Текст книги "Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира"

– Очень хорошо, – ответил император. – Но, – прибавил он со вздохом, – Очень скоро кончилось.

Из кожи несчастных, отданных по инсинуациям императора палачам и диким зверям, Мессалина сделала себе носилки.

Ей; расточительность не знала границ. В ее апартаментах попирали ногами пурпур. Она ела только на золоте, оставляя серебро Клавдию. В ее спальне, на бронзовом треножнике постоянно курились самые драгоценные ароматы, за громадные издержки доставляемые из Аравии и Абиссинии.

В этой то комнате, в обществе самых красивых женщин и юношей Рима по крайней мере раз в неделю происходили празднества в честь Венеры.

Мессалина. Художник Крёйер Педер Северин. 1881 г.

Не трудно догадаться, что происходило на этих ночных оргиях: они скандализировали всю империю. Но Мессалина мало заботилась об общественном мнении, и еще менее об оппозиции, встречаемой ею со стороны тех, которых она призывала на эти празднества.

Кто бы она ни была: мать ли самого честного семейства, невинная ли девушка, женщина ли, девственница– она должна была повиноваться приказанию присутствовать во дворце Августы на ночной оргии.

На одной из площадей Рима возвышалась колонна, называвшаяся Лакторией, у подножия которой оставляли найдёнышей.

Однажды Мессалине пришла фантазия отправиться к этой колонне. Когда она сходила с носилок, то заметила молодую женщину, выразительная и приятная физиономия которой поразила ее. На руках у этой женщины был ребенок, которого она подняла с каменных ступеней статуи. Ее сопровождал молодой человек с мужественными и суровыми чертами лица.

– Кто ты? – спросила Мессалина, касаясь своим длинным ногтем, который она отпускала по обычаю знатных римских женщин, руки молодой женщины.

Ей отвечал провожатый:

– Меня зовут Андроником, – сказал он. – Та, который ты говоришь, Августа,– Сильвула, моя жена.

– Разве у вас нет детей, что вы отыскиваете их здесь.

– У нас есть один ребенок, – возразила Сильвула;– но в его колыбели есть пустое место, и Бог повелел заботиться счастливым матерям о тех, которые плачут.

Мессалина молчала несколько минут, бросая свой злобный взгляд на молодую чету, и потом проговорила:

– Ну, Андроник и Сильвула, вы мне нравитесь. Сегодня вечером вы оба явитесь в мой дворец на праздник Венеры.

Андроник и Сильвула отрицательно покачали головой.

Мессалина нахмурила брови.

– Что это значит? – заметила она.– Вы отказываетесь.

– Есть один только Бог, ‑ сказал Андроник,– и этот Бог не дозволяет распутства…

– А! а! – воскликнула императрица. – Так вы – жиды! Причиной более! Меня займет ваше посвящение матери Приапа и Гермафродиты.– Затем обратившись к двум сопровождавшим ее ликторам, прибавила: – Руфус и Галл, я приказываю вам привести ко мне завтра этого мужчину и женщину.

Андроник и Сильвула переменялись горестными взглядами и первый, склонив голову, сказал:

– Бесполезно тревожить твоих служителей, Августа. Ты требуешь, мы явимся во дворец.

И на другой день, действительно, Андроник и Сильвула явились к Мессалине в тот час, когда начиналось празднование в честь Венеры.

Но когда, после их приветствия императрице, их готовились увенчать розами и подали им чашу с питьем, которое предназначалось для возлияний богине:

– Есть один только Бог! – громким голосом произнес Андроник, отталкивая чаши и венки. – И этот Бог повелевает его служителям скорее умереть, чем оскорбить его.

Христианин еще не докончил этих слове, и прежде, чем кто либо мог воспротивиться его движению, он поразил кинжалом свою жену в грудь и упал с нею рядом, пронзив себя тем же орудием.

Мессалина пожала плечами и толкнула ногой еще трепещущие трупы.

– Подымите эту падаль! – крикнула ода своим лакеям.

На луперкалиях, празднествах установленных Ромулом и Ремом, в память того, что они были вскормлены волчицей,– царствовало самое бесстыдное распутство. И Мессалина была первой женщиной в Риме, из такого высокого класса, которая опустилась ниже самой последе ней, своим бесстыдством.

На Луперкалиях, в течение многих часов, как только дневной свет уступал место светильникам, можно было видеть полунагую Мессалину, с распущенными волосами, с лицом разрумяненным вином, бегающую кругом смоковницы, под которой, по преданию, Ромул и Рем были вскормлены молоком волчицы.

