Текст книги "Вокзал Виктория"

Глаза действовали на Вику не меньше, чем прикосновения. Вот наказанье!

Пришла Наташа с подносом, на котором стоял стакан в подстаканнике и лежала шоколадка.

– Чай очень крепкий, – предупредила она. – И сахара шесть ложек. Но я лимон бросила, чтоб не так приторно было.

Вика села, взяла, поблагодарив, чай. Ей хотелось поскорее уйти. Не очень-то приятно вдруг обнаружить, что ты готова отдаться совершенно постороннему мужчине. А если он почувствовал ее желание? Вику даже холодный пот прошиб, когда она это представила.

– Спасибо, – поспешно повторила она. – Со мной все в порядке, я пойду. У меня сегодня еще одна клиентка.

– Так сильно деньги любишь? – усмехнулся Влад.

Это замечание, да еще вместе с усмешкой рассердило Вику.

– Люблю ни от кого не зависеть, – отрезала она, вставая с раскладушки.

– Это правильно, – кивнул он. – У меня тоже характер тот еще. Ладно, пошли.

– Куда? – не поняла Вика.

– Скажешь, куда. Отвезу тебя.

– Не надо! – воскликнула она.

Влад посмотрел удивленно.

– Ты что? – сказал он.

Кажется, решив что-либо, он не брал во внимание посторонних возражений. Он не принимал при этом командирский вид, не супил сурово брови, его лицо вообще не менялось. Но делал он все так, как будто возражений и быть не может.

А вообще-то зачем ему возражать? Пусть довезет.

За три часа снег успел растаять начисто, даже на газонах его не осталось. Тускло зеленела последняя осенняя трава, текли вдоль тротуаров грязные ручейки, и все это вместе со сгущающимися сумерками должно было нагонять уныние.

Но молодая бодрость, так неожиданно и сильно проснувшаяся, никуда из Викиного организма не исчезла. Она бурлила у нее внутри и радостно покалывала губы. Как пузырьки первого лимонада, выпитого в детстве. Вика очень хорошо запомнила это ощущение и теперь узнавала его.

Когда она сказала, что ей надо попасть на Шаболовку, Влад даже приостановился в дверях подъезда.

– Ничего себе! – воскликнул он. – Вот это судьба! Я же там живу.

– Так уж сразу и судьба, – пожала плечами Вика. – Просто совпадение.

Но вообще-то и ее такое совпадение поразило. И не могла она понять, приятно поразило или неприятно.

Она шла вслед за Владом через двор к его машине и изо всех сил старалась не любоваться его походкой. Но с ума же можно сойти от такой походки – как не любоваться! Абсолютная естественность, не скован ничем, и идет так же ладно, так же уверенно, как разминал Викины сведенные мышцы, как придерживал стакан с чаем, когда она делала первые глотки и руки у нее еще подрагивали от не совсем прошедшей слабости.

Они прошли мимо детской площадки, свернули за угол, к торцу дома. Влад достал из кармана ключи от машины.

Черный «Лендровер» стоял у тротуара косо. Словно припал к асфальту левым боком. Да и не стоял он, а почти лежал на брюхе.

«Похоже, совпадениям конца не будет, – подумала Вика. – Может, и правда судьба?»

Влад рассердился так, что она испугалась. Лицо побелело, скулы стали острыми, наверное, из-за стиснувшихся от гнева зубов. Он ударил ногой по одному из спущенных колес, зло выдохнул:

– Гады! Это кому ж я так дорогу перешел, а?

И задрал голову, словно тот, кому он перешел дорогу, должен был показаться в разрыве серых туч. Он был не только сердит, но и так расстроен, что Вике захотелось признаться в своем преступлении. Или убежать от греха подальше. И непонятно было, что окажется сильнее – честность, появившаяся у нее в зрелые годы, или страх за свою шкуру, обычный в детстве.

Но пока она размышляла, как поступить, Влад взял себя в руки. То есть чуть ли не в буквальном смысле слова – сжал кулаки, разжал и мрачно буркнул:

– Видишь что. Придется тебе самой добираться.

