Текст книги "Besame mucho, клуша!"

Волна напряжения схлынула, оставив опустошенный штормовым набегом берег.

– Как прошел день? – нашел нейтральную тему Василий.

– Бывало и лучше. А у вас?

– А меня сегодня навестила ваша коллега, Чижевская, – для поддержания разговора сообщил Крутов, но, еще не окончив фразу, вспомнил про адюльтер самки богомола с мужем Валерии.

«Осел, – тут же окрестил себя Василий, – тебя же Леночка ввела в курс. Идиот. Взглянуть бы разок в глаза этому Ковалеву. Полный кретин – такую женщину поменять на эту задрыгу Чижевскую».

Лера никогда не умела держать удар. Клеймо неудачницы, как стертая временем пиктограмма, проступило на нежных щеках, на чистом лбу и вмиг утративших чувственность губах. Неудачница. Клуша. «Уже весь город в курсе» – эта мысль убивала наповал. Губы задрожали, пальцы переплелись и побелели.

Крутов физически ощутил, как Лере плохо.

– Самоуверенная девица, как все молодые, – кинулся заметать следы Василий, – пришлось выпроводить.

Нужно было срочно спасать положение, играть в плохого парня и хорошего. Муж – козел, а Крутов – душка, прелесть, умница. В отличие от плохого мужа (тупого, самодовольного, трахающего все живое примитивного кобеля) хороший парень Крутов отверг самку богомола.

– Почему? – вяло поинтересовалась Лера. Глаза намокли, из серо-голубых превратились в прозрачно-голубые.

– А вы не будете смеяться?

– Постараюсь, – пообещала Лера, думая о том, как не расплакаться.

– Охотниц за головами побаиваюсь, если честно.

Тактика сработала: Василий вызвал у Леры прилив благодарности. Не соблазниться профурой Чижевской – это не всем под силу. Некоторые штатские не устояли и одним движением, одной фрикцией перечеркнули четырнадцать лет совместной жизни. Просто жизни.

Лера хмыкнула:

– Вы?

– Вы обещали, – предостерег Василий, – это не кокетство, поверьте. Я ортодоксален и терпеть не могу, когда женщина меняется с мужчиной местами, перехватывает инициативу, убивает все мужское вокруг себя.

– Наверное, они хотят, чтобы мужчины приступали к делу немедленно, жизнь ведь так мимолетна.

– В том-то и фишка: чтобы заставить мужчину действовать немедленно, провокация должна быть тонкой, умной и хорошо просчитанной. Научиться этому невозможно, с этим надо родиться.

Лера заподозрила, что Крутов имеет в виду мамину горжетку.

– Василий Васильевич, вы сейчас о мужчинах вообще или о ком-то конкретном?

– Вообще. Прописная истина: качественный товар не нуждается в рекламе.

– Фу, как цинично, – поморщилась Лера, на что Крутов с едва уловимой грустью возразил:

– Что делать? Цинизм – это охранная грамота мужчины среднего возраста. Помогает смириться с тем фактом, что всех не осеменишь. Кстати, разве менее цинично оголять поясницу до копчика? Грудь до пупка? Поверьте, от этого спасает только здоровый цинизм.

– На смирившегося вы не похожи.

– Я? – Крутов весело расхохотался, продемонстрировав зубы бультерьера. – Тут вы правы! Я еще питаю надежду.

– Надежду всех осеменить?

Крутов на мгновение стал серьезным:

– Чур меня. Боже мой, Лерочка, вы сказочно хороши, – окончательно пришел в себя и принялся флиртовать любимец женщин, журналистов и электората, – не простил бы себе, если б не сказал вам этого. Лерочка, а давайте выпьем на брудершафт и перейдем на «ты».

– Можно попробовать, – пробормотала Лера. Щеки пылали – Крутов нравился ей все больше. Особенно это остро отточенное, похожее на клинок «Чур меня» – тайное оружие верных мужей, отцов семейств, монахов, девственников и жертв femme fatale.

Василий поднялся, с фужером в руке приблизился к пребывающей в полуобмороке Лере, они переплели руки и, глядя друг другу в глаза, как и предполагает отдающий глупеньким романтизмом ритуал, пригубили шампанское.

