Текст книги "Пробуждение барса"

Ностевцы шептались: что придумал Георгий? Раз обещал через месяц богатство, значит, будет, этому верили. Повеселев, стали чинить жилища. Но Георгий сказал:

– Поправляйте на одну зиму, потом новые выстроим.

Каждое слово ловили на лету; словно дети, цеплялись за него крестьяне.

Саакадзе собрал молодежь и объявил ежедневное учение на площади.

– Скоро на одно дело пойдем.

На третий день приехал Папуна. Осведомленный обо всем, он отправил из Тбилиси несколько ароб с хлебом и другой едой. Папуна долго возился с верблюдами и конями, хотя Эрасти и сам отлично управлялся.

Георгий с любовью смотрел из окна на друга, оттягивающего встречу с ним.

– Бедный Папуна! Конечно, тяжело переступить порог, за которым столько лет встречал ласку Маро и Шио. Только Тэкле, повисшая у Папуна на шее, сняла могильную бледность с его лица, а бежавшие со всех улиц дети заставили криво улыбаться посиневшие губы.

– Что вешаетесь, «ящерицы», ничего не привез, в мешках только солома для коней.

Георгий вышел из дому и молча обнял друга.

– Смотри, Георгий, «ящерицы» уверены, Папуна не посмеет вернуться с пустыми хурджини. Придется сейчас заплатить дань, иначе не отстанут.

Вскоре дети ходили в бусах, лентах, серьгах, обсасывая леденцовые попугаи, дули в дудки, звеня браслетами.

Георгий и Папуна до поздней ночи шептались, и когда мать Эрасти бурча напомнила о скором утре и отсутствии жалости к самим себе, они удовлетворенно улыбнулись и покорно расстелили бурки.

За окошком тревожно шелестели листья. Казалось, кто-то бродит по темному саду, раздвигая ветви чинар. Георгий прислушивался к ночным шорохам, и вдруг необыкновенная нежность и жалость наполнила его сердце. Он вспомнил свою кроткую мать, ее неустанные заботы о нем и неизменную доброту ко всем людям. В первый раз он почуствовал острую боль, будто его обожгла стрела. Тяжелый клубок сжал горло. Георгий тихо поднялся, подошел к спящей Тэкле, осторожно прикрыл ее и поцеловал разметавшиеся кудри.

В полдень Папуна уехал с несколькими ностевцами в Тбилиси. Георгий, выбрав четырех дружинников, вручил им монеты и отправил в Гори закупить хлеб, скот и птицу. Вновь закипела жизнь. Ободренные крестьяне уже не ходили с опущенными руками: спешно рубили лес, разбирали стены и складывали камни. Ввиду теплой осени разместились в садах и шалашах. На огородах женщины спешили собрать уцелевшие овощи. Георгий велел складывать в наскоро сбитые сараи и поровну делить. Сейчас никто не возражал, но многие думали: всегда – это неудобно.

С утра до вечера на базарной площади Саакадзе обучал молодежь военному искусству.

Папуна вернулся с оружием, полученным от амкарства оружейников. Раздав дружине привезенное оружие и пригнанных коней, Саакадзе приказал каждый день продолжать учение в его отсутствие.

Накануне отъезда Папуна и Эрасти ночью скрылись из Носте и незаметно вернулись с рассветом. Днем ностевцы, захлебываясь, рассказывали Георгию о справедливости бога: у Магаладзе ночью сгорели амбары с шерстью, приготовленной для отправки на тбилисский майдан. Старый пастух клянется: больше пятидесяти барданов шерсти огонь съел. Народ из деревни разбежался, боится – убьют князья, зачем плохо охраняли. Пастух говорит, в Исфахан убежали, давно их один персидский купец соблазнял.

Саакадзе, оставив вместо себя деда Димитрия, сам с Папуна и Эрасти выехал в Тбилиси.

Мать и сестра Эрасти, красавица Вардиси, беззаветной преданностью скрашивали печальные дни, и растроганный этим Саакадзе перевел всю семью к себе, поручив им Тэкле.

Георгий пытался отблагодарить Нино, но она, предупрежденная о запрете царя, упорно избегала Саакадзе. Посланные Георгием подарки полностью вернула обратно.

