Текст книги "Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира"

Увы! женясь на Жанне, Феррон не подозревал к каким мукам приговорил он самого себя. Желать того, чего не иметь, быть может страдание, но страдание, ослабляемое надеждой иметь то, чего желаешь, но обладать и не обладать, быть властелином сокровища и не иметь права коснуться его, – о, какое наказание! И это-то наказание было уделом Феррона с тех пор, когда он женился на Жанне.

Свадьба происходила без шума и великолепия, в той самой церкви, аббат которой был приятелем адвокату. Церемония завершилась обедом, на котором присутствовал сказанный аббат, двое старых коллег Феррона и Аллен Бриду, его клерк.

За десертом Аллен попробовал оживить праздник, пропев песню, которую он сочинил но этому поводу. Но певец пел так фальшиво и песня была так печальна, что Жанна оборвала ее на втором куплете.

– Довольно! – сказала она. – Мне кажется, я слышу de profundis[17]17
  De profundis – букв. «Из глубин» (лат.). Начало покаянного псалма 130, который читается как отходная молитва над умирающим.


[Закрыть].

Алэн улыбнулся своей злой улыбкой.

– Делают, что могут, – возразил он. – Я ведь не поэт.

– Вам не было нужды и объяснять этого, – заметила Жанна.

За эти слова горбун возненавидел жену своего хозяина. Маленькие причины порождают, как известно, великие следствия. Свидетели и аббат простились; Аллэн Бреду отправился на свой чердак… Наконец Феррон остался один со своей женой. Жанна сидела задумчивая, облокотившись на стол.

– О чем вы думаете, мой друг? – сказал Феррон. Она вскочила, как будто кто-нибудь ее нечаянно разбудил ото сна.

– Я?.. – возразила она. – Ни о чем.

– Вы быть может устали?

– Немного, да.

– Если бы вы успокоились?..

– Вы правы; я пойду ложиться спать.

Она хотела взять светильник; муж предупредил ее.

– Не позволите ли вы, чтобы я проводил вас в вашу спальню?

Она сделала утвердительный знак.

Спальня Жанны была настолько изящна, на сколько могла быть изящна в XVI веке спальня горожанки; и особенно в последние восемь дней Феррон старался украсить ее, наполняя ее дорогими вещицами, венецианскими зеркалами, статуэтками и картинами.

Когда адвокат вошел в эту комнату, он испустил вздох удовольствия: храм был достоин своего идола. Он поставил свечу на стол и сел; Жанна стояла неподвижно.

– Не разденетесь ли вы? – сказал он.

На этот раз Жанна отрицательно покачала головой. Он продолжал, смягчая свой голос:

– Муж, моя Жанна, имеет право присутствовать при ночном туалете своей жены,

– Муж – это возможно. Но вы дали мне обещание остаться моим отцом столько времени, сколько я пожелаю.

Феррон нахмурился. Он не рассчитывал, чтобы ему напомнили так скоро о его обещании. Однако он встал.

– Пусть так! – ответил он. – Я вас оставляю. Но отцу позволительно поцеловать своего ребенка.

Она подставила ему лоб.

– О. Жанна, Жанна! – прошептал он. И в то же время, прижав ее к своей груди, своими жадными губами он отыскивал губы молодой девушки… Но она с силой оттолкнула его.

– Ах! – вскричала она.– Не заставьте меня уже раскаиваться в том, что я согласилась выйти за вас замуж…

Феррон с минуту мрачно смотрел на свою жену. На молодом лице женщины выразилось все внутреннее чувство, и это чувство было не что иное, как отвращение. Несчастный бежал в свою комнату, где целую ночь чей то голос повторял ему: «Она не полюбит тебя никогда. Ужас со временем проходит но отвращение никогда! никогда!»

Но кто склонится даже перед доказательством если это доказательство находится в противоречии с его желаниями? На другой день адвокат говорил самому себе: «я буду так добр к ней, что заставлю ее полюбить меня.»