– Я доберусь, – поспешно кивнула Вика. – А… что ты будешь делать? – спросила она, прежде чем сообразила, что вопрос дурацкий.

– Эвакуатор вызывать.

Вика помедлила еще мгновенье… Нет, не смогла решиться!

– Я пойду? – осторожно спросила она. – Или подождать?

– Чего ждать?! – рявкнул он. – Иди уже!

Гнев его выглядел таким же открытым, как улыбка и взгляд. Мороз шел по коже от одного лишь зрелища такого гнева!

Вика не решилась даже «до свидания» сказать. Мысль о том, чтобы признаться, исчезла вовсе.

Она попятилась и без оглядки, все ускоряя шаг, пошла прочь.

Буря бушевала у нее в груди. Немало в ее жизни было разных чувств, но только теперь она поняла, что означает это книжное выражение: в груди бушует буря.

Прежде все ее чувства, даже самые сильные, были непротиворечивы. Она любила, ненавидела, возмущалась, радовалась, злилась, чувства могли давать ей счастье или больно бить и ранить, но они не сталкивались друг с другом, налетая с противоположных сторон, они не были взаимоисключающими.

Теперь же чувства накатывали волнами, и каждая следующая волна перекрывала прежнюю. И началось это даже не в ту минуту, когда Вика подошла вместе с Владом к искалеченной ею машине, а раньше, когда эта машина отбросила ее в лужу, и продолжалось потом, когда сквозь пустой поток ничего не значащих Наташиных слов вдруг послышался его голос, и хотя ничего значимого в словах, этим голосом произнесенных, не было, но он пробил вязкую кашу, в которую превратилась ее жизнь, а прикосновение его рук словно форточку распахнуло – и хлынули в эту форточку чувства живые, вот эти самые, которые теперь бушевали в ее груди бурей.

«Я влюбилась, что ли? – растерянно подумала Вика. – Или просто хочу его, потому что у меня нет мужчины, и естественно мне хотеть такого Ясна Сокола?»

Разобраться в этом было невозможно. Она пыталась вытащить, вылущить из своего прошлого события, в которых проявлялась бы любовь или хотя бы физическое желание, чтобы сравнить с тем, что ощущала сейчас. Желание – да, возникало, конечно, и раньше. Правда, раньше оно никогда не бывало таким сильным, как нынешнее, и, главное, никогда не являлось так мгновенно. А любовь…

Вика считала, что была в ее жизни любовь, она всегда была в этом уверена. Но теперь засомневалась.

Глава 15

Конечно, она понимала, что жизнь в детдоме вот-вот закончится.

Она не просто понимала это – ждала этого, дни считала и, как ей казалось, готовилась. Но когда это стало совсем близкой, у порога стоящей реальностью, Вика растерялась.

Как все это будет? Проснуться утром, позавтракать… Чем позавтракать? Хлеба с вечера купить, колбасы? Или колбаса – это дорого, и каждый раз ею завтракать не получится? Тогда, может, лучше сварить яиц? Или яйца выйдут еще дороже? Нет, яйца, пожалуй, не стоит. Вика однажды попробовала их варить в детдомовской кухне, но все они лопнули, вытекли, и получилась какая-то бесформенная и безвкусная бело-желтая лапша.

– Ничего, – сказала Ольга Васильевна, когда Вика поделилась с ней своими сомнениями. – В студенческой столовой будешь питаться. И девчонки в общежитии станут что-нибудь готовить – присмотришься.

Ольга Васильевна была хорошая. К ним ко всем она относилась не то чтобы как к своим детям – Вика не знала, как люди относятся к своим детям, – и не то чтобы очень тепло, но каждого видела насквозь, а потому понимала, с кем надо построже, иначе на голову сядет, кому послабление можно дать, а кого необходимо подбодрить. Вику она выделяла из всех – говорила, что если та приложит усилие, то выйдет в жизни на правильную дорогу.