Призвав на помощь все силы, Лера под взглядом Крутова – взглядом бедуина – замерла, с нарастающей паникой ожидая поцелуя.

Поцелуй был неторопливым и поначалу вполне невинным. Лера не успела за себя порадоваться, как Василий, коротко вздохнув, обхватил ее губы своими.

Рот у Крутова оказался деспотичным и горячим, и в самый ответственный момент Леру охватила ни с чем несравнимая слабость, она услышала звон в ушах и свела глаза к переносице. Голова на безвольной шее откинулась, шляпа соскользнула на пол, обмякшая Лера стала сползать следом за шляпой и упала бы, если бы Василий ее не подхватил.

Лере показалось, что она открыла глаза сразу же, но взволнованная физиономия Крутова говорила о другом.

– Зачем же падать? – Змей-искуситель казался обескураженным. Такого эффекта от собственного поцелуя ему наблюдать еще не доводилось.

– Отгадайте, в каком ухе звенело?

– Что-что? – совсем растерялся Василий.

Силы быстро возвращались, и Лера даже позволила себе обидеться:

– Вы что, не знаете? Это же такая примета: звенит в том ухе, которое ближе к стене.

– И что? – по-прежнему не врубался Крутов.

– Я загадала желание, если бы вы верно назвали ухо, желание бы сбылось.

– И какое, могу я узнать?

– Какое ухо?

– Какое желание?

В течение последних тридцати минут единственным желанием Валерии было оказаться с Крутовым наедине в тихом месте, но признаться в этом – значит окончательно уподобиться Чижевской иже с нею.

– Какая теперь разница, если желание все равно не сбудется.

– Восхитительная чушь! И давно это с вами?

– По-моему, все дело в вас, Василь Василич. Вы на меня странно действуете.

– Вы на меня тоже, – пожаловался Василий, – между прочим, мы уже на «ты» перешли.

– Да?

– Что, повторим на брудершафт?

– Не стоит.

Атмосфера за столом неуловимо изменилась. Несмотря на брудершафт и демократичное «ты», несмотря на срывающийся голос, Василий замкнулся.

Одно из двух, тут же заключила Лера: либо у Крутова кто-то есть, и, значит, вовсе не из-за нее, Валерии Ковалевой, Василий отказался от охотницы, как он выразился, за головами Чижевской. Надо расспросить Бочарникову об одноклассничке, о его личной жизни. Не исключено, что Крутов связан обязательствами с какой-нибудь начинающей певичкой или балеринкой, на которых падки народные избранники и члены правительства, видимо, в силу сходства профессий.

Либо короткое помрачение все испортило.

«Дура, истеричка, – убивалась Лера, – такой вечер испортила. Теперь он решит, что у тебя падучая, и поостережется остаться на ночь».

Вот как раз чего меньше всего хотелось Василию, так это остерегаться. Он просто не хотел торопить события и сдерживался изо всех сил. Это был тот случай, когда лучше выдержать чувства, говорил он себе, чем недодержать, – как с шампанским. Если в спешке не выдержать технологию, напиток богов будет отдавать дешевой брагой. Крутову не хотелось, чтобы на пятом десятке его последняя (это был решенный вопрос) любовь отдавала дешевой брагой.

Пока Валерия предавалась запоздалому раскаянию, ужин подошел к концу.

Посетив дамскую комнату, Лера вышла из ресторана и поискала глазами Василия.

В ночном воздухе стоял ошеломляющий запах огурцов – прошел короткий дождь.

Сунув руки в карманы брюк, Василий и Влад бок о бок стояли у «фольксвагена» и с сосредоточенным видом рассматривали протекторы.

Брюки обтягивали соблазнительную пятую точку законодателя, даже в печальном свете электрических фонариков было отлично видно, что депутатский зад не уступает водительскому – задиристому и молодому.

В машине рядом с Крутовым временно ослабевший градус притяжения снова пополз вверх.

Видимо, флюиды Василий Васильевич использовал как индейцы охотничьи стрелы, и щедро приправлял их ядом кураре. Стрелы парализовали волю, мысли присмирели, сбились в кучу. Куда они едут – к ней или к нему, гадала Лера – идейная противница морального фастфуда.

