Текст книги "Конкистадоры (сборник)"

– А где прежний? – с трудом вымолвил я.

Тот понял и указал в сторону поселка, потом утер мокрые губы и покачал головой.

– Уволили?

– Не-е…

По крайней мере, этот говорил. Однако вызвать его на более содержательный разговор не удалось. Он только мычал, отнекивался да еще глупо ухмылялся. Впрочем, для того чтобы развозить почту по этим диким местам, высокого интеллекта не требуется.

Письмо было от невесты. Я распечатал его и жадно прочел прямо во дворе. Александра писала, что собирается приехать. Она должна знать, что со мной, в каком состоянии мои нервы, она беспокоится…

Чтение прервал восторженный крик: моя служанка выскочила во двор и буквально повисла на шее почтальона. Они обменялись торопливыми поцелуями и вслед за этим начали бегло болтать. Я был потрясен. Она говорила! Эта идиотка, не умеющая связать двух слов, бегло разговаривала на каком-то тарабарском языке, похожем на речь двухлетнего младенца.

Идиотка? Но я же ясно улавливал, что она спрашивает, почтальон отвечает и наоборот. Идиотам такие связные разговоры недоступны. Она бормотала что-то, прижимаясь к его груди, а парень как будто утешал ее, гладя по голове и посматривая на меня тусклыми бессмысленными глазами. И странно, эти двое вовсе не казались сейчас ущербными. Это я выглядел лишним и странным перед лицом бесконечной выжженной равнины, залитой, будто кровью, лучами падающего за горизонт солнца.

Наконец почтальон сел на велосипед и укатил в сторону, противоположную поселку, туда, откуда, как говорила моя служанка, она явилась.

– Это твой брат? – спросил я ее.

Она покачала головой.

– Родственник?

Опять «нет».

– Он из твоей деревни?

Радостные кивки и утробные звуки. Я пошел готовить обед, но сегодня у меня все валилось из рук. Я не мог забыть той дикой радости, с какой бедная девушка бросилась на шею почтальону, и их невероятного разговора, из которого я не понял ни слова. Что это было такое? Возможно, земляк приноровился к ней с детства, раз умел как-то поддержать беседу на птичьем языке, которым та изъяснялась. Сам парень не был полным идиотом, иначе должность почтальона ему бы не доверили. Тем более он поддержал разговор и со мной, я услышал членораздельный ответ на свой вопрос. Но почему же в таком случае я никак не могу договориться со служанкой? Это странно… И даже обидно.

Александра прибыла ровно через неделю после своего письма. Я встречал ее у калитки, строго-настрого наказав моей дуре спрятаться на кухне. Та и спряталась, кидая на меня умоляющие взгляды и издавая горлом очень жалобные звуки. Не знаю, что она себе вообразила, если только у нее имелось воображение. Вероятно, ей казалось, что случилось несчастье.

– Господи, в какую глушь ты забрался! – воскликнула Александра, отпустив наемную машину и оглядывая пустынный горизонт. – Ты что, живешь тут совсем один?

– Совсем.

– И ни одного соседа?

В ее голосе слышался ужас горожанки, привыкшей существовать в гуще людского муравейника. Она заметно упала духом, но все-таки позволила себя поцеловать, и я привел ее в дом.

– Раньше мы с мамой проводили тут каждое лето, – объяснял я, показывая комнаты. – Не очень-то шикарно, но жить можно, есть все необходимое…

Она подозрительно оглядела серые дощатые стены, нахмурилась, увидев убогую ванную комнату, и вдруг вскрикнула, указывая на дверь кухни:

– А это! Это что?!

Конечно, моя дура не вытерпела и во всей красе предстала на пороге, заливаясь беззвучным смехом. Она была искренне обрадована приездом гостьи, вне всяких сомнений. Но Александра едва не потеряла сознание, и мне пришлось поддержать ее за локоть.

– Господи, – прошептала она наконец. – Кто это?

– Это моя служанка, точнее, она пытается здесь служить, – успокаивал я невесту, делая знаки идиотке, чтобы та сгинула с глаз.