Мэтр Феррон опять-таки обманывался. Сердце не покоряется благодеяниями. Любовь – маленький, неблагодарный божок, который двадцать девять раз из тридцати повернется спиной к тому, кто посвятил свое золото и кровь для равнодушного эгоиста. Жанна наружно выказывала благодарность к своему мужу, но в сущности не питала к нему ничего. Когда через месяц терпения и преданности, Феррон умолял свою жену наградить его нежностью, она оттолкнула его.

Это было уже слишком; на этот раз мужчина возмутился.

Был тоже вечер, в той же самой комнате, в которой он в первую ночь брака пробовал умолять ее, Феррон сказал жене:

– Я люблю тебя, Жанна, больше чем когда либо: хочешь любить меня?

– Как отца, – всегда, отвечала она.

– А! как отца! – повторил он. – Слушай же Жанна: я устал повиноваться… я приказываю в свою очередь… Ты все хочешь обращаться со мной, как с отцом… Здесь нет отца…. здесь любовник… здесь муж… Сегодня, ночью, ты будешь вся принадлежать мне…

Говоря таким образом, с наполненными кровью глазами, со свистящим дыханием, он готовился броситься на Жанну.

Она быстро наклонилась, и подняв юбку, выхватила из-за своего пояса стилет который она носила как все дамы и даже испанские крестьянки того времени. Потом, открывая свою грудь, она сказала:

– Вы возьмете меня, только мертвую. Потому что, клянусь вам душой матери, от которой я получила этот кинжал в наследство, если вы сделаете ещё шаг, я убью себя!..

Феррон сделал три шага… только назад.

– Ах, так ты очень меня ненавидишь! – простонал он.

– Нет! – возразила она, – я вас не ненавижу. Напротив, я питаю к вам глубокую дружбу… Но то, чего вы хотите… это сильнее меня… мысль принадлежать вам – меня ужасает! Мне кажется, что мое тело похолодеет от ваших поцелуев. Погодите… погодите еще! Быть может это чувство отвращения, о котором я сама сожалею, исчезнет…

Феррон плакал, плакал как ребенок.

– Я проклят! – воскликнул он и удалился.

* * *

Между тем как ни тайно совершился брак Феррона и Жанны, о нем много говорили в Париже. Только один двор не знал еще об этом приключении. Заслуга занять короля Франциска I прекрасной Фероньеркой или Фероншети, как уже начинали звать жену Феррона, – принадлежит человеку великого таланта Клеману Маро, переведшему французскими стихами Псалмы Давида. Кроме того на его обязанности лежало отыскивание каждый день женщин, способных оживить несколько пресыщенный аппетит его высокого покровителя. Это была печальная обязанность, но и Франциск I был печальный король. Хотя он и украсился титулом Возродителя наук и искусств.

Известно также, что Франциск I дал привилегию проституткам под надзором Сесилии де Вьефвилль следовать за двором повсюду. А потому нечего удивляться, что поэт, не слишком-то наполненный принципами нравственности, для того, чтобы понравиться своему повелителю, отыскивает для него в других местах менее пошлые развлечения.

* * *

Клеман Маро ненавидел судейских, которые очень сурово поступили с ним во время процесса с Сорбонной, и против которых в тюрьме он написал кровавую сатиру под названием «Ад». Быть может эта ненависть поэта к классу подьячих немало содействовала тому, чтобы бросить прекрасную Ферроньерку в объятия Франциска I. Клеман Маро встретил Феррона и его жену на прогулке в Пре-о-Клерк, и с первого же взгляда решился занять ею короля, хотя Феррон поспешил увести Жанну…

Через два дня, зная что адвокат в отсутствии, поэт на всякий случай, переодевшись крестьянином, отправился в улицу Шартрон. Встреченный Жиборной, от которой он потребовал поговорить с ее господином, он был уведомлен, что самого господина нет дома, а остался клерк.

– Так проводите меня к клерку! – сказал Маро после некоторого колебания.

