Текст книги "Одержизнь"

Она снова задумывается.

«Он любит свою японку. Больше всего на свете. Настолько сильно, что жизнь за неё отдал. И хорошо, что почти никто об этом не знает. И так ужасно, что он настолько её любит. Он любит Амелию. Ксавье тоже. Меня, но… но мы мало друг друга понимаем».

– Я не знаю. – Беспомощная улыбка лишь подчёркивает её неловкость. – Он… почти не говорит о том, что ему нравится.

– Хорошо ты брата знаешь, – смеётся Сельен. – Или он дома не бывает?

– Он у меня вольный ветер.

– Ага, я заметил. А правда, что у него девчонка в трущобах есть? В универе об этом все говорят.

Вероника неопределённо пожимает плечами и утыкается в чашку с остывшим чаем.

Полтора часа общения с Сельеном дожимают её так, словно всё это время она передвигала мебель и отмывала полы. Парень задаёт уйму вопросов, из-за которых Вероника чувствует себя неловко или не знает, что ответить. Ей самой очень хочется спросить, зачем молодому Лефевру всё это знать, но она не решается.

– Через три месяца состоится назначение новых Советников. Только пока непонятно, сколько нас будет, – повествует Сельен уже о своём. Веронику цепляет это «нас» – надо же, насколько парень уверен в том, что одно из мест в Совете уже его. – Я так понял, наберут ту же семёрку и, скорее всего, человек десять плебеев. Нет, ну ты можешь себе представить, чтобы нищеброды советовали нам, как управлять городом?

– Предыдущий Седьмой был не из Ядра, – не выдерживает Вероника. – Но отлично справлялся со своими обязанностями.

– Ну да. И Совет его слил, когда стало жарко. Я не спорю: есть достойные люди вне Ядра, но их единицы. Десятка не наберётся точно. Они ж все тупые, Вероника! Их не спасает даже образование. Они же дикари, привыкли только хватать и тащить. Управлять городом могут только рождённые в Ядре. Это у нас в крови.

Вероника смотрит на него – холёного «золотого мальчика», такого беззаботного и уверенного в себе. Сидящего на папиной шее, убеждённого в том, что может править Азилем только потому, что ему выпало родиться сыном Советника. Ни дня не зарабатывавшего себе на питание. Верящего в байки о том, что работа гробит мозги. И ей становится смешно и горько одновременно.

«Вот Сельен – рвущийся к власти. Иллюзорной власти над городом, которая на самом деле – тяжкий груз. И вот Жиль, мой маленький брат, который будет прекрасным Советником лишь потому, что знает самое дно жизни, но отчаянно сопротивляется должности. Кто из них больше нужен городу? Кто из них лучший, кто будет на своём месте? Вряд ли Сельен станет заботиться о ком-то, кроме своей семьи. А Жилю противно наше общество, и мы сами в этом виноваты. У того, кто с детства жил в нужде и голоде, скучающие сытые власть имущие вряд ли вызовут тёплые чувства».

– Сельен, я скажу кое-что, что вам не понравится. Мой бывший муж, который пришёл к власти обманом, но при этом показал себя прекрасным руководителем, всегда ценил тех, кто его кормит. Работал не для себя, а для людей. И возможно, это единственная причина, по которой он сейчас под домашним арестом, а не в тюрьме. Даже бывшим Советником он остаётся нужным Азилю. С ним до сих пор консультируются, и, находясь дома, он работает для города. Мне бы очень хотелось, чтобы вы над этим задумались.

– Прости, но с политикой твоего бывшего я во многом не согласен, – разводит руками Лефевр.

Вероника чувствует, что больше не желает ни говорить, ни слушать об этом.

– Ещё чаю? – любезно улыбаясь, спрашивает она. И, не дожидаясь ответа, встаёт с софы: – Я принесу.

И когда Вероника с чайным подносом выходит из кухни, щёлкает, открываясь, замок входной двери. Под ноги ложится яркая тёплая дорожка света, и голос брата произносит негромко:

– Мы вернулись. Вот так вот.

Звякают на подносе две чашки из тонкого голубого фарфора. Вероника ставит свою ношу на порог кухни, делает шаг навстречу брату. «Не плакать. Всё хорошо. Не плакать!»

– Веро, Амелия там во дворе с этим… твоим. Поговори с ним, пожалуйста. Оно нам всем очень нужно.