Если бы директором детдома была не Ольга Васильевна, то вряд ли Вике удалось бы доучиться в школе до конца: в основном всех детдомовских старались выпроводить после девятого класса и дать какую-нибудь полезную специальность. Да никто заканчивать одиннадцать классов и не стремился. А Вика стремилась, и директор ее в этом вопросе поддержала. Так и сказала:

– Я тебя, Виктория, в этом вопросе поддерживаю. Ты девочка с головой, учиться тебе надо без всяких-яких. Главное, на кривую дорожку не попасть, а приложить усилие и на правильную выйти.

И даже когда Вика объявила, чему именно хочет учиться, Ольга Васильевна не стала ее отговаривать, хотя желание, прямо сказать, было неожиданное.

Она лично позвонила в Пермский университет и потребовала, чтобы они взяли Вику на филфак. Может, и без звонка никуда бы не делись – детдомовских обязаны были принимать вне конкурса. Однако принимали с неохотой даже в средние учебные заведения, если специальность востребованная, а тем более в университет. К тому же надо было собрать кучу разных справок, сама Вика не сумела бы, а Ольга Васильевна собрала и вовремя в Пермь отослала.

Так что Вика была ей благодарна по гроб жизни, как говорится. Она в последнее время полюбила всякие такие выражения, которые в обычной жизни не очень-то услышишь, и книги полюбила, в которых их можно прочитать. «Пословицы русского народа» Владимира Даля, например. В школьной библиотеке была эта книжка, Вика ее взяла и не возвращала так долго, что библиотекарша даже в класс пришла, чтобы напомнить. Только Вика и после этого не сразу вернула. Можно подумать, за этой книжкой очередь стоит! Сто лет никому не нужна. А быстро ведь ее не прочитаешь: у каждой пословицы сто противоположных смыслов, и над каждой надо думать, что она означает и что из нее следует. Вера Марковна, учительница по русскому и литературе, всегда говорила, что в бездумном, как у гоголевского Петрушки, чтении толку нет. И очень за Викиным чтением следила. Если бы не она, филфак Вике вряд ли в голову пришел бы.

Будущая учеба была единственным, что спасало Вику от растерянности перед близящимся выпуском из детдома. Только об университете она вообще-то и думала. И когда Ольга Васильевна сказала, что следует позаботиться о жилье, то не придала ее словам значения.

Но директорша умела настаивать на своем.

– Ты, Виктория, – сказала она, – должна смотреть вперед. Университет это, конечно, хорошо. Но комнату получить – это жизненно важно. Закончишь учиться, и что? Ни кола ни двора. А так будет тебя ждать жилплощадь. Тем более, пока ты в Перми, мы ее сдадим, вот тебе живая копейка, на дороге не валяется.

Она и направила Вику в контору, названия которой та не могла запомнить, да не очень-то и стремилась. Что-то связанное с жильем, этого ей было достаточно.

– Личное присутствие всегда действует вернее, – объяснила Ольга Васильевна. – Явишься, скажешь: вот я перед вами стою сирота, через месяц выпускаюсь из детдома, будьте добры обеспечить меня комнатой, как по закону положено. И не уйду отсюда, скажешь, пока все бумаги на руки не получу.

Под нужной Вике дверью ожидала огромная, длиной в целый коридор, очередь. Наверное, если бы она в нее встала, то попала бы в кабинет к ночи или, скорее, не попала бы вовсе. Но из открывшейся двери выглянула секретарша, назвала ее фамилию и сказала:

– Проходите, вас ожидают.

Наверное, тоже Ольга Васильевна добилась, чтобы Вику пропустили вне очереди.

Ее никогда не называли на «вы», от такого обращения она сразу забыла, что надо говорить.

Но начальник, сидящий в кабинете, отлично все помнил.

– К сожалению, обрадовать вас нечем, – сказал он, как только Вика закрыла за собой дверь. – Вы присаживайтесь, присаживайтесь. Жилплощадь вам положена, мы это понимаем и от своих законных обязанностей не отказываемся. Но и вы нас поймите…

Он что-то объяснял Вике про трудности жилищного строительства и финансовое положение района, а она смотрела на него и думала, что такие, как он, начальниками не бывают.