На Сатурналиях Мессалина также давала народу пример самого безобразного разврата.

С известной точки зрения это имело еще извинения. Паганизм, исключительно состоявший из чувственных элементов, узаконивал злоупотребление всеми наслаждениями, всеми страстями, всеми пороками, как будто надеясь посредством этого с успехом бороться с новой религией…

Предаваясь со всею пылкостью своей кради и нервов, нечистым безумствам луперкалий и сатурналий, Мессалина повиновалась богам… она не была преступна… Но от чего с ужасом отвращается ум, что поднимает в душе отвращение, что поражает глаза, так это-то, когда эта презренная женщина,– жена Цезаря, не довольствуясь более принимающими поцелуи любовниками, преследует тех, которым их продают…

Ювенал, в одной из своих кровавых сатир, вывел Мессалину предпочитающей нары царственному ложу; он показал нам эту царственную куртизанку закутывающеюся в одежду темного цвета, скрывающую под черным париком свои белокурые волосы и спешащей в сопровождении наперсницы в один из тех подлых домов Субурского квартала, где ожидала ее пустая коморка, над дверью которой было написано имя Лизиски, под которым она проститутствовала, и цена ее ласк.

Ювенал также передал нам, что усталая, но не пресыщенная, Лизиска в час утреннего рассвета, с пожелтевшими щеками, еще пропитанная вонью ламп, «возвращалась к изголовью императора, принося с собою смрад своего чулана».

Мы опускаем занавес на этом отвратительном периоде из истории Мессалины. Что может быть любопытнее и ужаснее этого очерка страшного падения? Ее смерть?

Да, смерть и предшествовавшие ей Факты. И мы расскажем, как умирала волчица.

Мессалине самой хотелось управлять в цирке колесницей, запряженной четверкой лошадей, приведенных из Македонии.

Она была очень искусна в управлении своими конями. Однако, однажды одна из лошадей споткнулась и увлекла других в своем падении. Августа так сильно была брошена на землю из колесницы, что потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, первая фигура, привлекшая ее внимание между окружавших ее,– была фигура консула Гая Силлия.

Гай Силлий слыл во всей империи за прекраснейшего римлянина; можно бы предложить, судя по характеру Мессалина, че он был одним из её любовников. Но это было бы ошибкой. Мессалина ни разу за всю жизнь не перемолвилась с ним ни словом; Силлий, с своей стороны, находясь с нею вместе, казалось, не замечал её существования.

То была глухая борьба равнодушия между этими лицами. То был с их стороны расчет. Ни один не хотел сделать первого шага, дабы остаться господином другого.

После этого понятно удивление Мессалины при виде Силлия в числе лиц, которые, по-видимому интересовались ею; и это удивление возросло еще более, когда она узнала что он первый бросился к ней на арену и перенес ее в императорскую ложу.

Лед был разрушен; Силлий сделал первый шаг, она – второй.

Через нисколько минут, удалив всех, кроме него, она быстро спросила:

– Так ты меня любишь?

– Люблю, – отвечал он.

Черты Мессалины осветились радостью. Она торжествовала. Но эта радость была непродолжительна.

– Да, ‑ повторил Силлий, – я люблю тебя, но я боюсь, чтобы эта любовь не значила того же, как если б я не любил.

– Почему? ‑ возразила императрица. – Разве тебе кажется, что я нахожу неприятным сделаться твоей любовницей?

– Нет… но мне невыносимо быть твоим любовником! Мне…

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать… Я очень требователён, без сомнения, но я уж таков и потому-то так долго я избегал тебя!.. Я хочу сказать, что мне нужно все или ничего… Все или ничего, слышишь?.. Мессалине-императрице, я отдам душу… Жене Клавдия – ни волоса!..

Императрица улыбнулась.

– Ты ревнив? – заметила она.

Силлий сделал презрительно-надменный жест.

– Ревнив? полно! – отвечал он.– Ревнуют к мужчине, а Клавдий не мужчина, не человек, он – скот… Нет, я не ревную к Клавдию; он мне не нравится– вот и все.

– Тогда я тебе сказала бы «я требую».

– Моей крови, как крови Аппия Вициния и многих других? Что же? Я не дам тебе ни одного поцелуя…

– Но ты, который так громко говоришь,– ты также не свободен, как и я..,.

– Правда; но гарантируй мне будущее, и я без размышления пожертвую тебе настоящим.

– Однако, Юния Силана, жена твоя, – прекрасна.

