Текст книги "Одержизнь"

Амелия, Жиль и Вероника выбираются с заднего сиденья, с опаской поглядывают в сторону собравшихся. Толпа большая – человек четыреста, вроде как настроены не агрессивно. Не слышно ни лозунгов, ни шума, ни выкриков недовольных. Люди просто стоят, спокойно переговариваются, словно ждут чего-то.

Бастиан подхватывает на руки Амелию в комбинезоне с карманами и лёгкой курточке, Ксавье негромко просит Веронику встать позади него.

– Что-то не так? – пугается Вероника.

– Не знаю, – напряжённо отзывается Бастиан. – Жиль, забирай вещи из машины.

Парень вытаскивает из багажника три набитые сумки, сшитые Ганной, одну закидывает на плечо, две тащит в руках.

– А что вы всполошились? – спрашивает он. – Вон Сорси Морье, вон этот… сын Йосефа. И месье Фортен.

На самом деле Жиль тоже волнуется. Он скользит взглядом по толпе, ища Акеми, и не находит. И снова ищет, вглядываясь в лица людей. «Что-то случилось? Она не пришла? Но не могла же не прийти, её обязали… Тогда где она?»

Жиль шагает через дорогу к толпе у вокзала. Бастиан всё ещё хмурится, оглядывается на Ксавье и Веронику.

– Веро и Амелия могут посидеть в машине. А мы сходим посмотреть, что за сборище, – предлагает он.

– Раз Жиль пошёл – там хорошие люди, – уверенно заявляет девочка. – Они просто хотят нас проводить.

Бастиан пожимает плечами и, прижав дочь к себе, уверенно идёт за Жилем. Вероника провожает его суровым взглядом.

– Что такое? – спрашивает Ксавье.

– Это его дочь, – нехотя отвечает Вероника. – И он постоянно это подчёркивает. Каждую минуту, когда она рядом. Она боялась его год. Настолько, что слово «папа» вызывало слёзы мгновенно. А теперь льнёт к нему.

– Родная, не ревнуй. Помни, что она осталась с тобой. Это много значит.

Вероника провожает бывшего мужа тоскливым взглядом.

– Я боюсь, что однажды она точно так же уйдёт к нему. Навсегда. Как убегала совсем недавно. Только на этот раз она не вернётся.

Ксавье незаметно касается её ладони, слегка проводит по пальцам. Ему очень хочется как-то ободрить её, но слов не находится. Что бы он сейчас ни сказал, его хрупкая жена слушает лишь грустное эхо собственных слов. «Смирись, – говорит себе Ксавье. – Всем нам сейчас тяжело. Веточка держится молодцом, не плачет, не просит, не ругается с Жилем. Просто слов ей сейчас совсем не нужно».

От толпы у вокзала отделяется женская фигурка с ярко-рыжими дредами, машет рукой:

– Э-эй! Ну что вы еле тащитесь?

Люди оборачиваются, по толпе ползёт шепоток. Ксавье Ланглу присматривается и видит множество знакомых лиц. Это всё его прихожане – те, кому он годами старался помочь, к кому спешил каждое утро, выслушивал, утешал, как мог, дарил надежду, разделял горе. Среди них дети, которых год назад он прятал в Соборе от голода и бойни на улицах.

Через улицу к Бастиану, Ксавье и Веронике бегут двое подростков лет тринадцати. Ксавье помнит их. Близнецы, девочка и мальчик. Её зовут Валери, его – Марен. Лица у обоих встревожены.

– Отец Ланглу, не уезжайте! – выпаливает Марен, первым подбегая к священнику.

– Не уезжайте! Пожалуйста! – Валери волнуется, в глазах стоят слёзы.

– Мы будем бастовать, если надо! Мы потребуем, чтобы вас не отсылали из города…

Амелия с интересом выглядывает из-за отцовского плеча. Бастиан поглаживает её по спине, что-то негромко говорит, прибавляет шагу.

– Веро, иди, – просит отец Ланглу и останавливается.

Близнецы мнутся перед ним, ожидая ответа. Оба чумазые, подстриженные кое-как, в залатанной одежде. «С фабрики прибежали, смену бросили, – догадывается Ксавье. – Вот что им сказать, чтобы успокоить?»

– Ребята, никто меня не отсылает, – спокойно отвечает он. – Я сам вызвался сопровождать маленькую девочку в путешествии. Мы вернёмся с лекарством от одержизни. Всё будет хорошо.

