Текст книги "Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира"

– Что такое?

– Это – но чтобы обязать вас я вовсе не хотел бы… я боюсь… припомните, что под страхом наказания вы запретили мне…

– Речь идет о моей жене?

– Да, хозяин.

– Ты открыл что-нибудь, касающееся до нее?

– Да, хозяин.

– Ну, если твоя новость действительно важна…

– И думаю, что она важна!..

– Говори же. Вместо того, чтобы наказать, а награжу тебя… ну, говори!

Горбун начал без всяких предисловий:

– Сегодня утром я встретил маленького Рене Гитара.

Адвокат инстинктивно стал внимательным.

– А! – воскликнул он. – Я полагал, что отец отправил его в Бургундию.

– Он и послал, но малютка соскучился в стране хорошего вина: он вернулся.

– Потом?

– Мы болтали… долго болтали! Влюбленные болтливы, хе, хе!..

– Влюбленные?

– Он не с первого раза решился открыть, потому что ему было приказано… но он не очень то хитер, этот малютка Рене! Невозможно иметь одновременно и фигуру волокиты, и ум! И притом я всегда прежде выказывал к нему дружбу!.. А когда встречаются с другом, приятно с ним поделиться… К тому же я навел речь, и с первых же слов, когда, я заговорил с ним… Короче…

– Короче! – перервал Феррон, с сердцем ударяя ногой, понявший из отрывистых фраз клерка всю самую суть. Ему было нечего больше слушать, ему было нужно только увериться в том, что он угадал. – Короче, Рене Гитар видел мою жену?

– Да, хозяин.

– Он ее любовник? он ходит к ней ночью, в ее отель?..

– Да, хозяин.

– Как же это случилось? Как они увидались?.. Говори мне, говори же, проклятый!..– Адвокат тряс горбуна, как будто желая стрясти с него все его горбы.

– Кажется, – начал, стараясь проглотить слюну – кажется, что горничная прекрасной Ферроньеры,– тонкая штучка, по имени Гильометта, – которой ее госпожа говорила о маленьком клерке… однажды утром… именно в то утро, как он вернулся в Париж встретилась с ним в улице Готфейль, узнала его по портрету, который ей был сделан и подошла. «Вы не Рене ли Гитар? – Да. – Бывший клерк метра Феррона? Да…» Потом приключение пошло как по маслу с помощью такой бестии, как Гильометта. Притом же Рене так желал видеть прекрасную Ферроньшу, особенно когда его уверили, что ему нечего беспокоиться о вас.

– А сколько времени это продолжается?

– Сколько времени?.. Ну… сын золотых дел мастера возвратился в Париж в прошлую субботу… Завтра, стало быть, будет неделя.

– И он каждую ночь бывает у нее?

– Каждую ночь.

– Где он входит? Вероятно через сад из улицы Колбасной мостовой?

– Именно. Около часу по полудни, когда король уходит, Гильометта ждет мальчугана у маленькой садовой двери, чтобы проводить к госпоже. На рассвете…

– Хорошо!.. довольно!.. оставь меня!.. Ах, да!.. На тебе!..

Феррон взял из железного ящика горсть золота и, не считая, бросил его в колпак Алэна Бриду.

– Итак, – пробормотал тот, – вы не сердитесь хозяин?..

– Нет, нет! я доволен, очень доволен тобой. Я благодарю тебя.

Оставшись один, Феррон только и думал о том как бы воспользоваться тем, что ему открыли…

«Ах! маленький Рене Гитар – ты стал четвертым любовником Жанны!.. И ты умрёшь, как умер граф Бридоре!..»

Пробило четыре часа; день склонялся к вечеру; Феррон поставил своим долгом отправиться к Клоду Корбэну. Он одевался, когда снова постучали в дверь. Незнакомец, доносила Жиброна, желал его видеть.

– А вы знаете, что я никого не принимаю! – сурово ответил Феррон…

– Даже меня? – раздался из за двери мужской голос.

То был голос Клода Корбэна! Феррон задрожал от радости. Сам сатана посылал к нему негодяя.

– Нет! нет! – воскликнул он, отталкивая служанку, чтобы дать проход посетителю. – Войдите! войдите!

– Я был уверен! – сказал любовник прелестницы Лоррен, без церемоний усаживаясь на самое лучшее кресло в кабинете. – Мэтр Феррон не сможет выгнать взашей своего друга… который беспокоится ради его же пользы. Хорошо сидеть. Ай! нога!..