– Спасибо, братик, – улыбается сквозь набежавшие слёзы она. – Я поговорю. В библиотеке Сельен Лефевр. Пожалуйста, выстави его вон максимально вежливо.

Жиль кивает, прячет усмешку и не спеша поднимается на второй этаж. И ему, и Веронике предстоит нелёгкий диалог с людьми, которым так хочется сломать шею, но нельзя. Ради блага семьи. Ради блага города.

– Дрянь какая, – кисло морщится Жиль, рассматривая себя в зеркало.

В рубашке с жилетом и галстуком он сам себе кажется смешным, ряженым. Брюки, пошитые у лучшего в Ядре мастера, спадают, в ремне пришлось прокалывать ещё одну дырку. В ответ на предложение молодого Бойера пришить к штанам лямки портной на пять минут потерял дар речи. Вероника, присутствовавшая при этом, была не просто красная – пунцовая.

– Почему дрянь? – спрашивает Амелия, измеряющая всё, что под руку попадётся, сантиметровой лентой, которую для неё стащил Жиль. – Ты красивый! Как принц!

– Вот потому и дрянь. Веро, можно я хотя бы удавку сниму?

Вероника, десятый раз развязывающая и завязывающая по новой бант на юбке, вскипает:

– Так! Даже не начинай торговаться! И ещё одно бранное слово – поедешь в Ось в пижамных штанах!

– Жопа, – тихим ангельским голоском произносит Амелия и ухмыляется.

– Амелия!!! – возмущённо рявкают Жиль и Веро в один голос.

Девочка спокойно поправляет шпильку в высокой причёске и как бы между прочим замечает:

– Папа приехал. Давно уже стоит у ворот. Наверное, уже злится, – и первая направляется к выходу.

Бастиан действительно нервничает. Ходит вокруг электромобиля, хмуро поглядывает в сторону дома Бойеров. Улыбается лишь тогда, когда Амелия подбегает к воротам, залезает на них, проезжается на створке и радостно сваливается к нему в руки.

– Привет, папа! Можно я у тебя на коленях поеду?

– Нет, милая. Сегодня ты поедешь с мамой на заднем сиденье. Так надо. Не дуйся. Мы с тобой ещё покатаемся, и я тебе дам порулить.

К машине подходят Вероника и Жиль, сдержанно здороваются. Бастиан открывает перед бывшей женой заднюю дверцу электромобиля, спускает с рук Амелию. Дочь быстренько ныряет в салон, Жиль и Вероника садятся по обе стороны от неё.

– Здравствуйте, мадам Бойер, месье Бойер, – приветствует их с переднего сиденья Мицуко.

– Мадемуазель Кейко! – радостно кричит Амелия. – Вы теперь папина охрана, да?

– Здравствуйте, мадемуазель Каро. Я не Кейко, вы ошиблись. Я Мицуко, секретарь вашего папы, – скромно поясняет японка.

– А пару дней назад была горничной, – не удерживается от ядовитого комментария Вероника.

– Мадам Бойер, – подчёркивая фамилию, обращается к ней Бастиан, усаживаясь за руль. – Вам не всё ли равно?

Вероника бледнеет, открывает рот для ответа, но тут Амелия ловко встревает между взрослыми, дотягивается до руля, шлёпает по клаксону. Резкий звук заставляет всех вздрогнуть.

– Всё, поехали уже, – вздыхает Жиль.

Две минуты пути – и они паркуются на бетонной площадке возле Оси. Бастиан открывает дверь перед Вероникой, но руки не подаёт. Она же ловко перехватывает Амелию, не давая возможности бывшему мужу даже коснуться ребёнка. Мицуко и Жиль выбираются из машины сами. Японка быстро направляется к Оси и исчезает за её стеклянными дверями.

– Амелия, вы с мамой или побудьте в вестибюле, или погуляйте тут неподалёку, – обращается Бастиан к дочке. – За вами спустятся, когда надо будет подписать некоторые документы. Жиль, идём.

Подросток перехватывает возмущённый взгляд Амелии, подмигивает ей и быстро шепчет на ухо:

– Я скоро вернусь, там будет очень скучно.

– Точно? – недоверчиво морщит нос Амелия.

– Уверен. Смотри, чтобы маму никто не украл.