– Мы уже не дети, отец Ксавье, – жёстко отвечает Марен. – Да, вы нас не обманываете, но и это не правда, а полуправда. Мы знаем, что Совет старается от вас избавиться.

– Сорси сказала, что вас как… как самых ненужных! – выкрикивает Валери, вытирает глаза стиснутым кулаком. – Так нельзя! Это несправедливо! Вы нам нужны, отец Ксавье! Люди вас любят!

Он внимательно смотрит на стоящих перед ним подростков. «Вот они – дети, хлебнувшие революции, – с грустью думает Ксавье. – Доверия к той информации, что им дают официально, нет. Эти скорее поверят в слухи, если они будут дискредитировать власть. А виноваты мы, идиоты-взрослые».

– Идёмте, – тяжело вздыхает он и шагает к вокзалу.

Толпа почти бросается ему навстречу, взрываясь гомоном, и Ксавье боится, как бы возбуждённые люди не затолкали его хрупкую Веточку, Жиля и Бастиана с малышкой. Священник поднимает руки, призывая к тишине, – и его слушаются.

– Здравствуйте, – спокойно говорит Ксавье Ланглу. – Я попрошу вас не шуметь, если мы хотим услышать друг друга. Пожалуйста. Пусть говорит кто-то один.

Среди людей возникает минутное замешательство, затем вперёд пропускают невысокую пожилую женщину с пронзительно-зелёными глазами и заплетёнными в седую косу волосами.

– Здравствуйте, святой отец, – вежливо кланяется она.

– Здравствуйте, мадам Жюдит. Что случилось?

– Мы все пришли просить вас остаться, отец Ксавье. Людей взволновала весть о вашем уходе из Азиля. Мы прочли это во вчерашних газетах. Люди больше не верят тому, что говорят власти. Мы знаем, что вас хотят выжить отсюда, убрать. Отец Ксавье, вы столько для нас сделали, что весь Третий круг всколыхнула эта новость.

К Ксавье осторожно пробирается Вероника, молча встаёт за плечом, незаметно для других берёт за руку. Отец Ланглу улыбается, взгляд скользит по хмурым, сосредоточенным лицам собравшихся.

– Хорошо. Вы не верите прессе, но поверите ли мне? – спрашивает священник.

– Да, – дружно выдыхает толпа.

– Тогда, пожалуйста, послушайте. Я вернусь. Я добровольно вызвался сопровождать маленькую девочку, которая знает, где взять лекарство от одержизни. Валери и Марен Дюбе сказали, что вы думаете, будто меня послали с ней как неугодного властям. Нет, это не так. Со мной идёт мой ученик Жиль, будущий Советник Бойер. Наша девочка – дочь Бастиана Каро. Подумайте, не будь наше путешествие необходимым, стали бы жители Ядра рисковать своим ребёнком и своим будущим?

Люди молчат, в толпе кто-то всхлипывает.

– Отец Ксавье! – кричит кто-то из самой гущи. – Возьмите кого-то из нас, отправьте с девочкой! Вы для нас нужнее всех! Посмотрите вокруг! Эти люди живут вашим словом, вашей добротой, на кого вы их оставите? Если уйдёте вы, чьё слово лечит, кто будет с нами?

– Я вернусь. Я должен идти с Амелией. Я дал клятву. – Ксавье делает паузу, обдумывая, стоит ли говорить то, что он собирается сказать. Решает, что стоит. – Не хотел сообщать вам до своего возвращения, но полагаю, что всё же надо. Чтобы вы меня поняли. Маленькая Амелия – часть моей семьи. Мы с её матерью сочетались церковным браком.

– А обет… – начинает мадам Жюдит, но осекается.

– Да, я нарушил обет. И отвечать буду перед Богом в своё время.

– На элитарке женились, отец Ланглу? – насмешливо спрашивает мужской голос.

– Я женился на сестре своего ученика, – спокойно и чётко, чеканя каждое слово, отвечает Ксавье. – Это всё, что вам следует знать. Ещё раз: я вернусь. Я вернусь в свою семью и к своей работе, которым буду, как и прежде, отдавать себя полностью.

По толпе бежит одобрительный гомон, кто-то хлопает в ладоши, аплодисменты подхватывают другие.

– Два сердца – одна любовь, отец Ксавье! – звонко выкрикивает мадам Жюдит.

– Две жизни – одна дорога! – эхом откликается толпа.

Люди расступаются, пропуская их с Вероникой. Бастиан смотрит на всё это с маской безразличия на лице.