Алэн Бриду даже не привстал при виде этого мужика с глуповатой физиономией, с тяжелой поступью, но едва удалилась Жаборна, затворив за собой дверь, как мужик заставил клерка принять во внимание свое посещение. Подойдя к нему, с кошельком в одной и с кинжалом в другой руке, Маро сказал:

– Выбирай: или это в твой карман, или вот эту штуку в твое горло.

Горбун, хотя и испуганный, не потерял однако рассудительности.

– Чтобы не надо было других объяснений, дорогой господин, я выбираю вот это… – И он указал на кошелек.

– В добрый час! – одобрил Маро. – Отвечай же мне: мэтр Феррон в суде?

– Да.

– А жена его – дома?

– Да.

– Ты меня к ней проводишь.

– Провожу.

– И пока я буду говорить с ней, ты будешь наблюдать, чтобы колдунья, которая отперла мне, не помешала нам.

– Я буду наблюдать…

– И ты устроишь так, что если мэтр Феррон возвратится ранее обыкновенного…

– Я предупрежу вас.

– Отлично! Вот кошелек. Да! еще два слова. Ты запомни, что если я преуспею в своем намерении, ты получишь от меня еще двадцать турских ливров в будущем.

– Итого сорок. Хорошо.

– Но успею ли я, или нет, ты припомнишь также….

– Что если и открою рот для хозяина о вашем посещении, кинжал пойдет в дело. Напрасное предупреждение, монсеньор. Что я выиграю от этого, разве только то, что мэтр Феррон убьет меня прежде вашего?..

– Отлично сказано! Право, мой милый, ты мальчик с чувством. Я полагаю, что ты получишь свои сорок ливров.

– Поверьте, что я сделаю все для этого.

– Без сомнения!

– Без малейшего.

– Так ты не любишь своего хозяина?

– Гм! кто любит своих господ? Но я особенно не люблю госпожу Феррон.

– Почему?..

– Потому что она очень хороша…

– А ты уродлив. Понимаю: история жабы и розы. Не имея возможности вдыхать ее ароматы, жаба не может выносить общества розы.

Алэн Бриду сделал гримасу. Метафора, хотя она и была верна, не очень-то ему понравилась.

– Но все таки, – снова заговорил Моро, – я доволен, что имею дело с умным бездельником. Проводи же меня, мой друг.

– Я вас жду.

* * *

Жанна была в своей комнате. Со времени своего замужества, она взяла привычку оставаться в ней; ей было лучше там со своими мыслями. Сидя у окна, она занималась тем же вышиванием, которым занималась во время чтения Рене Гитара.

Входя в сопровождении горбуна в комнату Жанны, Маро скинул с себя прическу крестьянина. В 1539 году Маро был привлекательным кавалером. И если Жанна ощутила некоторое смущение при внезапном появлении незнакомца, по крайней мере в этом смущении не было ничего неприятного. При том же поэт не дал жене адвоката ни минуты на размышление.

– Мадам, – сказал он, – меня зовут Клеман Маро; я первый камердинер нашего государя, короля Франции и прислан к вам Его Императорским Величеством, чтобы сказать вам, что он вас видел, заметил и находит неудобным для вас, такой прелестной, принадлежать человеку таких зрелых лет, как мэтр Феррон.

Жанна покраснела. Король ее видел… Король заметил ее!.. Это было лестно… Но чего хотел достигнуть король?

– А дальше? – спросила она.

– Дальше? – переспросил Маро. – Но это очень просто, а что просто, то и объясняется просто. Вы не можете любить вашего мужа.

Жанна испустила очень красноречивый вздох.

– Следовательно, – продолжал поэт, – для вас не будет трудно разлучиться с ним.

Последовал новый вздох, на этот раз сопровождаемый такими словами:

– Но что станется со мной, когда я разлучусь с мужем?

– Вы станете подругой самого прекрасного и любезного из королей.

Жанна склонила голову.