– Как все живут, так и я буду, – ответила девушка на уговоры Папуна, только голубую шаль от него приняла, для нее купил друг.

«Так лучше, сразу конец», – подумал Георгий.

Уже въезжая в Тбилиси, Эрасти весели сказал:

– Господин, думаю, Магаладзе довольны ответным угощением…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Золоченые ножны со звоном опустились на перламутровые звезды, стол покачнулся. Князь Турманидзе почтительно отступил. Царь, сжимая кулаки, порывисто зашагал. Опустошительный набег казахов и запоздалая помощь горийских дружин не способствовали веселому настроению.

Шадиман решил воспользоваться благоприятным моментом и, выступив из мозаичной ниши, вкрадчиво заговорил об удаче азнаура Саакадзе, получившего возможность благодаря подозрительной щедрости шаха не печалиться о набеге казахов.

Царь, при возвращении посольства с тайным удовольствием выслушавший Нугзара о возвышении Саакадзе в шахском дворе, сейчас мрачно согласился с Шадиманом о недопустимом поступке азнаура из царской свиты, раньше представления царю свернувшего с шахскими подарками в Носте.

Баака бесшумно приоткрыл дверь и осторожно осведомился, не пожелает ли царь принять прибывшего азнаура Саакадзе.

Царь вспылил: перед покрасневшими глазами мелькнула не победа у Триалетских вершин, а великолепный шахский конь, скачущий в Носте.

Херхеулидзе быстро прикрыл за собою дверь. «Дружина барсов», все время находившаяся при Баака и никуда им не отпускаемая из-за буйных нравов, сильно обеспокоилась опалой друга.

Через несколько ночей Баака, выждав удобный случай, напомнил царю о милости шаха к Саакадзе. Он осторожно заметил, что шах не терпит пренебрежения к воинам, удостоенным его внимания.

Царь хмуро приказал явиться Саакадзе на малый прием.

Скользнув взглядом по бирюзовому атласу и запястьям из двух серебряных львов с персидскими мечами и не скрывая презрения, царь сквозь зубы процедил:

– Чем заслужил ловкий азнаур чрезмерную благосклонность шаха?

Саакадзе блеснул холодным взглядом. Он напомнил о примере, поданном самим царем, возвысившим простого азнаура.

Шадиман откинулся в кресле и многозначительно рассмеялся. Царедворец упомянул о пристрастии шаха Аббаса к полезным для него пастухам и поинтересовался, не предложено ли азнауру в числе подарков златорунное стадо в Исфахане.

– Действительно, князь угадал: шах предложил стадо, но только не исфаханских баранов, а картлийских ослов.

И, не обращая внимания на обалдевших от такой дерзости князей, Саакадзе подробно изложил царю причину, заставившую его нарушить метехские правила.

– Я не знал, Георгий, о постигшем тебя несчастье. Говори, сколько нужно скота и монет для восстановления хозяйства. Да, да, нехорошее занятие – засаривать царские уши ложными сведениями.

Саакадзе подумал: не будь расположения к нему шаха, вряд ли царь говорил бы с ним так миролюбиво. Но он поспешил поблагодарить царя за доброту. Шахские подарки как раз пришлись вовремя, деньги и скот ему не нужны, он лишь просит разрешения отплатить разбойникам.

Царь удивился:

– Неужели азнаур думает о войне?

– Да, царь, о войне по-казахски… Со мною не дрались, думаю, ответное угощение не хуже будет… Прошу царь, отпусти сто тваладцев и «Дружину барсов».

Кругом засмеялись. Царь нетерпеливо поморщился: неужели азнаур рассчитывает получить разрешение на верную гибель? Разве до него цари не догадывались посылать войско в горы? Или ему не известна неприступность каменных гнезд хищников? Немало доблестных картлийцев погибло в извилистых лощинах, и он не допустит новых жертв. Лучше думать о мерах защиты долин, на крепости хищники не нападают… И давно пора научиться у Русии делать пищали на колесах, чугунные аркебузы держат врага вне предела царских глаз.

Но Саакадзе гордо вскинул голову. Он бесповоротно решил отомстить: в случае отказа царя помочь азнауру все разно пойдет и заставит хищников отказаться надолго от легкого обогащения.

Царь гордился своей дальновидностью и удачей; он выбрал плебея не только с целью подражать шаху, но также из желания иметь надежное оружие против князей.