– У мамы было очень красивое платье, – мечтательно произносит Амелия и тут же добавляет: – А ты всё равно мой папа. Я тебя люблю. У них заведётся свой ребёнок, а я всё равно твоя.

– Свой ребёнок? – растерянно переспрашивает Бастиан.

– Ну да. Мне Ганна сказала, что свадьбятся для того, чтобы заводить детей. Па-ап, пойдём к Жилю. Он смотрит так, как будто потерялся.

Жиль действительно стоит поодаль, растерянно озирается. Амелия машет ему руками, но парень смотрит словно сквозь неё, не замечая. Среди мельтешащих людей он наконец-то замечает одиноко сидящую в стороне фигурку в штормовке. Котомка через плечо, капюшон, покрывающий голову и полностью скрывающий лицо. Жилю не надо видеть лица, чтобы точно знать, кто это. Он осторожно лавирует между людьми, приближается к сидящему человеку.

– Акеми?..

Она кивает, не поднимая головы. Жиль подходит, протягивает руку:

– Я пришёл, пойдём.

– Тут столько людей… все смотрят, Жиль. Осуждают, – тихо отвечает девушка.

– Просто пошли отсюда, вот так вот.

Рукав куртки сползает, открывая жирные чёрные цифры татуировки, когда Акеми тянется к мальчишке. Жиль перехватывает её руку, закрывая номер. Девушка соскальзывает с бетонного обломка, на котором сидит, и следует за Жилем по ступенькам к дверям вокзала. Они беспрепятственно проходят за полицейское оцепление, толкают тяжёлую, обитую листами стали дверь.

Внутри здания гулко, пусто и грязно, воняет мочой и экскрементами. Эхо шагов отражается от высоких стен, стремится под своды. Жиль смотрит вверх, пытаясь понять, что было изображено на облупившейся штукатурке над головой.

– Бойер, под ноги смотри, – раздаётся знакомый голос. – Грохнешься – поедешь со сломанной рукой или ногой.

Канселье выходит из-за мраморной колонны, по дороге пиная куски светлой облицовки из ракушечника.

– Где остальные? – бурчит он. – Опаздываете.

Жиль игнорирует его ворчание, спрашивает:

– Вещи куда нести?

Канселье машет рукой себе за левое плечо, и Акеми с Жилем следуют в заданном направлении. За поворотом громоздятся развалины главного здания вокзала, закрывающие половину того, что раньше было посадочной платформой. На путях стоит пара драндулетов, похожих на увеличенные и поставленные на четыре колеса, обращённые друг к другу двуколки рикш. Возле них суетятся люди – одни, в рабочих комбинезонах, что-то грузят под ряды сидений, другие, в полицейской серой форме, прохаживаются взад-вперёд. Жиль с Акеми останавливаются поодаль, дожидаются остальных.

– Без нас свалить решили? – подмигивает Сорси, появляясь на платформе.

– Морье, почему в юбке? – гремит Канселье. – Я как велел одеться?

– Хорошо, перешью её в штаны по дороге! – покорно отвечает девица, пыля по грязному полу длинным подолом. – Хоть будет чем заняться!

Жак Фортен шатается под тяжестью здоровенного рюкзака. Его тощая фигура то и дело кренится вбок, он балансирует с трудом. Ксавье молча качает головой, подхватывает тяжёлую ношу.

– Месье Фортен, позвольте, я отнесу. Что ж там у вас такое?

– Книги, отец Ксавье. Знания! – И тощий университетский библиотекарь гордо задирает острый подбородок.

Гайтан Йосеф кидает свою котомку грузчикам, отходит с Канселье в сторону, и они минут пять о чём-то совещаются.

– Начальник объясняет мальчику значение слова «ехать», – насмешливо фыркает Сорси. – Эй, а как управлять этой штуковиной?

Амелия тащит родителей за руки к краю платформы, сгорая от любопытства.

– Мам, пап, это совсем не электромобиль! – возбуждённо тарахтит она. – Пап, а прозрачная крыша – это от дождя? А она из чего? А пластик – это как кубики, из которых я дома строила, да? А где мы спать будем? Мам, а подушку и одеяло я где возьму?

Вероника держит ладошку дочери, отвечает что-то невпопад, то и дело вытирает глаза. Бастиан спокойно рассказывает Амелии, как устроена дрезина, зачем и из чего сделан навес, как раскладывается сиденье и куда убирается груз. Ксавье Ланглу помогает разместить ручную кладь на обеих дрезинах, тревожно поглядывает в сторону жены.

