг была ему всего дороже,
Не сомневаясь, верила избраннику, похоже,
К нему приблизилась, меж веточек нырнув…
Но наш певец,
                            на миг лишь на реку взглянув,
Где Лебедь плыл, неспешный, тихий, стройный,
И, встретив взгляд его спокойный,
Затих, остановился вдруг.
     «Прекрасный друг, —
Так Лебедю Соловушка промолвил, —
Неужто не пьянит тебя весна?
Ты движешься столь плавно,
                                         сдержанно, безмолвно,
Как будто бы тебе и не дана
Влюбленность пламенная, вешняя услада,
Сердцам живым великая награда.
Открой мне, чем душа твоя полна?»
И Лебедь отвечал неторопливо
Певцу дубрав:
     «Соловушка, беспечный и счастливый,
Любви не распознав,
Восторгами ты сердце наполняешь,
И каждую весну себе же изменяешь,
Подругой новую избранницу назвав.
Но можно жить иначе,
И, жажду вешнюю уняв,
Преобразить душевный склад и нрав,
Другое правило себе назначить:
Благую верность выше увлечения признав».
     «Мой друг, тебе как разуму я внемлю.
Но твой совет едва ли для меня приемлем.
И жизнь моя теряет смысл
Без новой песни, что рождается в волненье,
В сердечном изволенье,
Как в размышленье – мысль.
Что я без пения? что я без вешней трели?
Что без восторженной мечты?
Ведь от того спокоен и безмолвен ты,
Качаясь, словно в колыбели,
Плывешь по жизни, как по медленной реке,
И скроешься неспешно вдалеке,
Что не горит в тебе безумное желанье».
     «Да, Соловей, и мой удел – молчанье.
Но искренность, как белизна,
Без пения избраннице моей видна.
И дух безмолвен мой, и чист, и верен.
И сердцем Лебедь предан лишь одной
Лебедушке родной,
И сам в ответной верности ее уверен.
Хоть я не знаю песен
                              обольстительных и нежных,
Признаний Соловьиных ненадежных,
Но слышу струны радости иной.
И нахожу в любви к единственной утешность».
 
 
Подслушав птичий диалог,
Невольно на себя его мы переносим.
Ведь Лебедя и Соловья всегда в себе мы носим:
Один поет, другой немногословен, строг.
И Соловей порой над Лебедем довлеет:
Коль сердце нежную мечту лелеет,
Тогда и в разуме мы не желаем видеть прок.
 
 
Как часто Соловью мы больше верим.
По Соловьиным меркам Лебедя мы мерим.
И только, подводя прожитому итог,
Певца забыв, о белом Лебеде вдруг вспоминаем:
Не в глухоте себя, его в молчанье обвиняем.
 
 
Но если жить не песнею одной,
То мудрость нам является простая,
В гармонии любовь и разум сочетая,
Как два крыла у птицы за спиной.
 

6. Рододендрон

 
Прекрасен сад, где с разных уголков страны
Культуры собраны и, в радужном цветенье,
Ростков и веточек чудно́м переплетенье,
Стремленьем общим объединены:
На благо сада в нем расти и развиваться.
На почве дружбы и согласья укрепляться.
С терпимостью друг друга принимать.
И попусту границы сада не сужать,
Когда высокомерное презренье
То ли, иное ли явит растенье
К соседу своему.
Враждебность к виду одному
Губи́т другие виды несомненно.
И так весь сад разрушить может постепенно,
Не сделав блага никому.
Цветущий сад зеленою стеной,
Нагретой южной стороной,
С песчаной местностью граничил.
Там, многовековой храня обычай,
У изгороди, легкой и резной,
Рододендрон Кавказский разрастался —
На склоне почву укреплял
 