Короткий взгляд на Веронику, комкающую в руке носовой платок, – и парнишка уже бежит ко входу в Ось. В вестибюле, облицованном серым мрамором, к Жилю направляется офицер полиции, но Бастиан останавливает его:

– Благодарю за бдительность. Молодой Советник Бойер со мной.

Жиль с интересом глазеет по сторонам. Как-то по-другому он представлял себе главное здание города-государства. Думал, увидит помпезную роскошь, выставленную напоказ уже в приёмной. Но нет: строгий мрамор, лёгкие диваны в зоне ожидания, обтянутые недорогим материалом, и светильники – обычные овальные лампы мутного стекла, а не дорогущие люстры, как в доме Роберов. Даже девушка на ресепшене простенькая и милая. Приветливо улыбается каждому, кто к ней подходит.

– Жиль! – окликает его Каро. – Нам в лифт.

В лифте подросток исподтишка рассматривает Мицуко. Сейчас в ней ни за что не признать уроженку Третьего круга: туфли на каблуке, изящный серо-голубой костюм с узкой юбкой до колен, уголок кружевного платка, выглядывающий из нагрудного кармана, гранёные тёмные бусы на изящной шее, собранные в пучок волосы, подколотые двумя палочками. Жиль натыкается на её взгляд – спокойный, уверенный взгляд человека, который имеет право быть здесь. И даже незаметно касаться опущенной руки Бастиана Каро.

И снова Жиль задаётся вопросом: зачем она с ним? Кто она на самом деле?

– Месье Бойер, – обращается к нему Бастиан, глядя прямо перед собой. – Сейчас мы выйдем и направимся в зал заседаний. Я прошу вас больше слушать и по возможности меньше говорить. Право защищать интересы Амелии я как отец оставляю за собой. Вы же будете говорить, когда вам предоставят слово. Это понятно?

– Да.

Этот человек в сюртуке, застёгнутом под горло, ничем не напоминает того Бастиана, что вчера возил их с Амелией в порт. Если тот был мягким, заботливым отцом, этот – живое воплощение власти. Спокойный тон, которым отдают приказы. Чёткие формулировки, и нечего возразить, даже если очень хочется. Возражать и не тянет, потому что, какую бы антипатию ни вызывал Бастиан Каро у Жиля, сейчас бывший Советник лучше знает, что надо делать.

Дверь лифта бесшумно отъезжает в сторону, Бастиан покидает его первым, оборачивается, сделав несколько шагов по ковровой дорожке:

– Мицуко, отнеси сводки в отдел снабжения и дожидайся в вестибюле. Жиль, за мной.

Зал заседаний напоминает Жилю суд. Стены, обитые красным бархатом. Кипенно-белые шторы. Пятеро немолодых мужчин за длинным столом, одетых в одинаковые строгие костюмы с вычурной булавкой на отвороте. Ряды неудобных кресел с потёртыми подлокотниками и спинками, сидящие люди – кто в дорогом пиджаке, кто в униформе или в рабочем комбинезоне. В одном из присутствующих подросток с удивлением узнаёт Ксавье Ланглу. Ему очень хочется окликнуть священника, помахать рукой, но лицо Ксавье настолько отрешённо-серьёзное, что Жиль не решается и послушно проходит за Бастианом в первый ряд.

– Месье Каро, где ваша пунктуальность? – раздражённо спрашивает один из пятерых за столом. – Вы задержались на семнадцать минут. И где ваша охрана? Вы нарушаете предписанный судом режим.

– Прошу прощения, председатель Кариньян, – спокойно отвечает Бастиан. – Можете выписать мне штраф.

Последняя реплика вызывает усмешки среди присутствующих элитариев. Председатель хмурится, постукивает по столу карандашом и начинает говорить, поглядывая в бумаги, лежащие перед ним:

– Итак, вчера вы подали срочное прошение, касаемое ситуации с эпидемией неизвестной болезни среди детей Азиля. В нём вы ходатайствуете о выделении городом средств и людей на сопровождение вашей дочери… а дальше я ничего не понял. Каро, куда и зачем вы хотите отправить семилетнего ребёнка?

Бастиан поднимается со своего кресла, встаёт вполоборота к залу:

– Прежде чем ответить на ваш вопрос, месье Кариньян, я спрошу у присутствующего здесь месье Ламонтаня: удалось ли медикам Азиля выяснить, с каким именно заболеванием они имеют дело?

– Нет, не удалось, – неохотно откликается Франсуа Ламонтань. – Мы наблюдаем лишь симптомы, причину выясняем.