И, несмотря на смех и протесты князей, неожиданно согласился на просьбу Саакадзе, обещав в случае победы тарханную грамоту.

К вечеру Саакадзе с «Дружиной барсов» покинул Тбилиси.

В замке долго высмеивали сумасшедшего азнаура, идущего войной с горстью дружинников на казахские эйлаги.

Но в Носте никто не смеялся и никто не спрашивал, зачем пришли тваладцы и спешно вооружается молодежь. Проснувшись однажды утром, также не удивились тайному исчезновению Саакадзе с дружиной. Только мать Эрасти посвятил Георгий в тайну и в случае несчастья распорядился отвезти Тэкле к Гогоришвили.

Ни знойные дни, ни душные ночи не останавливали буйных ностевцев. Обогнув выжженное предстепье, отряд придвинулся к подножию бурой горы.

Эйлаг спал, предоставив охрану звероподобным, всегда голодным псам. Элизбар, Гиви, Матарс и Эрасти, одетые в собачьи шкуры, с мешками, наполненными свежими кусками баранины, пропитанной персидским ядом, привезенным Саакадзе, растаяли в сгущенной тьме.

Отдаленный отрывистый лай – и снова тишина. Легкий свист Георгия – и бесшумные тени ринулись на эйлаг.

Предотвращая тревогу, первые шатры окружали большими группами. Срывая пестрые полотнища шатров, картлийцы набрасывались на спящих. Сонные глаза в ужасе метались от острой стали, судорожные пальцы цеплялись за оружие, хрипло выплевывалась брань. Короткий удар сабель – и брызгала липкая кровь. Связанные казашки с замкнутыми ртами барахтались на паласах.

Уже кровь захлестывала эйлаг, когда вырвавшийся Мамбет-хан пронзительным свистом поднял тревогу. Но взметнулась сабля Элизбара, и срубленная голова хана покатилась по каменным плитам. Около мертвых собак Матарс и Гиви с трудом удерживали ханскую дочь. Даутбек хладнокровно скручивал ей руки.

Запоздалый месяц выглянул из разорванных туч. Ошеломленные казахи ударили в шашки. Жаркая схватка только распаляла ненависть, скрежет окровавленных лезвий суживал круг. У стойл беспокойно ржали кони. Казахов, пытавшихся прорваться из эйлага, приканчивали на месте тайные засады тваладцев.

Ранний рассвет мутно-синим саваном покрыл кривые улички и узкие дворы, заваленные мертвыми собаками и обезглавленными трупами.

Глухо рыдали женщины.

Дружинники спешно седлали коней, вереницами сползали вниз арбы, перегруженные сундуками, коврами, оружием, зерном и кувшинами. На двух арбах, устланных коврами и подушками, лежали раненые грузины. Отряд Даутбека гнал многочисленные отары баранты и крупный рогатый скот.

Утром над опустошенным эйлагом зловеще кружились коршуны.

Саакадзе велел дружинникам посадить связанных казашек на арбы и отправить вперед. Грузины поспешили вскочить на коней. На пиках равнодушно покачивались лиловые головы, предназначенные для подарка царю. Голову Мамбет-хана Элизбар водрузил на свою пику.

Отряд Димитрия, охраняя дорогу, до вечера оставался в засаде, а в сумерках, держа на поводу четырнадцать коней и на пиках столько же голов случайно попавшихся казахов, помчался догонять товарищей.

На последнем переходе Саакадзе распорядился снять с ароб казашек и предоставил дружинникам выбрать себе девушек, детей отделил для продажи в Имерети, а пожилых велел прогнать обратно.

– Тогда зачем столько дней арбы перегружал лишним весом? – изумились тваладцы.

– Решил буйволов наказать, – усмехнулся под дружный хохот Георгий, – а теперь пусть ползут обратно и расскажут эйлагам, как Георгий Саакадзе будет мстить за набеги.

Под смех и жестокие шутки казашки с дикими воплями прижимали к себе плачущих детей.

Папуна, морщась, подошел к Георгию и тихо напомнил о клятве, данной маленькой Тэкле. Саакадзе рассердился за неуместное напоминание.