Девица поняла и скрылась, и тут же в кухне раздался грохот посуды. Наверняка она вознамерилась перепортить все продукты в честь гостьи, но сейчас мне было не до того.

– Не бойся, она совершенно безобидна, – уговаривал я Александру. – Дура абсолютная, но предана мне до невозможности. Хотя, надо сознаться, это бывает в тягость. Она может выполнять только самую примитивную работу, а о готовке лучше забыть.

– Зачем же ты взял ее? – Александра уже немного пришла в себя, но все еще со страхом косилась в сторону кухни.

– Потому что никто другой не согласился. Знаешь, тут особенно не из чего выбирать.

Она опомнилась и деловито открыла сумку:

– Ну вот что, я сюда не на каникулы приехала. Хочу тебе кое-что показать. Я была у юриста, и он объяснил мне, каким путем нужно идти. Если ты не можешь выяснить имени и гражданства отца, можно действовать иначе. Например, заявить, что…

Она углубилась в юридические термины, но я почти не слушал, с наслаждением разглядывая ее густые рыжеватые волосы, нежное лицо, серьезные серые глаза. Господи, какой прекрасной она мне показалась! Еще прекраснее, чем прежде. Конечно, я невольно сравнивал ее с уродиной, которая, судя по звукам, сейчас разносила на части кухню, но все же… Я был влюблен как никогда. Влюблен заново.

– И ты должен вернуться со мной в город, – деловито завершила она, складывая бумаги. – Глупо прятаться от проблемы. Ее все равно нужно решать.

– Здесь не нужно, – с улыбкой ответил я, обводя взглядом стены.

– Но тут невозможно жить, – бросила Александра, закрывая сумку. – Видишь, я даже вещей с собой не взяла. Твоя машина на ходу? Быстренько собирайся, мы еще успеем к вечернему поезду.

Я был ошеломлен таким напором. В глуши, где часы и минуты никакого значения не имеют, постепенно привыкаешь к другому ритму и к другим ценностям. Сейчас, вспоминая о своей городской депрессии и о стоянии в очередях, я не мог поверить, что все это происходило со мной. То был не я, не я настоящий. Мое место оказалось здесь, и хотя такой жизни вряд ли кто-то позавидовал бы, мне тут было почти хорошо.

– Давай немного подумаем, – выдавил я наконец. – Это ведь не так срочно.

– Как раз срочно, у меня лекция завтра в полдень, – отрезала Александра. – И я не собираюсь ее отменять. Ну, собирай вещи! А эту, – она резко обернулась в сторону кухни и сделала гневный жест, – отпусти туда, откуда она явилась.

– Но я не могу так сразу!

– Тогда я уеду одна! Сегодня же вечером!

Я вышел в кухню и увидел мою дурочку, скорчившуюся на табурете перед окном. Она тяжело вздыхала, бессмысленно глядя на чисто подметенный двор.

– Ты все слышала? Поняла что-нибудь? – спросил я, останавливаясь у нее за спиной.

Кивок и новый вздох. Вздыхать она умела так выразительно, что это вполне заменяло ей речь.

– Получишь жалованье за полный месяц, и даже, – я заколебался, – еще за месяц вперед. Ведь я должен был предупредить тебя об увольнении. Вот, бери!

– А-оо… – простонала она, отворачиваясь от денег.

– Прекрати эту комедию!

Служанка упорно сидела ко мне спиной. Мне стало ее невыносимо жаль. Как видно, она была счастлива в моем доме, несмотря на все его убожество. Кто знает, что ждало ее в родной деревне? Побои, голод, унижения?

– Вечером возьмешь свой мешок и уйдешь отсюда, – повторял я. – Я уезжаю, тут никого не останется. Я уезжаю навсегда, поняла?

На пороге кухни появилась Александра.

– Да, не слишком много у тебя барахла. Я все уже собрала. Иди посмотри, может, возьмешь что-то еще?

Дурочка съежилась, услышав ее голос. Александра покачала головой, глядя на нее, и молча исчезла.