– Самого прекрасного… говорят, это правда, – заметила она. – Но самого любезного?

– Он вас уже любит, почему бы и вам не полюбить его?

Жанна опустила глаза.

– Сердцу нельзя приказать. Если бы я сама уже любила всеми силами души другого?

Маро никогда нельзя было застать врасплох.

– Так что же? – весело ответил он. – Вы любили бы и другого всеми силами души, немножко любя и короля. Ничего больше! Короли также мараются в грязи, как и прочие смертные; достаточно, чтобы они верили тому, во что желают верить, и они довольны. Рассмотрим случай со всех сторон: вы только можете выиграть, оставив этот дом, – я обо всем осведомился, мэтр Феррон ревнив как тигр и держит вас в заключении… Наконец поспорим, что принадлежа королю для вас будет гораздо легче принадлежать и другому, чем оставаясь с мужем.

– Правда; Феррон убил бы его, если бы застал его здесь.

– Но даже застав его у вас, король только засмеется.

– У меня? – повторила Жанна.

– Да, у вас, – с особенным ударением сказал Маро; – у вас, где вы будете королева и повелительница, куда никто не проникнет без вашего позволения. Его Величество уже озаботился о жилище, которое предназначается для вас.

– И я буду в безопасности?..

– От всего. Когда король Франции подает вам руку, сударыня, неужели вы сомневаетесь, что эта рука не сможет защитить вас ото всего?.. Я возвращаюсь к Его Величеству. Скажу ли я ему, что вы согласны исполнить его желание?

– Но…

– Но вы спрашиваете, как мы возьмемся за это дело, чтобы избавить вас от вашего старикашки? Это уже наша забота; вы об этом не беспокойтесь. Согласимся только в наших действиях. Два раза в неделю, – я также знаю и это, – вы моетесь у Доброй Самарятянки в улице Женских бань?

– Да. Но муж провожает меня в них и приходит за мной.

– Хорошо! хорошо! Какой теперь день? понедельник? Итак в будущую пятницу мэтр Феррон может, по своему обыкновению, проводить вас в баню, но что касается обратных проводов, это я ему запрещаю.

– Однако!

– Однако, когда пройдет час, то как в нашем интересах, так и в интересах господина Феррона, – ясно что он рассердится и заставит меня рассердиться в свою очередь, – лучше ему там не показываться. Я прошу от вас окончательного решения: да или нет? – В пятницу угодно ли вам будет оставить старого и дурного мужа, ради прекрасного и молодого любовника? Бедного адвоката ради для великого короля?

Жанна склонила голову. В ней началась жестокая борьба. Действительно ее муж был и стар и дурен, но он был муж и так любил ее! Быть может, он умрет, если она оставит его?

– Полноте! – продолжал лукавый Маро. – Припомните, что я вам сказал: Его Величество не из тех сердитых любовников, которые налагают цепи и окружают предмет своей нежности цепями. Ему пятница… суббота, если хотите для другого. Сначала удовольствие и богатство, потом счастье. Потеряет только ваш муж.

Прекрасная Ферроньша задрожала от страсти. Ей представился улыбающийся образ Рене.

– Делайте, как знаете, мессир, – пробормотала она.

– Хорошо. В пятницу, в полдень. Один за господина, другой за себя!.. – и проговорив эти слова Маро два раза поцеловал руку Ферроньеры; потом он удалился.

* * *

Римляне первые ввели в Галлии обычай принятия паровых бань. При королях второй расы обычай этот почти вышел из употребления, но возродился во время крестовых походов с такой пышностью, которая продолжалась до половины XVII века. В это время бани в Париже существовали в таком множестве, что их можно было встретить на каждой улице. Любовь, проституция и распутство привлекали в бани всего сильнее, находившиеся в самых глухих переулках; мужская и женская прислуга этих святилищ посредствовала в свиданиях и удовольствиях; часто секретный проход соединял мужские бани с женскими… Одним словом, бани служили притонами разврата.