– Во всем мире для меня одна только женщина прекрасна: ты!

– Ты откажешься от Юнии, если я прикажу тебе?

– Завтра, сегодня же.

– А потом?

– Потом? Народ устал от ига Клавдия; пусть Мессалина, не заботясь о своем первом муже, завтра станет женой другого… женой настоящего мужчины… и завтра же народ, просвещенный этим смелым презрением, столкнет сидящего на троне автомата.

– Чтоб возвести другого истинного мужчину… второго мужа императрицы?..

– Почему нет?..

Силлий так гордо произнес эти слова, что страсть тем более пылкая, что она так долго была сдерживаема, питаемая императрицей к прекраснейшему римлянину, выразилась в лихорадочном восторге Мессалины.

– А! вскричала она, сжимая ему с страшной силою руку,– ты прав! В тебе римляне найдут, по крайней мере, Императора. Ступай скажи Юнии Силане, что она больше не жена тебе, и, клянусь богами! через неделю ты будешь моим мужем. Быть может, ты отвергнешь меня, когда падет Клавдий… Но какое мне дело? Раз в жизни я буду любима истинным мужчиной.

Вследствие одной только гордости Гай Силлий совершил безумный поступок, беспримерный в истории, ибо он не любил, он не мог любить Мессалину. Несчастный! – он любил свою жену…

Между тем, следуя но роковому пути, на котором, но замечательному выражению Тацита «опасность была единственной защитой против опасности», в тот же день, вернувшись домой Силлий объявил Юнии Силане, чтоб она немедленно отправилась к своим родным, потому что он разводится с нею.

Сначала она думала, что он шутит. Но видя его бледного, но твердого, слыша его глухой, но не дрожащий голос, повторявший обыкновенную в этом случае формулу: «Иди! Я тебя отпускаю!» Юния Силана, сдержав рыдания рвавшиеся из ее груди, поклонилась, и прошептала эти слова: «Боги да простят вам и да хранят вас Гай Силлий…» Она удалилась.

О своей стороны, Мессалина не медлила и повсюду объявила, что она выходит замуж за Силлия. В течение недели, протекшей со времени первого разговора до дня свадьбы, она отослала в дом своего нового супруга большую часть своих богатств, свою золотую посуду и своих невольников.

Было невозможно, чтобы происшествие, взволновавшее весь город, осталось тайной для Клавдия.

– Что это значит? – спросил он императрицу.– Меня уверяют, что вы намерены выйти за муж за Гая Силлия?

У Мессалины был уже приготовлен ответ.

– Ваше величество не обманули, – подтвердила она. – Необходимо, чтоб при вашей жизни вся империя была уверена, что я поступаю так, как будто бы вы лежали в гробнице.

– А почему нужно чтобы все были в этом уверены?

– Потому что мне было открыто невидимым голосом, что предатели злоумышляют погубить вас. Они хотят похитить у вас власть. Но я бодрствую, и я, привлекая на себя и на одного из ваших врагов всю тяжесть общественного негодования, я отвращаю опасность от вашей священной особы. Вот мой брачный контракт с Силлием… Подпишите его, дабы, когда настанет время сбросить притворство, я могла бы доказать, чтo действовала с вашего соизволения.

Клавдий подписал. Он подписал брачный контракт своей жены с Силлием. Подумайте: невидимый голос говорил об этом! Мессалина играла эту опасную комедию из повиновения богам, для того, чтоб спасти Клавдия! – При таких условиях слюнявый идиот обеими руками подписал бы приказания о своей смерти, если бы ему это предложила Мессалина.

На другой день, пользуясь отсутствием императора, которого заботы о жертвоприношении призывали в Остию за пять лье от Рима, Мессалина праздновала свею свадьбу со всеми обычными церемониями. Вкусила ли она в объятиях прекраснейшего римлянина, все то счастье. о котором мечтала? Нам желательно думать, что по крайней мере в эту первую брачную ночь, коронованная куртизанка не покидала брачного ложа, ради подражателя соловью.

Мессалина при совершении своего цинического преступления забыла только одно, что если Клавдий был настолько глуп, чтоб простить ее, за то близ него были умные люди, которые могли не извинить ей.