 
И зыбкому песку дорогу преграждал.
Для бурь непроницаемым казался.
Да все лишь потому,
Что весь уход, положенный, ему
По праву доставался.
Хозяин сада искренне старался:
Растения в порядке содержал,
Рододендрон с усердьем поливал.
Другим росткам не позволял нарушить
Узор его зеленых кружев,
Красу на солнце млеющих цветов.
Порой к ним первым наш Садовник направлялся
И прежде всех других ростков
За тот кустарник прихотливый принимался.
Ему все силы щедро отдавал.
Но тем Садовник прочие растенья возмущал.
Погожим днем в тиши разросшегося сада
Поднялся шум все нарастающей волной:
     «Вот нам за снисходительность награда, —
Шуршали Розы темною листвой,
Прекрасный цвет высокомерно возвышая
И сад благоуханьем наполняя, —
И чем хорош кустарник тот простой?
И чем садовника прельщает?
Что лучшее он время посвящает
Не нам, красавицам, а простеньким цветам!
И прихотливым, и неярким,
Растущим там, где климат жаркий,
И требующим влагу без конца.
Как будто бы нарочно!»
     «Вы правы, – вторили Фиалки осторожно, —
Влаголюбив Рододендрон.
Садовника так донимает он
Своею жаждой непрестанной.
Ах, как бы нам освободить
Наш сад от тех кустов незваных?
Соседей наглых, нежеланных
От нас подальше водворить!»
     «Ну и разросся этот приживал, —
Плодовые деревья всё ворчали
И недовольно ветвями качали, —
Глядите-ка, густым и пышным стал!»
И так растения шуметь не прекращали.
Единодушно все к Садовнику взывали,
Чтоб тот лишил бессовестный Рододендрон
Привычного ухода и вниманья,
Чтоб на самостоятельное выживанье
Кустарник прихотливый бросил он.
Сперва Хозяин с садом пререкался.
Но с мыслью день за днем свыкался,
Что саду не нужны постылые кусты.
И вот, когда жара невыносимая настала
И недостаток поливной воды
Садовника смутил немало,
 
 
Не стал он меру и порядок соблюдать:
Взамен того, что бы культуре каждой
Раздать остатки влаги соразмерно с жаждой,
Решил совсем любимца прежнего не поливать.
Ему назначенную часть другим отдать…
Сад изнывал на солнцепеке.
Рододендрон, оставленный жестоко,
Безвременно желтел и увядал.
В прорехи меж кустов его опавших,
Проход ветрам горячим давших,
Песок тихонько проникал.
И, наконец, пустыня, силу набирая,
Живую изгородь одолевая,
Рододендрон слабеющий превозмогла.
Да, налетев, затем весь сад сожгла.
В песке нагретом потопила…
Рододендрон постылый
Защитой саду издавна служил
И от песка границы сторожил.
Едва лишь потерял он силы —
И сад главу перед пустыней преклонил.
Страну великую, что сад цветущий,
Многообразие культур хранит.
И сочетанием, лишь ей присущим,
От многих бедствий защитит.
Но стоит лишь вражде ревнивой
 
 
И нетерпимости себялюбивой
Проникнуть внутрь ее границ —
Страна, как сад, склонится ниц
Перед любой угрозой внешней.
И отчуждением поспешным
Горячей точки с южной стороны
Проход откроет для губительной волны
Садовник тот небрежный,
Что у враждебности на поводу пойдет.
Иль, учредив порядок ненадежный,
Без соблюденья меры сад польет.
Да стороною обойдет
Границы сада вихрь пустынный!
Живи в согласье, наш большой народ, —
И многоликий, и единый.
 

7. На перепутье

 
Без отдыха никак нельзя Царю.
И солнце ясное в вечернюю зарю
Ко сну глубокому клонится.
И бурный ток порой стремится,
Замедлив бег, неторопливой стать рекой.
Что говорить и о правителях звериных,
Стареющих на десять лет за год единый,
Давно забывших про покой.
И если Царь и отлучится на денек другой,
Так заместитель ревностный ему найдется
И делом государственным займется.
 
 
Однажды Волк был заместителем Царя назначен.
Лишь только в отпуск отбыл Царь зверей,
Над подданными был надзор его утрачен.
И к руководству Волк наш приступил смелей.
Он, с одобренья волчьей стаи,
Чтоб соблюсти в лесу порядок и покой,
Немедленно издал указ такой:
     «В пределах нашего лесного края
Отныне запрещается зверям шуметь:
Кричать, трещать, пыхтеть, свистеть,
Как будто недовольство серым выражая».
 