Через час мы с невестой слегка поссорились. Я попытался оказать сопротивление и уговорить ее повременить, хотя бы переночевать здесь. Дурочка слонялась по двору, то и дело закатывая глаза к небу, издавая скулящие звуки, – выла, как собака по покойнику. В ответ на мои робкие возражения Александра вспыхнула как порох, это за ней водилось:

– Я не собираюсь потакать твоим глупым фантазиям! Если ты не вернешься в город сейчас, не вернешься уже никогда!

– А может, мне и не нужно возвращаться, – я не сдавал позиций. – В городе я был болен, а тут, смотри, совершенно пришел в себя!

– Пришел в себя?! Ты так это называешь?! – возмущалась она. – Если общество этого кретинского создания тебе дороже университетских друзей и меня, тогда…

– Вовсе не дороже, просто я не могу вот так сразу…

Она махнула рукой:

– Как знаешь. Но я уеду, предупреждаю тебя! Уеду одна!

Тогда я предложил компромисс – она уедет сегодня вечером, а я последую за ней немного погодя. Она ведь должна понять, что я не могу бросить дом на произвол судьбы. Тут нужно кое-что починить, позаботиться о сохранности вещей, продуктов, известить почтальона, чтобы больше не доставлял газету… А огород?! Несколько дней без полива, и он погибнет! Не разумнее ли будет сперва дождаться урожая и снять его, чтобы труды не пропали даром?..

Услыхав про огород, Александра пришла в бешенство. Она выкрикивала, что я сошел с ума, что меня сглазили, наговорила множество оскорбительных вещей и наконец хлопнула дверью, уединившись в ванной комнате.

Я вышел в огород и начал выдергивать сорняки, чтобы успокоиться. Теперь в доме было тихо, на переднем дворе тоже. Такой тишины мне больше нигде не найти. Я поднял глаза и увидел двух птиц, лениво пересекающих бледное жаркое небо. Хотел ли я возвращаться в город? Должен ли был? Я уже и сам не знал.

Только через два часа, приведя в порядок несколько грядок, я решился войти в дом. Моя идиотка деловито копошилась на кухне, отскребывая от нагара старую кастрюлю. Ее котомка лежала в углу наготове.

– Где она? – спросил я.

Служанка грустно посмотрела на меня и указала пальцем в сторону калитки, видной из окна.

– Ушла?!

Та закивала и снова сгорбилась над кастрюлей. Я обежал дом, затем выскочил за ворота. Александры не оказалось нигде. Правда, багажа у нее с собой не было, одна дамская сумка, но как же она должна была рассердиться, чтобы уйти пешком, в такую даль, по дикой жаре! И даже не попросила подвезти ее до станции!

Я завел машину и бросился в погоню, но до самого поселка не встретил ни одного человека. Был самый жаркий час, все как будто вымерло. В поселковом магазине, стоявшем у дороги, мне сказали, что такой женщины не видели, но за это время мимо проехало два грузовика. Возможно, она была в одном из них. Я вернулся домой с тяжелым сердцем и накричал на мою бедную дуру, которая ровным счетом ничего не соображала и только жалобно попискивала, скорчившись в углу и обняв свою нищенскую котомку. Она вылезла оттуда только вечером, когда я зажег лампу и сел читать. Мне ничто не лезло в голову, и я волей-неволей смотрел на дурочку, уютно устроившуюся на полу у моих ног. Она радостно и виновато встречала мой взгляд и, не осмеливаясь нарушить тишину, еле слышно мычала. Совсем как прежде.

– Господи боже, – вздохнул я. – Ну чему ты радуешься, чему?

Звезды в эту ночь светили ярче обычного. Я вышел перед сном во двор и едва не ослеп – созвездия, казалось, опустились ниже и изменили свои очертания. Большая Медведица вытянулась в длину и сияла, как неоновая вывеска на казино. Звезды стали разноцветными, лиловатыми, розовыми, голубыми. Атмосферное явление? Моя дура, тоже заметив это, стояла на крыльце и радовалась, как дитя, хлопая в ладоши и глядя на небо. Со зрением, во всяком случае, у нее все в порядке.