– Тэкле за будущих разбойников не просила. Нехорошо проявлять слабость, но… пусть забирают девочек, а мальчишек не отдам, пойдут на продажу: незачем врагов растить…

Возбужденный Эрасти нагнал Георгия.

– Господин, Зугзу, ханскую дочь, решили без жребия тебе отдать. Возьми, очень красивая и злая. В Исфахане любят, когда злая.

Эрасти лукаво сверкнул глазами. Расхохотавшись, Саакадзе ударил парня по спине и распорядился пересадить Зугзу на коня. Остальных, не обращая внимания на плач и брань, дружинники по жребию поделили между собою. Только Димитрий плевался. Разве можно хоть полтора часа целовать женщин врагов?

Дато, устраивая на коне красивую казашку, отметил некоторые случаи, когда дочь врага подходит больше, чем дочь друга… Подхваченная шутка долго со смехом пересказывалась на разные лады. Гогоришвили тоже отказался от соблазнительной добычи, хотя и была подходящая, но… против мнения Димитрия идти не хотел.

Базарная площадь, перегруженная живыми волнами, долго не смолкала.

– Георгий обещал богатство, он всегда слово держит.

– Каждую ночь снилась! – кричал кривой Капло, целуя между рогами свою пегую корову.

– Счастливый, твоя обратно пришла, а моих овец не могут найти.

– Всегда недоволен человек: два барана имел, а теперь двадцать два получил, тоже скучает…

– А ты одного хромого буйвола имел и полтора козла, сейчас сразу разбогател, почему не танцуешь?

– Женщинам тоже хорошо, некоторые ничего не имели, теперь по три платья сразу наденут…

– Что платья? Старая Кетеван голову казаха на память выпросила, около буйволятника прибила… Как княгиня ходит.

– Совести нет. Если каждому голову дарить, с чем в Тбилиси поедут?

– У многих совести нет. Вот Кето сверх доли кувшин сыру получила и шелковые шарвари домой взяла…

– Почему на других смотришь? А кто вчера ковер еле дотащил?

– Ковер тащил? Свои имел, собаки отняли, а ты в жизни первый раз серебряным браслетом звенишь…

– Э, э, зачем завидовать? Хорошо получили. Кого Георгий обидел?

– Обидел? Дома доверху наполнил, такое богатство когда видели?

– Некоторые не всему рады: Дарико сына хотела женить, раньше согласен был, сейчас казашку привез, гордым стал: «Подожду пока».

– Конечно, зачем торопиться? Первый раз в Носте пленницы… работать вместо месепе будут… и ночью удобно…

– Стыда не знаете… Молодежь веселится, а наши девушки плачут. Завидуют…

Во дворе Саакадзе толкались старики, шумела молодежь. Советовали, возбужденно говорили о новых жилищах, сараях, о посеве. Бурно радовались решению Саакадзе воздвигнуть вокруг Носте каменную стену со сторожевыми башнями и бойницами. Даже женщины вызвались месить глину, и вскоре под присмотром приехавших из Тбилиси мастеров закипела работа.

Тваладцы, наделенные подарками, оставались в Носте более двух недель, но казахи не пришли. Двадцать дружинников освободил Георгий от работы и выделил в сторожевой отряд. Первый десяток выехал на дальние вершины, откуда зоркие глаза могли бы увидеть приближающихся казахов на конную версту. Через каждые пять дней десятки сменялись. Такой порядок был установлен до возведения крепостных стен; зная за день о приближении казахов, нетрудно было предупредить тваладцев. Такие же меры против врагов установила у себя «Дружина барсов», чтобы по предупреждении быстроконных гонцов идти на помощь друг другу.

Саакадзе, собираясь в Тбилиси, оставил вместо себя Димитрия. И Димитрий уверял: кто бы ни пожаловал, в обиде не будет. Одно омрачило Димитрия: он заметил, как шарахнулась Нино, увидя подъезжающую Зугзу.

Накануне отъезда Георгия в Тбилиси Димитрий долго беседовал с дедом и, нахлобучив папаху, решительно вышел на улицу.

Нино сидела на деревянной тахте. Присланные ковры, одежду и скот она отправила обратно. Не помогли уговоры и ругань выборных.

Саакадзе хмуро заявил:

– Другого от Нино не ждал.

Красивая казашка в доме Саакадзе окончательно сломила Нино. Она целыми днями просиживала с устремленными в пространство глазами и, если бы не заботы соседки, умерла бы с голоду.

