Текст книги "Я ждал тебя…"

Глава 11

Ну вот, старался не наживать себе врагов, а они нажились сами собой. И что он ей такого сделал? Вроде всегда был приветлив, всегда здоровался… Антон никогда никого не обсуждал за спиной, ни на кого не жаловался. Даже сейчас, глядя на свой скудный завтрак, Антон и мысли не допускал пойти накляузничать директрисе. А ведь всё-таки он работал за еду, работал честно, не филонил, не отлынивал, – и тут такое…

Антон заметил, что в последнее время блюда ему стали подавать особенные: то пересоленые, то с лихвой наперчённые, то вообще какие-то крохи, кинутые на тарелку. Первое время он думал, что это для всех так, – всё-таки кухарки здесь работали не ахти какие, не ресторанного пошиба. Но дети, как известно, есть испорченные блюда не стали бы, а они их ели как обычно, носы не воротили и истерик не устраивали. И тогда Антон понял, что кто-то на кухне объявил ему войну.

Он проверил свою догадку. Обычно он приходил позже всех, а однажды взял и пришел неожиданно пораньше, – и в тот день его накормили обычной едой, даже вкусной. Выходило, что кто-то портил именно те остатки, которые доставались ему.

Антон быстро вычислил, что это Тамара, да она и не таилась; единственно, причина такого отношения была Антону непонятна. Чего она добивалась?

Она была лет на десять старше Антона, из тех женщин, которым Бог от рождения многое дал, но которые сами себя обезобразили, разбазарили. Антону, с его наклонностью наблюдать за людьми и анализировать их, Тамара всегда казалась очень несчастным человеком. Про ее личную жизнь Антон ничего не знал, но от него не ускользало, как в свои тридцатом пять лет Тамара собирает вокруг себя толпу почитателей, которые волочатся за ней с ее великодушного одобрения. Странно было все это: они, казалось, были и не против друг друга. Антон смотрел на эту свору, охотившуюся за одной костью, с каким-то неприятным чувством на душе. Возможно, Тамара своим женским чутьем чувствовала его неодобрение, поэтому и решила мстить?

Бог наделил ее красотой, но Тамара не сумела ее сохранить; есть женщины, которые, кажется, делают всё, чтобы стать непривлекательными, хотя изо всех сил стараются на положительный результат. К своим тридцати пяти годам Тамара имела иссушенные кожу и волосы; она всегда очень ярко красила глаза, хотя ей это было ни к чему, – натуральная брюнетка татарских кровей, она вряд ли нуждалась в том, чтобы подчеркивать глубину своего взгляда. На губах – кричащая помада, которую она оставляла повсюду, к чему бы ни прикасались ртом: на окурках сигарет, на стенках стаканов и даже на собственных зубах. Тамара работала у них, в принципе, недолго, но за это время уже успела побывать и брюнеткой, и рыжей, и даже блондинкой. У нее был богатый, густой, толстый волос, который прокрашивался с трудом, – и теперь на ее голове «красовалась» копна какого-то грязно-желтого цвета, собранная наверх под заколку. Волосы некрасиво контрастировали с темным цветом ее густых бровей.

На работе она носила халат, но Антон знал, что одевается Тамара броско. У нее действительно было привлекательное тело, которое нравилось мужчинам. Невысокого роста, она была полновата ровно в тех пропорциях, которые притягивают представителей сильного пола, у нее была красивая грудь. Но Антона ее тело не волновало, оставляло равнодушным.

Почему Тамара избрала его предметом своих издевательств? Антон не мог припомнить, когда точно это началось, поэтому затруднялся, где искать корни такого отношения. Он никогда, – это Антон знал точно, – не позволял себе ни единого косого взгляда, никакого дурного слова в ее адрес, но она, точно сбесившись, начала совершенно жестоко третировать его. Причём тактика ее была весьма изощренной; Антон не знал, чего и откуда ему ожидать.

Когда утром Тамара приходила на работу, раньше других кухарок, она проходила мимо него и на его «Здравствуйте!» отвечала лишь гордым, презрительным взглядом. Антон, в этот ранний час подметавший дорожки, засыпанные наносами ночного ветра, останавливал свою метлу и склонял голову. Выходило совсем так, как будто бы он приветствовал королеву, но ей этого было, похоже, недостаточно.