Я намеревался уехать на другой же день, но не сделал этого. Спросите почему? На рассвете, когда я еще валялся в постели, нас опять посетил новый почтальон. Его встретила служанка, переговорила с ним за калиткой и с радостным лицом вернулась в дом. Когда я наконец встал, меня ждал сюрприз. Ей в кои-то веки удалось приготовить завтрак. Кусок зачерствевшего хлеба, который я три дня назад купил в лавке, и ломоть свежайшей жареной свинины. Я ел и таял от удовольствия.

– Молодец, – похвалил я ее. – Очень вкусно.

Она восторженно замычала.

– А где ты взяла мясо? – спросил я, разделываясь уже со вторым, заботливо подсунутым ею куском.

– Эу-ее, – она указала в сторону своей деревни.

– Из дома прислали? – догадался я. – Почтальон привез?

Она застенчиво улыбнулась. Я уже настолько привык к лицу этого безобидного монстра, что научился различать на нем эмоции. Бедняжка была очень смущена и весьма польщена похвалой.

– Старайся, – сказал я, – и тогда у тебя все получится.

Долгий радостный вздох. А потом она снова припала к моим ногам. Поверите ли? Я уже и к этому привык.

Я не уехал ни в этот день, ни назавтра. Александра, возможно, говорила правду, я нездоров. Болен страхом перед большим городом, где меня заставят доказывать, кто я. Дурочка снова приготовила чудесный обед, изобрела жаркое с подливкой. Просто невозможно было поверить, что ее корявые руки способны на такое. После обеда я съездил в поселок, прикупил кое-какие продукты, поговорил с продавцом.

– Ну что, уедешь скоро? – спросил он, глядя поверх моей головы. – Я видел твою барышню, она тут сигареты купила, когда к тебе ехала. Красотка.

– Нет, остаюсь.

– И правильно, – одобрил он, укладывая продукты в пакет. – В гостях хорошо, а дома лучше.

Выйдя из магазина, я увидел молодую женщину в бесформенной старушечьей одежде, которая истово крестилась перед церковью, собираясь туда войти. Рядом стояла коляска с маленьким ребенком. Она перекрестила личико малыша, тот начал отмахиваться и заплакал. Минуя их, я бросил случайный взгляд на ребенка и вздрогнул. То была крохотная копия моей служанки! Вероятно, где-то в округе живет целая семья, пораженная генетическим недугом, и ее члены время от времени вступают в браки со здоровыми местными жителями. Невесты в такой глуши куда как менее привередливы, чем в городе.

Отличный ужин и снова удивительные звезды.

На другой день звонил в город Александре с поселковой почты. Трубку никто не снимает, отвечает автоответчик. Я продиктовал, что собираюсь с мыслями и в самое ближайшее время приеду.

Работа над диссертацией продвигается, но не так гладко, как прежде. Мне больше по душе копаться в огороде. Возможно, Александра права, я одичал. Общаюсь только с моей дурочкой и уже совсем привык к ее лицу. Она смотрит на меня, как на бога, и бормочет что-то на своем индюшачьем языке.

Ночью проснулся от кошмарного сна. Снилась Александра. Она подошла к постели и протянула руку к моим губам. Ее лицо и тело были обнажены, их покрывали темные пятна, будто следы болезни. Я вскрикнул и открыл глаза. Рядом на коленях стояла служанка и смотрела на меня с умилением. Я ее прогнал.

Новый день, новый сюрприз. Уродливый почтальон привез газету. Я открыл ее… Сперва ничего не понял, а потом расхохотался. Университетские друзья, разумеется, с подачи Александры, подшутили надо мной.

Газета явно была отпечатана на принтере и являла собой набор невероятных иероглифов. Помню, я сам как-то послал своему профессору новогоднее поздравление на древнегреческом, но на этот раз шутка зашла дальше. Чтобы прочитать текст, мне предстояло сломать шифр этого языка. Явный намек на то, что у меня слишком много свободного времени.

Были в газете и фотографии. Какой-то убогий поселок – дощатые домики, ленивые собаки, пыльные улицы. А также несколько уродливых лиц крупным планом. Интересно, когда это Александра успела сфотографировать мою служанку? Наши университетские компьютерщики поработали над ее лицом, размножив и видоизменив его, чтобы выдать девушку за нескольких разных людей. Шутники…

Перевернул последнюю страницу газетки и нахмурился. Вот и я сам, заснят в огороде, в дедовских рабочих штанах и соломенной шляпе. Текст под снимком гласил… Не знаю, что. Все было написано иероглифами.