Все казенные люди, каких ей приходилось видеть во время комиссий, которые постоянно приезжали в детдом с проверками, были либо вытянуты вверх, либо растянуты вширь. Они были квадратные или прямоугольные. В крайнем случае, имели форму параллелепипеда. Но линии их были прорисованы резко, жестко, не прорисованы даже, а прорезаны в грубом материале, из которого делаются те, кто занимают важные кабинеты.

А этот был именно прорисован умелой и нервной рукой. Вика занималась в художественной студии, и рисовать у нее получалось неплохо, но она точно не сумела бы провести такую причудливую линию скул, нарисовать такой высокий лоб над тонко изогнутыми бровями. И губы – она недавно прочитала в альбоме по живописи, что такая форма губ называется «лук Амура».

Сколько этому человеку лет, Вика не понимала. Он был взрослым, а любых взрослых она считала одинаковыми и не имеющими возраста вообще.

– Вы понимаете? – спросил он.

Вика вздрогнула. Из того, что он сказал, она не поняла ни слова. И смотрела на него, как кролик на удава.

– Я действительно хочу вам помочь.

В его голосе послышалось что-то вроде сочувствия. Вика к сочувствию не привыкла, но почему-то сразу его распознала. А может, потому и распознала, что не привыкла.

– Давайте вы придете еще раз, а я к тому времени постараюсь подготовить для вас какие-то реалистичные предложения, – сказал он.

– Меня в другой раз к вам не пустят, – сказала Вика.

– Почему? – удивился он. – Вам не разрешают выходить из детдома? Извините, я просто не в курсе ваших правил.

– Из детдома выходить разрешают, – объяснила она. – Но к вам сюда меня просто так не пустят. У вас там очередь огромная в коридоре. Как же я войду?

Он засмеялся и сказал:

– Вы мыслите точно и быстро! А мне показалось, что вы растеряны.

Правильно ему показалось – Вика действительно растерялась. Но это совсем не означало, что у нее перестала работать голова. А что попасть к нему в кабинет – дело для нее невыполнимое, это ведь нетрудно сообразить при любой растерянности.

– Хорошо, – сказал он, – я пришлю вам предложения с курьером. Или давайте знаете, как сделаем… – Он заглянул в бумаги, лежащие перед ним на столе. – Вот здесь у вас в характеристике написано, что вы посещаете детскую Школу искусств. Правда?

– Да.

– Я почему обратил внимание – ведь у вас там новый концертный зал открывается на днях?

Вика молча кивнула. Все-таки растерялась она очень сильно, глядя на тонкое, нервное его лицо.

– Я буду на этом мероприятии. – Он тоже смотрел на нее не отрываясь. – И смогу вам лично передать необходимую информацию по тем возможностям, которые у нас имеются для обеспечения вас жилплощадью.

Слова, которые он произносил, были бесформенные и мертвые. А взгляд, которым смотрел на Вику, был совсем другой – полный живого к ней интереса, вот какой. Это было так странно! Вика никогда не видела, чтобы человек так отличался от себя самого внутри себя самого.

– Договорились? – спросил он.

Вика кивнула.

– Тогда до скорой встречи.

Конечно, он хотел, чтобы она поскорее отстала от него со своей жилплощадью, это было понятно и ничуть ее не расстраивало. Но вот то, что сейчас она выйдет из кабинета и никогда больше не увидит этого необычного человека, расстроило ее, и даже очень.

Она только за дверью вспомнила, что забыла попрощаться. И обрадовалась: все-таки ведь невежливо уйти, даже «до свидания» не сказав.

Вика приоткрыла дверь и заглянула обратно в кабинет. Он не разглядывал какие-нибудь документы и не разговаривал по телефону, а просто сидел, глядя перед собою, и чему-то улыбался. Улыбка у него была такая, что Вика забыла, что хотела сказать.

– До свидания, – все-таки спохватилась она.

И поскорее захлопнула дверь. Ей показалось, он расслышит, как бешено колотится ее сердце.

Глава 16

Вика была уверена, что больше никогда его не увидит. Но когда шла на открытие нового концертного зала в Школе искусств, все-таки сильно волновалась. Так-то и не пошла бы на это открытие, может, но смятение, в котором она находилась, не удерживало ее от действий, а, наоборот, заставляло их совершать; она и не подозревала, что ее внутренний механизм действий настроен таким образом.