Последний раз и совсем странно: Тамара сделала вид, что не замечает его, становилась, как вкопанная, ровно на том месте, где мел Антон, достала из сумочки телефон и начала кому-то звонить. Он ждал минуту-другую, – но для нее он словно не существовал. Пожав плечами, Антон перешел на другое место и начал мести с обратной стороны. Сразу после этого Тамара ушла.

Однако, на следующий день она сделала то же самое: встала посреди дороги и снова начала болтать по телефону с каким-то Аликом. Антон, как вчера, подождал минуту-другую, вдруг проснувшаяся в нем дерзость прыснула красным румянцем на щеки, он замахнулся метлой и поднял доброе облако пыли, которое обволокло Тамару так, что ее черные капроновые колготки мгновенно окрасились в серый цвет. Антон принялся мести еще усерднее.

– Ты что делаешь, урод? – закричала ему Тамара. – Не видишь, я тут стою?

Антон ничего ей не ответил, только задорно рассмеялся, во всю силу своей молодой груди, – не для того, чтобы ей насолить, а так, искренне, от чистого сердца. Тамара бессильно притопнула ногой, взмахнула руками, – Антон не на шутку разозлил ее. Но он ее почему-то не боялся, как не боятся шустрые воробьи воинственных, превосходящих их размерами голубей, – знают, хитрюги, что при случае им не составит труда улизнуть. Ему, конечно, упорхнуть отсюда было некуда, но он знал, что на всякую силу найдется управа, против которой эта сила бессильна, – смирение и простота сердца.

Тамара резкими шагами пошла прочь, но Антон чувствовал, что она этого так не оставит. Месть не заставила себя ждать. Вечером, когда Антон выносил за ограду, откуда их забирал мусоровоз, мешки с мусором, Тамара уже была там; вокруг нее, словно осы вокруг варенья, вилось несколько мужиков. Это была ее компания, где она была единственной представительницей прекрасного пола, а заодно и атаманшей. Мужики были плохо выбриты и одеты неопрятно, с претензией на блатоту.

Тамара что-то шепнула на ухо одному из них, – и охота за Антоном началась. Сначала мужик пристально, с наглецой, рассмотрел Антона с ног до головы, но медлить было нельзя, – Антон тащил уже последний мешок с мусором. Рядом, противно повизгивая, паслась свора геен, готовая по первому знаку наброситься на Антона.

Антону было страшно, действительно страшно, хоть он старался не подавать виду. Он чувствовал, как по его покрытой испариной спине потекли капельки пота; нужно было срочно придумать, как безболезненно выйти из сложившейся ситуации. В силу своих увечий Антон никогда не дрался, разве что иногда гонял залетную шпану, которая обзывала детдомовских сквозь забор. Но это были по большей части мальчишки, боявшиеся его внешнего вида, нежели его самого, а тут – целая стая диких мужиков. Антон не был уверен, что они полностью трезвы и ничем не накачены, – а в таком состоянии человек превращается в животное, он почти не чувствует боли, и одолеть его невозможно.

Антон очень хорошо знал, что такое боль от побоев, помнил об этом с детства… Его слабые места были на виду: если его начнут бить в поврежденный глаз или по больной руке, – Антон сдастся, не выдержит. Он сам, даже легонько, избегал прикасаться к своему глазу, боясь причинить себе боль. Место это было чувствительным психологически, хотя ткани давно омертвели. А в руке кости вообще были хрупки, как хрусталь.

Тем временем сзади к нему подошли, чья-то нога пнула мешок с мусором, который Антон только что опустил на землю, – и тот повалился на бок. Бежать было бессмысленно – догонят, и будет еще хуже, так как почуют его страх и поймут, что завладели ситуацией. А эту ситуацию нужно было не отдавать, держать, хоть зубами. Антон тяжело задышал, обреченно поискал глазами, потом резко обернулся и оказался лицом к лицу с главарем.

