Текст книги "Besame mucho, клуша!"

– Алло? Ты меня слышишь?

Вместо ответа Галка разразилась потоком ругательств:

– Вот сучка подзаборная, тварь помойная, девка кабацкая, мерзавка, насмотрелась фильмов, дрянь уцененная.

– Ты о ком? – обалдел Крутов, не ожидавший от бывшей одноклассницы такой экспрессии.

– Была у нас тут одна нимфоманка на практике. Где-то раздобыла вторые ключи от «опеля» и каталась по городу после работы – такое у нее развлечение было. У тебя ко мне все?

– Нет, не все. – Василий помолчал. – Я слышал, Крашенинников продал акции?

– Продал. – Галка ощутила прилив адреналина.

– С каких это пирогов?

– А разве ты не в курсе? – самым невинным тоном поинтересовалась Бочарникова.

– Был бы в курсе, не звонил бы, – огрызнулся Василий.

Галка провела кончиком языка, острого как жало, по губам:

– Об этом не по телефону.

– Не по телефону так не по телефону, – без особого желания уступил Крутов. – Где встречаемся?

Встреча была назначена, и собеседники простились, причем каждый считал, что ему повезло.

* * *

– Квартира Крутовых? – На площадке перед дверью маячила крепкая тетеха в сарафане, со шлейкой от почтальонской сумки на шее.

Множественное число было явным преувеличением, но чертовски льстило мужскому эго.

– Крутовых.

– Распишитесь, – строго велела тетеха и сунула клиенту сразу три вещи: ручку, квиток для подписи и конверт.

Помедлив с выбором, Крутов осторожно вынул из руки почтальонши ручку с квитком, поставил невразумительную закорючку и забрал явно страдающий анорексией конверт.

Захлопнув за посетительницей дверь, Василий разорвал бумагу и осекся – в конверте ничего не оказалось. Совсем.

Несмотря на явное отсутствие вложения, Крутов перевернул пакет и встряхнул на всякий случай – вдруг что-нибудь да выпадет. Однако сколько Крутов ни домогался, ничего не выпало.

Лицевая сторона конверта не внесла ни малейшей ясности: обратный адрес был смазан, как и печать, и навевал смутную тревогу. Что-то такое Василий уже слышал или видел. Где? В связи с чем?

На всякий случай Крутов прихватил конверт с собой в офис, решив посоветоваться с Леночкой.

– Как думаешь, что все это означает? – поинтересовался он у помощницы, изложив сюжетец с письмом-пустышкой.

– По моему скромному мнению, похоже на рейдерскую атаку.

– Точно-точно, – некстати обрадовался Крутов, – вот что это мне напомнило.

– Василь Василич, посмотрите, что вокруг делается. Предприятия уже все легли под москвичей. «Бланк-информ» пройдет процедуру банкротства и сделает то же самое.

Почти не слушая помощницу, Крутов высказал мучившую мысль:

– Как думаешь, стоит продать акции?

– Только если оформить сделку задним числом.

– Интересно, а почему ты раньше молчала? – В голосе Крутова прозвучала обида.

– Между прочим, вас не было.

Крутов поморщился:

– Так меня не было только две недели. А раньше-то я тут был.

Леночка фыркнула:

– А раньше вы отсутствовали присутствуя.

Крутов совсем не страшно сдвинул брови:

– Я уже начал переговоры о продаже.

Леночка похлопала ресничками:

– С кем?

– Боюсь сглазить, – уклонился от ответа Крутов.

Не Давос, конечно, но встреча была стратегической.

Разговор вертелся вокруг перспектив «Ведомостей». Мрачные картины сокращений и снижения тиражей, удорожания себестоимости и потери рынка Галка обошла стороной, упирала в основном на любовь к газете и желание потрудиться на ее процветание. В результате Крутов уже не сомневался, что дела в «Бланк-информ» идут из рук вон.

С этого момента Бочарникова как никогда была близка к своей мечте раздавить Дворяниновича как мокрицу. И как только Лера жила с ним – уму непостижимо. Рыжий, конопатый, мерзкий. Брр.

Состояние Галины можно было сравнить с состоянием олимпийского чемпиона (в конце концов, у каждого свои победы) – восторженное с креном в эйфорию.