Он пришел. Сидел в первом ряду среди почетных гостей, а потом поднялся на сцену, чтобы поздравить школу. И когда, прежде чем начать свою речь, обвел взглядом зал, Вика поняла, что он ищет ее. Она поняла это раньше, чем он ее увидел, и это оказалось для нее таким счастьем, таким острым и сильным счастьем, что когда он встретился с ней взглядом и улыбнулся, то она улыбнулась в ответ уже без всякой растерянности, с одним только этим пронзительным счастьем, которое испытывала впервые в жизни.

Торжественная часть была короткая, а когда на сцену вышел детский хор, Вика пробралась к выходу.

Он догнал ее уже на улице.

– Подождите, куда же вы! – сказал он. – Мы ведь хотели поговорить о вашем жилье. Я специально время для разговора выделил, машину отпустил… Подождите.

Он улыбнулся той самой улыбкой, которая была у него на лице, когда он о чем-то думал в одиночестве у себя в кабинете.

– Пойдемте на набережную, – предложил он. – Присядем, все обсудим.

Улицы в центре Крамского были очень красивые; Вика любила по ним гулять. Особенно вот эта, которая вела от Школы искусств к Каме. Первостроители ГЭС, пятьдесят лет назад поставившие свои жилые бараки на берегу реки, рассудили правильно: раз на красивые дома денег пока нет, надо сделать свой поселок красивым с помощью деревьев.

И деревьев в Крамском было множество! Березы, и клены, и липы, а главное, особенные яблони-китайки, стойкие к уральским морозам. Яблочки на них созревали маленькие, зато сидели на ветках гроздьями.

И так же, гроздьями, эти яблони цвели. Сейчас, в июне, все они были усыпаны огромными шапками белых цветов, которые источали сильный и нежный запах. Яблони были высажены по обе стороны улицы, их ветки образовывали над ней длинную, сплошь цветущую арку, в конце которой блестела под солнцем река.

– Как вас зовут? – спросила Вика, когда они вышли на эту улицу и направились к набережной. – Я не запомнила.

– Максим Леонидович, – ответил он.

И замолчал. Вика молчала тоже. Запах яблоневых цветов кружил ей голову, но ни страха, ни даже растерянности она больше не чувствовала.

Все лавочки вдоль берега были заняты мамашами, выгуливающими детей, но в самом конце аллеи все-таки нашлась одна свободная скамейка. Она стояла чуть в отдалении, за кустами жимолости, поэтому мамаши ее не заметили, наверное. Максим Леонидович сел на эту скамейку, и Вика села рядом с ним. Жимолость тоже цвела; запах от нее исходил такой же прекрасный, как от яблонь.

– Ты не очень-то похожа на детдомовского подростка, – сказал Максим Леонидович.

– Я не обманываю, – заверила Вика.

Он улыбнулся.

– Я знаю. Документы у тебя в порядке. Я имею в виду, что ты даже чисто внешне производишь впечатление более… развитого человека, чем обычные детдомовские выпускники. А почему тебя не удочерили? – спросил он. – Мне казалось, на здоровых детей вообще очередь, а тем более на… На ментально здоровых.

– Меня удочеряли, – ответила Вика. – Но вернули.

– Почему?

Он удивился очень искренне. Во всяком случае, ей так показалось. Хотя, может, он просто умеет показывать свои чувства такими, какими хочет их показать, ведь он начальник.

– Они сказали, что хотели совсем другого, – сказала Вика.

– Другого ребенка?

– Нет, от меня хотели совсем другого. Или от другого ребенка, это все равно. Они думали, я буду как они.

– Это очень странно. – Максим Леонидович покачал головой. – Усыновителей ведь как-то готовят. Курсы есть, по-моему, психологи с ними работают. И такое вот…

– Часто возвращают, – пожала плечами Вика. – Я услышала, как она ему сказала: мне кажется, что у меня дома постоянно живет посторонний человек, я утром просыпаюсь и сразу об этом думаю, это никак не проходит и это невыносимо. Назавтра он меня отвез на детскую площадку, а забрала оттуда Ольга Васильевна уже.