– Только сильно не бей его, Алик! – услышал Антон голос Тамары, которой по сути было наплевать, насколько крепко ее дружок отметелит Антона. Она просто хотела показать, кто здесь отдает приказания.

– Мне тут моя телочка напела, что ты кое-что неприятное ей сделал! – прошипел Алик. У него не хватало переднего зуба, и говорил он, шепелявя. Антон чуть не улыбнулся ему в лицо, – так иногда бывает, когда нервы натянуты до предела, человека вдруг странным образом отпускает, и он становится дерзким и хамоватым перед лицом самой страшной опасности. Антон хотел было сказать: «А пусть твоя телочка задом передо мною не крутит!» – но снова удержался, потому что тогда пострадала бы Тамара. Он пожалел ее.

– Ты что, оглох, одноглазый?! – воскликнул Алик и со всей силы толкнул Антона в грудь, так, что тому пришлось отступить на несколько шагов. У Антона резко перехватило дыхание, и он несколько раз напрасно попытался захватить ртом воздух, прежде чем дыхание восстановилось. Если бы его кормили лучше, он хотя бы смог достойно держаться на ногах перед своим противником…

– Я прошу прощения, – тихо сказал Антон, опустив глаза.

– Что ты там бормочешь? – я не слышу! – прошипел Алик.

– Если я чем-то обидел ее, то я прошу прощения, – повторил Антон громче.

Алик вдруг начал «подвисать», он ожидал от этого щенка чего угодно: что тот будет огрызаться, защищаться или скулить, – но последовавшей реакции никак не ожидал. Против смирения нет никакой силы, даже самые отъявленные преступники и отпетые ублюдки пасуют перед смиренным человеком, готовым все принять.

– Ну, похоже, малый кое-что соображает, – после некоторой паузы прошипел Алик, повернувшись к своим дружкам. В обращенном на них взгляде читался легкий вопрос, а что дальше-то делать? Как-то несолидно было сесть в лужу на глазах у всей компании. Найдясь, он снисходительно бросил Антону, – у нее проси прощения. Простит тебя, уйдешь здоровеньким.

Тамара пыталась справиться с волнением, она тоже не ожидала такого поворота событий, поведение Антона повергло ее в замешательство. Своих дружков она читала, как раскрытую книгу, а вот его раскусить не могла. Он всегда действовал не так, как она ожидала.

Антон подошел и встал прямо перед ней.

– Простите меня, Тамара Васильевна, если я вас обидел, – сказал Антон, но вот взгляда перед ней так и не опустил. Наверное, она была удивлена, что он помнит ее отчество, ведь все на кухне звали ее просто Томой или Тамаркой. А он, надо же, запомнил… Его прямой взгляд, который был виден только ей, – вся честная компания осталась за плечами у Антона, – обжигал ее, высекая чувство вины из ее каменного сердца. Одноглазый, а как смотрит! Такого открытого взгляда она никогда не видела у людей со здоровыми глазами…

Тамара уже не помнила, зачем привела сюда эту шайку; всё происходящее вдруг показалось ей глупым фарсом, который она сама устроила. Ну в чём, в сущности, он был виноват? Даже подростком она не выкидывала такие номера, как сейчас.

– Пошли отсюда, – скомандовал Алик, он был заметно недоволен. Не в силах причинить вред Антону, он отправил ему последнее выражение своего презрения и… бессилия, – плевок в спину. Плевок приземлился в нескольких сантиметрах от стопы Антона, так его и не задев.

Компания грустно побрела прочь. Последней шла Тамара. Антон с легкой улыбкой, в которой выражалось все: и облегчение, и какое-то даже самодовольство – смотрел им вслед. Он хотел уйти отсюда последним. Неожиданно Тамара обернулась, и они снова встретились взглядами: в ее глазах не было вызова и наглости, которые Антон привык там видеть. Ее глаза были какие-то… испуганные, что-ли… но не чем-то извне, а теми открытиями, которые происходили у нее внутри.