– Вы беспокоились для меня? по какому поводу?

– Ну… по поводу того, что если вы хотите пожертвовать еще сотней экю, – вы знаете, граф Бридоре уже шесть ночей как имеет крестника… и мы всегда к вашим услугам, я и мои друзья. Ай! Черт побери! мне как будто иголки втыкают в колени.

– А! вы его видели? На этот раз совсем еще молодой человек?

– Совсем мальчик. О! прекрасная Ферроньера разнообразит свои удовольствия! Школьник. Я поспорил бы, что ему нет восемнадцати лет. Бесполезно идти за ним вчетвером. Довольно будет двоих. И если бы я был тем, чем был месяц тому назад, я управился бы и один. Ай!.. Теперь в руке у меня иголки!.. Ах! у меня свой расчет. Но тем хуже! Издохнуть так издохнуть. Я предпочитаю околеть дома, чем на улице Лашез в больнице Сен Жермен. При одной мысли, попасть туда у меня разрывается сердце!.. При том же, так как у меня не будет не достатка в деньгах, благодаря вам мэтр, я могу призвать к себе медика. И пока я буду дома, я также позабочусь о Лоррени. Ба! бедняжка, неправда ли, это не ее вина?

Говоря эти слова, и потирая попеременно то локоть то колено, Клод Корбэн смотрел, стараясь засмеяться, на адвоката, который, со своей стороны, против воли оставив свои заботы, рассматривал его с удивлением, почти с ужасом.

Какая перемена произошла в былом конюхе со времени их первого свидания. Его нельзя было узнать! Из красивого мужчины, каким он был пять недель назад, Корбэн превратился в старика, в больного старика, который вскоре должен был встретиться на том свете со своими предками. Улыбка на этом изможденном лице имела в себе нечто, что делало его еще более отвратительным и ужасным.

– Так вы больны? – сказал Феррон.

Клод Корбэн пожал плечами.

– Э! – ответил он, – вот уже целый час как я жужжу вам в уши. А мне кажется, что и жужжать то не следовало бы. Это видно и так. Ах! какое несчастье, что его величество Карл VIII имел фантазию, лет сорок назад, пожелать присоединения Неаполя к Франции!..

– И это твоя любовница?..

– Да, я ей обязан этим. Товарищи советовали мне отрезать ей нос, в виде наказания, но у меня очень чувствительное сердце!.. Обезобразить девочку, которую я любил!.. Нет!.. При том же она в таком же состоянии, как и я. Она может рассчитывать в будущем на длинное путешествие! да, мэтр, да!.. это доказывает, что дни проходят и не… пять недель назад, я был солиден и здоров… Вот почему, повторяю вам, я готов за услугу получить от вас несколько экю, потому что первые… первые далеко!.. Мы говорили, что относительно нового… школьника… четвертого… Но извините, мэтр, вы меня не слушаете?..

На самом деле, с некоторого времени Феррон перестал слушать. Несколько минут Феррон был поглощен одною из тех ужасных мыслей, которые может посоветовать только демон. В несколько минут адвокат всё скомбинировал, в его мозгу вырос целый план. Исполнение плана было легко… успех был вероятен.

Он наконец ощущал свою месть. Месть, о которой весь мир будет говорить из века в век. В упоении восторга, которое доставило ему это известие негодяй разразился хохотом… и каким хохотом!.. Холод пробежал по жилам Клода Корбэна.

Но адвокат мигом снова стал спокойным и спросил своего посетителя.

– Где живет твоя любовница?

– Гм! – произнес распутник, – с какой целью вы хотите угнать?

– Ты, кажется, меня выспрашиваешь? – презрительно сказал Феррон.

– Конечно!.. я уже вам сказал, я так устроен, что когда я кого-нибудь любил… К чему вам это послужит? Неужто вы замыслили упрятать в тюрьму бедняжку Лоррен?..

– Где живет твоя любовница?

На этот раз адвокат бросил Клоду Корбэну сверток золота.

– Э! в тюрьме ли, в больнице ли – не все ли равно!.. – возразил бандит, – Лоррен живет в Валь д’Амур, на улице Шанфлери, на углу улицы Вове Фруадманталь. Третий дом справа. В этом доме есть таверна под вывеской «Пеликан». О, Лоррен известна на Барраба…

– Хорошо! Я тебе дал сто новых золотых экю…

– Благодарю, мэтр. Я…

– Через восемь дней, день в день, я тебе дам сто других.