Но бани Доброй Самаритянки, находившиеся на небольшой улице, около Тампля, и носившей то же название, из всех подобных заведений в Париже пользовались особенно доброй славой, и в них безопасно для своей чести могла зайти каждая добропорядочная женщина. Вот почему Феррон избрал их для своей жены. Одни только женщины мылись в этих банях, содержимых старым брадобреем Гагеленом и его женой.

Уверяли, что ни за какие деньги г-н и г-жа Гагелены не согласились бы впутаться в интригу. Чтобы наложить на их репутацию пятно, потребовалось ядовитое воображение поэта и всемогущество развратного короля.

Пробил полдень, когда верная назначенному свиданию Жанна, под руку с мужем подошла к Доброй Самаритянке. С самого своего разговора с Маро Жанна была смущенной и беспокойной. Даже в это самое утро Жанна чувствовала себя не в расположении.

Но когда она еще боролась сама с собой, Феррон, движимый какой-то роковой случайностью, бросил на нее такой взгляд безнадежной любви, который был для нее ужаснее всех угроз. С этой минуты, она не колебалась. Лучше угрызеня совести, чем долее жить с этим мрачным обожателем.

Г-н и г-жа Гакелены встретили г-на и г-жу Ферронов на пороге. Входя, Жанна невольно оглянулась кругом, тайно рассчитывая на какой-нибудь необыкновенный случай. Но всё у «Доброй Самаритянки» было точно также – и люди и вещи, всё имело свою обычную физиономию.

– Если вам угодно зайти, – сказала г-жа Гакелен, – всё готово.

– Я следую за вами, – ответила Жанна, которая подумала: «король, где-нибудь здесь; меня к нему проводят».

Феррон удалился, сказав «до свиданья!» своей жене. Идя впереди, г-жа Гакелен переступала ступени, не произнося слова, и наконец вошла в особенную залу в которой обыкновенно мылась Жанна. Рядом с этой залой был маленький кабинет, в котором мывшиеся женщины оставляли свою одежду.

– Когда я понадоблюсь вам, вы меня позовете, – сказала г-жа Гакелен и затем исчезла.

Жанна была изумлена. Что это значило? Клеман Маро, первый камердинер короля не посмеялся ли над нею? К чему эта насмешка?.. А! быть может, когда она будет в бане!.. По стыдливому движению она заперла дверь, выходившую на лестницу. Потом она начала раздаваться. Еще нисколько секунд, и совершенно голая, но целомудренная в своей наготе, как девственница (какой она и была, если не душой, так телом), она вступила в баню. Эту залу слабо освещало из круглого отверстия, сделанного в потолке; напротив шара раскаленного до бела находилась ниша, устроенная в стене, куда садились моющиеся.

Прошло минут сорок, как Жанна покоилась в бане, отдавшись полусну, произведенному в ней и сладостью бани и ее собственными грезами, как вдруг к ней постучались.

– Кто там? – вскрикнула она.

– Я, – отвечала г-жа Гакелен. – Время вам отправляться. Вас ждут.

Время отправляться!.. Обыкновенно Жанна проводила в бане два часа; хотя вовсе не заботясь о том, чтоб рассчитывать время, она была уверена, что двух часов в бане она не провела… Но стук раздался снова и стук почти повелительный. Какой то свет блеснул перед Жанной.

– Кто же меня ждет? – спросила она, направляясь к двери,

– Вы увидите внизу, был ответ.

Для Жанны было ясно только одно, что муж не мог так скоро вернуться за нею. И притом же вместо того, чтобы сказать: «вас ждут» г-жа Гакелен ответила бы: «вас ждет мэтр Феррон.»

Когда ее в баню не сопровождала Жиборна, которая была страшно неловка, сама г-жа Гакелен помогала Жанне вытереться, одеться, и причесаться, и в этот раз банщица явилась к ней на помощь; она даже с большей роскошью и совершенством окончила своя занятия, чего не могла не заметить Жанна,

Между тем, отдавшись попечениям банщицы, прекрасная Ферроньера, которую пожирало любопытство и нетерпение, непрестанно повторяла первой, пристально смотря на нее: «Кто же меня ожидает? Кто ожидает?»