Глава 12

– Что не постоял за себя вчера? Испугался? – насмешливо произнесла Тамара, опершись на разделочный стол так, что в разрезе ее халата замелькала грудь. Но Антон вряд ли это видел, – он не смотрел на Тамару, игнорируя все ее отчаянные попытки привлечь его внимание. Оно было полностью сосредоточено на картофелине и ленточке кожуры, которую Антон срезал ловкими движениями. Картофелину он зажимал в правой руке, а левой орудовал, как заправский повар. Тамара смотрела на это действо, как завороженная.

– Испугался, – честно признался Антон, – не очень хотелось, чтобы стадо бугаев снесло мне башку. Он разговаривал с Тамарой ее языком, языком улиц, который впитал в себя, будучи подростком и воспитываясь в приюте для несовершеннолетних. Оттуда Антон вынес много полезных для выживания навыков, которыми пользовался время от времени, в зависимости от ситуации.

– Вот возьму и передам твои слова «бугаям» – попрыгаешь тогда! – пригрозила Тамара, но в ее голосе уже не чувствовалось настоящей угрозы.

Близость Тамары смущала Антона, он хотел поскорее закончить работу и вернуться в свою каморку. Сегодня утром к нему подошла директриса и сказала, что на кухне нужна срочная помощь, поэтому он должен пока отложить другие дела и пойти посмотреть, что там у них стряслось. Неотложным делом оказалась чистка картофеля, причём Тамара ни разу к нему не притронулась, а только всё терлась вокруг Антона, все норовя его разговорить. Он понимал, что это она откомандировала его на кухню, в то время как его ждали действительно важные дела по хозяйству.

Перед Антоном стоял мешок с картошкой, из которого он доставал корнеплод, срезал кожуру и клал картофелину в большой таз, который стоял рядом на столе. Шустро орудуя ножом, Антон перечистил уже полмешка, но его никто не останавливал, хотя непонятно, зачем нужно было столько чищеного картофеля. Этим можно было накормить два детских дома. Но Антон покорно чистил, похожий на заводную машину по переработке картофеля.

– Зачем столько картофеля-то? Целый взвод можно накормить! – не выдержал, наконец, он.

– Не твое дело! Ты знай работай и помалкивай! Если надо, и на целую роту начистишь!

Антон усмехнулся. Ему на ум вдруг пришла интересная мысль, которую он тут же высказал вслух:

– А вы меня кормИте лучше, – тогда я вам и на две роты начищу!

На этот раз усмехнулась Тамара, но было видно, что своей усмешкой она лишь прикрывает чувство стыда, спровоцированное намеком Антона.

– А ты за словом в карман не лезешь. Далеко пойдешь! – парировала Тамара не без какого-то удовольствия, которое было тягостно для Антона.

Когда Тамара была рядом, Антон чувствовал себя не в своей тарелке. Он уже понял, что цеплялась она к нему неспроста, как неспроста теперь ластится. Да, он очень хотел, чтобы его одинокая жизнь, наконец, закончилась, но, во-первых, не так болезненно быстро. Тамара со своими чувствами словно с неба на него свалилась, – он не был готов к такому натиску. Она силой завоевывала его внимание, словно вынуждая его к чему-то, используя все меры и все свои связи, чтобы заставить Антона подчиниться. Рядом с ней Антон чувствовал себя словно в кандалах, физически он не мог ослушаться, но душа его рвалась подальше от Тамары.

Во-вторых, в Тамаре не было той теплоты, которая была необходима Антону. Ее тактика по привлечению его внимания была отвратительна, вероломна. Нет, не разница в возрасте смущала Антона, он мало смотрел и на внешность, – формы Тамары не волновали его. Но ему хотелось какого-то человеческого тепла, доверия, а Тамаре он не смог бы открыть свою душу. Антон просил у Бога послать ему кого-нибудь, чтобы облегчить трудности существования, но, как оказалось, только одного быта – мало. Нужно было еще сердечное приятие, – а Антон ничего такого не испытывал.