Вика отлично помнила, как это было. Как Ольга Васильевна привела ее в тот день обратно в детдом и сказала:

– Одежду твою, игрушки и прочие личные вещи я сюда везти запретила. Ни к чему. Забудь.

Она сказала это резким, жестким тоном – может быть, думала, что Вика станет просить, чтобы ей отдали какую-нибудь любимую куклу, и хотела сразу это пресечь. Но Вика ничего не собиралась просить. Когда она жила в семье, у нее этих игрушек были горы. И была мама, водившая на занятия в художественную студию, и папа, катавшийся с ней на лыжах. А потом – «невыносимо», и детская площадка с яркими красно-синими качелями, на которой Вика ожидала Ольгу Васильевну. И что по сравнению с этим значит потеря игрушек?..

– Сколько тебе было лет? – помолчав, спросил Максим Леонидович.

– Восемь.

– Черт знает что! – Он стукнул себя кулаком по колену. – Это – люди?

– Люди сами себя не знают. Как заранее угадать?

Она пришла к этой мысли тогда же, в восемь лет, и решила, что больше в семью не пойдет. Этого никто не понимал – в детдоме все мечтали, чтобы их взяли, а Вика действительно была нарасхват, ее многие хотели удочерить. Тем более что родственников не имеется, и известно, что мать была не алкоголичка, и нет ее в живых, этой матери, не явится в самый неподходящий момент, тоже немаловажный фактор. Если бы сразу после рождения Вика не заболела туберкулезом и не провела первые три года своей жизни в больницах и санаториях, ее, наверное, забрали бы в семью прямо из роддома.

– А долго ты у тех людей жила? – спросил Максим Леонидович.

– Два года.

– Таких сажать надо! И биологических родителей, которые детей бросают, тоже.

– Биологических сажать – не поможет, – заметила Вика. – Они тогда своих детей просто топить будут сразу как родят, вот и все.

Максим Леонидович посмотрел на нее удивленно и почти с опаской.

– Ты рассудительна, – сказал он.

И вдруг притянул к себе и поцеловал. Это никак не следовало из его слов, это вообще ни из чего не следовало, но поцелуй был таким, что Вика мгновенно почувствовала: иначе и быть не могло.

Хотя его чувства, наверное, были противоположны уверенности. Отпустив ее, он побледнел так, как будто совершил какой-то опасный поступок.

– Я не хотел… – пробормотал он. – Как-то само вышло… Извини!

– Вы необыкновенный, – сказала Вика. – Не извиняйтесь, пожалуйста!

Голова у нее кружилась от его поцелуя сильнее, чем от запаха цветущей жимолости.

За кустами послышался детский визг и женский голос:

– Куда мяч кидаешь?! Я сейчас кому-то кину! Кто из колючек будет доставать, мама, да?

– Пойдем отсюда. – Максим Леонидович быстро поднялся с лавочки. – Люди кругом…

Куда он намерен пойти, Вика не спросила. Если бы оказалось, что он предлагает ей броситься в Каму, она сделала бы это не задумываясь.

Но никуда он бросаться не стал, а пошел по аллее, все ускоряя шаг, и Вика поспешила за ним.

Они шли молча, не глядя друг на друга. Мысли метались у Вики в голове.

«Почему он на меня не смотрит даже? Может, не хочет, чтобы я за ним шла? – растерянно думала она. – Но тогда почему не скажет? Или ждет, что я сама отстану?»

Она не могла этого понять, но и остановиться, остаться без него не могла тоже.

Они прошли дальше того места, где заканчивалась вымощенная плиткой часть набережной. Максим Леонидович стал подниматься вверх по склону, и Вика за ним. Каблук ее босоножки хрустнул, но она не решилась остановиться, а когда выбрались на ровное, заасфальтированное место, то постаралась идти так, чтобы каблук не отвалился совсем.

