Текст книги "Конкистадоры (сборник)"
Автор книги: Анна Малышева
Жанр: Ужасы и Мистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
– Пора спать.
Еще несколько движений, порывистых, нервных. Вопрос.
– У нас никого не было. – Пожилая женщина ласково склонилась над дочерью. – Тебе показалось. Это я двигала стулья в соседней комнате. Знаешь, отключили газ, так что я не смогла подогреть молоко. Ты уверена, что новая система готова?
Дочь уверенно провела по ее ладони ледяными пальцами. Ответ.
– Что ж, значит, нам пора переезжать.
Северные кварталы
* * *
Рад познакомиться! Никогда еще не давал интервью, хоть я и мэр. А что тут странного? Городок у нас маленький, место глухое, своей газеты нет. Присаживайтесь. Чаю? Кофе? Так о чем вы хотели спросить? А… Ну, тут я вам ничем помочь не смогу. У нас никто не помнит, почему эти кварталы назвали Северными. Какая-то путаница, а вмешиваться в это не стоит, существует такая вещь, как традиция. Чем меньше городок, тем больше в нем традиций и нелепостей, замечали? Во-первых, они вовсе не на севере города. А во-вторых, само слово «север» мало что здесь значит. Была война Востока с Севером, помните? Хотя, что я спрашиваю, ведь вы оттуда. Давно к нам никто не приезжал с Севера. А у нас настоящей зимы не бывает никогда, снег только в морозильных камерах, лед – в напитках. Мы не торгуем ни с одной северной страной, не поддерживаем туристических связей. Честно говоря, у нас и посмотреть-то не на что, кроме угольных копей. И тем не менее кварталы почему-то называют Северными. Еще кофе? Ну что ж, если понадобится моя помощь, заходите. Прямо говорите секретарше, что вы ко мне. Буду рад содействовать, ведь мы уже много лет как не враги. О нас на Севере, думаю, рассказывают разные байки, и я очень рад, что там наконец узнают правду.
* * *
Здравствуйте! А я думал, что вы уже уехали. Как рассказал жене, что на нашей станции сошел журналист, да еще с Севера, она мне не поверила. У нас тут журналистов не бывает, новостей-то нет! Тихо живем, ветка тупиковая. Газеты только из столицы получаем, а поезд приходит раз в три дня, да и то почти пустой. Мне ли не знать, я на этой станции двадцать лет служу. В основном отправляем составы, уголь, знаете, уголь. Молодежи, может, и скучно, а мы привыкли. И если там, в столице, случается что, мы уж тогда узнаем, когда столичные все уладили. Так лучше, спокойнее, да и что от нас зависит, мы люди маленькие. Что? Новости по радио? Да откуда же? Приемников в частном владении давно уже иметь не полагается, они только в Северных кварталах. Там – на каждом шагу, в каждом кафе, в аптеках и кегельбанах, пожалуйста! Что? Да, радиостанция всего одна, местная. Почему вы говорите, что это ущемляет наши права? Ничего не ущемляет! Охота радио послушать, покупайте билетик (недорого) и ступайте себе за стену, в Северные кварталы. Там еще много чего найдете, не соскучитесь. И девочки, и кино, и танцы. Это я, старик, больше туда не хожу, а молодые валом валят. Вы, небось, думаете, что у нас веселиться не умеют? Умеют, да еще как!