Вся ее наружность и всё ее нутро, – то, которое узнал Антон, – отвращали его от этой женщины. Она могла сколько угодно демонстрировать перед ним свои прелести, – ее хищническая душа убивала в Антоне всякое плотское желание. Он обнаружил, что его к ней не тянет так, как других мужчин, и это вначале напугало его, заставляя переживать, вдруг с ним что-то не так, вдруг он какой-то ненормальный, нездоровый. Он долго обдумывал это, пытался посмотреть на Тамару с разных ракурсов, но выходило одно, – он не мог пробудить в себе интерес к ней. В конце концов, он решил, что хватит себя насиловать, он такой, какой есть, и принял ту истину, через которую раньше готов был переступить: он ждал не хоть кого-нибудь, а кого-то определенного.

– Вы любите этого Алика? – спросил Антон, наверное, неожиданно для себя самого. Может быть, он хотел понять, есть ли в ее душе хоть немного любви.

– Не знаю, – ответила Тамара, нисколько не удивившись такому вопросу. Наверное, у нее настолько наболело на сердце, что она готова была рассказать свою жизнь по первому зову.

– Зачем же вы тогда с ним путаетесь?

– Дело не в Алике… А в том, что я просто привыкла так жить. Не он первый, и не он последний… Мне тридцать шесть лет, а я… так и не знаю, что такое любовь, поэтому так ответила на твой вопрос. Все путаются с кем-то, – вот и я путаюсь, как ты говоришь.

Антон отложил нож и недочищенную картофелину и испытующе всмотрелся в Тамару.

– Вас кто-то обидел?

– Что ты! Я сама кого хочешь обижу! – Тамара рассмеялась, думая, что то, что она говорит, смешно. Но, видя, что Антона это нисколько не веселит, погрустнела и снова перешла на басовитый полушепот. – В юности казалось, что нужно жить на полную катушку, что именно это и есть настоящая, насыщенная, интересная жизнь. Мы меняли парней, как перчатки, менялись ими между собой, – и вечно находились в состоянии какого-то праздника. Постоянные вечеринки, застолья, танцы… Вся моя компания – мы почти все остались без профессии, многие сидят или отсидели, другие перебиваются кое-как. Дети – у единиц, семьи, настоящей семьи – нет ни у одного. Всё было прогуляно и пропито. Когда тебя все хотят, ты не думаешь, что совершаешь ошибку, а когда ты понимаешь, что натворил, – тебя уже никто не хочет и никому ты по сути не нужен. И Алик встречается со мной просто, чтобы быть с кем-то, иметь живую душу рядом. И я встречаюсь с ним по той же причине: зачастую такая тоска заедает!

Антон смотрел на Тамару, и видел в ней себя, еще такого недавнего, когда он готов был согласиться на что угодно, хоть на какие-то отношения. Как же он в этом был похож на Тамару, безнадежную, жалкую, ничего в этой жизни не узнавшую.

– Знаешь, а я ведь так бы и жила, полностью всем довольная, если бы не ты. Глядя на тебя, я, кажется, начала понимать, что я творила все это время. Ты – какой-то человек особенный: всем обделил тебя Господь, а ты не сломался. Ни родителей, ни кола-ни двора, ни – ты уж прости – физической красоты, – а ты живешь себе беззлобный, всему радуешься, всех любишь… Да-да, я же вижу, что дети тебя достают, издеваются над тобой, а ты их от чужой шпаны защищаешь. Директриса наша ездит на тебе почём-даром, а ты ни разу дурного слова про нее не сказал. Я сколько тебя гнобила, а ты мне «Здравствуйте» да «Тамара Васильевна»! Ни на кого зла не держишь, добрая ты душа! А себя, наверное, ни во что не ставишь. Конечно, ни во что, – только так ты смог унизиться перед Аликом, тем самым заткнув его за пояс. И меня на место поставил, хоть я этого при всех и не показала. Ты лучше нас всех, Антон, в сто раз лучше, чище, добрее! Как бы мне хотелось быть рядом с тобой, чтобы хоть немножко прикоснуться к этой твоей… чистоте…

Антон потерялся от этих слов, не знал, как ему реагировать, что говорить, куда деваться. Он не хотел, чтобы этот разговор продолжался, повергая в смятение все мысли. Он никогда не думал о себе, что он какой-то особенный, просто жил как жил, просто не мог жить по-другому. Относился ко всем с добром, потому что с детства видел слишком много зла и равнодушия.

– Мне нужно идти, – сказал Антон, отправляя в таз последний картофель и поднимаясь на ноги.