Лера терпеть не могла дух распущенности, насаждаемый Голливудом. Во всяком случае, еще вчера терпеть не могла. Да что там вчера – еще два с половиной часа назад терпеть не могла.

Изредка бросая задумчивые взгляды на притихшую спутницу, Крутов пытался укрепить слабеющую волю, искал поддержку в мудрости царя Соломона и даже отыскал кое-что подходящее случаю: «Всякий торопливый терпит лишение». Притча подействовала на Василия успокаивающе.

«Не пригласит», – разочарованно констатировала Лера, когда «фольксваген» замер у дома.

– Спасибо за приятный вечер, – начала Лера, но Крутов не дал ей закончить благодарственный спич.

– Я провожу тебя. Мало ли, – аргументировал свой каприз Василий.

Выгрузившись из авто, Лера направилась по до рожке между скамейками к подъезду, Василий молча следовал в кильватере и оглядывался.

Асфальт во дворе был дырявым, фонарь не горел, скамейка перед подъездом недосчитывалась нескольких досок, картину довершали мусорные баки, рядком стоящие вдоль торцевой стены соседнего дома.

– Василь Василич, вы идите, спасибо, я уже тут не заблужусь.

По какой-то причине Лера чувствовала себя ответственной за разрушительное действие времени и за вонизм, исходящий от мусорки. Очарование вечера в атмосфере двора улетучилось, и как-то само получилось, что Лера употребила «вы» вместо «ты».

– А вдруг. Кстати, я тоже вырос в доме без лифта, – вспомнил Крутов, когда они оказались в сыром и темном, как подвал, подъезде пятиэтажки, – там, рядом с пустырем. – Так что идем.

Идем – было легче сказать, чем сделать.

Площадку первого этажа освещала полоска света, пробивающаяся откуда-то сверху. Инстинкт самосохранения оказался сильнее инстинкта продолжения рода – без всяких задних мыслей поддерживая друг друга, Лера с гостем преодолели пролет.

Выйдя на свет, Крутов пропустил Леру вперед и в ту же секунду понял, что допустил оплошность: практически перед носом у него оказалась фантастическая попка. Сердечный ритм стал подозрительно похож на сигнал SOS, который судорожно отбивает в эфир команда захваченного пиратами судна.

Думать о чем-то кроме филейной части тела журналистки, настойчиво мельтешащей перед глазами, Крутов был не в состоянии. Округлости призывно покачивались, в разрезе юбки мелькали ножки…

И случилось то, что не могло не случиться, – эрекция. С каждой ступенькой состояние усугублялось.

Состояние Крутова странным образом передалось Лере: у нее одеревенела поясница и ноги налились свинцом. Она чувствовала Василия всем существом, ощущала каждой клеткой и межклеточным пространством.

Между тем за ее спиной подозрительное молчание сменилось еще более подозрительным сопением. Лера как за соломинку хваталась за мысль, что депутат задыхается от подъема наверх, но характерная неловкость – предшественница близости – и обострившееся женское чутье подсказывали, что одышка имеет другую природу. Нужно срочно, немедленно отвлечься, иначе они займутся этим прямо здесь, на заплеванной лестнице. Говорить – о чем угодно, только говорить. Детская тема, предложенная Крутовым еще на подступах к дому, казалась спасательным кругом.

– Говорите, в таком же доме жили? – ухватилась за плавсредство Лера.

– Отец служил, – прохрипел Василий, – мать у меня врачом участковым работала, днем и ночью по вызовам моталась. Жили мы с дедушкой и бабушкой. Я даже не мог пригласить друзей – некуда было, впятером в двушке. Обитали мы под крышей, и мне как-то пришла в голову удачная идея сделать мансарду на чердаке. Отгородил кусок с окном, выложил стены из облегченных блоков, покрасил их, на пол бросил линолеум, вывел проводку. Друзья помогли, и мы потом в мансарде у меня тусовались.

Против воли Лера представила Василия в школьные годы. Видение было таким ярким, что Лера остановилась и обернулась, чтобы свериться с оригиналом.

Оригинал замер на ступеньку ниже, поднял тоскующий взгляд голодного зверя, и Лера не удержалась – положила руку на макушку Василию. И погладила.