– Так, все собрались и послушали, – требует Канселье по окончании погрузки и, дождавшись, когда все подойдут ближе, раздаёт указания: – Распределяетесь так: трое на первую дрезину, трое и девочка – на вторую. Двое мужчин, одна женщина. Управление предельно простое: чистая механика, рычаги. Пока вы качаете вот эту металлическую скобу взад-вперёд, дрезина едет. Обратного хода у неё нет, потому морду лица под скобу совать не рекомендую. Тормоз – вот этот рычаг. Юной мадемуазель строго-настрого наказываю во время движения сидеть тихо.

– А почему? – тут же спрашивает Амелия.

– А потому же, почему папа не разрешает из окна машины свешиваться, когда она едет!

Девочка кивает и сурово комментирует:

– Вот вернусь, вырасту большой и стану начальником начальника полиции.

Взрослые давят смех, Канселье краснеет, отворачивается, и вокзал оглашает его басовитый хохот.

– Возвращайтесь, мадемуазель Амелия, – отсмеявшись, говорит Канселье. – Я вам подарю ключ от своего кабинета и разрешу приходить в гости по пятницам. Та-ак! Рассаживайтесь, нечего тянуть! Если кто чего нужного недосчитался в пути – все благодарности выражать месье Каро, он вас в дорогу собирал.

Сорси первая запрыгивает в переднюю дрезину, устраивается на сиденье, подобрав юбку и выставив напоказ татуированные голени.

– Всю жизнь мечтала управлять! – с жаром восклицает она под общий смех.

Напротив неё усаживается Гайтан, строго басит:

– Меняемся. Управлять будешь с той стороны, с какой я скажу. Мужчина должен видеть, куда женщина ведёт.

Фортен так долго мнётся на краю, с опаской поглядывая на рельсы внизу, что Сорси и Гайтан не выдерживают и в четыре руки затаскивают его на дрезину. Жиль и Акеми запрыгивают на вторую самоходную платформу, устраиваются рядышком. Амелия виснет на родителях, Вероника никак не может выпустить её руку.

– Веточка, всё будет хорошо, – в сотый раз за этот день обещает Ксавье. – Мы скоро вернёмся. Бастиан, спасибо вам за помощь.

Бастиан сдержанно кивает, отцепляет Амелию от Вероники и передаёт в руки Жилю. Вероника обнимает Ксавье, прячет лицо у него на груди. По ткани брезентовой куртки, такой непривычной на священнике, скатываются слезинки.

– Пожалуйста, возвращайтесь, – шепчет молодая женщина. – Как можно скорее и все. Целые и невредимые.

– Вы нас ждите. Думайте о нас светло – и это нам поможет. Всё, Веточка, не надо слёз.

Широкая ладонь приглаживает растрёпанные светлые волосы Вероники, Ксавье осторожно целует её в щёку и шагает с платформы на дрезину.

– Поезжай! – кричит Канселье сыну кузнеца Йосефа, и сперва одна, а за ней и другая дрезина трогается по рельсам, постепенно набирая скорость.

Амелия машет маме и папе, пока их фигуры не становятся совсем маленькими и не теряются вдали. Девочка долго ёрзает, устраиваясь рядом с отцом Ксавье поудобнее, хватается за один из ремней на куртке.

– Это будет ремешок для Амелии. Чтобы Амелия не потерялась, – с удовольствием сообщает она и улыбается: – Жиль, сделай такой же ремешок для Акеми. Ей будет приятно, и нам будет почему дружить!

Акеми замирает на мгновенье, уголки губ ползут вверх, в глазах появляется тёплый огонёк. Она первая протягивает девочке руку, которую та с удовольствием пожимает.

Часа через два они делают первую остановку. Жиль свистит, машет рукой впереди идущей дрезине, мягко тянет рычаг тормоза. Агрегат с натужным скрежетом сбрасывает скорость, проезжает ещё несколько метров и останавливается. Амелия спрыгивает с сиденья, пританцовывает на краю платформы.

– Снимите меня-а-аа! Я писать хочу! – ноет она.

– Я тоже! – радостно откликается Сорси. – Пошли вместе? Мальчики, отвернулись, ну!