– И сколько вы намерены ещё наблюдать и выяснять? А также содержать в карантинной зоне более сотни детей и их родителей?

– У меня нет ответа на этот вопрос.

– То есть сколь угодно долго? Город лишён как минимум сотни работников, а их семьи – кормильцев. Вас не волнует, что условия в карантине, мягко говоря, скотские? У вас ребёнок и взрослый делят одну кровать, пайку получают скудную. Детям негде играть, они заперты в душном бараке. Это, по-вашему, приемлемо?

– Каро, не распаляйтесь! – одёргивает Бастиана председатель.

– Прошу прощения. Собственно, я задержался из-за того, что посетил место, в которое по настоянию месье Ламонтаня хотят поместить мою дочь. Уважаемые присутствующие, это не карантин, это отстойник. И там ничего не делается для того, чтобы облегчить состояние детей или выяснить причины припадков. Также я имел беседу с доктором Второго круга – месье Шабо. Его опыту я более склонен доверять. Мы обсудили с ним версию так называемого нулевого пациента – того, кто заболел первым. Выходит, что это именно моя Амелия. Мы с доктором Шабо сошлись во мнении: решение проблемы – я сознательно избегаю термина «болезнь»! – именно в ней. Я прошу внимательно меня выслушать. Не хотел бы ударяться в мистику – я материалист, но волей-неволей придётся, потому как эта версия – единственная. Моя дочь и совершенно незнакомый ей человек независимо друг от друга утверждают, что истинный нулевой пациент находится вне Азиля и путь к нему известен. А наш единственный шанс для исправления ситуации – поиск этого нулевого.

– Каро, вы идиот? – не выдерживает один из пятёрки за столом.

– Смотря с кем сравнивать, месье Марен, – сдержанно отвечает Бастиан. – Хотя, наверное, всё же идиот. Умные предпочитают держать детей в отстойнике и ждать неизвестно чего неизвестно сколько. Я предлагаю отправить своего ребёнка с командой сопровождения на поиск нулевого пациента. Использовать шанс. И я подал прошение о материальной поддержке и подборе сопровождающих. У меня всё.

Ненадолго наступает тишина. Бастиан со вздохом садится на место. Пятеро градоуправленцев негромко совещаются между собой. Жиль смотрит то на одного человека за столом, то на другого. Минуты текут медленно, в зале заседаний становится душно. Будущий Советник потихоньку ослабляет узел галстука, оборачивается на отца Ксавье. Тот смотрит в сторону, на пробивающийся сквозь неплотно задёрнутые шторы солнечный свет.

– Месье Каро, – окликает председатель, – как далеко вы планируете отправить вашего ребёнка?

– Великобритания, – коротко отвечает Бастиан.

– Это что?

– Это остров к северу от Азиля, отделённый от материка проливом Ла-Манш. С сушей соединяется через тоннель под проливом. От нас находится примерно в тысяче километров.

– Вы точно спятили, Каро. Тысяча километров. Семилетняя девочка…

– …и единственный шанс помочь ей и сотне других детей, – заканчивает Бастиан.

Снова пятёрка управленцев принимается совещаться. Бастиан неподвижно сидит рядом с Жилем и кажется спокойным, как камень. Но Жиль откуда-то знает, что это спокойствие даётся Каро с большим трудом.

– Месье Каро, допустим, мы поддержим ваше сумасшедшее желание пожертвовать собственной дочерью ради призрачного шанса. Раз нет других вариантов, – говорит полный медлительный старик, сидящий ближе всех к выходу из зала. – Но каким образом ваш ребёнок доберётся до места?

– Месье Бернье, прошу слова, – встаёт с места Ксавье Ланглу. – Способ есть.

– Да, святой отец, говорите.

– Железнодорожные пути. Они уцелели, и по ним можно ориентироваться. Мы с месье Канселье несколько дней назад опробовали дрезину, проехали километров двадцать. В библиотеке можно найти карты, выстроить маршрут.

– Так, хорошо. Сколько это займёт времени и где мы найдём вам столько еды и воды для группы сопровождения?

– Неделю, месье Бернье. Дрезина развивает скорость тридцать-сорок километров в час. Это чистых двадцать пять часов пути. И примерно столько же на путь обратно.