И тут со стареющим мачо, любимцем женщин, журналистов и электората случилось то же, что и с Лерой в ресторане «Барбара», – он практически потерял сознание.

На ногах Крутов устоял, но по всем остальным признакам это был обморок. Глубокий, грозящий перейти в кому. Стратегически это было ошибкой, политическим промахом, повлекшим полную и безоговорочную капитуляцию.

Зарывшись лицом в горжетку Норы Максимовны, Крутов обнял Леру и с первобытной силой прижал к себе. У Леры хрустнул позвоночник.

– Идем к тебе, – донеслось из горжетки. Библейская мудрость Соломона сложила штандарты к рубиновым ботиночкам с тупыми мысами.

В середине ночи обнаружилось, что у Леры в холодильнике, кроме коньяка и морковных котлет, купленных на случай, если она доживет до утра, ничего нет.

Превратности судьбы – котлеты не дожили до утра, а Леру, хоть и с натяжкой, можно было признать живой.

– А что-нибудь еще можно? – жалобно спросил Василий, уписав четвертую жертвенную котлетку. – Что-нибудь типа яичницы.

– Холестерин в четвертом часу ночи? – выкатила глаза Лера.

– Странно. Ты не выглядишь человеком, который ест только морковку. – Для полового гиганта Крутов был чересчур сообразительным. С Лериной точки зрения, некоторое отупение после двукратного соития выглядело бы предпочтительнее.

– Могу предложить гречку или овсяную кашу, – оправдывалась горе-кулинар.

Ужасная правда состояла в том, что в доме не было даже хлеба, не говоря уже о яйцах, и Лере ничего не оставалось, как прикинуться принципиальной противницей яичницы, как и многого другого.

– Любовная лодка разбилась о быт, – с преувеличенной грустью констатировал Крутов.

Лера потрогала разгоряченные щеки:

– Уже? Так быстро?

– Если б я знал, что ты будешь морить меня голодом, я бы не поддался слабости.

– Значит, ты поддался слабости? – всматриваясь в точку на потолке, осторожно уточнила Лера.

Такие, как Крутов, не станут потакать слабости, такие, как Крутов, со слабостью расправляются самым безжалостным образом, вырывают с корнем, как сорняк. Уже завтра или даже сегодня Василий забудет ее – проходной вариант, случайно подвернувшийся и скуки ради оприходованный.

– Слышу по голосу, сейчас ты из меня слепишь бабника и записного ходока. А я только за яичницу и кусок колбаски оказываю услуги одиноким дамам. Честно-честно.

– Я так и думала. – Лера замахнулась подушкой, но Крутов перехватил снаряд.

Борьба зашла в тупик.

– Интересно, о чем ты сейчас думала? – Василий незаметно потянул одеяло, скрывающее прелестницу, но сдернуть не успел.

Лера вовремя раскрыла обман, свободной рукой успела вцепиться в край и натянула одеяло до подбородка.

– Думаю, что ты корыстный тип. Ладно, так и быть, я пойду в «24 часа» и куплю яиц.

Теперь уже Василий, не скрываясь, тянул одеяло на себя. Лера не отпускала свой конец, но покров вероломно сползал, обнажая шею, затем плечи и ключицы, вот уже показались полушария грудей. Лера попыталась закрепить позиции, но в решающий момент ветхий мамин пододеяльник предательски затрещал, отвоеванный край пришлось выпустить, и Лера с визгом заслонилась подвернувшейся подушкой.

Подушка подвернулась маленькая, прикрыться удалось лишь частично.

– Конечно, – взгляд Крутова жадно впитывал беззащитную Леру, – как только вижу такую вот женщину, с такой вот грудью, с такими плечами, шейкой, животиком, попкой и такими ножками – так и просыпается корысть. Она в области паха располагается, да?

– Болтун. Выбирай – я или яичница.

– Это будет трудный выбор. Яичница не может являться объектом сексуального домогательства, – с важным видом сообщил Крутов, – так что я делаю выбор в твою пользу. – Василий попытался вытащить подушку из объятий Леры.

– А кто приготовит яичницу? – Лера сложилась пополам и накрыла подушку собой.