– Не побудешь еще немножко? – грустно спросила Тамара.

– Не могу.

Антон вышел; свежий воздух наполнил его легкие, и спокойствие стало возвращаться к нему с каждым вздохом. На кухне было душно от работающих печей. Антон только сейчас заметил, что весь покрыт потом, – и поспешил принять душ. Он включил холодную воду и без содрогания встал под ледяные струи, – всё тело почему-то горело и просило освежить его. Ржавая лейка душа показалась сейчас Антону подарком, из которого на него изливалась манна небесная! И он подумал: «Разве Господь чем-то обидел меня? Нет уж, ничем Он меня не обделил!»

Глава 13

С Тамарой стали твориться странные вещи. Как вылупившийся птенец сбрасывает с себя остатки скорлупы, так и она с каждым днем по кусочкам освобождалась от своей фальшивости. Антон избегал встреч с ней, но однажды она появилась перед ним со всей очевидностью того, что хочет его видеть. Антон от неожиданности даже рот открыл, – Тамара стояла перед ним совершенно изменившаяся, по крайней мере, внешне. Кроме того, казалось, что ей хотелось, чтобы Антон воочию увидел эти перемены.

Истаяла и испарилась ее вульгарность, вычурность, гротескность красок и форм. Она предстала перед ним в простом, ситцевом, очень нежной расцветки платье с юбкой до колен. Ее волосы были аккуратно собраны под резинку, ниже которой завивались милыми маленькими кудряшками. В первое мгновение Антон даже не узнал Тамару, потому что на лице ее не было такого привычного для всех грима. Как оно сразу изменилось, помолодело и похорошело, будто цветок, умытый утренней росой! Какой поразительный контраст это лицо имело с прежней маской! Это было два совершенно разных человека, и грустно было сознавать, что истинного лица Тамары никто не знал, а все общались лишь с бездушной маской!

Было видно, что Тамара стесняется себя настоящую. С ее стороны это был отчаянный шаг, – показаться перед своими коллегами без привычных средств психологической самозащиты. Краска на ее лице была своего рода камуфляжем, и теперь Тамара предстала перед всеми словно обезоруженная. Зато она была очень милая, привлекательная, – и именно эта простота теперь стала ей защитой.

Тамара сказала, что ей нужны ящики из-под фруктов, которые Антон сгружал на днях. Что это были хорошие, добротные ящики и что они пригодятся ей на будущий год для рассады. Она попросила Антона помочь ей донести их до дома – она жила недалеко, в нескольких кварталах отсюда. Антон не был уверен, что это правда: ящики те были так себе и абсолютно не подходили для рассады. Да и какая дача может быть у Тамары? Она была не из тех людей, которые дружны с работой на земле. Но отказаться помочь Антон не смог.

Когда вечером они шли к Тамаре домой, как на зло начался ливень. Впрочем, этим было никого не удивить, – очередной дождь в веренице ежедневных дождей. Такое впечатление, что Бог решил устроить второй Потоп. Люди пока не обращали на это внимания: женились, выходили замуж, работали, разводились, – одним словом, невозмутимо полагали, что им ничего не угрожает, даже если настанет конец света. Им казалось, что никакая сила не заставит их не вставать по утрам на работу, не завтракать наспех, не бежать на электричку или автобус, а там, просплетничав целый день, не бежать назад домой, чтобы, совершенно разбитыми и вымотанными, заснуть в своей пастели.

Тем временем стихия разыгралась не на шутку, – и это тревожило Антона. В воздухе и в легких уже скопилось столько влажности, что люди начинали задыхаться и легче заболевали. Правда, когда они отправлялись в путь, казалось, лето вдруг вспомнило, что теперь – его время, взыграло большим солнечным мячом, стало даже жарко, и Антон отправился в путь в одной рубашке, не прихватив с собой зонта. Правда, зонта у него никогда и не было… Короче говоря, они вымокли насквозь, вместе с этими дурацкими ящиками, которые, в ожидании следующего посевного сезона, тихо сгниют где-нибудь в углу тамариной квартиры. Антон не удивится, если завтра она просто вынесет их на помойку.

