Текст книги "Ведерко мороженого и другие истории о подлинном счастье"

Когда человека решили бросить,

вот что происходит: холодность, резкость, жестокие слова, равнодушие… Попробуешь обнять – отшатывается. Попробуешь поговорить – отмалчивается. Или обвиняет во всех смертных грехах. Плохо относится, очень плохо. Не нужны мы больше. Все понятно, хотя и горько, и больно. А бывает по-другому. Так тираны поступали: приблизят к себе, осыпают милостями, проявляют необычайно внимание и ласковость. Добрые такие делаются. А потом голову отрубят или в ссылку отправят. Или вот одна женщина рассказывала: очень ее папа любил. Звал ее домашним прозвищем Шарик – забавно, но вот так заведено у них было. И однажды папа воплотил мечту девочки – все воскресенье провел с дочкой вместе. Ей шесть лет было. Он и в парк развлечений ее свозил – на машине, у них была машина, у папы. И там катал на каруселях на всех. И в кафе-мороженое они сходили, ели там пломбир с сиропом. Редкость тогда была. Потом поехали посмотреть на закат, на озеро. Восхитительное зрелище! Папа фотографировал дочку и поднимал на руках повыше: рассмотреть закат получше. А потом сказал: «Дорогой Шарик! Пойми меня правильно. Я ухожу из семьи, так надо! Прости и прощай. Всегда буду тебя любить!» Пока эта девочка хлопала глазами и пыталась понять, что происходит, папа ее увез домой и ушел – на машине уехал. Несмотря на рыдания мамы и Шарика. И все. Больше она папу не видела. И машину, и алименты – тоже. Так что когда готовятся предать и бросить – могут стать необычайно добрыми. Ласковыми. Покатать на каруселях напоследок. Как собаку перед тем, как усыпить, – кормят лакомствами. Чтобы порадовать перед смертью. И странная доброта, ласковое отношение, которые вдруг появились у начальника, партнера, близкого человека – иногда это тревожный сигнал. Что-то готовится. А затишье – оно перед бурей бывает…

Муж и жена решили так:

дети выросли и должны сами зарабатывать на жизнь. Хватит им помогать, пусть сами стараются! Надо для себя пожить. И в собачий приют надоело ездить – раз в месяц не очень трудно отвезти корм, но все равно надоело. И одной старушке, дальней родственнице, седьмая вода на киселе, тоже они перестали давать продукты и деньги – ну, просто надоело, утомительно это. И вообще – надо пожить для себя. Тем более они обеспеченные были. Были. Потому что муж потерял работу внезапно. Его попросили выйти на пенсию – и все. Потом он стал выпивать и хворать. Ругаться с женой, которая тоже как-то постарела и болеть стала. И на работе ее перевели на более скромную должность. И они принялись ездить по врачам и больницам, а все деньги уходили на лекарства. То есть они стали жить для себя, но как-то криво получилось. Они думали, что кто-то их проклял или позавидовал. Но дело не в этом было: они перестали отдавать. И вода в пруду застоялась и протухла; и иссяк ручей, который их питал. Все люди по-разному созданы; одни могут в одно лицо вкусно есть под одеялом. И хоть бы хны. Другие – они доноры, конечно; но в том-то и штука, что донор должен немного крови сдавать – так он устроен. Немного отдавать и немножко делиться все же надо. Старушка много не съест – да она и не просила! И на приют немного надо потратить – копейки. И дети – родные все же; они обойдутся, конечно, и не будут просить – но это нам надо отдавать. Немножко. Своим. Или чужим – кому сами захотим, от сердца… И сейчас у этих супругов все хорошо. Все наладилось. Жить для себя нужно и можно; но маленькое течение добра необходимо. Почти незаметное, но освежающее и спасительное…

