Текст книги "Во тьму"

Все мои тревоги ушли на второй план. Сейчас я был измотан. Сполоснувшись, я вышел в предбанник. Мои щеки горели огнем, опять стало холодновато. Вся комнатушка заполнилась паром от моего горячего организма. Я достал нужные мне вещи из портфеля и начал собираться к небольшому походу от горячей бани по волчьему холоду до теплого дома.

Я быстро выбежал из предбанника на улицу, и все также быстро по узенькой тропе направился к дому.

Машка спала в зале, остальные же сидели в другом зале собирая вещи в баню.

– Хорошо помылся? – Съязвила Глашка, как только увидела меня в коридоре.

– Да. – Стараясь на нее не обращать внимания, ответил я. – Спасибо большое за баню, Федь.

– Да, не за что. – Замявшись и округлив глаза, промычал брат.

Чтобы не вступать ни в какой контакт с матерью и Глашкой, я зашел на кухню. Помню, как раньше бабушка всегда после бани давала мне стакан теплого молока с медом. В холодильнике я отыскал молоко и, налив его в свой любимый еще с детства бокал, поставил греться на котел. Сам факт того, что моя кружка не была выкинута и хранилась бабушкой все эти годы, заставил меня легко улыбнуться. Я знаю, что мужчины не плачут, но смерть любимой нэнэ и все воспоминания – словно волны прокатились по моему сердцу. Из моих глаз упали крупные слезы, оставляя соленые дорожки на еще красных щеках. Чтобы этого никто не увидел и не начал говорить что-то лишнее, я быстро вытер широким движением слезы с лица рукавом своей водолазки. Мать и Глашка тем временем ушли мыться.

Из буфета я достал банку меда, который, как и молоко, бабушке скорее всего принесла ее соседка. Не забыл и захватить буханку хлеба. Его золотистая хрустящая корочка блестела от потолочного света. Разломив батон руками, я почувствовал насколько у хлеба был нежный мякиш. Добавив в нагревшееся молоко пару ложечек меда, я сел за стол и стал наслаждаться вечерней трапезой. Я начал ностальгировать по тем временам, из-за чего намокший в молоке кусок хлеба вставал колом в моем горле. Я не мог разобраться в своих чувствах. В мгновенье перед глазами проносилось мое детство, где я был беззаботным и счастливым. Через секунду мой мозг посетила мысль, что Ба уже нет с нами. Что я ее еще даже не видел и увидеть смогу только завтра, когда ее привезут сюда. Главное, чтобы те люди, у которых она сейчас находиться, достойно позаботились о ней. Мое тело – опустошённый сосуд, который был весь покрыт трещинами, но воспоминания, находившиеся внутри, не позволяли мелким осколкам разлететься.

За сегодня я сильно устал, и чтобы не мучить себя, мной было принято решение пойти спать. Я быстро убрал все по местам и, сполоснув кружку из-под молока, направился в свою комнату. Пробираясь через лабиринт комнат, благо моя мышечная память меня не подвела, я дошел до зала, где спала Машка. Сестра мирно сопела под тяжелым одеялом, свернувшись в калачик. Федька крепко спал на соседнем диване, развалившись, как тюлень к верху брюхом. Я даже на секунду испугался, что еще чуть-чуть и брат свалится на пол, но словно чувствуя край дивана и мои переживания, Федька перевернулся на бок. Убедившись, что с этими двумя все в порядке, я тихо выдохнул и направился в свою комнатушку, стараясь не шуметь.

В моем маленьком мирке, помещавшимся в этой комнате, все было так же, как и в моем детстве. Кровать, шкаф, ковер и маленький стол, окно и дверной проем. Что еще было нужно?

Лунный свет проникал в помещение через небольшое окно, отражаясь в глянцевой поверхности гардероба. Стянув с кровати покрывало и аккуратно сложив его на стуле, я сел на постель. Как и раньше она была мягкой. В детстве я был уверен, что моя перина была сделана из облаков. От постельного белья пахло свежестью, оно скрипело от чистоты. Даже тогда, когда я стал посещал бабушку реже, она все равно стирала мое белье раз в неделю и застилала мою кровать, ожидая, что я приеду неожиданно. Прости меня, Ба, что я был таким плохим внуком и ездил так редко. И спасибо тебе, нэнэ, что заботилась обо мне до своей смерти. Из-за нахлынувших эмоций я начал задыхаться. Мое сердце билось, словно бешеное, ломая ребра изнутри. Ком в горле двигался вверх-вниз, от гланд до нёба. В носу защекотало, а глаза защипало от соли слез. Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул, чтобы успокоиться. Мне нельзя было шуметь, чтобы не разбудить остальных. Раздевшись, я лег на кровать и накрылся одеялом. Такое приятное ощущение чистого белья и прохлады. Мягкий матрац и моя маленькая подушка из детства, которую я до сих пор любил и люблю. Постепенно под одеялом стало тепло от моего тела. Повернувшись на бок и, приняв удобное для меня положение, я начал рассматривать ковер. Такие незамысловатые узоры, и так успокаивают. Я начал, как маленький, водить глазами по загогулинам55
  Загогулина – замысловатая закорючка.