 
Одни лишь Соловьи могли в округе песни петь,
Торжественные, по заказу серых,
И восхвалять правителя без меры,
Его лелея слух, лишь трелями звенеть.
И все бы хорошо, но непривычный сей указ
В лесу вдруг вызвал возмущенье.
И звери, недовольные, тотчас
Всеобщего потребовали обсужденья.
Вот на поляне
                 весь обиженный народец собрался,
Чуть позже хищники толпе себя явили.
Вот из ствола соснового барьер соорудили.
Многоученого Осла судьею пригласили.
И спор нелегкий начался:
Что справа от ствола усердно Волки выли,
Хорьки шипели, тявкала Лиса
И Скунс, примкнувший к ним, неиствуя плясал,
Зловоньем воздух оскверняя.
Что с левой стороны
Олени, Белки, Суслики и Кабаны,
Округу страшным гулом наполняя,
Заранье воздух в легкие набрав,
Пищали, хрюкали, трещали и кричали —
Рачители народных прав.
Осел, пытаясь суд вести честь-честью,
Еще усерднее ревел,
Чем остальные, взятые все вместе,
Как будто заглушить баталью
                                трубным голосом хотел.
И в самый час тот неспокойный
Владыка, возвратясь, свой двор благопристойный
Нашел в столь неприличной кутерьме.
И, прекратив немедленно сей гомон недостойный,
Во всеуслышанье он произнес простое резюме:
     «По прежнему в лесу мы все оставим
И пожелания народные учтем.
И гласность, столь желанную, вернем.
А Волчье рвенье
                         впредь к другим делам направим».
 
 
А мы еще к тому добавим,
Что меру соблюдать полезно бы во всем:
В свободе, в гласности,
                                  в культуре самовыраженья,
В поступках, в общих устремленьях,
В словесных преньях.
Нелишне и Царю с умом осуществлять
Столь важные для царства назначенья
И приближенных выбирать
И в толк, и в меру, и себе под стать.
 
 
Подчас из тупика нет царству выхода иного,
Как, соблюденье меры приняв за основу,
И в демократии ее не нарушать.
 

8. Лиса и Птицы

 
Лишь стоит внешнему врагу понять,
Что силой наш народ не взять,
Не покорить своей деснице —
Он тщится общество разрушить изнутри.
Точи́т устои и уклад семьи.
И подсылает хитрую Лисицу,
Способную отцов и матерей их чад лишить,
Смутить семью и дух ее сломить.
 
 
Лиса, известная в лесу плутовка,
На дичь пернатую так не в пример была жадна:
Тетеревов да Уточек таскать сильна,
И ко всему молодняка прехитрая воровка.
Отменная была у ней сноровка,
На всяку Птицу свой подход:
У той, глядишь, низехонек полет,
А у другой – не бдительна станица.
И вот додумалась однажды мастерица,
Как Птичье племя ей перехитрить —
Птенцов на лакомство заполучить,
Совсем еще не оперенных.
И тех, что повзрослей чуток.
И что бы всё в короткий срок!
Да всё чин чином по закону!
На блюдечке ей что бы лакомство несли,
И защитить птенцов отныне Птицы не могли.
Да сил на ловлю Лисоньке не тратить!
Нашелся и предлог, как не́льзя кстати:
Учили Птицы желторотиков летать.
А те, взлетая, резко опускались
И оземь лёгко ударялись,
Пред тем, как снова взрослых Птиц догнать
И снова взвиться к небосклону.
Вот Лисонька к Царю идет с поклоном:
     «Царь-батюшка, душа болит!
Радею о птенцах несчастных —
И как их Птичье племя не щадит,
На землю падать бедненьким велит!
И ведь помочь им я не властна,
Доколь законных полномочий нет.
Вели нам нынче учредить совет.
Его возглавить я берусь охотно.
Тогда и сможем мы свободно
Птенцов многострадальных защищать:
От извергов-родителей их отрывать,
Воспитывать по Лисьему закону —
Безукоризненному эталону!»
Царю в том было разбираться недосуг.
А может, не хотел с Лисой раздора.
Но тотчас после разговора
Собрал он верных слуг
И учредил обще́ство попеченья,
Чтоб за птенцами было наблюденье
И обижать их Птицы не могли.
Чтоб в справедливости птенцы росли.
Лиса, довольная своим умом и сметкой,
Хорьков, Куниц ватагу набрала
И к Птицам, гордая, пришла:
     «Отныне бедненькие ваши детки
Не будут больше так страдать,
Учась, кто плавать, кто летать.
Детей должны вы нам отдать
На воспитание законное другое.
И впредь оставить их в покое».
Не тут-то было! В этот миг
В лесу неистовый поднялся крик:
Захлопали крылами Птицы.
Летают низко над Лисицей
И в голову ее клюют.
Птенцов отнять ей не дают.
Хорьков-приспешников и пуще давят —
Из лесу те пустились наутек.
И поделом! Да будет им урок!
Подо́бру лес пускай оставят!
 