Если вы быстро прощаете —

это хорошо для здоровья. Меньше шансов заболеть тяжелой болезнью. Если вы не прощаете сознательно и даже думаете о мести – тоже ничего страшного. Это ваше личное право – прощать или не прощать. Бывают такие поступки, которые простить трудно: инцест, убийство, насилие, умышленное изощренное предательство… Все равно сознательное «не-прощение» – это не опасно для здоровья, если есть основания помнить зверства фашистов, скажем. Заболевают не те, кто прощает или не прощает. Заболевают те, кто уверяет себя и окружающих, что они все простили и забыли. Благостно уверяют. Постоянно говорят, что все простили. Постоянно напоминают, что все забыли. Кичатся своей способностью к прощению и перечисляют, как много они простили, как быстро и что именно. И хвалятся своей способностью прощать перед собой и перед другими. И других призывают простить, приводя себя в пример. И в памяти перебирают все проступки других, которые они лично простили. И вознесли молитву о благополучии врагов… На самом деле ничего эти люди не простили. Простить – значит, забыть. И жить дальше своей жизнью. Ну, вспомнишь иногда, расстроишься, а потом забудешь снова. И о прощении вообще не думаешь. А зацикленные на собственном умении прощать люди – вот они и гибнут, и болеют. Потому что обида так и лежит мертвым грузом в подсознании. Как написал один ученый, «они беременны обидой», но не признают свое состояние. Потому только о прощении и говорят. Мучительное состояние для мозга, в котором должны уживаться две противоречивые программы. Так что или прощать искренне. Или не прощать. Третьего не дано. Лицемерие перед самим собой обходится дорого, очень дорого. И иногда лучше сказать: «Это я пока простить не могу. Может, когда-нибудь, а может быть, никогда – не знаю». Этого довольно. Вот с этих слов начинается путь к прощению и освобождению от страданий.

Ходжа Насреддин говорил:

четверть тоски достается уходящему; три четверти – тому, кто остался. Тому, кто ушел, – всегда легче. Больше всего тоскует тот, кто остался. Но иногда уходящий и четверти грусти не хочет брать с собой. И так начинает издеваться над теми, кого решил покинуть, что ахнешь. Он не хочет принимать решение и ответственность. Он налегке желает отправиться. Без ненужного багажа. И провоцирует других, чтобы его выгнали. Предложили развод, разоблачили обман и измену, вознегодовали из-за пьянства или грубости… Не хочется чувствовать себя виноватым; я не хотел уходить, это вы меня выгнали! Выставили за дверь. И теперь я имею полное право не переживать, а отнять у вас все, что захочу. Сами же выгнали. И помогать не буду – чем может помочь бедный изгнанник? И человек ведет себя самым невыносимым образом – провоцирует. Изменяет почти открыто, хамит, пьет, уходит и приходит когда захочет, пренебрегает… И ждет результата; когда его выставят за дверь? А его любят и боятся потерять. И боятся мучений потом – чувства вины и мыслей о том, что надо было потерпеть, смягчиться, найти компромисс… Лучше прямо сказать: «Решение за тобой. Я не буду тебя выгонять. Ни к чему мне три четверти тоски и мука ответственности. Прими решение сам!» Если совсем невыносимо, только это и остается; разоблачить манипуляцию. Иногда это отрезвляет; провокатор теряет свое преимущество. Обычно он не готов к уходу, потому так себя и вел. По крайней мере, уважать начнет в душе того, над кем издевался. Принять ответственность тяжело! А быть изгнанным – гораздо легче…

Вот, скажем, ударили человека

Не очень сильно. И нет видимых следов от удара. И даже все потом помирились и стали жить дальше. А человек заболел и умер. Как мама Лермонтова, которая горячо любила своего мужа Юрия, красавца и жизнелюба. Доброго, в целом, человека. Сначала молодая жена застала своего мужа в объятиях немки-бонны, которая присматривала за крошкой Мишелем. Это был первый удар. А вскоре муж ударил жену по лицу: за избыточную ревность. Это они из гостей ехали, где папа Лермонтов опять к кому-то с объятиями лез. Красавец был и жизнелюб. Он потом извинился. Он погорячился. Он вспылил. Жена его любила и простила. Но, к сожалению, стала худеть, бледнеть, нервная сделалась, все ходила по комнатам, заложив руки за спину… Потом заболела чахоткой и умерла в 21 год. Хотя удар был несильный. Подумаешь: бонна в объятиях. Подумаешь – кулаком по лицу. Не саблей ведь, не сапогом, не ухватом! Можно пережить! А вот не все могут пережить удары. Даже такие, несмертельные, бытовые: измену или по лицу кулаком. Простят, а потом заболеют и умрут. Тихо, как жили. Не надо никого ударять. Надо щадить близких и не лезть с объятиями к доступным боннам и соседским дамам. Никто не знает, какие будут последствия удара. А малыш остался без мамы и очень плакал; да и жизнь его печально сложилась – начавшись с удара судьбы… У судьбы ударов много; не надо к ним свои прибавлять, так я думаю.