«Мессалина Соблазняющая». С картины Павла Сведомского

К числу этих людей принадлежал Нарцисс, прежний любовник Мессалины. Пока Мессалина предавалась распутству и выставляла в смешном виде своего слишком добродушного супруга, Нарцисс улыбался, даже более, не раз он официально помогал в прихотях своей любезной подруги. Он, как мы видели, по воле императора отдал в полное ее владение фигляра Мнестера, в которого она влюбилась. В другой раз он приказал начальнику ночной стражи, Децию Кальпурнию, совершенно закрыть глаза если ночью ему случиться встретить на улице некую Лизиску, имевшую некоторое сходство с Августой.

Но вот, вместо того, чтоб спокойно заниматься любовными похождениями, Мессалина вмешивается в политику. Нарцисс не был обманут божественными голосами. У него в мизинце был свой Гай Силлий, и к тому же он, был честолюбив. У Силлия была цель, потому что он рисковала всем. А если, случайно, он выиграет партию, то кто поручится ему, Нарциссу, что умница Гай Силлий, став Цезарем, будет для него тем же, чем был глупец Клавдий?

Кроме того Нарцисс имел важную причину быть недовольным Мессалиной. Несколько месяцев тому назад эта последняя, имея причины жаловаться на одного отпущенника, грека Полибия, без совещания с ним, Нарциссом, выпросила у императора его голову. Пусть она умертвит двадцать сенаторов, сотню всадников,– все это прекрасно!.. Но отпущенника!.. Нарцисс был сердит на Мессалину.

Вот почему именно, рассмотрев с одним из своих друзей,– таким же отпущенником, как он,– Калистом, обстоятельства дела, было решено, что если ни советы, ни угрозы, не излечат Мессалину от безумной страсти, то он предоставит ей до конца опозориться. Дабы вернее одним ударом поразить ее. Каждый час являлись в Остию шпионы доносить об успехах происшествия в Риме.

Он дал время совершиться свадьбе.

Великодушный в ненависти, он не расстроил ни пира, ни брачной ночи… Но на утро он начал свои неприятельские действия.

Клавдий не делал шагу без толпы куртизанок. Среди этих гетер были две, которым он оказывал предпочтение; то были две великолепных женщины, привезенные торговцем невольниками из Александрии, которые будучи проданы одному ловкому господину, были источником его состояния. Во всякое время дня и ночи, в городе и за городом Кальпурния и Клеопатра имели свободный вход в покои Цезаря.

Цезарь опоражнивал стакан меду, когда прекрасные египтянки, по приказанию Нарцисса, явились в слезах перед императора:

– Что это значит? – вскричал он, более беспокоясь о самом себе, чем о них.– Не горит ли дворец?..

– О! если б только дворец! – возразила Кальпурния.

– Вашей империи, вашему величеству угрожает пожар!.. ‑ ответила Клеопатра.

– Империи!.. мне!.. пожар!..

Клавдий решительно ничего не понимал. Утром, храбрый император, вообще не обладавший ясным рассудком, с трудом отличал правую ногу от левой.

– Посмотрим! посмотрим! – возразил он. – Объяснитесь, мои деточки, без метафор.

Клеопатра и Кальпурния пали на колена.

– Так как, Цезарь, ты приказываешь, то узнай все! – сказала Кальпурния, продолжая изображать безнадежность, смешанную с ужасом,– Презирая божеские и человеческие законы, императрица совершила одно из самых гнусных дел! Вчера она вышла замуж за одного из своих любовников.

– За консула Гая Силлия, – добавила Клеопатра.

– Замуж? моя жена? – воскликнул Клавдий; и припомнив недавнее происшествие, продолжал: – Ах да! знаю! Третьего дня она мне говорила об этом! Но это брак вымышленный… он должен уничтожить замыслы моих врагов…

– Вымышленный брак! – возразила Клеопатра. – Мессалина обманула твое доверие, Цезарь! Она в настоящий час уже обвенчана с Силлием.

– С Силлием, – подтвердила Кальпурния,– которой осмеливается повсюду объявлять, что отнимет у тебя скипетр, как отнял жену… под самым носом…

Клавдий уже не смеялся.

В эту минуту вошел Нарцисс, взволнованный, с искаженным лицом…

– Что ты мне скажешь! – вскричал Клавдий. – Мессалина!..

– Мессалина более не принадлежит тебе, государь,– отвечал Нарцисс.– Она жена Гая Силлия. И твой наглый и дерзновенный соперник не только взял у тебя жену, но взял также твое имущество и невольников. Мое сердце обливается кровью, советуя тебе проявить строгость, но прощение невозможно! Сенат, народ, армия видели свадьбу Силлия, и если ты не поспешишь, муж Мессалины будет властителем Рима.

Клавдий побледнел.