Крен был настолько сильным, что Галина совершенно забыла про Валерию и испытала мимолетный укол совести, когда на мобильнике высветился квартирный номер Ковалевых.

– Аюшки?

– Наконец-то, – в ухе у Галины раздался душераздирающий вздох, – до тебя невозможно дозвониться. У тебя что, конференц-связь сегодня?

– Почти. – Галина вела машину и с опаской высматривала на дороге униформный костюмчик гибэдэдэшника.

– Галь, как дела?

– Лучше не бывает. Крутов спекся. Когда я сказала, что получила заказное письмо, а в письме – чистый листок, он под страшным секретом сообщил, что получил вообще пустой конверт. Он же не вчера родился, знаком с признаками рейдерской атаки.

Гибэдэдэшник вынырнул как черт из табакерки.

– Блин! Говори, чего хотела, только быстро! – выкрикнула Галина в трубку.

– У меня опухоль головного мозга, – услышала Бочарникова бесцветный голос подруги и нажала одновременно на обе педали – газа и тормоза.

Изменение в реестр держателей акций было внесено с завидной оперативностью, выписаны новые бумаги, в которых скромно значилось имя владелицы – Валерия Константиновна Ковалева.

С тяжелым сердцем Лера передала Галине пакет документов:

– Считай это последней волей умирающего.

– Не говори ерунды.

Файл с документами исчез в известной своей выносливостью сумке Бочарниковой, и Лера испытала облегчение.

Теперь она могла полностью сосредоточиться на том, что у нее внутри.

– Лер, послушай, надо обследоваться, может, все не так страшно.

Они сидели в Галкиной трехкомнатной квартире, где были обжиты только кухня и спальня, и Галина с тревогой и болью рассматривала подругу: тени под лихорадочно блестевшими глазами, бледная, похудевшая, подурневшая, опрокинутая.

– Галь, мне страшно. Ты не представляешь, как мне страшно, – прошептала Валерия. Губы кривились, голос обрывался, как в приемнике, который ловит слабый сигнал.

– Выпьешь чего-нибудь?

– Нет. – От отвращения Лера вся передернулась.

– Ну подожди расклеиваться, Лер, ты еще ничего не знаешь наверняка. Это только твои домыслы. Не накручивай заранее. Так можно заболеть, будучи совершенно здоровым человеком.

– Ты помнишь, как у твоей мамы было?

– Конечно, – Галка тяжело опустилась рядом с Лерой, – конечно, помню.

– У меня те же симптомы.

– Голова болит, кружится и в глазах темнеет?

– Да, – прошептала Лера, давясь слезами. Галка прижала к себе подругу, и обе заплакали.

– Девочка моя, надо бороться. – Галина была слишком деятельным человеком, чтобы горевать.

– Хорошо. – Лере сейчас, как никогда, нужен был оптимизм подруги.

– У меня остались телефоны маминого врача-онколога. Профессор Батурин – прекрасный человек. Я договорюсь, он тебя возьмет к себе в отделение.

– Хорошо, – размазывая слезы по щекам, потрясла головой Лера.

– Ты еще не написала заявление на увольнение?

– Нет.

– Вот и отлично. И замечательно. Пусть Дворник оплачивает хотя бы больничные тебе.

– Ага, – поддакнула Лера. Мысли ее были далеко, с Крутовым.

Господи, что тебе стоит? Четыре года. Только четыре года – и она будет готова.

На заседании коллегии администрации присутствовало только физическое тело Крутова. Душа и мысли оставались на втором уровне скромного холостяцкого жилища, где беспокойно металась на подушках и сбивала простыни любимая женщина.

Игнатьевна сейчас, наверное, печет тонкие блинчики, мечтательно думал Василий, и взгляд его окончательно замаслился. Хотя блинчики находились под строжайшим запретом, как пагубно влияющие на работу пищеварения и вообще, Игнатьевна с завидным постоянством нарушала запрет.

Отвлекая от благостных мыслей, Крашенинников сопел в соседнем кресле, в которое с трудом втиснулся, шуршал бумажками, вертелся и толкался локтем.

– Перерыв до четырнадцати тридцати, – объявил почтенному собранию секретарь.

– Давай скорей, все разметут сейчас, останется один салат оливье, – шепнул Борисович, стартуя из кресла.