«Если это месть, дорогая невеста, то очень неуклюжая, – подумал я. – Но мы с тобой еще потолкуем. Неужели ты считаешь, что, поселившись в глуши, я утратил свои навыки?»

Я принял вызов и позабыл обо всем остальном. Конечно, я не Франсуа Шампольон, расшифровавший некогда надпись на Розеттском камне… Да и, честно говоря, шансов у меня было меньше, чем у него, ведь там, кроме египетских иероглифов и демотического письма, красовалась еще и греческая надпись, которую мог прочесть любой и таким образом сопоставить известные знаки с неизвестными… В газете никаких подсказок не было. Но я все же двинулся путем Шампольона и прежде всего стал искать группы знаков, которые были бы как-то выделены. Я надеялся обнаружить нечто вроде египетских картушей – овалов, куда заключались имена фараонов и богов. Это сразу бы дало ключ ко всему остальному… Узнав несколько букв, узнаешь их все. Я искал картуши в статье, помещенной под моей фотографией, ведь там должно было упоминаться мое имя. Так я сразу бы определил, какую основу имеет этот способ письменности.

Никаких картушей не оказалось. Это я принял за очередную издевку. Ведь если приятели решили надо мной подшутить, они должны были использовать мой конек – древнеегипетский. Это было бы вполне естественно! А они сыграли нечисто… Я пересмотрел газету – ни одного картуша… Никаких подсказок. Сам Шампольон развел бы руками…

Так. Пойдем другим путем. Я углубился в текст, на этот раз пытаясь выделить группы знаков. Самое главное для меня понять, является ли принцип этой письменности таким же сложным, как у древних египтян. То бишь, есть ли тут группы согласных звуков, двух и трехбуквенных иероглифов, а также знаки-определители, ставящиеся в конце слова. Те, что не читаются, а служат для обозначения определения слова. Все эти шагающие ноги, корабли, птицы…

Я бился над газетой до вечера и едва заметил служанку, которая стояла рядом и жалобно подвывала, оповещая, что ужин давно готов. Я встал, наскоро съел великолепные отбивные с консервированным зеленым горошком. Мне не терпелось вернуться к газете.

Работал до поздней ночи и уснул за столом.

Первые подвижки. Может, это смешно, что я так рьяно взялся за расшифровку шуточной газеты, забросив диссертацию и более насущные вопросы, но для меня это дело чести. Я обнаружил, что метод Шампольона, на которого все мы молимся, в этом случае неприменим. Это письмо в самом деле чисто смысловое. Здесь нет ни букв, ни групп букв. Значит, стоит воспользоваться методом Гораполлона, который шестнадцать столетий назад заявил, что древнеегипетское письмо – это только рисунки, рисунки и рисунки. Что ж, вперед.

Честно говоря, я так и думал. Приятели не стали бы себя утруждать изобретением новой письменности, только чтобы посмеяться над моим затворничеством. Они просто нарисовали комиксы и поместили между ними несколько фотографий…

К вечеру расшифровал статью про себя. Приблизительно, конечно, но все же смысл понял. Известный ученый вернулся на родину, земляки им гордятся, соседи в восторге. Какие там соседи! Я здесь совершенно один. И стоило ли затевать газету ради такой примитивной заметки!

Последние часы перед закатом провел на огороде. Выпалывая сорняки, раздумывал о том, стоит ли возвращаться в город, туда, где любят так эгоистично и шутят так неумно…

Расшифрована почти вся газета. На это ушла неделя. Ну и ну! Небогатое воображение у моих прежних знакомых. Они сочинили какие-то деревенские новости, извещения о свадьбах и некрологи… Все так примитивно, так мелко… Ничего забавного в газете не оказалось. Неделя, кажется, прошла впустую.

Почтальона больше не было. Никто мне не пишет, и газету не привозят, хотя я оплатил подписку на полгода. Нужно бы съездить в поселок, поскандалить на почте, но лень… А может, они газету не выпускают, потому что новостей никаких нет?