 
А Птицы, всей станицей сообща,
К Царю с прошеньем Ворона послали.
И мудрый Ворон так царю вещал:
     «Когда б Лисе на воспитанье мы отдали
Своих пернатых чад,
Навеки б мы их потеряли,
Как хищники того хотят:
Забрав малюток из родного крова,
Лишить возможности их выживать.
Ведь наши дети не научатся летать,
Не переняв от взрослых опыта такого,
Не унаследовав традиций от семьи,
Из рода в род столь ревностно хранимых.
Оторванные от корней родимых,
Навек забудут кто они.
И если раньше хищники нас, Птиц, ловили,
Теперь хотят и вовсе подчинить.
О, царь, не дай обмана допустить!
Да впредь живем, как и всегда мы жили!»
 
 
Благим намереньем прикрыв дурные цели,
Под видом искренних защитников детей,
В дома ногой проламывают двери
Хорьки, отобранные для таких затей.
Семей основы разрушают.
И смысла жизни тех людей лишают,
Что для своих детей столь якобы дурны.
На деле-то – виновны без вины!
И без вины от тех защитников страдают!
 

9. Услужливый Медведь

 
Свободу на алтарь частенько приносили,
Когда правители о том просили.
Но что бы за спиной царя
Так дым валил от жертвенного алтаря!
Позор такой в лесу давненько не случался.
Пока Медведь услужливый
за выборы не взялся.
Ах, выборы царя – неслыханное дело!
Волнуется весь царский двор:
Когда сидит на воре вор
И только думает, как бы умело
Соперников во власть не допустить
И местом тепленьким за то не заплатить.
Правитель наш глядит на то уменье,
Но видит исполнительность и рвенье,
Усердие в делах благих…
Да пусть избавит Бог его от слуг таких.
 
 
И даром, говорят,
«услужливый дурак» не нужен.
Ведь ложь и глупость – скверное оружье,
В борьбе за правду и за мир.
Поет прислужников сладкоголосых клир.
Средь них – один другого хуже.
Да слушает Правитель наш, развесив уши:
«Ну, хоть бы вот Медведь.
Как здорово умеет он реветь!
А то, что он и самый неуклюжий,
То не беда – стараться будет впредь!»
Сумеет он Царя прославить,
До выборов кампанию его возглавить.
И, решено,
К победе снова привести Царя должно́.
Какими средствами? Медведю все равно.
Вот бегает Топтыгин наш по лесу,
Наказы раздает,
Повсюду нос сует,
Блюдет он ревностно Царевы интересы.
Соперники, должны мы здесь сказать,
Тем временем, по одному вдруг стали исчезать.
Один, по случаю Медвежьего обеда,
Намедни съеден был живьем.
Другой – довольно грубо оклеве́тан
Пустым и незатейливым враньем.
Еще вдруг двое без вести пропали.
Ряды соперников редеть заметно стали.
И не сыскать к урочному часу
Ни одного достойного в лесу.
Вот на поляне жителей лесных собрали
И… прежнего Владыку вновь избрали.
 