Исчерпав первую силу, дождь перешел в затяжную фазу. Конечно, она попросит его остаться, переждать стихию. Антон чувствовал себя скверно: нынешней Тамаре он симпатизировал куда больше, но мог относиться к ней, только как к старшей сестре. Да, он хотел бы такую сестру, – Антон особенно остро понял это, очутившись у нее в квартире.

Эта была квартира чистюли, очень домовитой женщины, которая к тому же неплохо готовила, судя по разносившимся по дому запахам домашнего печенья и творожной запеканки с изюмом. «И почему для детей из детском дома никогда не готовится такая вкуснятина? – подумал Антон, активно работая ноздрями. Казалось, будто он ел ими, стремясь всосать еще больше, – чтобы насытиться хотя бы запахом. – Наверное, потому что эти дети не родные, – для них не хочется и стараться».

Тамара что-то рассказывала, смеялась; у нее было какое-то приподнятое настроение, несмотря на дождь. Из нее изливалась такая лучистая энергия, что казалось, если бы она могла, она бы обняла сейчас весь мир. У нее то и дело сбивалось дыхание, и, чтобы хоть как-то скрыть это, она начала хлопотать по хозяйству. Провела Антона в комнату, а сама скрылась в кухне, где в то же мгновение деловито запыхтел чайник.

– Сними одежду, я пропущу ее в стиралке. У меня машинка хоть старая, но сушка работает прилично. Представляешь, тогда уже делали в машинках сушки! Удивительно, да? Она фору даст любой современной машинке. Очень добротная! Через 15 минут всё будет уже сухое, – говорила она без остановки.

У Антона не было желания раздеваться, хотя одежда противно льнула к телу. Всё складывалось как нельзя лучше для Тамары, и совсем нехорошо для него. Он хотел уйти, чувствуя, что угодил в ловушку.

Тамара принесла ему большое банное полотенце. Сама она уже переоделась в очень красивый домашний халат.

– Да не бойся ты! Приставать не буду, – усмехнулась она, видя, что Антон не решается раздеться. – Ты мне сейчас весь ковер вымочишь.

Антон действительно оставлял мокрые следы на ковре, и ему от этого стало неловко. Он оглядел полотенце с недоверием.

– Надеюсь, это не Алика полотенце, – сиронизировал он.

– Не Алика, – чувствовалось, что Тамаре обидно слышать такие слова. – Оно абсолютно новое.

Антон сбросил с себя одежду и завернулся в полотенце. Оно было такое мягкое, ароматное, – и обволокло его продрогшее тело теплой лаской. У него никогда не было таких вещей. Сесть Антон не решился, чтобы не нарушить идеального порядка и чистоты, царивших в комнате. Пока Тамары не было, он смог быстренько оглянуться вокруг себя.

Антон никогда в жизни не видел ничего подобного: похоже, во всем, что касалось быта, Тамара была исключительная перфекционистка. Всё здесь было вытерто от пыли, начищено, натерто, надраено до блеска. Только однажды Антон видел подобную, физически осязаемую чистоту, – когда в детстве был на приеме у врача. Белоснежное, вкусно пахнущее хлоркой царство ослепительной вспышкой врезалось ему в память. Но там во всем была безликость, а здесь везде чувствовалась созидательная и творческая женская рука: на окнах – красивые занавески, создающие в комнате уют и приятную полутень; диван заправлен идеально, без единой складочки, а на нем возвышаются взбитые белоснежные подушки, – совсем как безе из той кондитерской. Даже на расстоянии Антон чувствовал, как они приятно пахнут чуть сладковатой свежестью. Один только Господь Бог знает, как они манили Антона, его так и подмывало растянуться на этом диване и, утопив голову в этих подушках, провалиться в глубокий, спокойный, сладостный сон. Антон высох, согрелся, и усталость сегодняшнего дня стала упорно заявлять о себе.