Ужин сегодня был намного хуже. Я ел почти с отвращением, часто принюхивался к жареному мясу и наконец спросил служанку, не считает ли она, что мясо начинает тухнуть?

Она грустно развела руками. Хорошо, продолжал я, а где она его держит? В холодильнике по-прежнему ничего нет, кроме консервов. Дурочка указала на подвал. Я ужаснулся:

– Ты с ума сошла, там слишком тепло! Еще много осталось?

Она показала руками, сколько, а я покачал головой. Судя по ее знакам, там оставалось еще не меньше двадцати килограммов первосортной свинины… Но только тухлой. Какая жалость!

– Закопай мясо за оградой, – приказал я. – Сейчас же, пока мы не задохнулись от вони!

Но она ушла возиться по дому и начала копать только ночью, когда я уже ложился спать. Если эта упрямица что-то вобьет себе в голову, спорить с нею бесполезно.

Газета расшифрована полностью. Я до последнего момента надеялся наткнуться на какую-то шутку, объясняющую все, но прогадал.

На месте моих знакомых я никогда бы не убил столько времени и усилий на то, чтобы полностью воссоздать облик захолустного листка, где печатаются новости, интересные только для местных жителей. Никакого сарказма в статьях… Никаких уколов, намеков, ничего! Забавны разве что физиономии якобы местных жителей, которые они создали на основе снимка моей прислуги. Да и это не слишком остроумно.

Сам принцип письменности, который они использовали, стар, как мир, а то и еще старее. Интересно, как бы звучал этот язык, если бы кому-то вздумалось на нем заговорить? Вечный вопрос. Как бы звучал древнеегипетский из уст Аменхотепа? Древнегреческий из уст Гомера? Шумерский в устах храмового жреца из Урука?.. Мы можем только предполагать.

Питаюсь хуже прежнего. Жестянка с фасолью и банка с помидорами. Мяса больше нет. Моя дурочка ходит грустная. Вот недотепа! Положи она мясо в холодильник сразу, оно бы не протухло!

Но разве ей втолкуешь…

Снова думаю о городе. Документы… Их у меня нет. Что там говорила Александра о других возможностях их получить? Пытаюсь вспомнить и не могу. Все, что происходит за пределами ограды, постепенно теряет для меня всякий смысл.

Когда искал семейные архивы, в подвал не спускался. Да там и быть ничего не может, кроме пауков и старой рухляди. И все-таки я решил посмотреть. А вдруг? Ну а вдруг? И я вернусь в город и получу наконец новый паспорт…

Спустился в подвал, попытался включить свет. Лампочка не загорелась, да и неудивительно. После смерти дедушки тут вряд ли кто-то бывал, кроме моей служанки, а ей свет не нужен. Она, как я замечаю, свободно ориентируется в темноте.

Зажег свечу и стал оглядываться. От земляного пола исходила ужасная вонь, а проветрить помещение невозможно, отдушин нет. Разве что оставить открытым люк…

В углу мелькнуло что-то розовое. Я остановился, поднес свечу ближе. Тряпки. Склонился, поднял одну… Это оказался помятый женский пиджачок с золотыми пуговицами, весь в каких-то пятнах. Под ним виднелась серая замшевая сумка и туфли на высоком каблуке.

Пиджак Александры. Ее сумка, ее туфли. Ее юбка, чулки, белье…

В сумке – паспорт, ключи, деньги…

Я выскочил наверх как ошпаренный, схватил за шиворот служанку, копошившуюся в кухне, и принялся ее трясти. Сказать сначала ничего не мог, не хватало дыхания. Наконец выдавил:

– Почему в подвале вещи моей невесты? Где она?! Где?!

Дурочка ревела, как корова, но не пыталась сопротивляться, хотя была очень сильна. Я уже упоминал, что она с легкостью поднимала меня на руки и относила в спальню.

– Ты знаешь, где она?!

– Ы-ы-ы… – Долгий рыдающий звук. Я уже успел понять, что он означает «да».

– Где она?