 
Чего греха таить:
Наш Царь бы мог и честно победить.
Тогда б не заслужить Топтыгину медали.
А то, что за медаль права народные попрали —
Так чем-то надобно платить…
 

10. В погоне за престолом

 
Избранники толпы звериной, Лис и Черепаха,
Решили спорить и рядить, как дальше жить:
Как уберечь им царствие от краха,
Как хищников и кротких примирить,
Свое решение затем народу доложить
И царственный престол
                                    умом и честью заслужить.
И вот проворный Лис с размаху
Вдруг налетел на Черепаху.
Хотел ее сразить
Блистательной премудростью и доброхотством,
И склонностью природной к руководству.
А чтоб эффекту быть сильней,
На лапки задние встал перед ней.
И с высоты недюжинного роста
Стал распекать ее несносно:
     «Ой, Черепаха, да тебе ли царством править?
Ты лишь престол сумеешь обесславить!
Тебе и не вскарабкаться на трон!
Да что там! Я с трудом могу представить,
Что с места сдвинешься ты
                                       до своих же похорон!
И мне, проворному, вдогон
 
 
Тебе ли устремляться?
И даже нечего стараться!
Дорогу уступи активным, молодым,
Чтоб им путем не приходилось обходным
К желанному престолу пробираться».
Но Черепаха знай себе лежит,
С дороги убираться вовсе не спешит:
     «Достопочтенный Лис,
                               а ты ведь хам изрядный!
И каверзник, и ловкий вор!
Ведешь ты о престоле разговор
И разжигаешь аппетит свой жадный
С одной лишь целью:
                            чтоб доверчивых привлечь,
И обмануть, и выгоду свою извлечь.
Но я-то знаю, чем в лесу ты промышляешь,
Как маленьких зверюшек обижаешь.
Тебя и не поддержит наш народ.
Вот то ли дело я! Известный доброхот.
Стараюсь для других, для бедных и убогих!
И, как ни тяжело, по этой самой вот дороге
Премного лет к престолу я иду.
А ты, ловкач, устраиваешь чехарду!»
     «Ах, уважаемый мой оппонент, —
                                                завелся Лис, —
Да лучше ты за оскорбленье извинись!
Лежа в грязи и брюхом землю подпирая,
 
 
Ты ни себе, ни остальным не делаешь добра!
И речь твоя хоть и напыщенна,
                                               да сплошь пустая.
Ты, Черепаха, и сама для дел стара.
А я неутомим, и что такое труд, я знаю:
От перенаселенности наш лес давно спасаю.
И кроликов прожорливых вконец я изведу,
Как только на престол взойду!»
     «Почтеннейший, твое самоуправство
Столь возмутительно, безнравственно, гнусно́!
Лесную мелочь держишь в страхе ты давно.
На что способен ты в масштабе государства?!
Не лучше ли тебе уйти?» – «Нет, ты уйди!
Меня коришь, да на себя хоть раз ты погляди!
Лишь обвинять других горазда!
Сама тупа, глупа и пыжишься напрасно!»
 
 
А зрители на поединок сей глядят,
Шумят, гудят, галдят…
Пытаются хоть сколько разобраться,
В чем спора суть, о чем соперники бранятся,
И что в итоге получить хотят.
Да невдомек, что спорщики давно забыли,
О чем был диалог и в чем его резон.
В глаза друг другу пыли напустили,
Ну а поют-то в унисон!
И с двух сторон слышны всё личные нападки!
И выясняют двое, что они друг другу гадки!
 
 
Свобода слова нам дана
Не для того, чтоб оскорбления озвучить,
Свободной бранью, ложью
                                  слух друг друга мучить,
А чтобы стала истина скорей видна!
Чтоб больше родилось идей полезных!
Чтоб было больше разговоров честных!
Но демократия, лишенная культуры диалога,
Культуры поведения и слова,
Со всей своей свободой – все-таки убога,
И для благих решений – скверная основа.
За шумом обвинений скрыта суть.
Лишь в деликатном споре истина родится.
И следует, чтоб справедливость
                                             в обществе вернуть,
Не оскорблять соперников и не хвалиться,
А вежливости поучиться
И на проблему спора сообща взглянуть.
 