Действительно. Сильные мира сего ходко потрусили в буфет, мало чем отличаясь от оголодавших великовозрастных оболтусов в летнем лагере: похоже, в детстве вместо БЦЖ им привили привычку работать локтями.

Борисович, пыхтя, теснил конкурентов пузом.

Погруженный в воспоминания, от которых ускорялся пульс, Крутов сложил в кейс пресс-релиз, увесистую пачку сопутствующей макулатуры и блокнот, в котором накалякал несколько рожиц. Если он и испытывал голод, то совершенно другого рода.

По счастью, предсказание Борисовича не сбылось.

Выбрав мясо по-французски и зеленый салат, который Борисович тут же обозвал «силосом», Крутов устроился за столом и вяло ковырялся вилкой в тарелке.

Зато Крашенинников не страдал отсутствием аппетита. Василий только хмыкнул, насчитав семь блюд.

– Отвянь, – в ответ на ухмылку приятеля цыкнул Борисович, – скажи-ка лучше, что это у тебя глаз так блестит? Лямур-тужур?

– Тужур, тужур, – не удержался от улыбки Василий.

– Тебе вообще есть не обязательно, ты сыт любовью.

– Завидуешь?

– Завидую, – не стал лукавить basso profondo.

– Влюбись, кто тебе не дает?

– Не всем же так везет.

– Это правда. – Мечтательный взгляд Крутова переместился за окно с вертикальными жалюзи приятного кремового оттенка. – Чаще случаются неожиданные вещи, чем ожидаемые. Кто это сказал? Плавт?

– Что делается, – хмыкнул Борисович. – И чего это тебя так прет? Баба как баба, интересно, что ты в ней нашел?

Крутов перестал жевать и по неясной причине насторожился. Неприятное предчувствие зародилось под сердцем, распространилось со скоростью стихии по организму и отдалось легким покалыванием в пальцах.

– Это ты о ком?

Увлеченный телятиной по-веронски, Борисович не обратил внимания на сторожевую стойку Василия:

– Ну, эта чухонка, журналистка Ковалева – что ты в ней нашел?

Стиснув вилку так, что побелели костяшки пальцев, Крутов на всякий случай огляделся: солидняк, неторопливо поедающий свой обед, расторопные девчонки-буфетчицы, редеющая очередь и симпатяги в штатском при входе. Любое поползновение с его стороны будет пресечено мгновенно – вон один уже пропахивает глазами столики. Нет, не здесь. Может, вывести Крашу за угол администрации и там вздуть?

«Успокойся», – велел себе Крутов и разжал кулак, в котором осталась вмятина от вилки. Успокойся.

В это мгновение до Василия окончательно дошел смысл сказанного.

– Борисыч, а откуда ты знаешь про журналистку? – От волнения Крутов даже дал петуха.

– Что с тобой? – Крашенинников с удивлением разглядывал раздувающиеся ноздри приятеля. – Что я такого сказал?

– Ничего, если не считать, что я тебе о Ковалевой ни слова не сказал.

– У меня свои источники. – Борисович перестал жевать, его отечная физиономия окаменела. С такой рожей только потасовки в трактирах устраивать или на лесных дорогах мирных обывателей грабить, подумалось вдруг Крутову.

– Борисыч, откуда ты узнал про нас с Ковалевой?

– Да так, – процедил бизнесмен, не спуская острого взгляда с Крутова, – мы с ней поспорили. Она выиграла.

Василий испытал сиюминутное чувство гордости за Леру.

– О чем спорили?

– На тебя.

– Что?! – Губы Василия тронула недоверчивая улыбка. Мозги отказывались воспринимать услышанное.

– Что слышишь. Наверное, я должен был тебя предупредить, но сам знаешь, как это бывает: дал слово, пришлось молчать. Ты, Вася, в бабах не разбираешься. Она легла с тобой ради акций «Бланк-информ», между прочим. Она бы и со мной легла, если бы не пари.

Крутов и сам не понял, как он вцепился в лацканы льняного пиджака Борисовича и встряхнули так, что profondo, не ожидавший такой стремительной атаки (зря, что ли, Крутов проводил три раза в неделю по два часа в спортзале), выронил нож и вилку.