Едой можно запросто человека обидеть

Унизить. Да что там человека: обезьянки прекрасно видят, кому из них дают сладкий виноград, а кому – огурец. И обижаются на огурец. Не хотят задание выполнять… Или искусствовед Пунин, второй муж Ахматовой, за столом говорил, когда Лев Гумилев, маленький мальчик, тянулся за маслом: «Масло только для Ирочки!» Для его дочки. И в семье Цветаевой масло доставалось только сыну и мужу. У мужа туберкулез был, а сын – маленький. Поэтому старшей, Але, масло нельзя было брать. Да не ставьте тогда на стол это пресловутое масло! Дайте его больным как лекарство, лично. Пусть едят, конечно; раз такое дело. Но на стол ставить не надо, чтобы окриком останавливать того, кто к маслу потянулся. А это не для него! Всю жизнь люди такое помнят. Понимают, что шоколад и икру давали слабым. Хлипким. И очевидно, более любимым… Не из-за еды обижается горько человек – из-за любви. Из-за того, что его настолько меньше любят, что на его глазах пичкают кого-то икрой, маслом, шоколадом, а ему не предлагают. Не в еде дело. Лучше сварить на всех кастрюлю борща или казан плова и всем дать поровну. А шоколадку разделить между детьми – не пойдет на пользу шоколад слабому, если кто-то сидит и смотрит. Может, добрая обезьянка сама свою порцию винограда слабенькой отдаст, но пусть сама, от души. Пусть никто не чувствует себя менее любимым, ни обезьянка, ни ребенок, ни взрослый. Это очень обидно – унижение едой. Очень. И за одним столом надо всем давать поровну…

Попасть в хорошие руки —

это вот что: в детстве я нашла клетку с хомяком. Его кто-то выбросил вместе с клеткой. Неудивительно: хомяк был тощий, лысый, с гноящимися глазами. Рыдая, я принесла клетку домой. Родители утешили меня. И велели действовать по строгим медицинским показаниям. Кормить хомяка полезной едой, сочетая злаки и богатые витаминами фрукты. Давать отдельно витамины, из пипетки в ротик капать. Заставлять его двигаться. И регулярно гладить по пузику пальцем. Я перестала плакать, получив указания, и стала заниматься хомяком – упорно. По часам. Не пропуская ничего! Через месяц это было огромное, сильное, мохнатое животное, вот. Потом мы повезли хомяка на дачу, на свежий воздух. Там, к сожалению, хомяк разогнул прутья клетки окрепшими лапами и сбежал. И стал жить в подполе. Вот что значит – попасть в хорошие руки. Так мужчина – пьющий, некрасивый, чахлый – вдруг превращается в красавца и богача. В успешного человека. Так женщина с мешками под глазами и серой кожей, нездоровая и печальная, вдруг расцветает пышной розой. Или ненужный ребенок, хилый, на тонких ножках, в спущенных колготках, туповатый на вид, вдруг становится счастливым толстым малышом и заливисто смеется. Собирает конструктор, раскрашивает картинки и прижимается радостно, обнимает с разбегу… Вот что такое – попасть в хорошие руки. Так бывает. Это спасение и счастье. Жаль, так мало хороших рук. Так много выброшенных хомячков… Которых сначала довели, а потом выкинули за ненужностью – и за некрасивый вид, неинтересное поведение. Но все же так бывает. И увидишь расцветшего человека, которого все считали сбитым летчиком, – сразу ясно: он попал в хорошие руки. Ну, и нам надо стараться, чтобы наши руки были хорошими для кого-то. Пусть даже для хомячка…