Председатель что-то пишет на листке бумаги, кивает:

– Хорошо. Допустим, ресурсы мы выделим. Кто возьмётся сопровождать ребёнка?

– Я, – одновременно выдыхают Жиль, Бастиан и Ксавье.

– Каро, Бойер, вы – точно нет, – отрезает Кариньян. – Будущим Советником мы не вправе рисковать, а способности месье Каро нужны городу здесь и сейчас. Отец Ланглу, вы уверены, что ваш возраст…

– Уверен.

Жилю вдруг становится нехорошо. От духоты звенит в ушах. Он встаёт с места, подходит к столу.

– Я иду с Амелией, – чеканя каждое слово, заявляет Бойер. – Я это решил, и не вам мной распоряжаться. Хотите меня в Совет, да? А вот ни хера не получите, пока я не вернусь обратно!

– Жиль, сядь! – рявкает на него Бастиан.

– Я знаю, как справляться с её приступами. Это раз. Это дорогой мне человек – два. Я молод и вынослив – три. Чего вам, сволочи, ещё надо?

Сердце заходится, дрожат руки. Так уже было. Жиль, так было, когда…

– Месье Бойер, сядьте!

Плывёт зрение, звуки словно отдаляются. Мальчишка трясёт головой, делает шаг от стола в сторону двери. Было, так было…

– Жиль?..

– Амелия… – бормочет он, спотыкаясь, идёт к выходу.

Бастиан подрывается за ним, но Жиль отталкивает его:

– Мы сами… Вы нужны тут. Заставьте их отправить меня с ней.

Спуск на лифте кажется вечностью. Подросток стремглав несётся по коридору первого этажа туда, где плачет Вероника. Скользит по мраморному полу, почти падает рядом с диваном, на котором лежит девочка.

– На улицу, Веро! Её надо на улицу!

Он поднимает Амелию, дрожащую, мокрую, несёт к заботливо приоткрытой кем-то двери.

– Жить… жить…

– Сейчас, веснушка. Мы с тобой команда, ага…

Жиль выносит девочку на газон, укладывает в траву. Сам раскапывает ямку в податливой земле, разминает почву, вкладывает в ищущие руки Амелии:

– Давай, кроха.

Маленькие пальчики приходят в движение, и вот уже появляются под ладонями знакомые Жилю и Веронике очертания зверя из сказки. Длинный хвост, кривые лапы с тонкими пальцами, маленькая голова, почти слитая с туловищем… Ещё минута-другая – и ящерица готова.

– Жить… – умоляюще вздыхает Амелия и вытягивается рядом с фигуркой без сил.

– Веро, найди что-нибудь, чем её накрыть, – просит Жиль, поглаживая кудри засыпающей девочки. – Она замерзает после… после этого.

Вероника убегает в вестибюль Оси, Жиль вытирает о штаны грязные руки, снимает осточертевший галстук и ложится рядом с Амелией. «И пусть попробуют меня не отпустить», – думает он, стискивая зубы.

– Месье Бойер?

Над ним склоняется Мицуко. Вот кого сейчас видеть точно не хочется.

– Уйди.

– Уйду. Возьмите. Это очень важно.

Аккуратные пальчики подсовывают под его ладонь клочок бумаги. Шелестит трава, затем постукивают по бетону дорожки каблуки. Жиль сминает бумажку в кулаке, приподнимается, намереваясь выкинуть подальше, морщится, суёт мятый листочек в карман. «Ещё увидит, что выбросил, – обратно притащит», – раздражённо думает он.

Возвращается сестра с чьим-то пиджаком. Жиль поднимает с земли спящую Амелию, Вероника набрасывает на неё пиджак. Задетая носком туфли, рассыпается в пыль фигурка ящерки.

Мицуко Адати смотрит на Жиля через стеклянную стену вестибюля, грустно качает головой и уходит в зону ожидания.

V
Тебя

– Всё? Подписала?

Бастиан взволнован, взъерошен и непривычно суетлив. Сидит на диване в зоне ожидания, покачивая на руках дремлющую дочь, укрытую теперь уже отцовским сюртуком. Идущая от лифтов Вероника издалека кивает, а подойдя, дополняет:

– Согласие подписала, об остальном тебя известят. Амелия, ты как, милая?

– Ещё не очень, – уклончиво отвечает за дочь Бастиан. – Так, отвезу вас домой. Мицуко?

Японка тут же появляется за его плечом, будто из ниоткуда:

– Да, месье Каро.