В те несколько секунд, пока решалась судьба схватки, пальцы Василия сами разжались.

Присутствующие озирались на звон столовых приборов, тревожное дуновение пробежало по небольшому залу. Василий не обращал никакого внимания на секьюрити, замерших в ожидании, на застывших с возмущенно открытыми ртами дамочек из департамента культуры – Василий соображал.

А когда сообразил, перестал дышать, будто ему плеснули в лицо воды: «Она легла с тобой ради акций «Бланк-информ» – почти то же самое сказал аноним по телефону».

Неужели Борисович?

А что? Протуберанцы в биографии profondo дают волю воображению: из консерватории его поперли за драку – раз, замечен в неблагонадежных связях с криминалом – два.

Или все это невероятное совпадение, или аноним – Борисович.

Идиот, обозвал себя Крутов. Звонил не Крашенинников – такой бас невозможно перепутать, да и не по статусу Борисовичу подобными делами заниматься. Поручил своим шестеркам.

– Что за чушь?

– Никакая не чушь. Ковалева поспорила со мной, что с нею ты забудешь свою большую любовь.

Василий совсем запутался:

– Какую любовь?

– Из-за которой ты две недели торчал в Демидовке в коматозном состоянии. – Борисович осклабился. – Седина в голову – бес в ребро, а?

Ошеломленный Крутов расслабил узел галстука и повертел шеей:

– Не может быть.

Борисович с оскорбленной миной вернулся к телятине:

– Спроси у нее, если не веришь.

– На акции? – не мог прийти в себя Василий.

– Представь себе, – продолжал Крашенинников, подвигая следующее блюдо. – Правда, ходят слухи, что «Бланк-информ» банкрот и за долги будет распродан. Так что мне, можно сказать, повезло. Кстати, у меня с самого начала не лежала душа к издательскому бизнесу.

– Поздравляю, – усмехнулся Василий. Все-таки приятно узнать, что развели не только тебя.

Прокравшись мимо тюля из органзы, косой солнечный луч скользнул прямо в изголовье постели и улегся на лицо Валерии.

Потревоженная, Лера открыла один глаз, обшарила подслеповатым взглядом комнату и вспомнила: она у Крутова.

И все остальное – шепот, стоны и всхлипы, упоение от обладания и восторг соития – тоже вспомнила. Воспоминания были такими острыми, что Лера моментально зажглась.

И все это – ей, жалкой нищенке, сидящей на паперти и выпрашивающей подаяние:

«Ну, отмеряй мне еще немного, Господи, ну, по терпи».

Молитвы срывались с губ сами собой. Но чаще это были претензии и обиды.

Обиды чередовались со страхом неизвестности и благодарностью к той самой жизни, которая взяла ее за горло, но позволила напоследок насладиться любовью к мужчине.

Осторожно, стараясь не потревожить то страшное, что засело у нее в мозгах, Лера приподнялась на локте. На ней была футболка Василия, едва прикрывавшая попку, и стринги.

Снизу доносились слабые звуки, похожие на постукивание кастрюль. Домработница Игнатьевна, догадалась Лера. Вот елки-палки.

Игнатьевну Лера по непонятной причине жутко стеснялась и встречи с ней предпочла бы избежать.

Сколько же времени? Напольные часы стояли именно там, где поставила бы их Лера, если бы у нее была своя квартира.

Вечно у них с мужем возникали разногласия по поводу обстановки. Казимир презирал сдержанную респектабельность классики, тяготел к хайтеку и модерну и ругал Леру за то, что она несовременная, неотесанная. Клуша…

А в доме Крутова Леру посетило чувство, будто она здесь провела детство. Выросла и уехала, потом вернулась и испытывает радость узнавания вещей и предметов. Немного отвыкла и привыкает снова. Так случается.

Так сколько же времени? Неужели десять? Лера прикрыла козырьком ладони глаза. Точно, десять. Ничего себе!

Со страхом и надеждой прислушиваясь к себе, выскользнула из-под одеяла и несколько секунд постояла на ковре, ощущая приятное шерстяное покалывание босыми ступнями.

Та-ак. Никакой надежды, один страх – комната поплыла перед глазами, полы закачались, мелькнула люстра, и Леру накрыла ночь.