* * *
Добрый день. Не представляйтесь, я уже знаю о вас. Городок-то у нас махонький, с каждым годом все меньше. Молодежь – в шахтах, старики – дома, на пенсии. Ни то ни другое здоровья не прибавляет. Я вот – директор краеведческого музея. Знаете, вы первый частный посетитель за последние два года. Никому ничего не нужно, не интересно. Только вот школьников приводят на экскурсии, да и те не слушают. Впрочем, я и рассказать-то особо ничего не могу. Экспонатов мало – снимки, несколько мундиров… А ведь во время войны Севера с Востоком здесь происходили события… И значительные. Через наш городок ушли последние группы противников. Впрочем, в современных учебниках об этом исходе совсем не упоминается. Война так или иначе была не совсем победоносной, что выяснилось при подсчете отторгнутых земель. А некоторые старожилы (ныне умершие) утверждали даже, что «группы противников» представляли собой обыкновенных мирных жителей – обезумевших, изнасилованных женщин, подавленных, безоружных мужчин и притихших детей с поломанными игрушками, которые они до последнего момента продолжали прижимать к груди. Единственным, что отличало этих «противников» от обитателей городка, был цвет глаз – у всех, даже у кукол, глаза были голубые. Городок послужил тогда ситом, сквозь которое последние люди с голубыми глазами ушли к вам, на Север, а кареглазые остались у нас, на Востоке. А ведь когда-то жили вместе. Сработало сито прекрасно, если не считать небольшого наследства, доставшегося городу в виде голубоглазых детей. Но спустя поколение светлый ген не устоял перед более сильным, темным. Именно тогда исход и совершился почти полностью. Почти. Горожан спрашивать об этом не стоит, они помнят лишь вчерашний день. А Северные кварталы построили в те же годы, тогда и приемники отняли. Сходите туда ночью, билет недорогой, увидите, как мы тут развлекаемся. Мороженое (в городе его не продают), шлюхи (проституция разрешена только там), кинотеатры, радио (тоже только в Северных кварталах). Ну и полиция, конечно. Полиция там на каждом шагу.
* * *
Что говорите? Ой, нет, какие там вопросы, я тороплюсь, сейчас ворота откроют! У меня абонемент, а вам советую купить билет, иначе не пустят. А… Не желаете приятно провести время? Я подожду за воротами. Интервью? Это что такое? Вы с Севера?! Точно?! Девчонки мне не поверят… А вы не думайте, что я шлюха, я днем в шахте работаю. Но есть и такие девки, которые угля и не нюхали. Если легальные шлюхи меня засекут, то побьют. Давайте войдем вместе? Тогда меня не тронут. Тут вечером открывают, а в пять утра уже пора выметаться, а днем никого нет, ворота заперты. Почему Северные? Понятия не имею! Почему стену вокруг кварталов выстроили? Ха! Вы, видно, из хорошего места приехали, раз такое спрашиваете. Да чтобы никто на дармовщинку не прорвался! Музыка – тут, кино – тут, танцы – тут, а там-то у нас, в городе, чего хорошего… Ну, пойдете со мной? Нет так нет, желаю повеселиться!
* * *
Он стоял посреди длинной улицы и озирался. В редакции ему дали рискованное задание, и он ухватился за него, даже не ради двойного гонорара. «Не думал, что попасть сюда будет так просто. Да, война давно окончена и почти забыта, но все же… Никто с Севера многие годы здесь не был. Я первый. Я вроде конкистадора, впервые увидевшего Юкатан…»
Здесь, в Северных кварталах, были прямые улицы, залитые апельсиновым светом электрических фонарей, вокруг которых метались мохнатые бабочки-бражники. Здесь в неподвижном воздухе волнами стлались табачный дым и масляная вонь подгоревших кофейных зерен. Здесь пылали бумажные розы в черных волосах шлюх, звуки радио мешались с ледяной водкой, запахи национальной кухни – с грохотом желтых кегельных шаров. Всюду раздавался горячий смех и призывный шепот теней, рядами стоящих вдоль глухих розовых стен публичных домов. Здесь продавалось все, чтобы забыть минувший день в угольной шахте и перетерпеть грядущий. «Людям нужна надежда на отдых, вот и построили эти кварталы. Но до нас дошли странные слухи…»
Он присел за столик в одном из наименее грязных кафе, попросил водки, растер ноющие виски. На него посматривали – в маленьком городе любой чужак бросается в глаза, но никто не делал попытки заговорить. И он сам, вопреки профессии, ни к кому не обращался.