[Закрыть] ковра, прокладывая невидимую траекторию. В комнате постепенно все погрузилось в темноту. Мои веки стали тяжелее, тело расслабилось, и я окунулся в страну грез.

Глава 2

Прощание

Тихо. Ужасно тихо. Слышу какой-то шорох. Кто-то топает по дому, шурша тапочками. Слышу теперь и звон посуды, бряканье на кухне, ложка стучит по стакану. Слышу даже как капли из гусака падают в глубокую железную миску в раковине. Я потихоньку начал возвращаться в реальный мир из своего сна. Теперь я слышал и голоса своей семьи. Я открыл глаза и сладко потянулся в постели. В голове пронеслась горькая мысль, которая заставила сжаться мое сердце в маленький комок. Я замер. Мое тело словно окоченело. «Сегодня бабушку привезут сюда» – будто кто-то прошептал мне эти слова на ухо. Мурашки покрыли мое тело с головы до пят. Я чувствовал, что сердце вот-вот выскачет через рот, сквозь зубы.

– Ты уже проснулся? – В дверном проеме соседнего зала я увидел Федьку.

– Где бабушка? – Не знаю почему, но именно этот вопрос вырвался хрипом из моей груди.

– Скоро должны привезти. Ближе к 11.

– А сейчас сколько часов?

– Сейчас только 10.

На этих словах я почему-то выдохнул с облегчением. Федька кивнул мне головой в сторону кухни и ушел. Я накрыл свое лицо ладонями, потирая его. Мои тело и разум полностью вернулись в реальный мир из мира грез.

Дома было тепло, но из-за того, что я скинул с себя одеяло меня пробила дрожь. Мои зубы застучали от озноба, а волосы на руках встали дыбом. Я быстро достал из своей сумки нужные мне вещи и оделся. Согрев теплом своего тела одежду, мне стало легче и озноб исчез.

– Ой, а кто это проснулся? Ядыгар, как долго ты сегодня собирался спать? – За моей спиной послышался ехидный смешок Глашки.

Я хотел было ответить ей колкостью на колкость, но в голове было пусто, да и отвечать то сестре я не сильно хотел, поэтому я промолчал.

– И что ты молчишь? – Возмутилась Глашка, понимая, что не смогла вывести меня из себя.

– Я не молчу, просто больше предпочитаю разговаривать с умными людьми. – Я до конца заправил кровать и вышел из своей комнаты.

– Это сам с собой что ли?

– Ну не с тобой же. – Я скрылся в коридоре.

Спиной я чувствовал, как Глашка закипела, словно чайник. Я еще пару минут чувствовал ее пронзающий взгляд на своих лопатках. В голове я четко представлял, как лицо сестры стало багровым, а потом стало переливаться всеми цветами радуги. Все-таки я не сдержался и вывел сестру из себя.

Зайдя на кухню, я сразу заметил сидящих за столом мать и Машку. Они обе сидели и пили чай. У мамы были заделаны волосы в конский хвост, и на макушке завязан полупрозрачный черный платок – знак траура. Машка же была похожа на смерть: вся бледная, глаза красные и растертые, губы, искусанные в кровь, дрожали, словно сестра замерзла. Большой черный платок покрывал волосы Маши, то и дело спадая на ее худые плечи.

– Садись есть, пока есть время. – Буркнула мать, допивая чай и вставая из-за стола.

Я подошёл к столу и сел на то место, где только что сидела мать. Она вымыла свой бокал и, быстро выйдя из кухни, скрылась в одной из комнат.

– Пей чай, сама сегодня заварила. – Еле слышно выдавила из себя Маша и пододвинула ко мне мой бокал.

Я сделал глоток и внутри разлилось приятное ощущение тепла.

– Ты кашу будешь? – Спросила сестра, пытаясь встать из-за стола.

– Нет, спасибо. Я не голоден. Сиди лучше. – Остановил я Машку, заставляя этой фразой сесть ее обратно.