– Хо-хо-зяин Рима!.. Си-силий… – заикался он. Он особенно сильно заикался в припадка гнева.

– Да, – подтвердил Нарцисс, – и единственное средство спасения, для вашего величества заключается в избрании того из твоих служителей, на верность которого ты полагаешься, и в полномочии ему разъединить преступников и наказать их.

Клавдий бросился к отпущеннику и судорожно схватил его.

– Ступай же! – вскричал он. – Кто более тебя мне верен? Тебе я поручаю наказать их! Ступай! почему ты уже не возвратился!..

Была осень; наступило время созревания и сбора винограда. Алчная до всех удовольствий, после любви, Мессалина предалась вину. Ради торжества второго дня своего брака, она давала под предлогом сбора винограда праздник Бахусу, в садах своего нового мужа.

Там собралось двести или триста женщин и мужчин,– все едва, едва прикрытые конскими или леопардовыми шкурами; потрясая палками, обвитыми виноградными листами, упившиеся вином, они плясали, прыгали как демоны вокруг чана, до краев наполненного пурпурными гроздьями, оглашая воздух неистовыми криками: «Иo! Ио! Вакх! Эван! эвое!..»

Вдруг голос, как будто сошедший с неба, раздался среди неистово пляшущей толпы…

Этот голос принадлежал доктору Вектию Валенсию, старинному любовнику Мессалины, – а кто не был ее любовником!– теперь товарищу по оргии…

Без сомнения, с целью дышать свободнее, Валенсий влез на вершину сикоморы и оттуда закричал:

– Гей! гей! друзья! берегитесь!.. Я вижу со стороны Остии приближается громадная гроза!..

Гроза, когда на небе не было ни облачка! Доктору отвечали свистками.

Мессалина бросила в него свой тирс.

И снова все начали прыгать и скакать…

Но потому ли, что менее пьяный, чем его товарищи, Валенсий предугадал кровавую развязку, или случайно пьяница сделался пророком,– только не прошло еще часа с того времени, как доктор с своей обсерватории произнес зловещее предсказание, как со всех концов начали являться гонцы, извещая Мессалину и Силлия, что Клавдий, узнав обо всём, идет мстить…

При этом, громовом известии все друзья и собеседники Мессалины и Силлия, отрезвев, как бы по волшебству, исчезли.

Супруги остались одни.

Правда ли, что Клавдий, полоумный Клавдий, понял, что ему изменили и что он должен наказать?…

– Он не осмелится! – прошептала Мессалина.

– Он не осмелится! – повторил Силлий.

Тем не менее из благоразумия они расстались. Силлий отправился на Форум, где, сохраняя спокойствие, занялся делами.

Мессалина удалилась в сады Лукулла к своим детям и матери.

Но вскоре новые гонцы объявили ей, что центурионы, по приказанию императора, арестовали повсюду всех тех, которые считались ее соучастниками,– всех тех, которые присутствовали на ее свадьбе с Силлием.

Даже Силлий был взят. Мессалина затрепетала; она начала верить, что он осмелится. Что делать?

Она приказала Британику и Октавию бежать в объятия отца.

Она умолила Вибидию, самую старшую из весталок, просить милосердия у римского верховного жреца.

С своей стороны, она направилась в сопровождении од– ной только своей матери на дорогу в Остию, и, так как ее слуга и невольники оставили ее, она, за несколько часов до того обладавшая двадцатью колесницами, сочла себя очень счастливой, имея возможность сесть на грубую телегу, в которой из сада вывозились нечистоты.

В ту минуту, когда волчица, вместо того, чтоб оскалить зубы, постыдно склонила выю,– она сама произнесла свой приговор.

Нарцисс, быть может, не раз подумал бы передо тем как нанести удар августейшей особе, если б она стояла прямо…

Клавдий задрожал бы при рычании той, которая была его сообщницей. Это рычание напомнило бы ему их общие преступления и общее сладострастие. #

Но Мессалина плакала… Мессалина молила… Мессалина преклонила колена…

Удалили весталку Вибидию, которая с горькой энергией говорила, что жена не может быть казнима без защиты.

Британику и Октавию помешали приблизиться к отцу.

Чтоб усилить ярость Клавдия, Нарцисс проводил его в дом Силлия, сверху до низу наполненный драгоценными предметами, похищенными преступною женой из дворца Цезаря.

При виде этого император, сохранявший во все время своего переезда из Остии в Рим, мертвое молчание, заикаясь более, чем когда либо, приказал подать лошадь, чтоб отправиться в лагерь, где он желал сказать речь своим солдатам. И в то же время, обращаясь к Нарциссу, спросил:

– Умерла она?

