Текст книги "Пробуждение барса"

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

На аспарези, разбрасывая влажный песок, стройной колонной въехали тваладские сотни, первая на белых, вторая на черных конях, и развернулись у желтого круга.

Онбаши, бросив поводья, столпились у царской площадки и заспорили о первенстве сотен в джигитовке.

Юзбаши, азнауры Асламаз и Гуния, оживленно обсуждали желание царя расширить тваладскую конницу до четырехсот сабель. Их радовала возможность пополнить конницу тваладской молодежью, избежав приема к себе церковных мсахури.

Худощавый Гуния одобрительно качал маленькой головой, точно надетой на длинную шею. Его слегка косящие глаза самодовольно поблескивали. Гордые привилегиями, данными еще Луарсабом I, тваладцы упорно избегали смешения с другими мсахури. Освобожденные от податей, владея для личных работ многочисленными месепе, они целые дни проводили в военных упражнениях, джигитовке, состязаниях, охоте на диких зверей.

Неустрашимые, в сирийских кольчугах, на выхоленных жеребцах с синими чепраками, тваладцы держали в страхе врагов царя, особенно казахов, не отваживавшихся приблизиться к летней резиденции Багратидов и Кватахевскому монастырю, расположенному в полуверсте от Тваладского замка.

Владение Твалади с замком и городком тваладских сотен с севера, запада и востока замыкалось Ксильскими горами, поросшими густым лесом, а с южной, при слиянии Гудалы и Эзати, обрывалось Гударехским ущельем.

На холме протрубил боевой рог. Асламаз и Гуния вскочили на коней и поскакали навстречу царю.

Было раннее утро. Серебряные капли блестели на листьях. Два коня, пофыркивая, важно переступая выхоленными ногами, углублялись по узкой тропинке в лес.

– Сюда, господин, – сказал чубукчи, сворачивая к оврагу.

Он хрипло свистнул, подражая розовому скворцу. Из пещеры завыл шакал. Шадиман спрыгнул с Каракала, раздвинул ветки, пригнулся, вошел в пещеру и опустился на сухие листья рядом с человеком, угрюмо его приветствовавшим.

– Какие вести привез, Отар?

– Плохо, князь: Орбелиани угрожает все открыть царю, если не скажешь, где Нестан.

Шадиман нахмурился. Царь, конечно, поверит, и тогда… А если отправить Нестан в Абхазети, не изменит ли Орбелиани? Конечно, изменит. Надо обезоружить князя. Пусть знает, где спрятана Нестан, но освободить ее не сможет.

Помолчав, Шадиман спросил:

– Больше ничего не передал Орбелиани?

– Передал, князь, Баграт поручил закупить в Турции оружие и тайно переправить в Гонио, откуда зимою верные люди перевезут в замок Баграта. Когда турки доставят оружие в Абхазети, получишь тайный знак – парчовый пояс… Потом велел передать: атабаг Манучар уже был в Кодорском монастыре для переговоров о помощи Баграту. О чем говорил – Орбелиани скажет, когда узнает, где Нестан.

Шадиман поднялся и приказал Отару явиться за ответом через три дня.

Шадиману сегодня везло. Царь и Луарсаб еще не вернулись, с аспарези, и он поспешно направился на угловую террасу, куда через Нари пригласил Мариам.

Шадиман передал «требование» Орбелиани взять Нестан в царский замок под высокое покровительство царицы. Он горестно добавил: на случай отказа у Орбелиани готово послание царю с описанием одной молельни… Шадиман умолял не уклоняться от благородного дела. Нестан не имеет матери, а «несчастный князь», жертва Эристави, навсегда вынужден покинуть пределы Картли. Но если княжна будет в замке царицы, Илларион Орбелиани клянется остаться верным до последнего вздоха покровительнице всех несправедливо обиженных…

Мариам поняла безвыходность положения и решилась на опасный разговор с царем.

На холме протрубил боевой рог, звучно ударили тамбури, и под перекатное «ваша» царь с Луарсабом, окруженные телохранителями и лучшими азнаурами, выехал из аспарези.

Пересекая Твалади, царь залюбовался гордостью тваладцев – новой мельницей на реке Гудала – и повернул к темному озеру.

Азнаур Гуния воспользовался хорошим настроением царя, расправил тонкие усы и передал просьбу тваладцев отписать им доходное озеро, обогащающее Кватахевский монастырь большим уловом лучших пиявок.

Царь улыбнулся.