Она бежит к дрезине, ловко перепрыгивая через шпалы, подхватывает девочку на руки, осторожно ставит на землю, и они вдвоём спускаются под откос в высокую траву. Акеми медлит, но всё же присоединяется к ним. Идёт, внимательно глядя под ноги, рассматривая тонкие высокие стебельки, увенчанные зелёными пёрышками колосьев. У подножья насыпи Акеми ложится навзничь и закрывает глаза.

– Э, подруга, тебе не плохо? – взволнованно окликает её Сорси, помогая Амелии расстегнуть комбинезон.

– Нет, – доносится короткое, как вздох, и Сорси снова переключает всё внимание на девочку:

– Рыжик, кто ж тебя так упаковал? Одних шнуровок штуки три, поясов два…

– Я сейчас описаюсь, – мрачно обещает Амелия.

– Так помоги развязать свои же штаны! – рявкает Сорси. – Тоже мне! Стирать сама будешь, если обдуешься!

Девочка гневно шлёпает её по рукам, отворачивается и молча возится с комбинезоном сама. Сорси усмехается и отходит на пару метров в сторону, присаживается.

– Юбка лучше, – назидательно говорит она. – Описаться в ней точно не успеешь.

Амелия что-то невнятно бурчит в ответ, спускает штаны, садится в траве. Через пару минут она идёт обратно, подтянув штаны и придерживая их руками. Лямки комбинезона двумя хвостами волочатся за ней, вид у девочки обиженный.

– Я тут самая маленькая, и никто помочь не хочет! – отчаянно вопит она, остановившись около лежащей в траве Акеми.

Японка поднимает голову, щурится, глядя на Амелию против солнца. Хочет что-то сказать, но её опережает Сорси:

– Мадемуазель Каро! – кричит она с насыпи. – Идите сюда, я поправлю ваши чудовищные штаны!

Девочка, просияв, карабкается вверх. К Акеми спускается Жиль, склоняется над ней.

– Сэмпай, ты в порядке? – обеспокоенно спрашивает он.

– Ляг рядом, – шёпотом просит она и, когда Жиль повинуется, гладит его по руке и говорит: – Смотри, какое небо… Я за год привыкла к тому, что оно маленькое, с две ладони. И в серую полоску. А оно…

– …бескрайнее, – подхватывает мальчишка. – И когда лежишь, страшно упасть вверх. Да?

– Да. Когда ты взял меня с собой показать море трав, я боялась смотреть в небо. Оно затягивает.

Акеми обеими руками берётся за пучки травы. Закрывает глаза.

– Это как в море прыгнуть. Когда под тобой глубина, – шепчет она.

Жиль поворачивается на бок, приподнимается на локте. Смотрит в расслабленное, безмятежное лицо Акеми, на чуть приоткрытые губы, нежную шею, подчёркнутую худобой ямочку между ключицами. Непреодолимо тянет прикоснуться поцелуем к тонкой коже там, где бьётся пульс, скользнуть ладонью под потрёпанную рубашку, но с насыпи на них наверняка смотрят, нельзя, нельзя… Мальчишка вздыхает и просто накрывает руку Акеми своей.

– Я тебя так ждал. Первое время думал, что просто умру возле тюремных ворот. Сяду под стеной – и всё остановится.

– А потом? – спрашивает девушка, не открывая глаз.

– Потом подумал, что надо жить. Что ты там – живая. И однажды вернёшься. И это значит, что я буду делать всё, чтобы тебе там стало легче.

– Абрикосы.

– Что?

– Мне приносили абрикосы. И яблоки. Так ведь не кормят заключённых…

– Угу. Но ты же особенная.

– Не я. Ты. Я догадалась, хоть и не сразу.

«Ну и пусть смотрят», – решает Жиль. Обнимает девушку, дует на тонкую прядь, что выбилась из её причёски, и долго, с удовольствием целует в губы.

– Эй, вы там спать улеглись, что ли?

Голосом Сорси можно рыбу глушить. Жиль пытается подняться, но Акеми его не отпускает, смеётся тихонько, ерошит светлые волосы.

– Вы оглохли? Жиль! Акеми!

– Да-да, плохо слышно, – шепчет Акеми, тиская млеющего от удовольствия мальчишку.

– Мы поехали дальше! Ясно? – не унимается Сорси.

– А мы остаёмся, – мурлычет Жиль.

Шелестит под ногами трава, предвещая появление кого-то из путешественников.

– Ну вы хоть ночи дождитесь, – басит Гайтан. – Поднимайтесь, привал окончен.