– Ах! вы очень добры, мэтр. Я…

– Через восемь дней, день в день, слышишь? я буду у тебя около этого времени.

– К вашим услугам! но… а как же школьник?

– Мы тогда подумаем, что с ним сделать.

– А! понимаю!.. Вы еще не решились… но…

– Но теперь ступай!

– Я ухожу! Ай! нога… До свиданья, мэтр; через восемь дней… Ай! рука!.. Мне следует предупредить одного или двоих?..

– Никого.

– Никого? Вы полагаете, что достаточно. Да и в самом деле, для ребенка… До свиданья!

* * *

Через восемь дней, 13 ноября, в отели улицы Жи ле Кер, около полуночи, по уходе короля, Жанна, следуя сладостной привычке, послала свою ловкую и расторопную горничную за Рене. Погода в эту ночь была ужасная! Ветер свистал, снег и град кружились в воздухе… Жанна подарила Рене довольно теплый плащ… Она так любила своего Рене!.. Когда Гильометта сказала ей, что она видела его, Жанна бросилась на шею своей горничной.

Да, она любила его! Королю она была обязана богатством; Лануа и Бридоре тем, что узнала наслаждение; Рене – она была обязана счастьем.

Как он запоздал! Неужели он не явится на свидание? Невозможно! Как он запоздал!.. А! шаги!.. Гильометта, но Гильометта одна… Одна?.. почему?.. Жанна вскочила, но вид ее горничной, с расстроенным лицом приковал ее на месте.

Гильометта держала в руке бумагу, которую она подала госпоже сказав ей: «прочитайте!»

Рука Феррона! С первого взгляда Жанна узнала эту руку, по которой она сама училась писать.

Феррон! Ей приносили письмо от мужа в час ночи, когда она ждала любовника. Она прочла. Оно было не длинно: всего три строчки:

«Я хочу говорить с вами сию же минуту. Рене Гитар в моих руках. Если вы откажетесь принять меня, я его убью.»

Феррон

– Ступай!.. – крикнула она Гильометте.

Гильометта не трогалась с места. Феррон так напугал ее, неожиданно появившись вместо Рене, что она не полагала, чтобы ее госпожа так скоро согласится принять его.

– Да ступай же! – повторила Жанна, тоном мольбы и приказания.

– Вы мне приказываете?..

– Да даже! Приведи Феррона сюда, так как он этого желает. Но ты не знаешь, он не сказал что он мне пишет… Слушай: «я хочу говорить с вами сию же минуту, Рене в моих руках. Если вы откажитесь меня принять, я убью его!»

– Ах! – Гильометта скрылась, как ветер. Через несколько минут она возвратилась с Ферроном.

* * *

Вот что произошло:

В ночь 13 ноября Рене Гитар явился получасом раньше на свиданье, как вдруг два человека, скрывавшееся во мраке, бросились на него, связали и заклепали рот. То было второе представление драмы графа Бридоре с той только разницей, что Рене был брошен в небольшой погреб рядом с мазанкой, в которой жил Клод Корбэн.

Когда это было окончено, адвокат, оставив Рене под надзором распутника, отравился к садовой двери отеля. В половине первого, услыхав легкий шум за стеной, который возвещал ему о приближении горничной, он подошел к самой двери, которая тотчас же растворилась.

Между тем, Гильометта, заметив во мраке форму, не имевшую ни малейшего сходства с Рене, хотела бежать.

Но адвокат одной рукой остановил девушку, а другой закрыл ей рот, чтобы она не кричала.

– Я муж Ферроньеры, – сказал он ей. – Я прошу тебя только отнести к ней это письмо, ответа на которое я буду ждать здесь. Спеши же: и не бойся ничего. Если моя жена не согласится на то, чего я прошу, я удалюсь.

Феррон говорил это, чтобы успокоить Гильометту, ибо он не сомневался, что он будет принят.

Мы его встречаем теперь в ту минуту, когда руководимый горничной он по потаенной лестнице взошел в спальню Жанны.

Он был спокоен, – очень спокоен, или, по крайней мере, старался казаться таким, и поклонился ей слегка. Она, нетерпеливая, взволнованная, думая только о своем Рене, начала с того, что закричала адвокату:

– О, скажите! Вы не убьете его?.. Вы не убьете, потому что я согласилась, вас принять?..

Он поклонился.

– Нет, – холодно ответил он, – весьма возможно, что я не убью его…

– Возможно? О!