– К сожалению, не придется. Монахи со времен Баграта Третьего так присосались к пиявкам, что оторвать их не сможет даже увеличенная тваладская конница.

Гуния откинул голову, конь учтиво фыркнул.

На пожелтевшей поляне царь отпустил тваладцев и, окруженный личной охраной, предложил Луарсабу вернуться в замок дальней дорогой.

Гуния и Асламаз вброд пересекли Гудалу и напрямик поскакали к азнауру Квливидзе.

На висячем мосту царь, указывая на крепость Кавту, объяснил Луарсабу причину уединенной прогулки. Луарсаб взволнованно слушал отца. Неприступная красавица Кевта, опоясанная серыми массивами, давно разжигала его воображение. В молчаливых сумерках он не раз любовался крепостью, с трех сторон обрывающейся отвесными скалами, и гордился бессилием врагов проникнуть в Кавту крутой узкой тропой, продолбленной с четвертой стороны в скалистой горе. Железные ворота вделаны в каменную башню с бойницами. Висячий мост через пропасть перебрасывался только картлийцам.

Осторожно проехав качающийся мост, Георгий X и Луарсаб направили коней к замку…

В оленьих рогах замерцали светильники. Слуги под наблюдением начальника стола, бесшумно скользя, приготовляли царский ужин. Царь Георгий и Мариам сидели на балконе, украшенном деревянными кружевами и пестрыми столбиками. Внизу, у журчащего фонтана, Тинатин с подругами пронзительными криками пугала причудливых рыбок.

– О чем печалюсь? Об одной знатной сироте, лишенной царского покровительства: о Нестан вспомнила.

Георгий X отшатнулся.

– Ты знаешь, где дочь Орбелиани, и молчишь! – воскликнул он.

– Буду молчать, пока не поклянешься в церкви взять княжну в свой замок. Подумай: Орбелиани, узнав о твоем милосердии, из боязни за любимое дитя не посмеет идти против царя.

– Да, да, Мариам, ты всегда была умной… Может, вернуть Орбелиани и владения?

– Как пожелаешь, царь, Нестан может и от нас зависеть, – сказала осторожно царица.

Царь хмуро прошелся по балкону, с ненавистью посмотрел на облако, заволакивающее молодой месяц, обещал подумать и круто повернулся к дверям.

Ночью телохранитель Гварам мчался к западным воротам Кватахевского монастыря.

На рассвете Нари, проклиная камни, пробралась к восточной часовне Кватахевского монастыря и передала настоятелю желание царицы пожертвовать монастырю смежный виноградник.

Утром Трифилий приехал в Твапади и через начальника замка попросил царя уделить ему внимание по церковному делу. Сабля телохранителя Гварама сверкала у сводчатых дверей.

– Да, да, отец Трифилий, мы с тобой монахов с Картли знакомим, а рыжая лисица у царицы под мутаками греется.

– Христос смягчил сердце царицы. Святое дело – жалость к дочери врага, – заметил настоятель, подняв к небу неземные глаза.

Георгий X, опешив, смотрел на монаха.

– Но, отец, мы другое решили… Не ты ли говорил: дочерью заманим отца?!

– Если царица в христианском милосердии покровительствует маленькой княжне, то Христос не допустит препятствовать богоугодному делу… Думаю, Нестан не в Картли, иначе Баака первый разыскал бы княжну… Лучше возьми в дом. Кто знает, царица из жалости может отправить к отцу. Не лучше ли совсем обезоружить Орбелиани?

– Отец, нельзя в этом уступать: Нестан потребует вернуть владения… Многих драгоценностей недостает… Золотые чаши в Кватахевский монастырь отправил, алмазную звезду тебе отдал, алмазные четки тбилели перебирает, табун аргамаков к шаху угнали, а земля Орбелиани рядом с владениями Баграта. Понимаешь, какая опасность?

– Тут, царь, можно хорошую услугу нужным людям оказать.

Трифилий сузил глаза и выхоленными пальцами расправил черную бороду.