– Ты.

– Как же я приготовлю, если ты мне мешаешь?

– Я? – непритворно удивился Крутов. – Как же это я тебе мешаю?

– Верни одеяло.

– Странная зависимость. Первый раз слышу. Неужели такой рецепт? Как называется? Яичница под одеялом?

– Под одеялом я дойду до шкафа и возьму одежду, – смеясь, объяснила Лера.

– А без одеяла слабо?

Рука нырнула под подушку. Лера охнула и закрыла глаза.

– Не будет тебе никакой яичницы, – прошептала она, млея.

Ясно, что если они продолжат в том же духе, то умрут от истощения.

– Вась, а долго так может человек? Люди. Я имею в виду – партнеры, – с трудом выпуталась из словесной ловушки Лера. Жизнь сделала крутой вираж, но кто знает, что таится за следующим поворотом.

– Может, и не бесконечно, но очень долго. – Василий скроил потешную физиономию. – Оч-чень, оч-чень, оч-чень долго. Собственно, мы будем заниматься любовью почти без отдыха до ста лет.

– Твоих ста или моих? – У Леры перехватило дыхание: этот мужчина сказал «мы». «Мы, мы, мы», – покатилось эхом по организму.

– Твоих, – благодушничал Крутов, – две мумии сливаются в экстазе – что может быть прекрасней.

– Извращенец! – прыснула Лера.

– Иди ко мне.

– Вась, я тоже есть хочу. – В подтверждение этих слов в животе у Леры заурчало.

– Закажем пиццу, – решил проблему Крутов. – А пока иди сюда.

На кромке сознания возник смутно знакомый образ. Лера всмотрелась и вспомнила – муж! То, чем она занимается сейчас, называется измена. Она сделала это. Она изменила Казимиру. И это оказалось сладостнее, чем она могла вообразить.

В постели с Крутовым Лера избавилась от иллюзий: она-то думала, что Казимир – сексуальный бог, лучший из лучших. Оказалось, что сексуальным богом Казимира сделала Лерина неискушенность.

В ладонях Крутова, чутких, как у режиссера, Лерино тело пело как небольшой оркестр.

Сольную партию несмело начала скрипка, вот осторожно вступило фортепьяно, а вот гобой, он повторяет тему скрипки, но не совсем… не совсем. Чарующие звуки сливаются в многоголосье, сплетаются в узор и рассыпаются, открывая неведомое, – так рождается новая вселенная. И так три раза подряд. Три вселенных за одну ночь.

Может, она какая-то извращенка? Конечно, так не бывает у приличных женщин, только у нимфоманок. От внезапной догадки Лера заплакала.

– Что, Лерочка, что? – подскочил Крутов.

– Я уродка, да? У меня какое-то отклонение?

– Что ты?! Какая же ты уродка, – утешил Василий, – ты только маленькое чучелко.

– Трепло.

– Да это все остальные в сравнении с тобой – уроды, а ты потрясающая, ты самая восхитительная, ты… – зашептал жарким шепотом Василий, – ты мечта, а не женщина. Думаю, ты заслуживаешь всего самого лучшего.

Лера провела пальцем по литым мышцам груди с темным островком волос между коричневыми сосками – все в точности как она представляла:

– Ты и есть – лучшее. И я сильно сомневаюсь, что заслуживаю тебя.

– Знаешь, я тоже не уверен, что заслужил такую женщину. Мы оба не уверены. Минус на минус дает плюс, – блеснул знаниями Василий, – значит, так и запишем: мы оба друг друга заслужили.

– Где запишем? – улыбнулась Лера.

– На скрижалях истории, где ж еще.

– Не-ет, – протянула Лера, – хочу в постановлении Заксобрания.

– Так это они и есть скрижали истории.

* * *

Держать язык за зубами было легче, чем держать лицо. Этой наукой Лера никогда не владела и чувствовала себя предательницей – своим видом она предавала тайну.

Лицо светилось ровным светом любимой и любящей женщины, и это свечение бросалось в глаза и ни в какую не поддавалось маскировке тональным кремом, пудрой и очками.

На это магическое свечение оборачивались мужчины на улице и шушукались за спиной коллеги.