У Антона стали предательски слипаться глаза, и он прилагал огромные усилия, чтобы не потерять бдительности. Однако, от всех вещей упрямо веяло уютом, который убаюкивал Антона. Чтобы занять себя, он начал рассматривать вещи, стоявшие за стеклом в серванте. Там было два набора красивой посуды, хрустальный графин, несколько изящных фужеров. В принципе, Тамара жила небогато, – много ли заработаешь кухаркой? – но зато то, что у нее было, она расставила со вкусом и очевидным бахвальством. Что до Антона, то он никогда не видел и не держал в руках такой красоты, – даже дышать в сторону серванта боялся, не говоря уже о том, чтобы потрогать что-нибудь из этих предметов.

Вот что значит дом, которого у Антона никогда не было: каждая вещь здесь напоминает о чем-то своим хозяевам, с чем-то связана, может быть, даже рассказывает о себе какую-то историю. У него в каморке были только вещи ежедневного обихода: ножницы, расческа, потемневшее от времени зеркальце, в котором он пытался увидеть себя, когда стриг бороду. Два старых, вытертых и полинялых полотенца, которые бесконечно сменяли друг друга. Самодельный умывальник с ведром. Кусок хозяйственного мыла, которым Антон зачастую и умывался. Ящик с инструментами в углу. Вот, пожалуй, и все его вещи, которые никак не создавали лица его каморке. А здесь всё характеризовало свою хозяйку, во всём обитал дух владелицы.

Наконец, в комнату вошла Тамара, она катила перед собой небольшой столик на колесиках, весь заставленный посудой и вкуснятиной. Антон скользнул по нему взглядом и увидел большой чайник с кипятком, выпускающий через носик кольца пара, и блюдо с грудой домашней выпечки. Кроме печенья там были какие-то булочки, вафли, кексы… Антон чуть не потерял сознание. Рядом красовалась пиалочка с вареньем.

– Малина, – сказала многозначительно Тамара. – Это чтобы нам с тобой не заболеть. Правда, прошлогоднее, но очень вкусное.

Антон проглотил бы его, даже если бы оно было позапрошлогоднее. Он так давно не ел никаких сладостей! Поймав его взгляд, Тамара усмехнулась:

– Только аккуратно, а то ты давно не ел досыта. Может стать плохо.

Антон взял одну печенюшку, обмакнул ее в варенье и положил в рот. Какое это было блаженство! Печенье растаяло на языке, так и не попав в пищевод. Но взять еще Антон себе не позволил, несмотря на то, что его желудок корчился в судорогах. Антон залил его чашкой чая и сделал вид, что наелся. Тамара ничего не ела, только отхлебывала понемногу чай из своей чашки. Она следила за каждым движением Антона с большим любопытством, отчего тот чувствовал себя еще более неуютно.

– Твою одежду я постирала, она была очень грязная. Нужно, Антон, чтобы кто-нибудь заботился о тебе, следил за всем этим…

Антон не нашел, что ответить. Тамара скользнула взглядом по его фигуре, завернутой в полотенце, и тихонько рассмеялась.

– Мужчины так полотенца не носят, как ты, – нужно просто обернуть его вокруг бедер.

– Мне так удобно, – ответил Антон.

– Ну и хорошо, – согласилась Тамара, и взгляд ее снова начал блуждать в каких-то невидимых Антону сферах. – Знаешь, в продолжение начатого на днях разговора… У меня ведь есть шанс круто изменить свою жизнь, начать всё с чистого листа. Я долго им пренебрегала, слишком гордая была, чтобы принимать от кого-то помощь. У меня есть брат, он значительно старше меня и полная моя противоположность. Он – серьезный, деловой, многого в жизни добился. Когда я была подростком, он пытался меня воспитывать, чтобы из меня хоть какой-то толк вышел. Ну а я, как любой подросток, думала, что я сама знаю, что для меня лучше, и никому не позволяла вмешиваться в свою жизнь. В конечном итоге, у меня мало что, как видишь, получилось, и он, зная об этом, зовет меня в Москву. Сам он юрист, но у него есть небольшое кафе, куда он меня и приглашает, говорит, сделает меня там шеф-поваром. Я ведь действительно неплохо готовлю, особенно десерты. В кулинарном училище мои тортики всегда самые лучшие были! Вот я и думаю, как поступить: может, и вправду бросить всё и махнуть в эту Москву?