Окно, выходящее на улицу, было покрыто инеем. Резные узоры, напоминали замерзшие волны. Старая выцветшая тюль, расползалась на клочки от дряхлости. Неожиданно я почувствовал щекочущий нос запах пыли. Картина за окном не радовала глаз. Серое и мрачное небо, барханы слепящего белого снега, старые облупившиеся домики.

Меня вывел из раздумья тихий кашель Машки.

– С тобой все в порядке? Ты не заболела? – Разволновался я за сестру, взяв ее дрожащую холодную руку в свою.

– Все нормально. Я в полном порядке.

Громкие разговоры, доносившиеся с улицы, заставили меня повернуть голову в сторону окна. К дому подошла та самая соседка, которая всегда приносила бабушке мед и молоко. Она о чем-то разговорила с Федькой, который расчищал дорогу к дому, что бы машина с Ба смогла подъехать. Честно, даже стыдно, что я старше Федьки на четырнадцать лет и не я сейчас занимаюсь такой тяжелой работой, как уборка снега. Хотя это я должен был встать раньше всех и пойти все подготавливать к приезду ритуальщиков. Стыдоба! Бабушка бы лишь покачала бы головой на мое поведение.

– Машка, помоги мне в зале все подготовить. – Как вихрь в кухню влетела Глашка.

Маша ничего не ответила, а лишь еле заметно кивнула головой и, встав из-за стола, направилась следом за Глафирой в зал. Я еще долго провожал их взглядом, даже тогда, когда они скрылись в другой комнате, я смотрел им вслед. Через мгновенье я осознал, что все чем-то да заняты. А я? Так и буду сидеть на кухне сложа руки и пялиться в окно? Нет! Так дело не пойдет, нужно что-то сделать, чтобы не оставаться без дела. Я встал из-за стола и, помыв свой бокал, направился одеваться. Пару секунд и я уже стоял в огороде.

В голову мне пришла лишь одна мысль: надо наколоть дров, чтобы вечером можно было натопить баню и помыться. Я подготовил все мне необходимое и начал воплощать задуманное мной дело в реальность.

Мое тело было занято физической работой, а разум начал заполняться разными мыслями. В голове, словно стая птиц, закружились различные вопросы, которые от бешеной скорости врезались в стенки черепной коробки и, звонко ударяюсь о них, отлетали обратно в вихрь, вокруг мозга.

А что дальше делать? Ну, скоро привезут бабушку, поставят, как это принято, в зале. А дальше-то что? Придут ее соседи и знакомые, приедут некоторые родственники. Ба будет лежать в зале, в деревянной коробке, которая носит свое страшное название – гроб. А что дальше? Суета, слезы, скорбь. Такие противные эмоции и ощущения.

Все это вгоняло меня с каждой секундой в такую тоску, что сердце уходило в пятки и по телу бежала мелкая дрожь, от которой зуб на зуб не попадал. Я не мог понять, что мне делать дальше. Я не мог представить, что будет дальше. Мне было страшно, я не знал, куда мне деваться. Я был в растерянности. Еще один человек сегодня, да и завтра тоже, и весь оставшийся век будет ночевать там – среди чужих оградок и пышных венков.

Пока мое тело само разбиралось с небольшой охапкой дров для растопки бани, мои мысли не могли успокоится и разрывали голову изнутри, сводя меня с ума.

В одну секунду в доме началась бешеная возня. Кто-то подъехал к дому. Как я это понял? По улице начали разноситься визги собак, а у дома заскрипел снег, режущий слух. Я сразу же понял, что приехали люди из похоронного бюро и привезли бабушку. Я быстро отнес дрова в баню, убрал топор в сени и, словно пуля, я влетел во двор, занося с собой немного снега на себе и своих валенках.

У входной двери стояла мать. На ее лице не дернулась ни одна мышца. Она быстро поправила черный платок на своей голове, затянула хвост на макушке потуже и открыла дверь. За порогом стоял молодой человек, во всем черном. По нему было видно, что он устал от однообразной работы. Не каждый бы смог так часто присутствовать при чужом горе, выполняя свои обязанности, которые предписаны ему работой. По его печальному и замученному лицу можно было понять одно, что вывести его на иные эмоции практически невозможно. Парень поздоровался с матерью и махнул кому-то рукой. Я просто стоял, как вкопанный в проходе с одного маленького двора в другой большой двор. Менеджер кивнул мне головой, в знак приветствия. Я, не зная, что мне делать, машинально кивнул головой в ответ.