«Вроде бы ничего не происходит. Пьют кофе, водку, пиво. Играют в бильярд. Снимают дешевых шлюх. Танцуют. Обычная ночь шахтерского городка. А все-таки… Население вымирает, и дело тут не в тяжелых условиях жизни. И люди пропадают, об этом давно ходят слухи. Просто исчезают, как туман на рассвете. И кто-то из здешних сумел передать на Север записку, то есть не записку в обычном смысле слова… Он написал ее мелом на вагоне с углем, который шел в сторону Севера. С нами они не торгуют, но где-то на перегоне кто-то заметил ее и переписал. А текст… «Право оно или не право, но это твое Отечество». Эта надпись была на воротах одного из нацистских концлагерей. Намек? Призыв на помощь? Мы не имеем права вмешиваться, но имеем право информировать остальной мир о том, что здесь происходит. Тем более когда-то это была и наша страна! И моя!»
Он глотнул водки и поморщился. «Дешевка! Горло обжег. Но ведь здесь уже бывали репортеры с Севера! Правда, неофициально, они никому не представлялись, а чтобы не опознали, надевали коричневые контактные линзы. Кажется, так можно узнать куда больше, чем в открытую, но они ничего не узнали. А возвращались какие-то пришибленные, тихие… Это наши акулы-то! А почему?»
К нему за столик развязно подсела проститутка, совсем молоденькая, лет пятнадцати. Вынула сигарету, попросила прикурить и вдруг, взглянув ему в глаза, вскочила и вышла из кафе. Он усмехнулся: «Ясно, поняла, что я северянин. Голубоглазый. Испугалась».
– Послушайте!
Он вздрогнул. За его столиком теперь сидел пожилой мужчина, кареглазый, как и все здесь. Он не успел заметить, как у него появился сосед.
– Так ходить нельзя, – тихо продолжал незнакомец, помешивая ложечкой свой кофе. – Видно же… Вас убьют.
– Что? – Журналист подался вперед, трепеща от возбуждения. Вот она, сенсация! Удача! Деньги!
– Как вы дожили с такими глазами до своих лет, не представляю, – еле слышно вымолвил мужчина. – Я дам вам адрес подпольной аптеки, там продают коричневые линзы. Наденьте немедленно. Аптекарь – мой знакомый, он не выдаст.
– О чем вы? – Журналист схватил собеседника за руку, но тот отшатнулся. Испуганно поморгал и снова склонился к нему.
– Я сам голубоглазый, – теперь его голос был почти неразличим. – Вы с ума сошли! Я рискую, говоря с вами! Запоминайте адрес, это недалеко, за углом! Пароль – «Отечество».
– Мне не нужен пароль, – окончательно возбудившись, воскликнул журналист. Голоса он не понижал, даже не собирался. Здесь убивают? Что ж, пусть попробуют! Он тут официально и с удовольствием устроит международный скандал. – Я репортер, и я – с Севера!
Он осекся, вдруг кожей ощутив обращенные на себя и на своего соседа многочисленные взгляды. Незнакомец прикрыл глаза, на его лбу проступила испарина. Мужчина дышал тяжело, медленно, будто на грудь ему положили камень.
– Посмотрите в окно, – сказал он наконец.
За окном тянулась длинная, слабо освещенная улица. Северные кварталы скоро закрывались, время шло к рассвету, и фонари теперь горели через один, в целях экономии. Возле кафе стояли двое полицейских. Один был вооружен автоматом, другой – ведром, из которого торчала кисть.
– А теперь сделайте вид, что не заметили их, – продолжал собеседник. – И закажите мне водки, ладно? У меня нет денег. И купите сигарет. Нет, не пачку. Двух вполне хватит. Одну – сейчас, другую после…
Чувствуя свою вину, журналист торопливо сделал заказ. Официантка приняла и исполнила его молниеносно, с непроницаемым лицом. Радио играло, люди говорили и смеялись, из кафе под руки выводили пьяных, а ему казалось, что вокруг вакуум. Сосед залпом выпил водку, закурил и вновь сощурился.
– Значит, вы с Севера? С настоящего Севера? – Он явно захмелел. – А я тоже оттуда. То есть родители были оттуда. Надеюсь, им удалось уехать. Они меня потеряли на станции, когда бежали. – Он сделал глубокую затяжку и вдруг усмехнулся: – А знаете, меня ведь убьют. Когда я подсел к вам, то подписал себе приговор. Вон они стоят, ждут.
Журналист украдкой взглянул за окно. Полицейские будто вросли в асфальт.