Непосредственная Манана – вот кто не постеснялся назвать вещи своими именами.

– Любовь и кашель не скроещ, – подкорректировала фонетику Гевелия. Обрусевшая грузинка, Манана не отличала «щ» от «ш».

– Что? – Лера испугалась, будто ее поймали на воровстве. Она и есть воровка. Запустила руку в чужой карман, стянула то, что ей не принадлежит. Ей по определению не может принадлежать стареющий мачо с глазами бедуина или вождя потерявшегося в джунглях Амазонки племени. Под его мудрым правлением племя счастливо избегает войн, голода и болезней.

– Тебя не узнать, – уличала Гевелия, – глаза сияют, спина не сутулится, летаещ по редакции, будто крылья выросли. Посмотри, посмотри на себя. Десять лет сбросила.

Манана приглашала посмотреть не на себя – она приглашала посмотреть правде в глаза.

– Просто выспалась, – не очень удачно соврала Лера.

Хуже было другое: отбилось от рук не только лицо – отбились от рук мысли. Временами они делались совсем уж постыдными, если не сказать – отвязными, и не спешили становиться общественно значимыми за рабочим столом. И на сделку не шли.

Василий теперь был везде.

Прошил насквозь плоть, поселился на припухших губах, подсветил воспаленную от страсти кожу, изменил взгляд, походку, даже в голосе у Леры зазвучали новые, доселе не присущие интонации – зрелые.

Крутов стал вторым «я», биологически активной добавкой к кофе, к зубной пасте, к гелю для душа. Теперь что бы ни делала Лера – все делала с мыслями о Василии и для Василия.

Чай готовила, представляя, как его будет пить Василий, зубы чистила теперь тоже как бы не совсем для себя, а с расчетом на Василия, под душем растирала себя гелем и выбирала нижнее белье – так уж точно сначала для Василия, а потом для себя.

И все остальное тоже делалось ради и для Василия: уборка квартиры, походы по магазинам, не говоря о глубоководном погружении в поваренную книгу 1932 года издания – мамину гордость, многозначительно обернутую в газету «Губернские ведомости».

По здравом размышлении свое поведение Лера отнесла к атавистическим и не боролась с собой – невозможно же бороться с наличием копчика.

Лера вообще никогда не сопротивлялась обстоятельствам, всю жизнь плыла по течению, и вот теперь ее прибило к заповедному берегу по имени Василий Крутов.

Вход в заповедник следовало охранять от посторонних – это Лера знала достоверно.

Приходилось ускоренным темпом постигать основы охранного ремесла, становиться ес ли не Цербером, то хотя бы старичком-вохровцем на проходной – ее сказку нельзя пустить по рукам и раздергать на цитаты. Он сказал это, он сказал то. Он сделал это, сделал то. Или не сделал чего-то. Она не уподобится простушкам, которые выкладывают все сокровенное подругам.

Только от столкновения с реальностью – Казимиром и стремительным снижением гонораров – Лера на время выпадала из любви и торопливо возвращалась обратно.

* * *

Из своих отношений с Ковалевой Василий даже не пытался сделать тайну.

Во всяком случае, Леночка точно знала, для кого заказывает билеты на концерт, кому шеф покупает желтые розы с ирисами и французские вина, чего ради сменил костюм на демократичный джемпер, изменил проверенному в боях Хьюго Боссу с брутальным Антонио Бандерасом. Теперь шефа можно было найти по запаху древесины, который постоянно затягивало сквозняком в приемную, отчего Леночка чувствовала себя как на лесопилке.

А легкомыслие шефа вообще не поддавалась описанию и с каждым днем набирало обороты.

– Леночка, из администрации пришел ответ на запрос о расходовании внебюджетных средств? – Шеф был деморализован. Полностью и окончательно растлен журналисткой и потерян для общества. Леночка готова была драться за своего крестного и папиного друга до последнего патрона.

Она подкатила глаза и прикрыла веки:

– На прошлой неделе, Василь Василич.

– Как – на прошлой неделе? – охнул Крутов.

– Между прочим, там стоит пометка «Срочно»! – не отказала себе в удовольствии Леночка.