Отпущенник сделал отрицательный знак.

– Чего ж ты ждешь? – быстро воскликнул Клавдий.– Не хочешь ли и ты изменить мне? Кто император, а или Силлий?

Нарцис более не колебался; в то время, когда Клавдий скакал в лагерь, он приказал центурионам и трибунам стражи убить Мессалину, так как таково было приказание цезаря.

Для большей уверенности, он поручил отпущеннику Эводу проследить за быстрым исполнением приказания.

Мессалина вернулась в сады Лукулла. Лежа на меху, положив голову на грудь матери, она предавалась бесполезному плачу.

Лепида понимала это очень хорошо; более мужественная, чем ее дочь в эту высокую минуту, она предлагала ей не ждать убийственнего железа, чтоб покончить с жизнью.

Опередив трибунов и центурионов, Эвод подошел к императрице.

– Лизиска, женщина Субуры,– вскричал он, бросая ей кинжал, – покажи нам, так ли ты умеешь умереть, как умела любить!..

Лепида вскочила при этих словах бывшего невольника.

Мессалина только рыдала сильнее…

– Дочь моя, я тебе говорила, – произнесла Лепида;– и ты должна бы была меня послушаться вместо того, чтоб выслушивать клевету этого подлеца.

Проговорив эти слова, Лепида схватила ногу Эвода.

Отпущенник бросился на обеих женщин.

Но трибун, явившийся с центурионами, оттолкнул его, сказав:

– He ты, а я и мои солдаты должны исполнить правосудие Цезаря. Оставь нас исполнить нашу обязанность.

Между тем Мессалина, обезображенная, с угрюмым взглядом, смотрела на поданный ей матерью кинжал. Нужно было – умереть. Умереть, увы! в то время, когда так хорошо жить!

Трепещущей рукой она приставляла железо то к горлу то к груди.

Но у нее не хватало сил.

Трибун почувствовал сожаление к этой ужасной агонии —он мечом поразил несчастную женщину, которая тотчас испустила дух.

Это было в 801 г. от построения Рима, в 48 г. от P. X.

В тот же день погибло сто друзей Мессалины.

Погиб Гай Силлий, ее второй муж, римские всадники, друзья Силлия, один сенатор, Сульпиций Руф, префект ночной стражи – Деций Калпурний: то была настоящая бойня. Не забыли даже Мнестера, которому не простили его прошлого… Августа сошла в ад в многочисленном обществе.

Клавдий сидел за столом, когда начальник стражи, Гета, явился донести, что правосудие совершилось.

– Имею честь уведомить ваше величество, – начал он,– что ее величество императрица…

– Ах, да! – прервал его Клавдий, – где же она? Почему она не идет обедать?

– Но, – возразил изумленный Гета, – потому что она умерла.

– Умерла!

Император с минуту размышлял, потом без всякого признака сожаления, он сказал:

– А! Она умерла!.. Налей-ка мне вина.

Хотя Клавдий имел тысячу причин не вступать в новый брак после смерти Мессалины, однако он женился в четвертый раз на племяннице своей Агриппине, тоже вдове, после Домиция Энобарба, имевшей сына Нерона.

Агриппина во всех отношениях стоила Мессалины… Клавдий узнал об этом на свою голову.

Полоумному Цезарю пришла мысль заставить трепетать новую Августу.

Однажды, во время оргии, он произнес, «что такая его судьба, чтоб переносить распутство своих жен и казнить их».

Амежду прочим, Агрипина вовсе не желала быть казненной.

И к тому же ей самой хотелось поцарствовать под именем Нерона, который был еще ребенком и которого Клавдий назначил наследником престола вместо Британика.

Императрица отравила императора.

А так как яд, приготовленный Локустой, действовал медленно, то страшась, чтоб Клавдий вследствие своей крепкой натуры не спасся от смерти, Агриппина послала за своим доктором Ксенофоном, который под видом обыкновенно принимаемого Клавдием рвотного ввел в его горло перо, смоченное в самом тонком яде…

Последними словами цезаря, которые мы считаем себя не в праве перевести, были: «Voe me! Vое me! puto, cavi mе!»[11]11
  «Горе мне! Горе мне! Педик замарал меня» ‑ (лат). Прим. ред.


[Закрыть]

До самой смерти Клавдий и Мессалина оказались достойными друг друга.

Камея с изображением императора Клавдия