– Говорите тише! – пробормотал он, ложась локтями на столик и оглядываясь. – Почему убьют? За что?
– А вот за это! – Мужчина, уже совершенно не стесняясь, достал из кармана маленький контейнер с физиологическим раствором и снял линзы. Глаза у него оказались бледно-голубыми.
– И… только за это? – Журналист был почти не в состоянии говорить. «Это ложь, ложь… А если правда, то… Это не сенсация, это безумие! Мне отсюда не выбраться после того, что я узнал! Но ведь другие возвращались… Правда, без репортажей… Я повидался перед поездкой кое с кем из них, и никто ничего не сумел мне рассказать. Все они вернулись, но…. Они все побывали здесь тайком, в линзах. Адрес подпольной аптеки… Меня он уже не спасет…»
– Вас не тронут, – собеседник словно прочел его мысли. – Скандала не захотят. Зачем вы приехали?
– Узнать, что такое Северные кварталы… – пролепетал журналист.
– А все просто, – тот докурил сигарету и раздавил окурок. Бросил взгляд за стекло. – Стоят, ждут. Понимаете, у нас тут маленький рабочий городок. И работа в шахте тяжелая. Расслабиться можно только здесь. Ну, люди и расслабляются, и делают иногда глупости. Вот и я всю жизнь держусь настороже и знаю, что не надо бы сюда идти, а не могу удержаться. А полиция наготове. Как заподозрят голубоглазого, тащат в участок проверять. Сколько лет уж чистят город, – он усмехнулся, – скоро вычистят. Но пока еще тут многие в линзах. Цепляются за эту паршивую жизнь, пока она не становится поперек горла. Тогда все.
– В-все? – слабо переспросил журналист.
– Когда голубоглазые попадаются, им достается пуля. Это недалеко, вон там, – мужчина указал пальцем за окно. – У стенки. Второй полицейский потом подкрасит штукатурку. У него в ведерке известь.
– Постойте! – Журналист вдруг вспомнил свой опыт работы в горячих точках. Рискованные репортажи, подпольные интервью. То, что помогло ему заработать имя, не сдаваться, идти напролом. – Мы прорвемся! Меня не тронут, я лицо официальное. Вы пойдете со мной. Если с вами что-то сделают, я такое устрою! А уж если на меня посягнут… Тогда будет международный конфликт. Нельзя расстреливать людей только за то, что у них голубые глаза!
– Такое проделывали много раз, и все обходилось, – невозмутимо ответил его сосед. – Я пойду с ними туда, куда должен идти.
– Но почему?! – Журналист вскочил и задел столик. Пустые стопки опрокинулись, одна упала на пол и разбилась, но в их сторону никто не посмотрел. – Как можно быть такой покорной овцой?
Тот посмотрел на него с презрением.
– Овца-то как раз – вы, – спокойно произнес он. – Забрели к волкам и трясетесь от страха. А я не дрожу. Вы там живете спокойно, а я здесь даже во сне не снимаю линзы. У меня трое детей, и младший сын – голубоглазый. Тоже ходит в линзах. Меня вычислили и после расстрела проверят всю семью. Мальчишке конец. И все из-за вас. Хотел помочь… Но…
Он встал и взял со стола сигарету.
– Право оно или не право – это твое Отечество.
Полицейские за окнами оживились, один взял автомат наизготовку. Посетители кафе, которые давно уже только делали вид, что едят и пьют, притихли. В абсолютной тишине мужчина положил взятую сигарету обратно на столик.
– Они, думаю, дадут мне закурить, – сказал он почти свысока. – Как-никак земляки. И возможно даже… Кто-то из них носит линзы.
И вышел. Журналист оцепенело наблюдал, как незнакомец подошел к полицейским, поздоровался с каждым за руку, и все трое двинулись вдоль по улице, туда, где над стеной, окружившей Северные кварталы, уже побледнело рассветное небо.
* * *
Так вы там побывали? Недурно, верно? Я-то, как мэр, туда не хожу, но, конечно, все знаю. Проституция, выпивка… А как быть? У нас тут сплошь шахтеры, работа тяжелая, нужно ведь расслабиться. Это компромисс, главное, в город заразу не пускать. Простите, о чем вы?.. Да как вы могли подумать?! У нас смертная казнь запрещена! Линзы, глаза?! Ничего не понимаю! Ну, ну, присядьте, выпейте воды! Вот так… Это все жара, к ней нужна привычка. Ну и нервные вы, северяне!