– Полный абзац, – удрученно пробормотал Василий Васильевич.

Но садистке-референтке Леночке этого показалось мало.

– И еще там пометка «Для служебного пользования», а у вас письмо валялось на столе со среды. Пока я не прибрала в сейф.

– Умница, спасибо. Что-то еще? – Крутов пристыженно оглядел стол.

Отсутствие бумаг наводило на мысль, что хозяина стола отправили в бессрочный отпуск, а это не соответствовало действительности. В действительности хозяин подался в самоволку. И теперь его преследуют страшные существа – фурии.

Крутову хватило и одной, замаскированной под двадцатишестилетнюю, безобидную с виду девицу. Никаких змей в волосах, никакой крови на языке. Только чуткое ухо и зоркий глаз уловят в голосе сходство с лаем собак, а в папке с документами – орудие мести.

– И еще вы совсем забросили программу возрождения регионального машиностроения, – кружила вокруг фурия, – а сроки уже трещат. Остался месяц.

– Как – месяц? – поразился Василий. – Было же четыре.

– Так это когда было? Вы бы еще через год вспомнили, – проворковала Леночка. – До импичмента доиграетесь, дядя Вася. А мне другой шеф не нужен, мне и с таким хорошо.

– Виноват, исправлюсь, – пообещал Василий, чувствуя себя полным ничтожеством.

– Василь Василич, Влад приехал, стоит во дворе.

Влад подвергся остракизму с первого дня работы: без ведома Леночки не то что звонить и входить к шефу – чихнуть не имел права.

Крутов подхалимски улыбнулся:

– Лен, а так ли это принципиально, кто из вас скажет, что он приехал? Хочет Влад мне лично докладывать – пусть докладывает.

– Не по Хуану сомбреро, – осадила легкомысленного шефа помощница, – порядок есть порядок. Каждый начнет соваться к вам, когда захочет, – что это будет?

Богине мести, кары и нечистой совести требовалась жертва, догадался Василий. И она ее назначила. Бедный Влад. Если только… если только за этим яростным презрением не скрывается что-то еще более яростное. Эх, молодость, молодость!

У Василия вырвался глубокий вздох:

– Да ты просто солдафон, честное слово. В армии тебе бы цены не было.

Лицо помощницы осталось непроницаемым.

– Говорит, у него к вам дело. Неотложное.

– Что за дело?

– Не колется, сволочь картавая, – вдруг пожаловалась фурия и сразу стала похожа на обиженную девочку.

Крутов каким-то шестым чувством почуял опасность: Влад без боя сразу сдал позиции, никогда не рвался в кабинет – побаивался лишний раздраконить помощницу. Обычно они с шефом все обсуждали кулуарно, в машине.

– Давай его сюда.

– Угу-угу, сейчас, – с интонациями лечащего врача проворчала Леночка, – пусть записывается к вам на прием.

– Лена, – попытался окоротить помощницу Крутов, – что за детский сад! А если что-то серьезное? Может, речь идет о жизни человека?

– Василь Василич, – Леночка скептически поджала губки, – вы в это верите? Врет он все, цену себе набивает.

– Ничего не понял! – рассердился Василий. – С чего ты взяла, что он врет?

– Ваш любимый водитель мог придумать что-нибудь получше. «Лечь идет о жизни и смелти», – смягчив «р» в точности как Влад, передразнила помощница.

– Так! – потерял терпение Крутов. – Парень порох нюхал, награды боевые имеет, а ты его в сенцах держишь, как прислугу, да еще и дразнишься. Сюда его, и немедленно.

– Ну вот, опять забыли, – с иезуитским наслаждением попеняла Леночка, – к вам же сейчас приедет делегация предпринимателей с рынка.

Рыночные торговцы уже два месяца добивались отмены постановления мэра о сносе торговых точек. Митинг стихийный провели, выбили окно помощнику мэра. Ничего не добились, кроме штрафов, поумнели и сменили тактику: теперь требовали другое место для торговли.

Торговцы оборзели, конечно, но людей тоже понять можно – кому понравится, когда тебя поганой метлой гонят с прикормленного места. У нас же ничего не могут сделать элегантно, цивилизованно, все по-русски – с молодецким посвистом, с гиканьем и матом.