Тот, кто много говорит

о том, что женщин надо бить и ставить на место, интересный человек. И жизнь его обычно похожа на жизнь философа Ницше. Тот тоже все писал, мол, идешь к женщине – возьми с собой кнут! Есть даже фотография с кнутом. Ницше стоит с другим философом, запряженный в тележку. А в тележке любимая женщина замахивается на Ницше кнутом, чтобы как следует тележку вез, не отлынивал. Так что кнут действительно может пригодиться. Кто с кнутом идет – тому потом и тележку везти. С напарником, с которым приходится делить любимую женщину – она никак не могла решить, с кем ей остаться. И от Ницше все-таки ушла, хотя он сильно плакал, жаловался на нее сестре и читателям. Кнут не помог. Зато сестра сильно поддержала брата. Тоже была истинная женщина. Она за Ницше письма писала, читала его переписку и все поправляла, как ей угодно. «Дай-ка, – говорит, – Фридрих, письмо. Опять ты глупость написал. Надо не так. Вот так надо!» – возьмет и напишет. Может, она за него и про женщин писала, и про кнут, и про евреев, которые ей не нравились. Но в целом Ницше не позавидуешь – он закончил жизнь в сумасшедшем доме. Где его сестра навещала. Так что про агрессию и насилие чаще всего пишут те, кого лупят кнутиком и тележку заставляют везти. И полностью контролируют переписку. За каждым проповедником насилия волочится тележка, в которой он везет властную женщину: маму, сестру или возлюбленную. А в утешение ему разрешают мечтать и говорить всякое. Доверчивые дурачки верят словам, а тележку не видят. Любой агрессор – раб по сути. Вот об этом следует помнить.

В трудную минуту мужчине нужна поддержка

Но про трудную минуту мужчины редко думают. Даже самые добрые, ответственные, искренние; они особенно редко об этом думают. Они работают. Они обеспечивают семью. И считают, что женщин волновать не надо, поэтому и молчат, а не из презрения. И очень зря. Потому что женщина в трудное время все возьмет на себя. Как одна изнеженная дама стала управлять производством, пока муж в коме лежал после аварии. Иначе все было бы потеряно! А эта Лариса справилась. Хотя ей было тяжело и трудно; за мужем ухаживать и защищать заводик. Она вымоталась, плакала, не спала, ругалась, хитрила, вникала – и спасла дело. И мужа выходила. И сейчас управляет грузоперевозками при заводе. Ей было бы легче, если бы она знала, что к чему. Куда легче! Но это в прошлом; сейчас все иначе у них. И много таких случаев. Хорошо, когда женщина в курсе дел своего мужчины: отца, мужа, сына… Она сможет справиться в трудные времена, спасти положение. Мы, женщины, совсем не такие нежные и доверчивые, как думают. И о делах спрашиваем не из праздного любопытства. Кто понесет лекарство в больницу или передачу в тюрьму, не дай бог? Кто будет хранить бизнес и средства распределять? Кто адвокатам будет платить? Сотрудниками управлять? Поэтому важно все же делиться и рассказывать. Для надежности. Чтобы легче было перенести трудные времена – они у всех бывают. А можно и уберечься от трудного времени добрым советом и женской хитростью; и это возможно! Откровенность полезна между близкими людьми. Она иногда жизненно необходима…

Рецепт отличный!

Но совершенно непригодный, как говорила мисс Марпл у Агаты Кристи. «Все рецепты в этой книге начинаются так: возьмите полкило сливочного масла и кварту сливок»… Где же их взять, если продукты в Англии тогда по карточкам выдавали? Хотя рецепт отличный, и пудинг вышел бы на диво пышным и вкусным. Так и с другими рецептами счастья: «отправьтесь в путешествие!» – а денег нет и надо работать; «смените работу на более хорошую, творческую», – в рабочем поселке это непросто сделать; «откажитесь от общения с токсичным человеком!» а токсичный человек сидит в соседней комнате и пора ему лекарство давать; «расставьте по-новому мебель в своей комнате!» – жаль, нет ни комнаты своей, ни мебели особо. Диван и встроенный шкаф… С рецептами счастья – как с кулинарными рецептами. Черная икра полезна на завтрак, спору нет. И пудинг со сливочным маслом и сливками вкусный очень. Но хорошие рецепты – такие, какими можно воспользоваться в любое время. Которые учитывают возможности человека. И в Масленицу можно напечь блинов, это доступно и недорого. И даже токсичного человека угостить – пусть лучше блины ест, чем мозг. А вместо кругосветного путешествия можно пойти в парк или в лес и там погулять. И начать чему-то новому учиться, практичному и полезному. Нужно исходить из того, какие ингредиенты нам доступны, – и с этого начинать. А потом, скорее всего, появятся и масло, и сливки, и пудинг, и путешествия – времена меняются. И часто меняются к лучшему…