Очнулась Валерия оттого, что кто-то совершенно беспардонно похлопывал ее по щекам. Похлопывания были чувствительными, и сознание потихоньку возвращалось.

– Благодать-то какая, радость-то какая. – Над Лерой склонилось круглое лицо, курносое, безбровое и совсем не страшное. Лера открыла веки. Склонившееся лицо плавно перетекало в грудь кормилицы, увеличенную рюшами на бирюзовой кофточке. – Как ты себя чувствуешь, миленькая моя?

– Вы Игнатьевна? – сообразила Лера. Бирюзовые рюши приковывали внимание.

– Она самая. Миленькая моя, ты встать можешь?

– Попробую. – Еще кружась в каком-то дьявольском танце, Лера села и под голубиное воркование домоправительницы осмотрелась.

– Тихо-тихо, вот так, все хорошо. Сколько уже, миленькая?

– Чего сколько? – тупо спросила Лера, прислушиваясь к неприятным ощущениям в желудке и общему состоянию разбитости.

– Срок какой?

– Чей срок?

– Малахольная какая-то, – пробормотала Игнатьевна. – Ты, миленькая, не зашиблась?

– Не сильно, – поморщилась Лера, потирая локоть.

– Давай, – приговаривала Игнатьевна, пытаясь поднять Леру с пола и по очереди беря ее безвольные руки в свои – горячие и мягкие, – давай поднимайся, миленькая. Пойдем, чайку с блинчиками попьешь. У меня уж блинчики готовы. С творожком – тебе полезно сейчас. А может, тебе чего-нибудь хочется? Так я мигом. Радость-то какая. Васеньке-то давно пора уже пеленки стирать.

Из всего этого нагромождения фраз и слов Лера вычленила последнюю, смонтировала ее с первой, и вышло… Вышла какая-то несусветная чушь.

* * *

Господи ты боже мой! Недомогание в комплексе с задержкой. Набор симптомов навел бы на определенную мысль даже девственницу, даже воспитанницу отдаленного скита, никогда не покидавшую церковной ограды, а тридцатипятилетняя клуша ничего не заподозрила.

Если бы не Игнатьевна, Лера бы еще несколько недель продолжала жить с уверенностью, что клетки ее организма поражены раковой опухолью и пора подводить итоги и пи сать завещание. Духовное, потому что материальных ценностей Лера, как оказалось, не нажила.

Впрочем, диагноз «беременность двенадцать недель» тоже требовал подведения некоторых итогов…

Господи ты боже мой, почему?

Стыдно признаться, но Лера испытывала не радость, а шок.

Здорово, конечно, что опухоль не подтвердилась, но еще лучше, если бы и беременность тоже не подтвердилась.

Нормальное физиологическое состояние? Как бы не так.

Кто только придумал такую глупость про беременность. Мужчина или старая дева. Или плодовитая мамаша, родившая дюжину детишек, не отходя от плиты.

Нормальное физиологическое состояние… Как же, как же.

Что касается Валерии Ковалевой, то налицо как раз ненормальное физиологическое состояние.

После двух выкидышей риск увеличился – это сказала Марина, а ей можно верить. В общем, как говорят у них в «Ведомостях», полный абзац.

На парковке перед зданием в римском стиле машина остановилась. Пройдя под колоннами, Лера прочитала вывеску: «Поликлиника МВД».

Направляющая рука Бочарниковой направляла Леру до тех пор, пока не вылезла вся правда.

Господи ты боже мой, почему?

Замечательный врач-онколог Батурин оказался настолько замечательным, что сразу направил Леру… к гинекологу.

Гинеколог – чопорная дамочка с синими тенями до самых бровей – в тонкости не вдавалась, направила на УЗИ и выдала заключение. Остальное ее не касалось. Где наблюдается В.К. Ковалева? В женской консультации?

В женской консультации, подтвердила В.К. Ковалева. Прекрасно, там и пройдете полное обследование. Лера поблагодарила и забрала выписку.

Женская консультация… Вот где начало и конец всему.

– Поздравляю, подруга. – Прибитая новостью не меньше Леры, Галка привалилась плечом к стене возле кабинета. – И кто счастливый отец?

Упс. Всякому вранью рано или поздно приходит конец – это Лера усвоила с младых ногтей.

– Давай потом, – выжала она из себя.