* * *
Еще не уехали? Не думал, что опять увижу вас в музее… В Северных кварталах были? Вот так у нас и живут. Радости там, работа – здесь. Что?! Расстрелы?! Позвольте заметить, о нас болтают всякое, но не всему нужно верить! Постойте-постойте! Не нужно так шуметь, или не уедете отсюда! Что? Я ничего не говорил. Вам послышалось. Не стоит шуметь, вот что я сказал. Линзы! К чему нам линзы?! У вас тепловой удар! Вам никто и не поверит!
Вы не могли узнать ничего, чего не знал бы я, директор краеведческого музея!
* * *
Ой, здравствуйте! А я на работу. Как время провели? Понравилось у нас? Нет, я бегу, уже дали третий гудок, а мне в нижний забой. Я откатчица, уголь катаю в вагонетках. Завтра пойдете к нам, в Северные кварталы? Смотрю на вас, и прямо мурашки по коже – никогда таких голубых глаз не видала. У нас их все прячут… Нет, пустите руку, ничего я такого не говорила!
* * *
Наверное, рады, что домой едете? Устали от нашей жарищи, вид у вас очень не того… Ничего, скоро уж отправим ваш состав, вот эти два товарных пропустим…. А как приедете, расскажите там, на Севере, что у нас тоже люди живут и работать умеют, как следует, и отдыхать от души… А дурного не говорите. Дурное не вечно, как пятно на стене – замазал известкой, и нет его больше. Главное, стена стоит. А вот и зеленый свет дали!
Мельница Эшера
Морису Корнелиусу Эшеру (1898–1972)
…Одолев последнюю узенькую ступеньку, Морис обрадовался, что из двух параллельных лестниц, ведущих наверх, выбрал именно эту, прижатую к глухой желтой стене первого этажа. Взобраться в контору можно было по любой, но эта, только эта его привлекла. Почему? Обе вели в одно и то же место. Одна из них явно была лишней и делала лишний поворот, удлиняя путь. «Как нелепо!» – мелькнуло у него в голове. Однако, сделав выбор, мальчик ничуть в нем не сомневался. Только эта лестница! Только эта! Морис не знал, как попал в это странное место, сочетавшее в себе водяную мельницу, торговую контору и мучной лабаз, но зато отчетливо понимал, что отсюда надо побыстрее выбраться, иначе он опоздает к ужину, и мать будет очень недовольна.
«Наверное, возвращаясь домой с прогулки, я задумался и свернул не в ту сторону. Но ничего – мне укажут дорогу. Вот и люди!»
На крыше, превращенной в широкий, чисто выметенный дворик, женщина средних лет развешивала на веревке отжатое белье. Она была одета, как деревенская прислуга, в полотняную сорочку и широкую домотканую юбку. Увидев маленького незнакомца, женщина не удивилась, а положила мокрые руки на веревку и спокойно уставилась на Мориса. Ноги ее тонули в собственной густой тени, похожей на еще один таз с бельем. Настоящий тазик, почти пустой, стоял рядом, на чистых каменных плитках двора. Стирки было немного.
– Извините, я заблудился. Никогда не знал, что в наших местах есть такая мельница. Не понимаю, где я. Не подскажете, как вернуться на шоссе? – вежливо спросил ее Морис.
Та покачала головой.
– А кто-нибудь может подсказать? – продолжал он, показывая на дверь в теневой стене второго этажа. – Там контора вашего хозяина?
Она снова покачала головой. Морис решил, что из-за скрипа мельничного колеса и грома льющейся воды служанка не расслышала его, и повторил вопрос. Тогда она кивнула и снова застыла так неподвижно, что показалась нарисованной. Морис пригнулся, пролезая под веревкой, загораживающей дверь, и мельком подумал, что нет смысла сушить белье в воздухе, где висит столько водяной пыли, что солнце не прогревает его.