– Извините, – перебил Феррон, пальцем указывая на Гильометту, стоявшую неподвижно на пороге спальни. – Но разве такой обычай, чтобы, будучи любовницей короля, разговаривать при прислуге. Прошу вас, удалите эту девушку.

Жанна колебалась.

– Берегитесь! – снова заговорил Феррон, тем же ледяным тоном. – Я вам, сказал, что весьма возможно, что я не убью вашего любовника… Но вы должны понять, что от вас зависит, чтобы я простил его, – от одних вас!..

– Удались! – сказала Жанна Гильометте.

Горничная повиновалась.

– Теперь, – сказал Феррон, садясь близ очага, – мы свободны. Прежде всего мой привет прекрасной даме; судя по роскоши этой комнаты, меня не обманули. Этот отель – дворец. А! Его величество вас особенно уважает…

– Милостивый государь!..

– Будете ли вы так добры, что дадите мне несколько капель этого вина, что подобно рубину сверкает в хрустале. Ночной холод заставил, меня продрогнуть. Я согласен, что для вас не так приятно услужить мне, как Рене… Но один раз, например.

Жанна налила вина в стакан и подала мужу.

– Благодарю, – сказал он. И вылив глоток, прибавил: – Превосходно! О! король во всех отношениях заботится о вас. Это истинная благодать, быть любимой королем!.. Ничего не недостает ни вам, ни вашим друзьям?

Жанна уже очень бледная при начале этой сцены, бледнела все больше и больше, по мере того, как она продолжалась. Сарказм действуют на женщин сильнее, чем самые горькие упреки.

– Милостивый государь, – сказала она голосом, в котором гнев пересиливал ужас, – вы желали говорить со мною… Я жду, что вы мне скажите…

Феррон, не спеша, выпил свой стакан и глядел в глаза своей жены.

– A! вы приходите в нетерпение, возразил он, – так скоро! У вас живая кровь, моя милая! Но пусть так. В конце концов а разделяю ваше чувство. Глупо терять минуты, которые так хорошо можно употребить. И я согласен, что моя медлительность в настоящий час служит не к чести моей любезности!..

Жанна вздрогнула.

– Итак, – продолжал Феррон, – я вот чего прошу у вас: я все еще люблю вас, Жанна, да!.. быть может я бы не должен… Но некоторые души полны таких сокровищ всепрощения!.. а моя – из таких!.. Я вас люблю еще, и мы одни… – Адвокат встал.

– Никогда! – вскричала Жанна, отскакивая к двери.

– Никогда! опять это слово! – с насмешливой улыбкой на губах, заметил Феррон. – Я полагал, что вы его позабыли.

– Для вас, – нет!

– Право? То отвращение, которое я внушал вам, не исчезло?

– Напротив, оно усилилось… Одно слово, один шаг и…

– Вы поразите себя в грудь кинжалом, как угрожали в тот раз?

– Нет, я не желаю умереть теперь. Чтобы избежать ваших ласк, у меня есть лакеи, чтобы заступиться за меня.

– Ваши лакеи? Ах! да! я и позабыл, что моя жена, эта маленькая цыганка, которую я поднял на улице, имеет теперь своих лакеев, готовых по ее приказанию выгнать меня из дома. Но несчастная, ты забываешь, что если ты выгонишь меня, так твой любовник, твой Рене – будет мертв?

Жанна пошатнулась. Это была правда! Под впечатлением ужаса, возбужденного в ней словами мужа, она забыла о Рене.

– О! это подло!.. сказала она, ломая руки, – Вы злоупотребляете!..

Феррон пожал плечами.

– Вам очень идет, – сказал он, – считать меня подлецом!..

– Но я, по крайней мере, никогда не лгала вам. Я вас никогда не любила. Если я вышла за вас замуж, так против воли…

– Больше ли вы любите короля, которому вы изменяете? А между тем вы ему принадлежите, когда он того желает. Не нужно разговоров!.. Вы – куртизанка короля, которой граф Бридоре и маркиз де-Лануа платят или платили… Ну, и я сделаю также как маркиз де-Лануа, как граф Бридоре, также как король… я заплачу вам. Только я заплачу вам не золотом, а жизнью человека. Жизнью единственного, полагаю, любовника, для которого билось ваше сердце…. Я ухожу и через пять минут Рене, – о! я принял свои предосторожности; он у преданного мне человека, – через пять минут Рене перестанет жить. Я остаюсь только на час… на один час… о! Жанна!.. Жанна!.. один только час!.. и я клянусь всем святым, я клянусь, слышишь? клянусь!.. что ни одного волоска не упадет с головы твоего любовника… Завтра ты его увидишь… Завтра он будет тебе отдан…

Феррон приблизился к жене; он взял ее руку… Он обхватил ее руками. Она не оттолкнула его; ни вздоха, ни жалобы не вылетело у нее из груди. Только две слезы выкатились из глаз… Ручей грозивший превратиться в океан.