Но та оставалась немой и слепой.

Наконец, туалет Жанны был окончен. Предшествуемая г-жей Гакелен, она вошла в переднюю, в которой обыкновенно дожидались мывшихся женщин их отцы, мужья или братья. Обыкновенно эта комната была переполнена народом, но на этот раз в ней сидело только двое: Франциск I и Маро.

Жанна никогда не видала короля, но она слышала как говорили о нем. Она ни на минуту не усомнилась в его личности. И отдадим справедливость Франциску, он за всеми недостатками был очень красив собой, известно, что он был колоссального роста, благородной и грациозной наружности. Голова его была, по истине, прекрасна.

Франциск I Французской. С картины Жана Клюэ

Небольшие, но хорошо прорезанные глаза, были живы и полны ума; на его свежих и полных губах играла улыбка, напоминавшая улыбку фавнов и сатиров, и именно подобная улыбка осветила его лицо при виде Жанны. Он был одет подобно Клеману Маро в костюм стрелка, простота которого, ни сколько не отнимая у него величия, напротив, казалось; придавала ему его еще более. Он снял свой ток, и приветствуя прекрасную Ферроньерку, проговорил звучным голосом:

– Слово дворянина, испанская пословица права: А unque io sia mоriса no say de menos preciar! Никогда во всю мою жизнь я не видал такой восхитительно прелестной особы, как вы. Поверьте, мне нужна была сила характера, чтобы не сказать этого раньше.

Хотя и не уловив скрытного смысла комплемента, Жанна опустила глаза. Франциск I продолжал, обращаясь к Маро:

– Теперь я понимаю внезапную страсть, которую вид Вирсавии в купальне зажег в сердце царя Давида.

Вирсавия… Давид… Жанна, как мы знаем, читывала священную историю; из красной, она стала огненной: она поняла наконец.

– Государь!.. пробормотала она.

– Полноте, прекрасная дама! прервал король, подавая ей руку. – Неугодно ли, мы проводим вас до вашего отеля.

Носилки, везомые двумя разукрашенными мулами, и оберегаемые четырьмя служителями, стояли у дверей Доброй Самаритянки, куда толпа стрелков загораживала вид. Сопровождаемая королем, еще дрожащая от стыда, Жанна готовилась занять место, когда ее слуха коснулся душераздирающий крик. Этот крик вылетел из груди Феррона.

Он раньше обыкновенного шел за женой в бани и еще с тампльского перекрестка заметил стрелков, расставленных у заведения Гакелена. Что тут делали эти стрелки? Феррон ничего не подозревал, но машинально ускорил свой шаг. Он был не больше как во ста шагах, когда увидал Жанну под руку с королем. О! адвокат очень хорошо знал короля и сразу узнал его, когда тот выходил из бани и приближался к носилкам. Проклятье! У него забирали его Жанну!.. Он не мог сомневаться!.. Опьянелый от ярости, Феррон бросился вперед.

Но Маро видел Феррона и сделал знак. Начальник стрелков отдал приказ. Двадцать человек в два ряда окружили королевские носилки. Феррон не отдавал себе отчета в этом передвижении. Он находился в таком расположении ума, когда не признают возможности препятствия. Если бы целая армия стояла перед Ферроном, он бросился бы и на армию… Так же он бросился, наклонив голову, на воинов короля, и с такой силою, что удивленные, трое из них отскочили. Но сама сила нападения была гибельна для нападающего. Правда, он пробил брешь в стене, но к несчастью ударившись о бригандины, – железные латы, которыми были покрыты стрелки, – Феррон остался на месте, качаясь и в беспамятстве. В то же время один из солдат, которого он должен был свалить, ударил его по затылку рукояткой своего меча.

Бедный адвокат покатился, обливаясь кровью.