За дверью оказалась пустая комната, без мебели, с единственным не занавешенным окном, сквозь пыльные стекла которого лился приглушенный свет. Это место явно не служило конторой, и прохода отсюда в другие комнаты не было. Мальчик пожал плечами, решил, что служанка глуховата, и подошел к окну.
Теперь он смотрел сверху на ту лестницу, которую вначале отверг. Она тоже поднималась, но не так высоко, как узкая, и вела на площадку, откуда можно было пройти к глубокой арке, плиты перед которой были усыпаны мукой. Арка служила амбаром и фундаментом для домика, где располагалась контора, и для огромного ребристого колеса, все перебирающего падающую с высоты воду.
И в этом странном, слишком высоком расположении колеса и плоского, змеевидно изогнутого канала, поднимающего гонимую колесом воду, чтобы дать ей низвергнуться и снова включиться в мельничный цикл, Морис почувствовал что-то неправильное. «Здесь, в Голландии, много мельниц, но такой я не видел никогда. Мой отец таких, во всяком случае, не проектировал. Если бы он был здесь! Кажется, с колесом что-то не так, но оно все-таки работает. Что бы о нем сказал отец как инженер-строитель? А… Вот об этом?» Только теперь, внизу, чуть слева, Морис заметил глухой, огороженный тонкой аркадой угловой балкончик. Балкон как балкон, но только с первого взгляда. К чему он? На него нельзя было попасть, в стене – ни двери, ни окна. Разве что спрыгнуть с крыши, где служанка развешивает белье? Нет, можно разбиться. Взобраться по гладкой стене с верхней ступеньки широкой лестницы? Невозможно, для этого нужно превратиться в муху. Балкончик был недоступен и бесполезен.
«Дверь наверняка замуровали», – подумал Морис, выходя из комнаты. Служанка, будто задремав, стояла в прежней позе, держась за веревку. Ее грубое темное лицо оцепенело. Он хотел еще раз спросить у нее дорогу, но ему вдруг стало не по себе. Женщина чем-то напомнила ему замурованный балкончик. Мальчик молча спустился и решил выбрать другой путь.
Широкая лестница привела его в амбар и, пройдя под каменными сводами, дрожавшими под ударами падающей сверху воды, он поднялся в контору.
Здесь оказалось чисто и светло. Воздух был горячий, неожиданно сухой, хотя за стеной и падала вода, и колесо отбрасывало на стекла окна и балконной двери крупные капли, не сохнущие на солнце. Пахло дешевыми синими чернилами, свежей холстиной мешков, сладким табаком из трубки хозяина, одетого в красную куртку.
Мельник, крепкий, багровый старик, сидел над толстым гроссбухом рядом со своим помощником, выставив на середину комнаты толстые ноги в аккуратно заштопанных полосатых чулках. Увидев юного посетителя и явно приняв его за рассыльного, хозяин мельницы сделал знак подождать.
Морис подошел к окну и обреченно посмотрел вниз. К ужину он уже опоздал. Смирившись с тем, что мать будет недовольна, мальчик принялся разглядывать садик под глухой стеной амбара. Это было странное место, больше похожее на подводный мир, заросший кораллами и водорослями, или на кусок мха, увеличенный до гигантских размеров. Никогда, ни в одном саду Морис не видел таких толстостенных, похожих на пустые вафли трубок, хилых деревьев, словно выросших в кромешной тьме, и завитых, точно серпантин, высоко воздетых темных лент. В сад вела ажурная калитка, но Морис вдруг почувствовал страх при мысли, что кто-то может в нее войти. Эти растения показались ему… Не совсем растениями.
«Как и все здесь – почти обыкновенное, но не совсем. Почему я раньше не видал этой мельницы? Ведь она должна быть совсем недалеко от дома. Где я свернул с шоссе?»
Оглянувшись, чтобы задать этот вопрос, он увидел, что в комнате больше никого нет. Хозяин с помощником бесшумно исчезли. Морис пошел было к выходу, но вдруг передумал и вернулся. Он заметил, что приоткрытая балконная дверь выходит на узкую, огороженную стальной оградкой площадку, поворачивающую за угол, туда, где шумела вода под колесом. Морис решил, что туда-то и направился хозяин, открыл стеклянную дверь и ступил на площадку.