Одна теща терпеть не могла зятя

Дочь вышла замуж против воли матери. Сейчас все же не старые времена; мать смирилась, но не любила зятя Андрюшу. Он был простой, работал на заводе, глуповатый, некрасивый, не ровня образованной дочери. Молодые снимали комнату, а к маме заходили раз в неделю. Так положено. Дочь телевизор смотрела, только чай пила. А на кухне эта теща зятя угощала разными невкусностями. Что осталось, так сказать. Или что дешевле. Холодцом, супом трехдневным, котлетами, которые давно лежали… Не то что прокисшим или тухлым, но вот скармливала ему невкусное. Пренебрегала и этак тешила душу. А зять Андрюша ел с аппетитом. С хлебом, тоже иногда черствым. Хорошо ел! Все съедал до крошки, тарелку неинтеллигентно хлебом протирал до блеска, а хлеб съедал. И всегда говорил: «Спасибо, очень вкусно!» Теща думала, что он прожорливый дурак. Но выгодно довольно-таки было скармливать Андрюше оставшуюся еду. И как-то теща даже привыкла к зятю. И однажды он ел борщ, уже потерявший цвет от разогреваний, из миски – теща специально ему в миске подавала в эмалированной. Много. И не жаль миску-то. Он все съел и сказал: «Спасибо, очень вкусно! Никогда не ел такого вкусного борща! Мама умерла, когда мне два года было, а в детском доме такого вкусного борща не давали! Вы так вкусно готовите и всегда мне так много накладываете!» И эта злонравная теща побледнела, и руки у нее задрожали. Комок в горле появился, а потом она заплакала. И этот глуповатый Андрюша стал ее утешать и гладить по плечу; позвал жену из комнаты. И говорил: «Твоя мама плачет! Что случилось? Может, я ее обидел?» Он никогда не узнал, почему плакала теща. И почему она стала еще лучше готовить. И почему ему стали подавать еду в старинной фарфоровой тарелке с незабудками… Простой он был человек. И сейчас они очень хорошо живут и общаются, уже двадцать лет. И это история еще и про женскую душу – мы не злые. Мы иногда не понимаем. А потом поймем и обнимем. И заплачем от раскаяния; так вот и живем…

Можно ехать по своей полосе

Быть совершенно трезвым. Все правила соблюдать, не превышать скорость. Иметь отличные навыки вождения. И в вас врежется пьяный мерзавец на гнилой машине, без прав и без страховки. Это он правила нарушил. И вот самое бесполезное дело – начать стонать и жаловаться, воздевая руки к небу. И говорить: «Я всегда был хорошим! Я вел себя хорошо! Почему это случилось? Я этого не заслужил!» – вот всякое такое. Нет, анализ, конечно, нужен. Но не сейчас, когда вы вылезли из разбитого автомобиля, а к вам с монтировкой наперевес несется тот урод, который в вас врезался. Надо действовать по обстоятельствам. Моментально решить, что делать, куда звонить, как позвать на помощь, как машину эвакуировать, как защитить себя. В этом смысл моей работы. А вовсе не в том, чтобы посоветовать в такой ситуации вспомнить детство. Проанализировать свое поведение – может, оно было недостаточно хорошим? Может, вы это заслужили? Ведь мир – это зеркало! Про зеркало рассказать надо тем, кто под Сталинградом воевал. И посоветовать изменить отношение к фашистам – враги тоже смягчатся и на губной гармонике заиграют «Ах, мой милый Августин»… Действовать надо. Решения принимать. Спасаться. Защищаться. А рассуждать, почему такое случилось и чем вы навлекли это на себя, можно потом, в тепле и безопасности, когда машину починим. А пьяного громилу заберут в полицию. Несчастья случаются. И аварии происходят. И катастрофы, и катаклизмы природные, и агрессия без повода с нашей стороны. И не дай бог, рядом окажется не тот, кто скажет, как поступать и что делать, а тот, кто вас же завуалированно и обвинит малограмотными рассказами про «зеркало». Мир объективно существует. Он до нас существовал, он после нас будет существовать. И в мире всякое может случиться, совершенно без нашей вины и участия. Победить и спастись можно, если не тратить силы на самообвинения и не пытаться остановить извержение вулкана добрыми мыслями. Это возможно, наверное; чудеса бывают. Но в роковой момент надо действовать и принимать разумные решения – только это спасает.