– Автор-то хоть известен? – не отставала Галина.

– Известен, – утешила подругу Лера.

– Ну слава богу! Девочка моя, в последнее время ты не перестаешь меня удивлять.

Лера взмолилась:

– Галь! Потом – это значит: не сейчас.

– Ладно. Одно тебе скажу: это все же лучше, чем опухоль мозга, а? Тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнула Галка. – Ты как знаешь, но это нужно отметить. Давай закатимся куда-нибудь!

– Закатимся? Да ты хоть представляешь, как мне паршиво? – Душевная глухота Бочарниковой задевала.

– Привыкай, подруга, так теперь и будет.

Судя по виду и тону, Галка и была той самой девственницей-многодетной мамашей, которые утверждают, что беременность – нормальное физиологическое состояние.

Лера фыркнула:

– Тебе-то откуда знать?

– Твоя правда. – Веселье сошло с лица Бочарниковой, и Лера почувствовала себя последней свиньей.

– Ладно, давай куда-нибудь закатимся. Только есть и пить будешь ты, а я с некоторых пор люблю смотреть.

Галка подмигнула:

– Хорошо, что не подсматривать.

За свои сорок два года Крутов еще ни разу не был ставкой в чьем-то споре. Ощущение было мерзким, будто его проиграли в карты.

Теперь он знает истинную цену Ковалевой.

Остаток дня Василий мучился вопросом: что делать с этими знаниями? Как теперь себя вести с этой чумой и холерой от журналистики?

Крутова бросало из крайности в крайность: от «Забудь весь этот бред» до «Держись от нее подальше».

Чаша весов склонялась к первому варианту, но тут мешало одно но. Желание забыть имелось, а воли забыть не было. И терзания начинались сначала: как она могла? И это после их совершенно потрясающих – Крутов был в этом убежден абсолютно – ночей? Отвратительнее лгунов только хронически непунктуальные люди, а Ковалева вмещала в себя оба порока.

Ноги не несли домой.

Отпустив Влада, Крутов забрел в ближайший к дому бар и часа два добросовестно наливался пивом.

– О, конечно, теперь звонит, – увидев на дисплее улыбающуюся Леру, проворчал Василий. – Лерочка-холерочка. У, ведьма.

– Ты еще долго? – спросил в трубке ласковый, как полагается ведьме, голос. – Я не ужинаю, жду тебя. Хотела с тобой поговорить.

– Да, – встрепенулся Василий, – я тоже хотел поговорить. Скоро буду.

Но собраться с духом и посмотреть в лживые глаза так и не смог, и, переключившись на коньяк, еще какое-то время оставался в баре.

К концу вечера Василий немного потерял ход мыслей, акценты несколько сместились. Обида притупилась, на ее место выдвинулась ревность: Лера заключила сделку с Крашей, с этим навозным жуком, с этим боровом, с этим мазилой, который из десяти выстрелов по цели не сделал ни одного попадания.

К моменту, когда Василий надавил на кнопку звонка собственной квартиры, его посетило совсем уж далекое от обиды чувство – тщеславие оттого, что у него в квартире находится его женщина, которая без него не ужинает, сидит у телевизора, волнуется, переключает каналы…

Фу, почему же так тошно?

Почувствовав голод, Лера стянула со сковороды два блинчика и посмотрела на часы. «Мог бы уже прийти, – с обидой подумала она, – знает же, что я жду».

Блинчики оказались воздушными, со сладким ванильным запахом – мечта гурмана, а не блинчики, и Лера стащила еще два, после чего ей неудержимо захотелось прилечь.

Как Белоснежка, прикорнула на диване в гостиной и пропустила возвращение Крутова. Встреча вышла совсем не та, какую она себе представляла.

Никаких нежных объятий и поцелуев не последовало.

– Таблетки не забыла выпить? – вместо нежных объятий и поцелуев сурово спросил Василий, возвышаясь над диваном и покачиваясь. Ворот рубашки расстегнут, галстук приспущен – мизансцена «Герой в салуне».

Лера с удивлением поняла, что Крутов пьян. От разочарования захотелось немедленно заплакать.

– Боже мой, ты пил?