Свернув, он сразу сощурился, ощутив острые прикосновения водяной пыли к глазным яблокам. От влажности было тяжело дышать. Он стоял под самым колесом, а с высоты чуть ли не прямо ему в глаза падала трескучая лента прозрачной воды. Колесо под ней казалось кипенно-белым.
Площадка провела мальчика вокруг колеса и окончилась между каменными столбами, которые поддерживали у него над головой второе колено плоского канала. Вода шумно бежала вверх по каменному руслу. Вверх?! Какая же сила должна быть у мельничного колеса, чтобы загонять воду чуть ли не в небо, а потом снова обрушивать ее на себя? Получался замкнутый цикл! Если бы это видел отец! Морис окончательно забыл об ужине, так его заинтересовал канал. Тот мельчал по мере подъема, шел уступами – начиная с крутых, кончая почти плоскими. Канал возвышался над равниной, но с первого взгляда казалось, что он, как и все каналы голландских мельниц, идет вниз. «Вверх?! Почему он идет вверх? Я должен это понять!» Морис уже не колебался. Он перешагнул ограду площадки и стал подниматься по каменному парапету канала.
У его ног бежала прозрачная вода, направляясь туда же, куда и он, – наверх. Однако через несколько шагов ему пришлось ступить вниз. Парапет был похож на лестницу с непомерно длинными ступенями, ведущими в небо, но заставляющими спускаться. Он становился все более плоским, канал все более мелким, а небо все более близким.
Дойдя до первого поворота, Морис спустился на очередную ступень и прошел под четырьмя каменными столбами, на которые опиралось сверху третье колено. Он забрался уже довольно высоко и идти приходилось с осторожностью, падение на землю означало смерть. Дойдя до второго поворота канала, Морис окончательно убедился, что канал измельчал, и потому, подойдя к третьему повороту, ступил в воду, и она дошла только до колен. Теперь мальчик не боялся упасть и поднимался быстрее, больше не глядя на панораму города, алебастровой белизной сияющего внизу под полуденным небом. Панорама открылась внезапно, и Морису хватило одного взгляда на нее, чтобы испытать едкий ужас и запомнить эти здания навсегда.
«О городе я подумаю потом, сперва канал, – уговаривал он себя, стараясь глядеть только на воду. – Невероятно, что это за город? Я попал куда-то слишком далеко. Вернусь ли я домой? Не к ужину, какой там ужин! Вернусь ли вообще?» Он прикрыл глаза, на миг остановившись, перевел дыхание, потирая похолодевшее горло. «Это не мой город. У нас во Фрисланде нет таких циклопических зданий. Они похожи на римские руины. Нет, на лунные горы! Лучше на них не смотреть. Если мельник с помощником наверху, я спрошу у них дорогу. Больше ничего. О белоснежном городе ни слова, или меня примут за сумасшедшего. Со мною что-то случилось по дороге домой, а что – не помню. Эта мельница должна быть обычной мельницей, а город обычным маленьким городком в моей провинции. Только я почему-то вижу их иными…»
Мальчик сделал еще несколько шагов и оказался на краю последнего поворота, откуда вода падала вниз, на колесо. Двигаться дальше было некуда. Хозяина наверху не оказалось. Он был совершенно один.
Отсюда Морис увидел всю мельницу. Служанку, так и не переменившую позы, круглую тень, в которой та стояла, как в тазу с бельем, параллельные лестницы, балкончик, тень от арки, страшный сад. Он чувствовал – чего-то в этой картине недоставало, и уже понимал, что причина его мучительного страха заключается именно в этом. Мальчик снова посмотрел вниз. Вода лениво текла по обтесанному серому камню, не заливая даже его ботинок. Глядя лишь под ноги, он мог бы пройти по каналу обратно, увидеть его снова, вернуться. Но, оглядывая мельницу, прослеживая в ней весь свой путь, он канала не видел.