– Магаладзе в монастыре были, жаловались на незаслуженное равнодушие царя, а князья за меч Георгия Десятого головы готовы положить…

– Отец, сейчас разговор не о Магаладзе, обеспокоен я…

– Знаю, не о Магаладзе, но хорошее дело, скрепленное печатью царя, всегда с удовольствием благословляю… Князья оплакивали Носте, и Астан без жениха томится… Сейчас хороший случай утешить «кротких» князей и устроить большой праздник Иллариону. Как получил Илларион грамоту на богатые владения брата, об этом он никому не рассказывал, но племянник его Реваз после смерти отца, к изумлению соседей, в одной чохе остался, потому и в царском замке не бывает… Если предложить Ревазу жениться на Астан, утвердить его законным фамильным владетелем и отдать в приданое за княжной отнятые у Орбелиани имения?.. Большое удовольствие доставишь изменнику…

Смех восхищенного царя хрустел, точно поджаренный лаваш. Он мысленно пожалел о монашестве Трифилия, более пригодного скакать послом к коварному шаху, хотя, по справедливости, и Шадиман не хуже может придумать. Успокоенный, он с удовольствием представил бешенство гиены Орбелиани и дикую радость волков Магаладзе.

В углах тонких губ настоятеля спряталась улыбка: «Благодаря его умению все останутся довольны, он, Трифилий, приобретет еще большее влияние на дела царства, а щедрые вклады увеличат богатство монастыря. Кроме виноградников царицы и золотых сосудов Орбелиани, Магаладзе обещали в случае устройства для Астан знатного жениха отписать монастырю большой надел пахотной земли, двадцать душ месепе, сорок буйволов, сто овец и жемчужную нить для кватахевской божьей матери».

«А пока обобранная Нестан вырастет, – продолжал думать Трифилий, – для нее найдется чье-нибудь имение. Вот у Квели Церетели некрепко голова на плечах сидит, он, баран, первый на шампур попадет. Потом можно подумать о князе Качибадзе, тоже во сне на белом коне в Тбилиси въезжает с царской шашкой и поясом».

Благодушные мысли размягчили настоятеля, и он охотно принял приглашение Георгия X остаться в Твалади до вечера.

Замок азнаура Квливидзе, расположенный посреди его владений, резко отличался от замков княжеских. Но Квливидзе не замечал отсутствия венецианских стекол, грозных угловых бойниц, зубчатых стен и фамильного склепа и считал личными врагами всех, неосторожно называвших его замок домом.

Одна мысль, что князья, особенно подобные Магаладзе, выше по государственному положению его, азнаура, приводила Квливидзе в неистовство.

В царский замок он всегда являлся щегольски одетым, обвешанным дорогим оружием. Его сопровождала конная дружина на одноцветных конях под тонкосуконными чепраками. В Тбилиси он посещал многочисленных друзей, привозил щедрые подарки, считался незаменимым толумбашем, швырял монетами, шумел на майдане и добился славы богатого и щедрого азнаура.

Но дома приходилось постоянно ломать голову над изысканием способа выколачивать деньги для пополнения вечно пустующего кисета.

Георгий, приехавший из Носте по приглашению Квливидзе, застал азнаура как раз за этим занятием.

На широком дворе под большим ореховым деревом, на грубой скамье сидел, расстегнув архалук, Квливидзе.

Около него теснились верные дружинники и писец с гусиным пером. Вокруг азнаура на корточках сидели крестьяне, держа в руках бурдючки с вином, кошелки с сыром, птицу, кувшины с медом и маслом, завязанные в платки монеты. Крестьяне терпеливо ждали разбора своих тяжебных дел. Впрочем, Квливидзе не любил утруждать себя судебной процедурой, он решал все дела быстро, руководясь местными обычаями, и только жалел, что более важные дела, как убийства или смертельные ранения, сулящие большие откупы, приходилось по закону отсылать в Тбилиси на суд к мдиванбегам.

Закончив суд и приказав своему мсахури разместить «судебные пошлины», он радушно пригласил Саакадзе переступить порог его замка и до скромного стола побеседовать о важном деле.

В беседке тенистого сада Георгий увидел азнауров Гуния и Асламаза, азартно играющих в нарды. Ноздри Саакадзе защекотал пряный запах приготовляемых где-то поблизости яств.

Гуния закрыл нарды, и сразу лица стали суровые, непроницаемые. Квливидзе, расправив пышные усы, напоминавшие ангорскую шерсть, немедля приступил к делу:

– Говорят, твои месепе уже мсахурства требуют, а глехи меньше, чем князя, не хотят?

– На своей земле я хозяин, – насторожился Георгий.

Асламаз круто повернулся к Саакадзе.

– Шутить не собираемся, владения получил – должен быть настоящим азнауром, а не Али-бабой из «Тысячи одной ночи…»

– Какой пример подаешь?.. – резко взвизгнул Гуния. – Уже в моей деревне народ по углам шепчется. Ты что, отдельное царство решил устроить? Не знаешь картлийских законов?