Не дожидаясь, когда парочка выберется из помятой травы, он нагибается, подхватывает под мышку сперва Жиля, потом Акеми и, сопя, тащит на насыпь под хохот Сорси.

– Отец Ланглу, принимайте. – Гайтан опускает мальчишку с японкой на шпалы. – Жрали траву. Сказали, что, пока не доедят, никуда не поедут.

Теперь уже смеются все, даже Жак Фортен отвлекается от изучения лежащей у него на коленях книги. Сорси глухо хмыкает, держа во рту пару булавок и ловко подшивая лямки на штанах Амелии. Девочка же стоит смирно, внимательно изучая содержимое лежащей на сиденье сумки. Принадлежность сумки легко определить по обилию дурацких чёрно-белых кружев и связанных из акриловых ниток талисманов, висящих на ней. Ксавье поглядывает на заворожённую Амелию и укладывает в ящик под сиденьем второй дрезины контейнеры и мешки, громоздящиеся между рельсами.

– Мы с Гайтаном посмотрели, где у нас что лежит, – поясняет он, поймав заинтересованный взгляд Жиля.

– Это называется «инвентаризация», – комментирует Фортен.

– Спасибо, месье Фортен, – кивает Ксавье. – Не подскажете, где мы сейчас и сколько нам до ближайшего водоёма?

Фортен близоруко щурится, задумчиво ведёт по странице пальцем и спустя минуту изрекает:

– Если я верно подсчитал, мы где-то под Монпелье. Через город протекает Лез, мимо не проедем. Дальше нам около двух часов до Нима через Гро-дю-Руа.

– Ночуем в Ниме, – подводит итог Ксавье. – Жиль, Гайтан, помогите погрузить вещи обратно, и поедем. Время дорого.

Сорси обкусывает нитку, закрепляющую шов, спускает Амелию с дрезины:

– Давай, маленькая, иди на своё место.

Амелия выглядит расстроенной. Поднявшись на цыпочки и вытянув шею, она всё смотрит на сумку Сорси, полную ярких моточков акриловой пряжи, спиц, крючков, стеклянных пуговиц и бусин, плетёных шнурков и ярких лоскутков ткани. Перед девочкой будто открылся новый мир, удивительный, непонятный и манящий. И вот тебе – «иди на своё место»…

– Мадам Сорси…

– Мадемуазель, – поправляет рыжая. – Ну, чего?

– А можно мне потом ещё посмотреть?

– Чего посмотреть-то?

– Сумку…

Сорси улыбается, встряхивает дредами:

– Как до места доберёмся – разрешу поковыряться в моих богатствах. Всё, беги, быстрее доедем.

Амелия возвращается на вторую дрезину, Ксавье и Жиль подхватывают её под руки, поднимают. Погрустневшая малышка забивается под бок к отцу Ланглу, подбирает ноги на сиденье.

– Ну что, поехали? – кричит с передней дрезины Гайтан.

– Давай! Месье Фортен, не забывайте предупреждать нас о стрелках заранее! – машет рукой Ксавье. – Иначе мы рискуем затормозить в вас!

– Больно будет? – спрашивает Амелия.

– Ага, – делает страшное лицо Жиль. – Как дверью по лбу.

Девочка ёжится, с тревогой поглядывает на прозрачный пластиковый навес над головой. Ей представляется, как в нём вдруг появляется дверь, которая со скрипом распахивается, и… Дрезина вздрагивает, приходя в движение. Амелия ойкает, хватается за куртку Ксавье. Тот одной рукой продолжает качать скобу, другой поглаживает рыжие волосы малышки.

«Надо сделать какой-нибудь ремень, – думает священник. – Перекинуть через плечо и через девочку. Как бы она не вывалилась ненароком, когда задремлет в дороге. А так будет хоть какая-то гарантия безопасности».

Постукивая колёсами и поскрипывая, дрезины спешат по рельсам. Плывут кораблями в море разнотравья, возвышаясь на насыпи над цветущими полями. Будто кто-то разлил по зелёному морю краску: вон розовое пятно, вон голубые островки, золотая россыпь, яркие алые шапки цветов. Акеми жадно смотрит на это великолепие, то и дело подёргивая Жиля за рукав, чтобы показать что-то новое. Ксавье поглядывает на них, придерживая одной рукой спящую Амелию, и ему грустно.