«Это невероятно! Бессмысленно! Но в любой постройке должен быть свой принцип, так всегда говорит отец. При отсутствии принципа здание сразу рухнет. Нужно только догадаться… Где-то я уже должен был встретить подсказку. Эта мельница выстроена по единому проекту, и даже то, что выглядит бесполезным, сделано не зря… Мельница кажется невозможной, значит, нужно вспомнить что-то совершенно невозможное. Совершенно бесполезное. Тогда я все пойму».
И тут, подчиняясь наитию, Морис посмотрел вниз и влево, как будто снова глядел из окна пустой комнаты на замурованный балкончик.
И тогда он увидел канал с бегущей вверх водой, с поворотами, нависшими друг над другом, с колоннами, скрепившими чудовищное каменное сооружение, отвесно стоящее над землей.
В тот миг, когда Морис это понял, его тело, давно висевшее под прямым углом, подчинилось закону тяготения, и он упал в циклопический лунный город, белоснежным амфитеатром оковавший равнину, над которой гремела заколдованной водой невозможная мельница.
* * *
– Морис! – Мать теребила его за плечо, старалась приподнять со стула, уже всерьез сердясь. – Ужин давно на столе! Почему отец и братья должны тебя ждать? Ты же самый младший!
Мальчик испуганно вскочил и тут же упал на стул, сжав ладонями виски. Еще миг он видел белый город, слышал шум падающей воды, и ему казалось, что ботинки и брюки насквозь вымокли. Он ощупал их. Сухие… Мать тем временем осматривала стол, покачивая головой и вздыхая.
– Значит, опять писал левой рукой? Когда ты отучишься? – Она нервно перебирала скомканные листы бумаги с рисунками и тетрадки с задачками по математике. – Математика – это единственное, к чему у тебя есть склонность, ну хоть это! Однако школы ты так все равно не закончишь. Подумай об экзаменах! Ведь мы вовсе не богаты, а кроме тебя, у нас с отцом еще четверо сыновей… И что с тобой будет, Мик?
Так она называла младшего, болезненного и втайне самого любимого сына, когда остывала и упрекала его лишь для вида.
– Ну, скорее, скорее, – торопила она его, помогая привести в порядок костюмчик. – Спать вечером, на закате, куда это годится! Так поступают только лентяи, а ведь мой Мик не лентяй? Он Эшер, а Эшеры никогда не ленились! Бери пример со своего отца! Да ну же, Мик, проснись! Что с тобой?
Она тревожно заглянула ему в глаза, где застыло странное, непонятное ей выражение. Сын оглядывал стены комнаты с таким видом, будто никак не мог в них поверить. Женщина опустилась на колени, подобрав подол длинного платья, отороченного дешевыми кружевами, и тщательно одернула на мальчике домашнюю курточку. Тот все еще смотрел в стену немигающим, застывшим взглядом.
– Морис! – уже с суровым видом поднялась она. – Или ты сию минуту спускаешься в столовую, или остаешься без ужина!
– Скажи, мама, – вдруг очнулся он, – есть у нас, во Фрисланде, белый город? Тут, совсем неподалеку?
И судорожно провел пальцами по левому виску, будто что-то припоминая.
– Белый город? – растерялась она. – Неподалеку? Мик, ты же знаешь, что здесь много городков.
– Нет, это не городок, а громадный город! – упрямо повторил Морис. – И там стоит мельница. Такая мельница, мама! Если бы ты видела!
– Во Фрисланде много мельниц. Это ты знаешь. А также знаешь и то, что вот-вот останешься без ужина.
– Нет-нет, я иду…
Морис выбежал на лестничную площадку, бросился вниз и, оступившись, кубарем покатился по ступенькам, сопровождаемый испуганными криками матери. Через мгновение рядом с ним собралась вся семья. Отец, суровый человек с орлиным носом, сосредоточенно щупал Морису пульс, старшие братья ошеломленно топтались вокруг, мать утирала слезы:
– Мик, можно ли так бегать! Двадцать три ступеньки! Где у тебя болит?
– Нигде, мама. – Он с трудом приподнялся и сел, продолжая обводить родной дом изумленным взглядом, будто очутившись в нем впервые. – Я просто отвык от этой лестницы. Понимаешь, она идет вниз, просто вниз. Когда спускаешься, то и впрямь спускаешься. Никакого обмана. А там была совсем другая.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.