– Сначала Влад, – мрачно распорядился Крутов.

«Сказать – не сказать?» Влад Кречет мучился сомнениями второй день, но так и не решил ничего. Вдруг показалось? Вдруг он вол ну поднимет раньше времени?

Неброский опелек мини-вэн сопровождал их от ресторана «Барбара» до самого дома журналистки – не надо учиться в разведшколе, что бы его засечь.

Правда, Влад потерял преследователя, стоило им въехать во двор, но тот обнаружился сам, когда шеф позвонил и отпустил до утра. На всякий случай Влад применил старый шпионский трюк: газанул со двора и затаился в соседней подворотне.

Через минуту опелек, шурша шинами, мягко выполз из-за мусорных баков, подпиравших торцевую стену соседнего дома. Влад от лично видел, как осторожно катила машина – с выключенными фарами и явно не желая обнаружить себя.

Сомнения отпали уже на следующий вечер, когда нахальный опелек снова в точности повторил маршрут крутовского «фольксвагена».

Влад Кречет виду не подал, рта не раскрыл – зачем же портить свидание боссу, – только мертвой хваткой вцепился в руль и всю дорогу выискивал глазами запасные пути к отступлению на случай, если из «опеля» откроют стрельбу. От напряжения по спине бежал пот и мышцы на ногах одеревенели.

Он для босса в лепешку разобьется, но выяснит, кто это таскается за ними. Потому что босс – мужик настоящий, из черемушкинских.

Влад даже планировал привлечь к операции кореша Сеню Сергиенко – опера из районной убойки, который в таких вещах, как слежка и установление личности владельца, собаку съел за четыре года службы.

– Василь Василич ждет тебя, – раздался в наушнике голос Ленки – Железного Феликса. Ротный по прозвищу Гвоздь в сравнении с этой референткой – мать Тереза.

До смешного доходит – не пускает к боссу. Как тот ее терпит? Может, Ленку «контора» внедрила? Хотя вряд ли. Через дружбу босс пострадал – дружит с Ленкиным батей. Вот и хлебает по полной. Дружба – это святое.

Перед дверью приемной Влад осенил себя быстрым крестным знамением – так, на всякий пожарный. И только после этого на полусогнутых вошел. Довела, блин.

Леночка сидела строгая, как гимназистка – с прямой спиной, плотно сжатыми губами и сдвинутыми бровями.

– Наябедничала? – С утра они с Ленкой успели схлестнуться за право первой ночи. Ленка снова взяла верх. Не драться же с помощницей. Все-таки она это… девушка.

– Ябедничают типы вроде тебя, а я доложила шефу, – парировала Леночка, – он тебя ждет. И пожалуйста, в сжатой форме – у Василь Василича делегация через десять минут. Постарайся уложиться.

От черта – молитвой, а от Железной Ленки – ничем.

– Как пойдет. – Ох, с каким удовольствием скрутил бы эту гимназистку Влад Кречет!

Ее бы…

Додумать, что бы он сделал с помощницей, отравляющей жизнь таким отличным ребятам, как они с боссом, Влад не успел – его уже внесло в кабинет.

– Здрасте, Василь Василич.

– Здорово, Влад.

Шеф – нормальный мужик, что и говорить, поднялся навстречу и протянул руку:

– Что у тебя?

– Тут такое дело… – замялся Влад, пожимая жесткую ладонь. – Думал, думал, решил, надо вам сказать. Не был уверен, а теперь уверен.

– В чем?

– Следит за вами кто-то.

В кабинете повисло гнетущее молчание, в котором громко отмеряли время настенные часы – как бомба с часовым механизмом. У Влада от напряжения по спине заструился холодный пот, он не спускал с босса глаз, чтобы по первому движению мускулов на лице угадать команду, от которой зависит жизнь, но секунды тикали, а Крутов никак не реагировал на сказанное.

– Это все? – наконец прохрипел бигбосс.

– Я чё хотел сказать, Василь Василич. Вчера, когда я вас отвозил в ресторан на речку, за нами машина пристроилась – «опель»-мини-вэн с местными номерами. Я его не первый раз вижу, но вчера убедился – за нами.