Рыдания постепенно смолкали. Служанка подняла свое кошмарное лицо, робко улыбнулась и, протянув руку, погладила меня по животу.

– Что?

Еще одно поглаживание. Она коснулась моего рта, непрерывно что-то бормоча, опустила руку ниже, погладила мне горло, грудь и снова положила ладонь на живот. И засмеялась.

– Ты рехнулась? – пробормотал я, хотя никогда и не сомневался, что она не в своем уме.

Дурочка метнулась к плите, схватила сковороду, показала мне ее, сделала вид, что режет мясо большим ножом, потом взяла тарелку, поднесла ее к моему рту… И вся пантомима повторилась.

– Прекрати этот цирк… – бросил я. – Я спрашиваю, где Александра?

Она, уже с раздражением, указала сперва на мой живот, потом на свой. И тут я начал понимать.

– Ты хочешь сказать, что…

– Ы-ы-ы! – обрадовалась она.

– Ты ее… убила? – Я не чувствовал губ.

– Ы-ы-ы! – простодушно подтвердила дурочка.

– Заманила в подвал, да? – Это говорил не я, кто-то другой. Я не мог бы этого произнести. Никогда бы не смог, но тем не менее слышал свой голос, и этот голос звучал на удивление буднично. – Ты убила ее, чтобы я не уехал? Разделала, как тушу, потому в подвале такая вонь? Александра все это время… была там?

Она едва не прыгала от счастья. Наконец-то у нас получился связный разговор.

– И я… И мы с тобой… Свинина, которую ты жарила, была… ею?! Ведь почтальон ничего тебе не привозил. Я ведь не заметил у него никакого свертка…

– Ы-ы-ы!

Я очнулся и ударил ее по лицу, тут же отдернув руку, испугавшись, что кошмарные мелкие зубки прокусят мне пальцы. Но служанка приняла оплеуху как должное. Она стояла передо мной, повесив голову, и даже не плакала больше. Я мог ее бить, пока не забил бы до смерти, а она не проронила бы ни звука, не подняла бы руки в свою защиту.

Немедленно бежать отсюда! От этой людоедки, сделавшей и меня людоедом, от этого ужасного дома в глуши! Бежать к людям!

Я выскочил во двор и завел машину. Потом мне пришла в голову мысль, что нельзя оставлять преступницу одну, она сбежит. Я бросился обратно, вытащил служанку из дома, скрутил ей руки своим ремнем и повалил на заднее сиденье. Туда же бросил улики – вещи Александры. Тварь не проронила ни звука, даже глазом не моргнула. Была на удивление спокойна, будто архаическая статуя. Меня даже в этот момент ужасала власть, которую я имел над нею.

Я выжимал из своей старой машины максимальную скорость, не замечая ни дороги, ни времени. В голове вертелись ужасные мысли. Значит, я сбежал в глушь, спрятался от проблем, нанял сумасшедшую прислугу, съел с ней на пару свою невесту… Меня мучили рвотные позывы.

Через некоторое время вдали показались строения. Я еще не успел прийти в себя и потому не сразу понял, что в открывшейся мне картине чего-то недоставало. Не было церковного шпиля, не было магазина, где я покупал продукты, не было главной улицы под названием Почтовая… Не было…

Людей.

Людей тоже не было. А были на улицах чудища с такими же деформированными лицами, как у моей прислуги. Я стал кричать и кричал, оглушая себя, до тех пор, пока не нажал на тормоз и не остановил машину. Я хотел развернуться и рвануть отсюда, но в последний момент почему-то остановился. Мне показалось, что я сошел с ума, а значит, ехать куда-то бесполезно. От себя не уедешь.

Моя служанка сидела сзади и радостно визжала, приветствуя через стекло односельчан.

Я поехал не в ту сторону.

Я попал в ее деревню.

Тут все такие.

Меня привели в чувство чудовища. Они дали мне какое-то горячее соленое питье, и голова понемногу перестала кружиться. Один из них со мной говорил – долго, спокойно, ласково. Он говорил целый час, прежде чем я стал кое-что понимать из его речи.