11. Старик и Лекарь

 
Жил некогда старик, болезнью удрученный.
Отро́ду праведную жизнь ведя,
Готовился он на покой чуть погодя.
Порой и благовестные иконы
Ему являли свет во сне.
В душевной отзывались глубине
Небес торжественные звоны.
Неспешно близился последний час.
Да то лишь безмятежие его смущало,
Что без прикрас
Пред ним грядущая кончина представала:
С утра мерещился ему озноб,
А к ночи – боли страшные, и задыханье.
И влагой покрывался лоб
В столь тягостном и жутком ожиданье.
Все беспокойней день за днем
Старик благочестивый становился.
И вот однажды лекарь друг к нему явился,
Застав больного в настроении таком.
И молвил лекарь сердобольный:
     «Твои страданья вижу я невольно,
Тебя сегодня навестив, друг мой.
К несчастью, безнадежный ты больной.
И ремесло мое, увы, не властно
Тебя спасти. Но безучастно
Смотреть, как тяжко угасает жизнь твоя,
Бесценный друг, не в силах я.
Доверься мне, спокойствие души
Вернуть тебе я средство знаю!
За труд возьму лишь сущие гроши.
Внемли с терпением, тебе я предлагаю
Принять кончину в безмятежном сне —
Почить спокойно в сладкой тишине,
Закрыв глаза с улыбкой легкой,
Забыв страданья навсегда.
Не ждать недели, месяцы, года,
В болезни мучаясь жестокой!
В тот день, когда казаться будет нестерпим
Тебе недуга гнет тлетворный,
Не жди конца, страданием томим!
Послав за мной, прими настой снотворный —
Стоять у изголовья будет он,
Как словно бы слуга покорный,
Что бережно хранит покой и сон».
И мигом пузырек на тумбе очутился.
Старик тревожно на него воззрился,
Но лекарь продолжал:
     «Когда исполнишь все, как я сказал,
В уста твои, что в неге сонной,
Я тотчас же волью змеиный яд.
И завершит он путь твой обреченный,
К страданиям закрыв тебе возврат!»
Закончив так, наш лекарь попрощался,
Не получив ответ от старика.
А тот, хотя порядком испугался,
Всё не спешил избавиться от пузырька
С настоем сладким и дурманным.
С тех пор о нем он думал непрестанно.
Порой в руках с тревогою держал…
Когда недуг невыносимым стал,
Старик наш долго сомневался,
Но, наконец,
                   соблазну он поддался:
Сперва за лекарем послал.
Заочно с ним тут рассчитался,
У изголовья плату положив,
Письмом прощальным подтвердив,
Что оставляет мир сей добровольно.
Затем настой снотворный пригубил.
А вскоре лекарь сердобольный,
Прибыв к нему, то дело завершил:
В последний путь он друга проводил.
 
 
Но сказ на том еще не кончен.
Старик желал избавиться от мук,
Почить, забыв страданья и недуг.
В мечтаньях рай себе пророчил.
Но тягостным грехом упрочил
Душе своей в геенну огненную путь.
И как ни жаль, а сделанного не вернуть.
Душа ушла без покаянья
На новые страданья
Туда, где Бога ей не обмануть.
И добрый лекарь не избегнул наказанья:
Своим поступком блага не нажил,
За соучастье в пекло угодил.
 
 
Так в наше время власти, сострадая,
Сочувствуя мучительно больным,
Вполне гуманным и приемлемым считают
«Лечение» убийством заказным,
Где врач как исполнитель выступает,
А жертва и заказчик совпадают.
Вдобавок соучастие в подобных сделках
Навязывают жителям страны —
Тогда на каждого ложится часть вины
За то, что не гуманность, а подделку
Законной почитать они должны.