Георгий сверкнул упрямыми глазами.

– Я сам был беден и не допущу на своей земле несправедливости. С народом хочу жить.

– С народом?! – рассмеялся Квливидзе. – А почему владение принял? Мы все, грузины, друг другу братья, а только в каждой семье есть старший брат, есть младший… Даже на небе не все ангелы в одинаковой цене у бога… хорошо, что там, кроме перьев, не на что цену сбивать.

Георгий удивленно посмотрел на Квливидзе.

Гуния нетерпеливо одернул рукав чохи.

– Против святого евангелия действуешь. Церковь смирение проповедует, а ты своих людей куда ведешь, какие свободные мысли внушаешь? Ни церковь, ни князья, ни азнауры тебе такое не позволят. – Гуния вдруг вскочил, яростно взъерошил волосы и снова упал на скамью. – Вот Кватахевский монастырь уже царю жалобу на тебя послал. А Магаладзе слух пустили, что ты турками после войны подкуплен. Всех против себя вооружаешь, на какую опасную дорогу стал?

Георгий, внутренне пораженный всем слышанным, старался сохранить спокойствие:

– Магаладзе за клевету я в свое время голову сниму… Я против закона ничего не сделал. Евангелие говорит: «Люби ближнего…»

– А почему с Магаладзе не целуешься? Ближе его соседа не имеешь, – возразил Квливидзе. – Что ты, слепой? С месепе нашел время возиться, когда завтра все азнауры в непроданной шерсти задохнутся.

– А если ты не продашь, чем своих людей кормить будешь? Спасибо тебе скажут за голое звание, – насмешливо добавил Асламаз, открыв нарды и подбросив игральные кости.

– Многим голое звание дороже богатого рабства, – успел вставить Саакадзе в непрерывный поток доводов и скрытых угроз.

Квлизидзе, вскочив, навалился на стол:

– Главное ты забыл: царь легко владение дал, еще легче отобрать может.

Холод сдавил сердце Георгия: он представил себе возвращение в убогий дом, к жалкому существованию бедного азнаура…

Азнауры, заметив бледность Георгия, переглянулись и еще яростнее стали доказывать бессмысленность его поступков.

– Запомни: один ничего не сделаешь, или князья, или казахи уничтожат, – продолжал Асламаз, щелчком сбросив со стола божью коровку.

– Мои ностевские друзья тоже азнауры…

– «Дружина барсов»? Только одно умно сделал – отпустил азнаурские семьи; для сословия азнауров так лучше. Но пока «барсы» хвост распустят, ты без хвоста останешься. – Квливидзе вытер вспотевшую шею ярким платком. – Вот посольство русийское едет, уже приказ от царя имеем, ты тоже получишь, пять новых одежд заготовить нужно, дружину во все новое одеть обязаны, седла коням с серебряной отделкой сделать, перед русийским посольством богатством Картли блеснуть должны.

– А ты откуда возьмешь? – порывисто вскричал Гуния; его маленькие черные усики гневно навострились. – Мы давно богатые азнауры, и то головы ломаем, князья крепко нас за горло взяли, всю Грузию на мелкие куски разорвали, царя, как кошку в мешке, держат, а ты с месепе возишься, баранов глехи раздаешь… Выгодное дело для азнаура.

– Уже все сказали, а что не сказали, сам догадаешься… – хрипло обрезал Квливидзе. – Хочешь с азнаурами быть, будешь поступать, как азнаур, а сословие позорить не допустим. Поможем тебе месепе обратно на место поставить. Хорошее средство знаем… Глехи некоторые даже от мсахурства сами откажутся.

Георгий резко повернулся, но силой воли удержал себя от желания ударить по крупным зубам Квливидзе и с деланным спокойствием ответил:

– На князей с удовольствием с вами пойду. Правду говорите, один против волчьей орды не сила, но только помните: с таким азнауром, как я, лучше всегда в дружбе быть…

В дом вошли, когда осеннее солнце уже успело перешагнуть подоконник и повиснуть на серебряной шашке, украшающей среднюю стену.

Георгий оглядел кунацкую Квливидзе. Самотканый ковер с пестрым узором свисал с потолка, покрывал широкую тахту и расстилался на полу. Ковровые мутаки с шелковыми кистями и подушки, вышитые яркой шерстью, лениво развалились на удобной тахте. Вдоль стен тянулись узкие скамьи, покрытые паласами. На стенах висели турьи роги в серебряной оправе и оружие. Острые глаза Георгия залюбовались старинной грузинской чеканкой.