«Как они беззащитны, – думает священник. – Словно младенцы, открытые и злу, и добру, и теплу, и холоду. Ей тяжело и бесприютно, она ищет в нём защиты и опоры и находит, но… Он ещё мальчик. Он слишком юн, горяч, его распирает чувство, которое нужно уметь не только взращивать и лелеять, но и контролировать. Она старше, взыскательнее, сложнее… и ей тяжело быть ведомой в их союзе. Пока она слаба, пока не оправилась от года в неволе, она позволит ему вести. Но как долго? И что потом? Как они переживут первую ссору, сможет ли мальчик защитить её тогда, когда им в лицо выскажут, что они не пара? Нет, Жиль не повторит ошибки Ники Каро, я уверен в своём ученике. Но я не уверен во всём остальном. И исхода не вижу».

– Жиль, посмотри…

Ксавье Лангу невольно прослеживает взгляд Акеми и видит громоздящиеся среди зарослей трав и молодого кустарника каменные развалины. В очертаниях угадывается то, что когда-то было трёхэтажным домом. За первым высится второй, третий… Бетонные каркасы зданий стоят цепочкой – без крыш, без окон. Ощущение, что они не просто заброшены, а уничтожены огнём.

– Смотри, – шепчет Акеми, прижавшись к Жилю. – Смотри туда, вперёд. Там же до горизонта… Какой огромный город… Сколько людей здесь было!

Спереди доносится резкий свист, и Ксавье торопится рвануть тормоз. От скрежета колёс по рельсам просыпается Амелия, и Ксавье бережно передаёт её Жилю, а сам спускается с дрезины и идёт вперёд.

– Стрелка, святой отец, – поясняет Жак Фортен, тыча пальцем в атлас железнодорожных путей. – Где-то совсем рядом.

– Где? – басит Гайтан.

– Где-то, – с нажимом отвечает Фортен. – Искать надо. Это такой металлический ящик рядом с путями, где рельсы расходятся. Я видел у нас на вокзале. Около него от основных рельс внутрь отходят ответвления. Кусок рельсы, около метра или чуть меньше. Это и есть стрелка.

Гайтан и Ксавье кивают, обходят дрезину и идут вперёд по путям, высматривая искомое. Спустя минуту их догоняет библиотекарь с маленьким кривым рычагом в руках.

– Без этого у вас ничего не получится, – демонстрируя железяку, поясняет он. – Канселье дал.

Порядком засыпанный пылью металлический ящик нипочём бы не нашёлся, не увидь Гайтан Йосеф саму стрелку.

– Эта хрень? – вопрошает он, указывая на неё.

– Да-да! – радостно трясёт кудрями Фортен. – Но где же устройство для перевода?

Ксавье присаживается на корточки, раскапывает неприметный холм справа от расходящихся в разные стороны рельс. Пальцы натыкаются на металл. Несколько минут – и ящик освобождён от наносов почвы. Фортен на ощупь находит отверстие сбоку устройства, вставляет туда рычаг. Щелчок – и поднимается неприметная металлическая пластина, открывая ещё одну округлую выемку. Фортен переставляет рычаг туда, поворачивает сперва в одну сторону, потом в другую.

– Хм… Стрелку надо положить вдоль рельса, значит… а вдруг не так?

– Сгинь. – Гайтан отгоняет библиотекаря, сам занимает его место. – Раз вдоль – крутить сюда.

Несколько секунд спустя стрелка ложится как надо. Гайтан пинком закрывает металлический замок на ней, возвращает рычаг Фортену и, насвистывая, идёт обратно к дрезине.

Через двадцать минут маленький караван уже в центре города. Дрезины пересекают мост над рекой Лез, проезжают сотню метров до технической подстанции и останавливаются. Путешественники спускаются на платформу, озираются вокруг. За помутневшими, покрытыми трещинами высокими пластиковыми щитами стена к стене стоят мёртвые дома. Ветер гонит по бетону волны пыли, скрипит невдалеке что-то металлическое.

– Отец Ксавье, – подёргивает священника за рукав Амелия. – Эти стены – чтобы мёртвые дома не пошли по железной дороге, да?

– Вряд ли, милая, – отвечает он, чувствуя себя неуютно.

– Вы как хотите, а я иду к воде. Мне тут не по себе, – заявляет Сорси и, подобрав подол юбки, шествует к набережной.

Гайтан вытаскивает из-под сидений ёмкости для воды и спешит за рыжей. За ними тянутся и остальные.

– Вода офигенная! – радостно кричит Сорси, присев на край каменных плит у самой кромки.

Она быстро расшнуровывает ботинки, завязывает юбку на бёдрах узлом, сбрасывает куртку и лезет в воду.