Газета не была подделкой. Это настоящая газета, только здешняя. После того как ко мне устроилась прислуга отсюда, ей стали привозить газету из родной деревни.

А прежний почтальон… На каком-то перекрестке он встретился со здешним, и тот забрал у него письмо Александры. А что стало потом с тем рыжим парнем?..

Я просто поехал не в ту сторону.

Снова затмение, соленое питье, снова этот человек. Он принес мне какие-то бумаги. Я их прочел – все-таки здешней письменностью уже овладел, а потом опять лишился чувств.

Это было свидетельство о браке моих родителей. Теперь я знал, кто мой отец. Теперь у меня была справка. Наконец-то я ее нашел. И нашел его.

Отец рассказал мне все, когда увидел, что я в состоянии слушать и понимать. Моя мать сошлась с ним от одиночества. Дед не отпускал ее в город, а в этой глуши не из кого было выбирать. Они встретились случайно. Мать отправилась на прогулку и ушла слишком далеко от дома… И если с первого взгляда отец показался ей уродом, то в его глазах она тоже не была красавицей. И потом, они жили по соседству… Их разделяло только несколько километров выжженной солнцем земли, и с этой точки зрения они были равны. Она привыкла к нему…

Там, за их захолустной деревней, говорил он мне, простирается огромный мир. Там тоже города, пашни и заводы, войны и революции, преступления и жертвы… Законы, которые нужно соблюдать, и беззакония… Весь мой мир отражен в их мире, как в зеркале, а зеркало стоит в таком глухом углу, где никого это не интересует. В поселке на моей стороне многие все знают… Но молчат. Потому что в деревне ссориться с соседями не принято.

И на моей стороне давно привыкли к тому, что почтальон может привезти газету, напечатанную иероглифами. А сюда иногда попадают наши газеты. Их читают в основном из-за объявлений. Так можно узнать много полезного… Так ко мне попала служанка. В ее деревне работы не было.

Мой отец отсюда родом, и поэтому меня они не съедят. Они едят… Да, людей. И не видят в этом ничего ужасного. Насколько я понял, они ловят случайных путников на дорогах. Иногда, накануне своих больших праздников, промышляют в поселке. Но мясо для них деликатес, поэтому жертв немного. Да и все их праздники давно уже у нас известны, так что в определенные дни люди просто стараются оставаться дома и относятся к этому философски, как к плохой погоде. Сила привычки…

Впервые показался на улице. Сделал несколько неуверенных шагов, потом еще несколько. Отец шел рядом, поддерживая меня под локоть. Перед сельским клубом стояла молодежь. Увидел знакомое лицо. Служанка обрадовалась, кинулась ко мне, я закричал… Отец унес меня обратно в дом. Снова затмение.

Выяснилось, что моя бывшая прислуга считается местной красавицей. Она бедная, но порядочная, так сказал отец. Я уже видел других девушек – верно, они еще уродливее… Или я просто к ней привык? Она приходит иногда в гости и смотрит так умильно… Стараюсь больше спать и меньше думать. Главное, не думать.

Единственная надежда – что я безнадежно сошел с ума и теперь просто-напросто коротаю время в смирительной рубашке, напичканный наркотиками, затерянный в тумане, в кошмарных снах. Сошел с ума от стояния в бесконечных очередях и никуда не выезжал из города, и не возвращался в родительский дом, и не было ничего, не было! Когда я убеждаю себя в этом, становится легче.

Бежать? Если бы меня удерживали тут насильно, я бы бежал. Я бы отдал жизнь, чтобы сбежать. Но меня никто не держит, они считают меня своим. Я могу покинуть эту деревню в любой момент, но именно поэтому и остаюсь. Свобода может связать хуже рабства. У меня есть право выбора, и я медлю… Медлю… И куда бежать после того, что стало с Александрой? После того, как я нашел отца?

Здешняя мясная лавка…

Обращаются со мной лучше некуда. Живу в доме отца, он от меня почти не отходит. У него большая семья, но он с любовью говорит о моей матери, объясняет, что расстались они только потому, что она хотела, чтобы я родился и вырос на другой стороне. Он не смог ее отговорить и сам отвез к деду. Но зачат я был тут.