Перед тахтой, на низкой скамье, покрытой скатертью, уже дымились чаши с пряными яствами. Приятно щекотал ноздри соус из кислых слив. Украшенные душистыми травами, тесно лежали на блюдах жареные каплуны под гранатовым соком, цыплята, начиненные грецкими орехами, и язык теленка, изжаренный на вертеле.

Нукери, прислуживающие за столом, уже держали наготове чаши и кувшины с холодным вином. Уступая друг другу лучшие места, гости церемонно расселись. Во главе стола – сам Квливидзе, по обе стороны от него – Гуния и Асламаз, рядом с Асламазом – Георгий, напротив него десятилетний сын, жена и мать Квливидзе. В конце стола сидели старая мамка, приближенные мсахури и их жены.

Приоткрыв дверь, в щелку с любопытством заглядывали две молоденькие дочери Квливидзе, празднично разодетые, но до конца обеда не имеющие права входить в кунацкую, ибо гостями были только мужчины. У дверей толпились мсахури – старшие слуги дома.

Перед едой нукери поднесли гостям таз с кувшином и грубое полотенце.

Все, вымыв руки, торжественно приступили к еде.

Первый рог с вином поднял Квливидзе. Он весь преобразился: мягкие движения, светящиеся лаской глаза и нежные слова призывали всех без различия объединиться за столом скромного азнаура.

Толумбашем – начальником стола – выбрали после долгих уговоров польщенного Асламаза – «закаленную сталь в пирушках». Он сразу приобрел, как представитель разгульного Бахуса, деспотическую власть над всем столом.

Асламаз вскинул рог, вмещающий тунгу вина. Он поблагодарил Квливидзе за гостеприимство, призвал благословение на его семейство, на рогатый и не рогатый скот и залпом осушил рог.

Второй рог поднял Асламаз за превращение вина в кувшинах Квливидзе в винное море. Он приказал всем осушить чаши до дна, ибо ослушников ждет кара – они выпьют вторую тунгу, а не выпьют – вино будет позорно вылито им на голову.

Рог за рогом поднимались в воздух, звенели чаши, пожелания сыпались на друзей, врагов, царя, слуг, добрых и злых духов, умерших и воскресших и на всех грузин в отдельности и вместе.

На стол валилось изжаренное на вертелах мясо. Жирные объедки, кости, куски сыра и лепешек валялись на скатерти, под столом. Время от времени Квливидзе бросал слугам полуобглоданные кости, и слуги с низким поклоном жадно ловили знак «почетного внимания господина».

Сын Квливидзе, опорожнивший за свои десять лет столько кувшинов вина, что могло бы хватить «благочестивому» монаху почти на целый год, обратился к отцу с просьбой разрешить ему осушить рог толумбаша.

– Пей! – загремел Квливидзе. – А не выпьешь – убью, – и взмахнул серебряной шашкой над столом.

Но мальчик не нуждался в поощрении и, осушив залпом турий рог, тут же свалился под стол. Все одобрительно засмеялись. Квливидзе с гордостью расправил усы. Толумбаш обрадовался предлогу и провозгласил тост за молодого азнаура, подающего большие надежды в качестве застольника и воина.

В Носте Саакадзе возвращался уже поздним вечером и, к своему сожалению, совершенно трезвым. Ни вино, ни разгульные песни, ни пляска молодых дочерей Квливидзе под шумные пандури не могли заглушить в нем тревожные мысли.

И Георгий вспомнил, как однажды на охоте он набрел на молодого оленя, случайно попавшего ногой в капкан. В выпуклых глазах оленя отражалась погибающая жизнь, а в трепетных судорогах сквозила обреченность.

Такое же состояние сейчас испытывал Георгий. Он не знал, на какую дорогу повернуть коня.

Никогда еще не изменял он своего слова. Перед его глазами мелькнули радостные лица месепе, он вспомнил девушку месепе, Русудан, ее порывистое «люблю», вспомнил слезы стариков и торопливое желание всех месепе «пойти за его благородное сердце на любую смерть».

И еще вспомнил гордую радость глехи, их надежды и чаяния. Георгий весь сжался: неужели придется выйти на площадь и сказать: «Я пошутил!»

Он взмахнул нагайкой. Удивленный конь, стремительно вздыбившись, поскакал по ночному Носте.