Мать быстро скрылась в доме. Парень остался стоять во дворе, ожидая, когда его коллеги занесут в дом клиентку, но уже усопшую. В дверном проеме появились четверо по-настоящему огромных мужчин в черных одеждах. Смурные, с широкими плечами, они еле-еле протиснулись в дверь. На своих плечах они держали темно-сиреневый гроб, обшитый бархатной тканью. Из деревянного макинтоша торчали белоснежные кружева, сочетавшийся с обивкой узор которых приковывал к себе взор, заставляя вглядываться в них и искать какой-то смысл. От шагов громил кафельная плитка под их ногами ходила ходуном, все вокруг содрогалось от такой тяжести. Я даже не заметил, как эти люди проскользнули в дом. Я один остался стоять во дворе, пытаясь собрать все свои мысли в кучу и пережить только что увиденный мной шок. По моей спине пробежал легкий холодок. В носу ужасно защекотало, это такое мерзкое чувство, из-за которого я перестал на секунду дышать.

Осознав, что только что произошло, я рванул следом за матерью и ритуальщиками в дом. Я дернул тяжелую входную дверь, скрип которой мог разбудить мертвого. От уличного холода и хлынувшего мне в лицо теплого домашнего воздуха, от волнения и запаха ритуальщиков, меня начало страшно мутить. Рвотные массы, сформировавшись в клубок, прошли вверх по глотке в полость рта. В один момент мой желудок сократился, я принял позу креветки, схватившись за живот и рвота ушла обратно. Противная резь парализовала мое тело и, пронизывая меня всего словно иглами, резко прекратилась. Рвотные позывы исчезли. Но оставшийся противный привкус этой гадости во рту, заставил меня громко сглотнуть слюну. Меня всего перекосило от этих мерзких чувств, но, услышав шарканье ножек табурета по полу в дальнем зале, я встал по стойке смирно и, быстро скинув с себя уличную одежду, направился к месту действий.

В зале мать включила свет. У окна стоял небольшой столик с иконкой, бокалом воды и кусочком хлеба. В углу под потолком горела лампадка, огонек которой дергался от любого действия происходящего в зале. На диване сидела Машка. А прошлой ночью она спала в этом зале, на этом диване. Мне стало жутко от того, что ночью я спал в соседней комнатке. В моей голове возник образ: ночь, я сижу на своей кровати, а в проходе моего маленького убежища в лунном свете виднеется край гроба и ноги моей уже усопшей Ба. Опять эти чертовы мурашки пробежали по моей спине, заставляя мелкие волоски на моем теле стать дыбом. Я быстро осознал, что если я себя не возьму сейчас же в руки, то рухну на пол, а такой геморрой никому сейчас не нужен. Глашка стояла у окна, сложив руки на груди, и о чем-то причитала. Но ее причитания были больше похожи на куриный галдёж, который хоть и был тихим, но ужасно раздражал не только меня. Мать молча стояла рядом с Глашкой, так же сложив руки на груди. Работники похоронного бюро прекрасно справлялись со своими обязанностями: спокойно занесли бабушку в дом, поставили гроб на заранее подготовленное место– табуретки. Они все сделали быстро и тихо. Профессионалы. Я даже начал потихоньку прощать свою обиду матери о ее внезапно принятом решении насчет ритуального бюро.

Все пятеро попрощались со всеми нами и, откланявшись, покинули нашу деревню, предупредив, что приедут через пару часов, как было прописано в договоре. Как только они покинули наш дом, в зале в мгновение повисла немая тишина. Воздух вокруг нас был настолько разряжен, что еще пару минут горения лампадки, и мы бы все задохнулись. Одна минута времени казалась вечностью.

Не успев переварить полученную информацию, я начал оглядываться по сторонам, но вокруг меня уже никого не было. Мать с Глашкой ушли на кухню, А Федька с Машкой учесали во двор. Я остался один на один со своей бабушкой. Переборов свой страх, я подошёл поближе к гробу. Моя дорогая нэнэ лежала смирно в своей новой «кровати».

Из-за большого количества грима на лице бабушки я еле узнал ее. Я никак не мог поверить, что это она. Но небольшая родинка на ее щеке говорила мне об обратном. О, Господи, как же она постарела! Эти морщины на ее лице, седые тонкие спутанные волосы, выпадавшие из-под платка, синие губы– все это вводило меня в некий транс. Я был растерян. Я вообще ничего не понимал.