– Ой, хорошо-о-о-о! – летит над опустевшим Монпелье восторженный голос девушки. – Грязнули и неряхи, все сюда!

И все, включая Амелию, следуют её примеру. Прохладная чистая вода остужает усталые ноги, забирает с собой пыль и пот. Гайтан забирается в реку по плечи и со стороны внимательно изучает татуировки Сорси, проступающие под мокрой светлой тканью. Амелия плещется нагишом, счастливая, весёлая. Жиль, стоя в воде в одних трусах, следит за ней, брызгается, отгоняя малышку поближе к берегу. Акеми с наслаждением ныряет, проплывает десяток метров и возвращается обратно.

«Так странно, – думает она, прислушиваясь. – Город мёртв, он не дышит, он не имеет запахов. Он высох, как старая кость, приобрёл цвет пыли. А река живая. Она пахнет. Не как море, нет. Орб ничем не пах, я помню. Здесь всё по-другому. На плитах в воде растёт что-то похожее на водоросли. Это живое. Это настоящее. Живая река в мёртвом городе. Мы уйдём, как и все, кто здесь жил, а она останется».

Акеми выходит на берег, отжимает на себе мокрую рубаху, распускает по плечам волосы и садится на тёплые от солнца плиты сохнуть. Ловит взгляд Гайтана Йосефа, холодный, равнодушный, и спешит подтянуть колени к груди. Ей очень хочется, чтобы Жиль был рядом прямо сейчас, чтобы можно было взять его за руку, спрятавшись от неприятного ощущения в его прикосновение. Но мальчишка занят, он уговаривает Амелию не становиться рыбой; сперва один, а потом к нему присоединяются Ксавье и Сорси.

– Веснуха, вылазь! Амелия, у тебя уже режутся плавнички, пора выходить! – наперебой кричат они. – Месье Фортен, у вас в книгах есть рецепт рыбы на ужин? Амелия, или ты выходишь, или мы тебя зажарим и съедим! Ой-ой, что это? Неужели чешуйка?

Визжащую Амелию вылавливает Гайтан, подхватив одной рукой, выносит на берег и делает внушение:

– Видишь ладонь? Больше твоей попы. Сильная. Поняла?

Амелия ойкает и понимающе кивает. Сорси и Жиль смеются, выбираются на берег и, завернув девочку в куртку, раскладываются сушиться. И Акеми заставляет себя улыбаться и подставляет июньскому солнцу бледное лицо. А Жиль тайком любуется ею и тихонько радуется, думая, что наконец-то его Акеми хорошо и спокойно.

Два часа спустя, обсохнув и перекусив кукурузными лепёшками и сыром, маленькая компания продолжает путь. Впереди Ним – город, в котором запланирована первая ночёвка.

Вокзал в Ниме красивый. Двухэтажный, скромный, с когда-то белой облицовкой, воздушными ажурными арками перед входными дверями и полукруглыми сводами внутри.

– Похоже на Собор, да, отец Ксавье? – спрашивает Амелия, рассматривая аккуратную кирпичную кладку над головой.

– Да, кроха, у нас тоже своды.

– В подземелье, где мы убегали, точно так же, – уточняет девочка.

Ксавье кивает, поправляя на плечах лямки двух котомок. Оглядывается в поисках остальных. Начинает смеркаться, как бы кто не отстал и не заблудился. Тот же Фортен. Редко встретишь человека, настолько оторванного от реальности. Всю дорогу не отрывался от своих книг, то и дело вымеряя что-то складной линейкой. Сорси обнамекалась, как у неё руки устали и хорошо было бы сменить её на рычагах управления дрезиной, но очкастый библиотекарь её упорно игнорировал. Только когда Гайтан потерял терпение и рыкнул: «Порулить не хочешь?» – Фортен сунул ему раскрытый железнодорожный атлас и спокойно ответил: «Порулю. А ты веди нас по картам». После этого от него отстали, но Сорси на одной из «туалетных вылазок» высказалась отцу Ксавье.

– От Амелии пользы в путешествии и то больше! – возмущалась девица, уперев кулаки в бока. – Давайте меняться? Вы нам девочку, а мы вам бесполезный балласт!

– Мадемуазель Морье, – строго нахмурился священник, – месье Фортен – не бесполезный балласт, а наш единственный проводник, умеющий читать карты дорог. И он поедет впереди. С вами. Но, если хотите, мы вам Амелию одолжим на время.