Идти далеко не пришлось – прямо над склоном стояли дома, которые в Крамском называли Царским Селом. Построили их совсем недавно, они были очень красивые, особенно из-за разноцветной плитки, которой их облицевали, и из-за длинных застекленных балконов. Вике именно балконы больше всего нравились, она даже мечтала, как хорошо было бы жить в доме с таким красивым балконом, но сейчас ей было не до красоты.

Максим Леонидович прошел к дому, который стоял ближе всех к берегу. Теперь Вика идти за ним не решалась. Она остановилась у газона. Уйти? Он обернулся и повторил:

– Пойдем, пойдем.

И она вошла вслед за ним в подъезд.

Вика была взволнована тем, что с ней уже произошло и продолжало происходить, но все-таки заметила, какой этот подъезд просторный и светлый, и лестница широкая, будто во дворце, и в углу, где почтовые ящики, растет в кадке огромный зеленый куст, а на стенах висят эстампы.

Максим Леонидович был, кажется, взволнован еще больше, чем она. Все время, пока ехали в лифте, он не смотрел на Вику. Глаза у него не бегали, просто он смотрел мимо ее взгляда, и в его взгляде было смятение.

Они приехали на последний этаж, прошли в конец небольшого общего холла. Он вставил ключ в замок последней из трех дверей и сказал:

– Что ж я делаю, а?

Вика молчала. Что она могла ответить? Он открыл дверь, и она вошла вслед за ним в квартиру.

Вика была не то чтобы любопытна, но приметлива. Так руководительница художественной студии о ней говорила и добавляла еще, что это такое же хорошее качество для художника, как мелкая моторика, которая у Вики тоже замечательно развита. Наверное, так оно и было.

Но сейчас вся ее приметливость исчезла напрочь. Она ничего не видела вокруг, ничто не было ей интересно.

Максим Леонидович снова обнял ее сразу же, как только вошли в прихожую, и сразу же стал целовать. И это был уже не один поцелуй, как на лавочке, а сразу много, один за другим, и все одновременно.

Губы у него были в самом деле нервные, это она правильно поняла с первого же взгляда на него. Нервные, прекрасные, томительные – Вика запомнила это слово, когда читала стихи Пушкина, и хотя в тех стихах оно относилось ко взорам, но и к поцелуям, которые она чувствовала сейчас на своих губах, подходило тоже.

И к рукам его подходило это слово, к тонким длинным пальцам, и к тому, как взял он ладонями ее лицо и, глядя ей в глаза, спросил:

– Ты правда не против? Правда?

– Да, – сказала Вика.

«А это правда любовь с первого взгляда?» – чуть не спросила она.

Но не спросила, конечно. Что она, дура, такое спрашивать? Откуда ему знать, любовь у нее или не любовь, с первого взгляда или не с первого. Во всем, что с ней происходит, никто, кроме нее самой, не разберется.

Но сейчас ей и самой не хотелось ни в чем разбираться. Ей хотелось только, чтобы он продолжал ее целовать.

И он исполнил ее желание. Да еще как! У Вики губы вспухли, пока они шли из прихожей в комнату. Она ничего не видела, ей казалось только, что все вокруг какое-то ослепительно-белое. Сначала она думала, что от волнения так кажется, но когда зрение у нее ненадолго, пока Максим Леонидович раздевался, прояснилось, то она поняла, что обои действительно белые, и от этого комната выглядит как колыбель принцессы из сказки про Спящую Красавицу. Да, феи принесли новорожденной принцессе подарки именно к такой колыбели. Так в книжке было нарисовано, Вика запомнила с детства.

Но мгновенья, когда она могла что-то видеть вокруг себя и с чем-то это видимое сравнивать, закончились сразу же, как только Максим Леонидович положил ее на кровать прямо поверх гладкого, без единой морщинки, белого покрывала и сам лег с ней рядом. Одежды на нем уже не было, и это смутило Вику так, что захотелось зажмуриться.