– Все дела закончила? – спрашивает он, не оборачиваясь.

– Жду курьеров с отчётами по рассылке письменных распоряжений.

– Сама до дома доберёшься?

Жиль исподтишка смотрит на Мицуко. Ждёт от неё хоть какой-то реакции, хоть какого-то проявления недовольства, раздражения, но японка безупречна. На её лице – ничего, кроме уважения и расслабленного спокойствия. «Как у Кейко», – ловит себя на мысли Жиль.

– Не беспокойтесь, месье Каро, – вежливо склоняясь в поклоне, отвечает она и отходит в сторону.

Приходится Жилю в машине сесть рядом с Бастианом Каро. Амелию укладывают головой на колени Вероники на заднем сиденье, и девочка снова засыпает. Бастиан ведёт электромобиль молча, не отрывая взгляда от дороги. Жиль поглядывает на Веронику в зеркало, прислушивается к сонному сопению Амелии и вот уже почти задрёмывает сам, но вспоминает о записке, что сунула ему Мицуко. Мальчишка шарит в кармане, выуживает мятую бумажку. Разворачивает, разглаживая на коленке. В записке всего два слова, от которых у Жиля перехватывает дыхание. Он накрывает записку ладонью, облизывает вмиг пересохшие губы и, стараясь говорить спокойно, просит:

– Месье Каро, остановите машину.

– Тебя что – тошнит? – равнодушно откликается Бастиан.

– Нет. Остановите. Сейчас.

– Что случилось? – встревоженно хмурится Вероника.

Электромобиль останавливается на обочине между двумя полями сои, подняв тучу светло-бежевой пыли. Жиль открывает дверь, быстро поворачивается к сестре:

– Я потом всё объясню. За меня не волнуйся.

Секундой спустя подросток со всех ног несётся в сторону Второго круга. Бастиан провожает его внимательным взглядом в боковом зеркале, вздыхает. Уголки рта трогает лёгкая улыбка.

– Вероника, он вряд ли вернётся ночевать, – нейтральным тоном обращается он к бывшей жене. – Вам с Амелией нужна помощь дома?

– Нет, – слишком поспешно отвечает она.

Руки бывшего Советника расслабленно ложатся на руль. Бастиан поворачивает голову – немного, чтобы забившаяся в угол салона Вероника попадала в поле зрения.

– Послушай. Нам придётся общаться. Ради Амелии. Мы ей оба нужны сейчас. Не отказывайся от помощи. Ради дочери.

Молодая женщина молчит, смотрит в точку перед собой.

– Ты зря боишься. Я тебе не враг.

Она поправляет сюртук, в который укутана Амелия, чуть прикрывает ухо девочки.

– Не враг, – соглашается Вероника и добавляет: – Ты всего лишь мой убийца.

Бастиан мрачнеет, отворачивается, и машина мягко трогается с места, постепенно набирая скорость.

Жиль бежит по обочине. Глаза слезятся от пыли, ботинки только мешают, натирают ноги. Остановиться нельзя, надо вернуться как можно скорее, надо успеть… Через несколько минут дыхание сбивается, мальчишка спотыкается раз, другой, с бега переходит на быстрый шаг. Пытается снова бежать, но начинает хромать. Через триста метров останавливается отдышаться, разувается и идёт дальше, неся обувь в руке.

Позади слышится мерный гул и поскрипывание: Жиля нагоняет гиробус. Подросток вылетает на середину дороги, машет рукой. Сопя мотором и стеная механическими деталями, гиробус останавливается.

– Пожалуйста… – выдыхает Жиль, когда водитель открывает дверь. – Мне нечем заплатить, но… Мне надо. Срочно…

И через минуту старенький гиробус продолжает свой путь ко Второму кругу, увозя с собой запыхавшегося, бежевого от пыли мальчишку. Он стоит на задней площадке, прислонившись лбом к пластиковому исцарапанному окну, почти потерявшему былую прозрачность, и раз за разом перечитывает два слова на клочке бумаги: «Навести Акеми». Он то хмурится, то улыбается, шепчет что-то себе под нос, и немногочисленные пассажиры косятся на него, как на ненормального.