– Как сова, темнотой наслаждаешься, – притворно весело сказал Димитрий, входя в комнату.

– В темноте лучше, света стала бояться… Отец тоже в темноте, завидую… Когда человек лишний, должен уйти.

– Э, Нино, на земле нет лишних, даже враг нужен. Иначе с кем Димитрий драться будет? А голова врага на пике не лучшее ли украшение воина?

– Может, враг больше меня нужен… Некоторые врага в доме, как гостя держат… Тэкле тоже ко мне больше не ходит, вчера встретила, в слезах убежала. Зачем плачет? Ей теперь весело. А я кому нужна?

– Мне, Нино! Не пугайся, знаю, твое сердце только Георгия помнит. Нам всем тоже Георгий дорог, как шашку, его люблю. Димитрий, Дато, Даутбек только дружинники, а Георгий полководец, беречь его надо, не для мелкой жизни живет… Смотри, разве Носте прежнее? Рабы были, шеи от поклонов болели, а теперь кто здесь кланяется? Большую дорогу выбрал Георгий… тебе можно сказать… к царю едет, за усмирение казахов просит утвердить союз азнауров. Понимаешь, Нино, какое дело! Угроза князьям… О народе думает, беречь такого надо. Зачем печалью мучить, нелегко ему, а… прихоть иногда имеет – терпеть приходится: тоже молодой.

Нино тихо засмеялась. Она всегда так думала, с детства не верила в счастье, недаром клятву не приняла, а на широкую дорогу Георгия даже тень Нино не ляжет.

– Нино, если б сердце повернуть можно было, тогда бы умолял. Многого не знаешь, может, ты мне больше жизни нужна. Клянусь дедом, шашкой, глазами, как сестру тебя приглашаю. Любить и беречь буду… никогда… только братские слова услышишь. Пойдем, Нино, как солнца, ждет тебя дед! Вместе будем… Ты сильная, печаль остынет, может, радоваться еще будешь.

– Димитрий, слабая я сейчас… Ноги не держат, голову тяжело нести, но уже радуюсь твоей дружбе, только бедный мой брат, почему такой, как ты, должен мертвое сердце получить?.. Ты тоже не печалься, вместе будем деда беречь.

– Нино, золотая Нино, ноги не держат, на руках радость деду принесу.

Димитрий, переполненный счастьем, схватил Нино на руки.

«Дружина барсов» накануне отъезда Георгия, Дато и Ростома собралась у Георгия. Уже прокричали первые петухи, когда «барсы», увлеченные жарким спором о союзе азнауров, заметили отсутствие Димитрия. Гиви, пришедший последним, звонко расхохотался.

– Я сюда спешил, а Димитрий к тебе тоже спешил. Как сумасшедший, мимо проскакал, чуть меня в реку не сбросил, огнем дышит. Нино на руках держит. Только ее лица не видел – на груди Димитрия спрятала.

И Гиви, не отличавшийся наблюдательностью, вновь расхохотался. Саакадзе побледнел. Даутбек усиленно теребил папаху. Ростом вдруг заинтересовался рукояткой своего кинжала, Дато залпом выпил вино. Элизбар с сердцем толкнул Гиви в бок, Матарс постарался отдавить «ишаку» ногу. Тут только Гиви обратил внимание на происходящее и сконфуженно заторопился домой: завтра Георгию рано коня седлать, дорога трудная, давно дождя не было, пыль кругом.

Гиви оживленно поддержали, но, вылетев кубарем на улицу, чуть не избили простодушного друга.

Саакадзе взволнованно шагал по комнате и, внезапно схватив шашку, помчался к Димитрию. У спуска сильная рука Даутбека сдавила плечо Георгия. И снова Георгий вздрогнул, опять ему показалось, что он видит своего двойника: как будто совсем не похож, но чем-то совсем одинаковый.

– Ждал тебя, чуствовал, голову потеряешь. Подумай, что хочешь делать! Если сегодня порог Димитрия переступишь, завтра Нино в церковь должен вести… Нельзя так, девушка – не папаха, когда мешает – сбросил, когда нужна – голову закрыл… Какое тебе дело? Чужая сейчас…

– Я тоже думал – чужая, а сердце голову не слушает. Клялась только моей быть и вдруг к другому пошла…

– Ты первый изменил. Димитрий давно любит, зачем мешать?