Белоснежная кожа бабушки отражала дневной свет, бивший с улицы в окно. Кожа была тонкой, словно пергаментная бумага, из-за чего я видел все вены и сосуды, что словно темно-синие нити пронизывали тело моей уже покойно Ба. Рот бабушки был слегка приоткрыт, и я мог бы поклясться, что все это ужасная ошибка и нэнэ вот-вот очнется и подтвердит все сама. Из-под длинных черных ресниц я видел глаза бабушки, она словно смотрела на меня прищурившись. Ее тонкие дряблые руки были сомкнуты в замок, держа небольшой крестик, лежали на ее худой грудной клетке. Зачем только в моргах связывают руки усопшим? Сие действие ритуальщиков и врача меня ужасно рассердили, но нужная мысль посетила мою дурную голову: «Это сделано для того, чтобы руки не спадали к бокам человека, так все и должно быть».

Да, я мог бы сказать матери спасибо, что она отдала смертный узелок66
  Смертный узелок – заранее приготовленная и хранящаяся в узле одежда «на смерть», в которую обряжали покойного перед укладыванием в гроб.


[Закрыть] ритуальщикам и Ба смогли одеть, как та сама хотела еще при жизни.

Я помню, как бабушка еще тогда, пару лет назад, собирала себе этот узелок. Как она тогда клала туда платье, которое хранила еще с молодости, те самые башмачки, которые она урвала на базаре в соседнем городе, тот платок, который сама сшила для этого случая.

В мгновение меня словно прошибло током. Мне стало ужасно жарко, и я покрылся испариной. С моего лба сошел пот и громкими каплями ударился о шерстяной свитер. Я подошел к краю гроба, где были ноги бабушки, и приподнял саван, чтобы убедиться, что те самые башмачки на месте. И мне стало чуточку легче, когда я увидел их. Да, это те самые башмачки. Они, как и полагается, были надеты на теплые шерстяные носки. Я громко выдохнул, опустошив свои легкие по максимуму. Я помню, что была такая традиция, чтобы не бояться ничего и быть спокойным нужно было потрогать за ноги усопшего. Что в принципе я и сделал.

Мне было немного страшно, весь мой лоб покрылся мелкими солеными каплями пота.

– Что ты делаешь? – послышался тихий Машкин голос у меня за спиной.

Я застыл от страха на месте, мое сердце бешено застучало, звук передвигавшейся по моим венам крови оглушил меня на пару секунд. Но что со мной такое? Я же ничего плохого не делал.

– Я просто…

– Я знаю этот ритуал, так что все хорошо. – Перебила меня Маша, подходя ближе. – Тебе нечего бояться.

От ее слов мне не стало легче. Машка подошла к бабушке и поправила саван. Я сел на диван, который стоял недалеко от гроба. Мой мозг погрузился в раздумья. Я начал плохо распознавать действительность, погружаясь словно в транс.

Вот пришли приглашенные. Они принесли немного еды, как этого требовали традиции: пакет муки, бутылку подсолнечного масла, пару буханок домашнего хлеба и деньги. Хоть я раньше и бывал с Ба на похоронах у других людей, но не помню, было ли там все так же. Может я перечитал книг, и именно эта традиция так плотно засела в моей голове. Я не знаю.

С каждой минутой людей становилось все больше и больше. Вот они уже заполнили всю комнату. Из-за такого количества народа было трудно дышать, не хватало воздуха. Многие плакали, кто-то читал молитвы. Все были в черной одежде, из-за чего я плохо разбирался в присутствующих. Огонь и запах лампадки, заплаканные глаза людей и их грустные лица, слова благодарности моей матери сострадающим, кто пришел. И я. Я уже стоял ближе к выходу в другой зал, оглядывая окружающих. У меня не было ни слез, ни сил.

Помню, как послышались тяжелые шаги. Как в комнату вошли четверо огромных мужчин во всем черном– ритуальщики. Как они взяли гроб с бабушкой и понесли его на улицу, а скорбящая толпа проследовала за ними.

Смерть. Какие цвета чаще всего используют, чтобы изобразить ее? Возможно, что все оттенки черного. Как говорила моя бабушка, чтобы понять что-то, это надо пережить. Сейчас же я вышел из дома на улицу. В лицо мне ударил яркий свет белого снега. Я сощурился так, что глаза заслезились. Но потом я привык и смог различить лица других людей. Такие удручённые и мрачные. Я повернул голову и увидел гроб. Опять же. Это такая традиция – у дома прощаться всем селом. Я все еще стоял у дверей. У меня начали течь слезы и пробиваться истерический крик. Расталкивая руками людей, шедших за мной, я побежал обратно в дом.

Тут было спокойней. Я все еще плакал. Я так и не смог оплакать смерть самого дорогого и близкого мне человека.