Она вообще относилась ко всему этому настороженно. Девчонки много разговаривали об этом вечерами в спальне, но на самом деле ничего этого в детдоме не было: Ольга Васильевна следила, и воспитатели все следили тоже. У некоторых девчонок, правда, это происходило с парнями в школе, то есть после школы, и там уж было не уследить, конечно, но у Вики… Сколько она ни присматривалась к парням, и даже к тем, которым явно нравилась, ни один из них не вызывал у нее желания попробовать, что это за штука такая, секс. А стыдиться того, что вот кто-то уже попробовал, а она еще нет… Ну разве будет нормальный человек стыдиться того, что отличается от других?

В общем, теперь, лежа рядом с Максимом Леонидовичем, вернее, уже не рядом, а в его объятиях, Вика почти что испугалась. И испугалась почти, а не совсем только потому, что влюбилась в него; это было ей теперь совершенно уже понятно.

И еще потому, что он был ласковый. Трепетно ласковый. И в этом его нервность проявлялась тоже.

Тело у него было горячее, Вика почувствовала сильный жар, когда он прижался к ней весь – плечами, животом, ногами и даже пальцами ног. Жар был такой, что она могла бы подумать, у него температура, но все-таки понимала, что это совсем другое.

– У тебя уже был кто-нибудь? – вдруг отстранившись от нее, спросил он.

Жар в нем при этом не утих, чувствовался даже на расстоянии.

– Нет, – сказала Вика.

Он замер. Потом выдохнул:

– Зачем ты мне это сказала?

В его голосе послышалось отчаяние.

– Но вы же спросили, – ответила она.

Он замер, не придвигаясь к ней. Это длилось, кажется, очень долго. Вика лежала молча и неподвижно.

– Поздно!

Он произнес это неожиданно, резко и громко. Вика вздрогнула. Но прежде чем она успела понять, к чему относится его «поздно» и что означает, Максим Леонидович навис над ней, накрыл ее собою, и она почувствовала, что ее больше нет.

Ее – нет, а есть только он, ставший ею, весь он у нее внутри, и это так странно, что даже не больно. Должно быть больно, девчонки рассказывали, что даже орали в первый раз, но она вот чувствует совсем другое – полную перемену себя, превращение в какое-то новое существо. Как это удивительно, чувствовать такое!

Боль она все-таки ощутила, но длилась эта боль очень недолго, Вика только вскрикнуть успела. И сразу подавила в себе вскрик – стыдно же кричать и как-то глупо, ведь ничего страшного не происходит.

А когда эта мгновенная, до вспышки в глазах боль прошла, ей стало необыкновенно хорошо. Прекрасно ей стало! Плечи Максима Леонидовича она видела так, как будто растянули над ней огромную ткань, и та колеблется, вздрагивает под каплями дождя, трепещет от ласкового ветра…

Максим Леонидович отстранился, приподнялся. Теперь он стоял над Викой на коленях, и она, глядя снизу вверх, могла рассмотреть его лицо во всех подробностях. На лбу у него блестели светлые капли, глаза были закрыты, и на щеках лежали тени от ресниц. Какие длинные, оказывается, у него ресницы! Глаза закрыты, а губы, наоборот, чуть приоткрылись. Как будто улетела стрела, выпущенная из этого прекрасного лука…

– Люди сами себя не знают, – произнес он. – Так ты сказала?

Вика не помнила. Может быть, и сказала, какое это имеет теперь значение? Она вглядывалась в него, вслушивалась в себя, и это действовало на нее так ошеломляюще, что все другие явления жизни казались ей несуществующими.

Она думала, что Максим Леонидович снова ляжет рядом и обнимет ее, но он только быстро поцеловал ее и сразу же встал на пол, надел халат, который висел рядом с кроватью на какой-то необычной стоячей вешалке из светлого дерева. Халат был такой же белый, как и все в этой комнате.

– Хочешь кофе? – спросил Максим Леонидович. – Обеда нет, к сожалению. Завтра придет помощница, приготовит.

Непонятно, зачем он это сказал. Чтобы Вика помощницу дождалась, что ли?

Кофе ей не хотелось. Происшедшее слишком переполняло ее. Оказывается, секс – это совсем не то, что она о нем слышала. Это что-то совсем не физическое, то есть физическое не имеет особенного значения, то есть оно забывается сразу же, как только заканчивается, а то, что не забывается, – как назвать?