– Да так, по случаю выпил. – Стаскивая туфли, Василий то и дело приваливался к дивану. – Случай, понимаешь, представился. Дай, думаю, выпью, может, забуду, какими подлыми и мелкими бывают людишки.

– Помогло?

– Не совсем. – Василий совершил героическую попытку снять пиджак, но потерял равновесие, и Лера поддержала его.

Руки путались в рукавах, пальцы – в пуговицах, война с пиджаком затягивалась, и Лера снова пришла на помощь.

– Из-за кого ты так?

– Из-за женщины – из-за кого ж еще, – поразился Лериной бестолковости Василий. Общими усилиями пиджак наконец был побежден и водворен на спинку стула.

– Коварная? – хихикнула Лера, отгоняя липкий страх.

– Еще какая коварная. Понимаешь, поспорила на меня. Вернее, поспорила на акции, что я ее это… трахну, короче, и обо всем забуду. Обо всем забыть – ништяк, а?

Лера закусила губу и уперлась взглядом в рисунок на ковре. Не этого ли она ждала и боялась? Besame mucho.

– Ты выиграла акции, а не купила, – обличил наконец лгунью Василий.

– Прости, – выдавила Лера, подняла глаза и столкнулась с неожиданно трезвым взглядом.

– Не могу, – мотнул головой Василий и рухнул на диван. Буквально через секунду с дивана донесся храп.

Лера стащила с пьянчужки брюки, тщательно сложила и отнесла в гардеробную. В спальне нашла плед, вернулась и укрыла подгулявшего любимого мужчину – что еще она может сделать на прощание?

«Так тебе и надо, – вертелась бодренькая мысль, – так тебе и надо. Никакая ты не клуша, тряпка, рохля, размазня. Ты – змея подколодная, подлая, лживая тварь, предательница, исчадие ада. Мария Медичи».

Лерой овладела апатия. Не стоит ждать, когда этими эпитетами тебя наградит трезвый Крутов. Пора домой. Загостилась.

Громыхнула входная дверь – на вахту заступила Игнатьевна.

Крутов, чертыхаясь и стеная, сел на диване. Если в доме Игнатьевна, со сном можно проститься: была у домоправительницы одна черта – в ее руках все горело и грохотало.

– Миленький мой, Василь Василич, – зачастила домоправительница, обнаружив хозяина неглиже, – я-то и не чаяла вас застать, и хлопаю дверью, знай себе. А где наша девонька, где Валерочка?

– Не знаю, – буркнул Василий, – наверху, наверное.

С памятью у Василия всегда был полный порядок, ее не отшибало любое количество выпитого накануне. Он помнил, что высказал вчера все Ковалевой, а дальше – не его проблема. Вряд ли приличный человек останется в доме, если его вывели на чистую воду. Ушла – скатертью дорожка. Никого не держим, а уж интриганку и подавно. Для всех будет лучше, если она уйдет без долгих разговоров и объяснений.

– Василь Василич, слава богу, я так за вас рада, – продолжала чирикать Игнатьевна, – вы такая пара с Валерочкой – душа радуется, на вас глядя. И детишки красивые будут.

– Обойдемся, – буркнул Крутов.

– Тьфу на вас.

– Игнатьевна, – простонал Василий, – у нас есть рассол?

– От токсикоза не рассол, от токсикоза молочко хорошо.

– Первый раз слышу, – массируя виски, проворчал Крутов, – ну неси молоко.

– Кому? – заподозрила неладное домоправительница.

– Мне, конечно.

– Да разве ж вам молоко? Молочка нужно Валерочке, – всплеснула руками Игнатьевна.

– Обойдется.

– Да что ж вы заладили: «Обойдется, обойдется»? Не обойдется, миленький вы мой, уже не обошлось. Да не переживайте вы так, все будет хорошо, это часто бывает – токсикоз в первой половине беременности. Или я что-то не то говорю? – заметив вытянувшуюся физиономию хозяина, смутилась Игнатьевна.

– Беременности?

– Ну да. Давеча Валерочка как в обморок-то грохнется в спальне, аж стены зашатались. Я как услышала, чуть кастрюлю не выронила с кипятком – откидывала креветки для салатика.

– Подожди, подожди, Игнатьевна, что ты такое говоришь? Откуда ты знаешь?

– Миленький, Василь Василич, я думала, она с вами вчера-то поделилась радостью. А разве нет?