«Навести Акеми»… Разрешили свидание? Неужели наконец-то разрешили?! Неужели нашёлся кто-то неравнодушный, замолвил словечко? Может, Акеми попросила сама? Кто-то снизошёл, сжалился, учёл хорошее поведение… А может, что-то плохое случилось? Настолько, что разрешили повидаться. От последней мысли Жиль холодеет, роняет записку. Нет, это не так, всё хорошо, ничего страшного не случилось, с Акеми всё в порядке!

Жиль подбирает клочок бумаги, прячет в карман. Смотрит на свои брюки, невесело усмехается: Веро права, на нём никакая одежда дольше недели не живёт. Хотя… может, и удастся отстирать. И манжеты у рубашки тоже. Руки-то отмыть и ногти вычистить – не проблема. Но за одежду придётся от сестры выслушать. И Акеми будет на него укоризненно смотреть. Скажет, что Жиль – бака, невоспитуем и грязь – его неотъемлемая часть.

От последней мысли он тепло улыбается. Акеми скажет… Неважно, что скажет Акеми. Главное – ему позволят её увидеть. Услышать её голос. Запах ощутить. И – а вдруг разрешат? – обнять.

«Лишь бы не попрощаться, – ёкает внутри. – Ты не думал, что тебе просто разрешили с ней попрощаться навсегда?»

– Нет, – шепчет он, обмирая от страха. – Нет же, нет…

Когда гиробус подъезжает к конечной остановке, Жиль вылетает из него, едва открываются двери. Плюхается в траву у обочины, наскоро обувается, спешит срезать путь напрямую через городской парк. Останавливается только один раз: чтобы приложить к натёртой лодыжке несколько сорванных листков и заново перешнуровать ботинки. Через полчаса мальчишка выходит к перекрёстку у стены между Вторым и Третьим кругом. Ещё десять минут – и он уже у ворот тюрьмы.

Охранник в будке сидит не самый злой. Этот ни разу за год не пытался отвесить Жилю пинка или дать по лицу. Значит, можно рассчитывать на общение.

– Здравствуйте, – максимально вежливо и спокойно заговаривает Жиль. – Мне к…

– …Акеми Дарэ Ка, – скучно заканчивает за него охранник. – Когда ж ты успокоишься, пацан?

– Свидание разрешено. Посмотрите в последних распоряжениях, – ровно отвечает подросток.

– Вот же одержимый, – ворчит охранник и исчезает из окошка будки.

Жиль ждёт бесконечно долго, нервно топчась на месте. Наконец охранник снова возникает в окошке:

– Иди домой, малый. Там её и жди.

На глаза наворачиваются слёзы отчаяния.

– Пожалуйста. Посмотрите ещё раз, – тщательно проговаривая слова, просит Жиль. – Я жду уже год. Мне сообщили, что я могу её навестить.

– Так и навещай! Где живёт, знаешь?

Жиль часто моргает, ничего не понимая. Охранник не выдерживает, усмехается:

– Вот дурень-то. Выпустили девку твою. Часа три назад сам провожал до ворот. Японка же?

Мальчишка кивает, обалдело таращится на охранника круглыми глазами. Это что – шутка? Новый способ поиздеваться над ним? Или действительно Акеми дома? Не верится. Как бы ни хотелось – не верится, никак не верится!

– Ну что ты стоишь, дурень?

– Вы… обманываете, – с трудом выдавливает Жиль.

Охранник в сердцах сплёвывает и закрывает оконце. Жиль щиплет себя за руку, делает глубокий вдох… и бросается бежать вдоль стены к пропускному пункту Третьего круга.

В себя он приходит только у подъезда дома номер девять по Четвёртой линии второго сектора. Опирается о шершавую стену, тяжело дыша, морщится от боли в мышцах.

«Всё хорошо. Так не шутят. Не шутят же? Господи, ты же есть, ты ведь и правда мог её… Спасибо. Я никогда тебе спасибо не говорил, а сейчас очень хочется…»

– Спасибо. Ты же слышишь, правда? – тихо спрашивает Жиль, глядя вверх – туда, где высоко-высоко виднеется бетонный козырёк крыши и лоскуток яркого, почти летнего неба.

Дуновение ветерка ерошит светлые вихры, сушит набежавшие слёзы. Всё, парень. Успокойся и иди. Давай, вдох, выдох…

Дверь не отпирают долго. Так долго, что Жилю начинает казаться, что он колотит по ней ладонью не меньше часа. Наконец осторожный мужской голос по ту сторону интересуется:

– Кто там?