– А ты, Даутбек, такую отдал бы?

– Я? Я – другое дело. Дружинники могут, как хотят, полководец должен, как необходимо.

Саакадзе качнулся. Мелькнули строгие глаза Русудан. «Неужели тоже нужна?». Он похолодел. «Значит, двоих люблю?..» Георгий повернул назад.

Даутбек недоверчиво посмотрел на широкую тень, решительно пошел вслед и до утра просидел около дома друга.

– Ты уже здесь? – удивился Дато, явившись пораньше с целью пресечь назревающую ссору между Георгием и Димитрием.

– Только пришел… Скоро едете? Надо торопиться, когда глаза далеко, сердце льдом покрывается… Длинноносый черт, не мог подождать еще день.

– Думаю, нарочно при Георгии сделал, не любит Димитрий потихоньку… Здравствуй, Георгий, – поспешно обернулся Дато на скрип двери. – Скоро поедем? Э, вот и все. Ростом, ты что, в мацони купался?

– Заходите, друзья, успеем вина перед отъездом выпить. Эрасти, брось хурджини, тащи лучшее, привезенное из Тбилиси.

Он с усмешкой оглядел тревожные лица друзей, догадываясь о ночном дежурстве.

Папуна хлопотал около закуски, друзья тщетно старались шутить. Неожиданно дверь шумно распахнулась, и в комнату влетел возбужденный, радостный Димитрий. Гиви испуганно схватился за шашку.

– А, Димитрий! Почему вчера не был? Садись вино пить.

Георгий подвинул чашу, налил до краев. Димитрий залпом выпил.

– Вчера не мог, дело было… Э, откуда такое вино? Налей еще… Подожди, дай кувшин, из чаши все равно не напьюсь.

Димитрий схватил кувшин.

– Знаю, друг, какое дело… Когда свадьба?

Димитрий шумно поставил кувшин на стол. В углу губ странно блеснула зацепившаяся капля.

– Какая свадьба?! Ты, Георгий, с ума сошел? Свадьба! Разве Нино не знаешь? Сестрой в дом взял. Нехорошо, когда девушка одна, зачем ей без защиты быть? Совсем тонкая стала… Много вчера говорил, пока согласилась… Дед братскую клятву браслетами скрепил. Вот посмотрите…

Димитрий отбросил рукав и с гордостью показал широкий серебряный браслет.

– Для моей жены дед берег, но… теперь знает, никогда не женюсь. Даутбек не хочет, – прибавил он, кривя дрожащие губы.

Азнауры с глубоким сочуствием смотрели на друга, Георгий, подойдя к Димитрию, обнял и крепко поцеловал в губы. Димитрий удивленно вскинул глаза и с иронией спросил, всем ли друг раздает остатки нежности Зугзы, или только ему особое уважение оказал.

Георгий засмеялся: нужна ему казашка! Он даже глазом Зугзу не тронул. Для царицы в подарок взял, сегодня в Тбилиси повезет. Совсем по-исфахански, раба – ханская дочь! Царице это очень понравится, а «Дружине барсов» необходимо задобрить ведьму.

Димитрий радостно заерзал на тахте. Он представил, какое удовольствие доставит Нино эта новость. Конечно, Георгий молодец, лишняя здесь казашка, зачем главе «барсов» чужая женщина? Но Дато не поддержал друга и не на шутку огорчился: такая красавица напрасно пропадает. В Метехи, убеждал он, и своих много, знал бы, в Амши увез. Правда, Фатьма тоже ничего, веселая, танцует, поет, иногда от ревности чувяки в голову бросает… Отдельно приходится держать, в доме отца неудобно, сестры там… но Зугза! Какая кровь у Георгия, если спокойно красавицу отдает?

Георгий тихонько вздохнул, вспоминая страстные поцелуи и мольбу Зугзы. Но надо помнить: Зугза ханской крови и могла послужить приманкой для казахов. Может, у Зугзы где-нибудь жених остался, может, родственные эйлаги захотят вернуть дочь Мамбет-хана… Для спокойствия Носте лучше увезти, а кровь у него не хуже, чем у Дато, играет, только голова больше должна думать…