– Нет, – мотнул больной головой Василий.

– Она и сама не знала, – лопотала Игнатьевна, – а вот только как я спросила, так и поняла, что тяжелая. Так что вы скоро папашей станете. – Домработница замолчала, оценивая впечатление. Глаза-бусинки, не мигая, смотрели на Крутова – не каждому выпадает счастье сообщить такую новость хозяину.

Новость произвела легкое сотрясение мозга.

Проводив диким взглядом домоправительницу, Крутов вытянулся на диване, натянул на голову плед и попытался думать – черта с два! Ни хрена не выходило, мысли бросались врассыпную, как мыши от света, перед глазами мелькала Лерина бледная физиономия на теплоходике, в ресторане, в Демидовке.

Блин, блин, блин! Неужели это его ребенок? Его, конечно. Точно его.

Ну так это же все меняет, причем в корне…

Доморощенный законодатель, Крутов был убежден, что в Российской конституции не хватает статьи, объявляющей беременных недееспособными. По депутатскому опыту Крутов знал, что будущие матери непредсказуемы, капризны, подвержены депрессии и гормональным взрывам. Они же практически не отвечают за себя. И обижаться на них нельзя – не обижается же врач на больного. Больного нужно жалеть и лечить.

С этой простой, как все гениальное, мыслью Крутов вскочил и развил бурную деятельность.

Для начала выпил апельсинового фреша, потом принял контрастный душ и побрился, после чего поднялся на второй этаж и заглянул в спальню.

Широченная кровать, на которой они с вероломной Лерочкой-холерочкой провели две незабываемые ночи, была пуста, а покрывало без единой складки.

– Лера, – позвал на всякий случай Крутов.

Ответа не последовало.

Ушла.

То, что еще полчаса назад принесло бы облегчение, сейчас вызвало горечь и страх. Конечно, не за интриганку, конечно, не за чуму-журналистку, конечно, за наследника – тут двух мнений быть не может, убаюкал все сомнения Василий.

Отбоярившись от Игнатьевны, настойчиво предлагавшей завтрак, Крутов повторил фреш и сломя голову полетел в гараж. В гараже вспомнил, что ключи остались в пиджаке.

Звонок застал Крутова между этажами.

– Василь Василич, – голос Леночки показался голосом из соседней галактики, – вы где?

– А что? – Привычку отвечать вопросом на вопрос он подцепил у помощницы.

– Через двадцать минут вас ждут в администрации с программой возрождения регионального машиностроения, – прошипела помощница.

Черт! Крутов с наслаждением выругался. Как он мог забыть?

Грохнув дверью так, что гул прокатился по всему подъезду, прошел в гостиную и забрал ключи из кармана пиджака, висевшего на стуле.

На грохот выглянула Игнатьевна:

– Ой, малахольный, в зеркало посмотритесь! Примета плохая – возвращаться.

Крутов только выстрелил злобным взглядом: кто бы сомневался.

С Мариной – врачом женской консультации, чернявой, экспрессивной хохлушкой с заметным темным пушком над верхней губой – Лера почти дружила.

Марина бросала короткие фразы, одновременно делая записи в карте.

– Контрацепция была?

– В том-то и дело, что была.

– Так случается при смене партнера, – утешила Марина, – надо, чтобы отец сдал кровь на анализ.

– Это исключено. – Категоричность, с которой это было сказано, не допускала личных вопросов.

Марина посмотрела на пациентку долгим взглядом, в котором отразился ход мыслей: возможно, отец иностранец, возможно, женат.

– Валерия, заранее ничего сказать нельзя. Пока все идет неплохо.

– Пока. В том-то и дело, что пока… – Лера закусила губу.

Это «неплохо» может заманить в такую трясину, стать надеждой, которая обманет, – в третий раз ей этого не потянуть.

– Может, подождем еще?

– А смысл? – Мученический взгляд изучал плакаты на стенках кабинета со схематичным изображением плода в развитии. Первый триместр, второй, третий… Лера видеть не могла эти плакаты.

– Всегда есть смысл дождаться чего-то определенного.

– А потом искусственные роды, – мертвым голосом напомнила врачу Лера.

Крыть было нечем.

Первый раз плод замер на сроке двадцать девять недель.