– Месье Дарэ Ка, это я…

Щёлкает дверная задвижка, дверь распахивается, и мальчишка видит перед собой Макото – совсем седого, сутулого, постаревшего, в залатанной серой рубахе и растянутых на коленях штанах. Макото смотрит на него насторожённо, но взгляд его теплеет, губы трогает улыбка.

– Пришёл, – кивает он. – Здравствуй.

В глубине коридора раздаётся сдавленный возглас. Акеми Дарэ Ка – худющая, бледная, с тюрбаном из полотенца на голове, медленно пятится, зажимая себе рот обеими ладонями. Упирается спиной в стену и застывает. В тёмно-серых глазах плещется что-то такое, что хочется немедленно подавить, пока оно не вырвалось наружу и не погасило солнце. Макото отступает в сторону, и вот уже Жиль обнимает девушку, прижимает её к себе, повторяет: «Акеми… Акеми…» Падает на пол полотенце, волосы у неё отросли длинные, можно косу плести. Руки у девушки трясутся, она осторожно трогает лицо Жиля, прикасается кончиками пальцев к шрамам, ведёт по ним к скулам, губами касается лба мальчишки и едва слышно выдыхает:

– Это же ты?

Макото смотрит на них, грустно качает головой и неслышно уходит на кухню.

Акеми и Жиль стоят посреди коридора, обнявшись. Жиль боится разжать руки, всё ещё не веря, что это не морок, а его Акеми – живая и тёплая. Мокрая, пахнет мылом и отваром трав, которым споласкивают вымытые волосы. И хочется столько всего сказать, но слов нет, и он может только дышать и чувствовать. Щекочет нос мокрая прядь, и щека у Акеми тоже мокрая и солёная, и на губах Жиля теперь тоже соль, и снова, снова… И медленно тает внутри мутная тоска, уходит прочь то, что владело им год, оставляя ночами без сна, превращая жизнерадостного мальчишку в дикого, огрызающегося на всех подряд крысёныша.

– Не прогоняй, – просит он, прижимаясь левой щекой к мокрым волосам Акеми.

– Тебя – никогда.

Она прячется у него на груди, стискивает его в объятьях изо всех сил.

– Я папе всё сама скажу. Только ты… ты не уходи.

Макото выслушивает её – сбивающуюся, срывающуюся в слёзы, заново вспоминающую самые простые слова и ни на секунду не выпускающую мальчишку из объятий. Будто его дочь до смерти боится, что, стоит ей отпустить Жиля, и она снова окажется в одиночной камере, куда не заглядывает даже время. Макото выслушивает её, смотрит на худенького светловолосого подростка, сияющего от счастья… и ничего не может сказать. Взгляд Макото Дарэ Ка грустнеет, тает радость от возвращения Акеми домой. Ему есть что сказать этим двоим, но сейчас он не имеет права тревожить их. Всяким словам своё время.

Макото хлопочет на кухне, собирая нехитрый ужин. Жиль сидит в комнате на низкой скрипучей кровати, Акеми лежит головой на его коленях, прикрыв глаза и впитывая тепло прикосновений. Время от времени девушка приподнимается, вглядывается Жилю в лицо и спрашивает:

– Ты не снишься же мне? Правда? Это ты?

– Не снюсь. Это правда я. Почему ты спрашиваешь? Уже раз десять спросила.

– Она отвыкла, Жиль. – Макото вносит в комнату поднос с тремя плошками жидкого супа. – Год только и просила в записках: «Пусть он придёт». А я не понимал, кого она ждёт.

– Тебя, – шепчет Акеми, ловит взгляд Жиля и наконец-то улыбается. – Тебя.

Макото Дарэ Ка просыпается вместе с солнцем. Заправляет постель, бесшумно выходит в маленькую кухню умыться и попить воды. И обнаруживает Акеми стоящей у раскрытого окна. Длинные волосы спутались со сна, Акеми зябко кутается в старенькое кимоно.

– Охайо гозаимас[5]5
  Охайо гозаимас – доброе утро (яп.).


[Закрыть], – приветствует её отец.

– Охайо гозаимас, ото-сан, – тихо отвечает девушка, не оборачиваясь.

– Как спалось?

– Хорошо, спасибо.

Он набирает в кружку воды, чистит зубы тряпицей с содой. Акеми опирается руками о подоконник, смотрит вниз.

– Так странно… И всё чужое.