Через час Феррон, сопровождаемый Гильометтой, вышел через дверь сада, которая тотчас же заперлась за ним, и вошел в мазанку Клод Корбэна.

– Ребенок?

– В погребе.

– Сходи за ним.

Клод сошел и поднялся, неся пленника. Адвокат разрезал веревки, которыми были связаны его руки и ноги, вынул изо рта затычку и взглядом указывая ему на дверь сказал:

– Ты свободен! Спасайся!..

Свободен» жив и здоров!.. Рене поспешил воспользоваться своей свободой… Он был уже на улице, как вдруг, подбегая к нему, и конвульсивно сжимая руку, Феррон сказал ему на ухо:

– Поверишь ли ты доброму совету, – совету старинного друга твоего отца, совету человека, который еще ребенком качал тебя на коленях! Сегодня же ночью возвращайся в Бургундию… Сегодня же… Не видайся с ней. Никогда! никогда! не видайся…

Глава VI. Заключение

Заключение этого несколько длинного рассказа, да простят нас читатели, резюмируется этими строками, написанными Мезереем в его истории.

* * *

«Я несколько раз слыхал, по поводу болезни Франциска I, от которой он умер, что он заразился ею от прекрасной Ферроньеры, одной из его любовниц, портрет которой и доселе еще можно видеть в некоторых кабинетах редкостей, и что муж этой женщины из странной и глупой мести заразился этой болезнью в публичном доме, дабы заразить их обоих».

Но король умер только спустя восемь лет после мести Феррона, тогда как Жанна, пожираемая стыдом и отчаянием погибла через нисколько месяцев.

Легенда прибавляет, что в тот день, когда в могилу в монастыре Сен-Мор положили ту, которая была любовницей короля, – один человек, – не человек, а призрак, ибо его на половину разъеденное лицо не имело ничего человеческого, – зарезался на ее могиле.

Этот призрак был Феррон.

* * *

Лукреция Борджиа

Борджиа!.. Сколько, страшных воспоминаний пробуждает в нас это имя,– воспоминаний разврата, кровавых воспоминаний. Они сосредоточиваются в особенности на трех именах; Родриго, Ленцуэло Борджиа, бывшего папой под именем Александра VI, его сына Цезаря Борджиа, герцога Валентинуа, и Лукреции Борджиа, его дочери.

Родриго Ленцуэло Борджчо родился в Валенсии в Испании в 1431 году. По отцу он происходил от Ленцуэло, по матери – от Борджиа. Умный и ученый адвокат, он сначала блистал на этом поприще. Потом, как человек храбрый он отличался в армии. Но когда умер его отец, оставививший ему громадное состояние, он неожиданно посвятил всю свою жизнь наслажениям.

В это время он был любовником одной вдовы, по имени Елены Ваноцца, только что прибывшей из Рима в Валенсию, с двумя дочерьми. Вдова эта внезапно заболела, и Родриго поместил старшую дочь, которая была дурна собой, в монастырь.

Младшая дочь – Роза Ваноцца, – была восхитительно прекрасна! Она стала потом его любовницей.

От этой любовницы в течение пяти лет он имел пятерых детей: Франциска, Цезаря, Лукрецию и Джиори; имя последнего неизвестно, так как ребенок умер еще в колыбели.

Прошло, таким образом, пять лет, в течение которых Родриго, оставив общественные занятия, жил совершенно счастливо и весело. Вдруг он узнал, что его дядя, Альфонс Борджиа, стал папой под именем Каликста III. При этой новости, дремлющая гордость Родриго проснулась. Дядя очень любил его. Не было сомнений, что по милости дяди он может достичь всяческих почестей. Скрывая свои желания, он послал дяди простое поздравительное письмо. Черта эта поразила новего папу. После возвышения его окружили друзья и родные, просившие милостей; один лишь Родриго не просил ничего.

«Приезжай, немедля, – написал он Родриго. – Твое место близ меня, в Риме.»

Родриго не заставил повторять приглашение.

Между тем, прежде чем уехать, он имел серьёзное объяснение с любовницей. Был вечер. Дети спали.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал Родриго, садясь рядом с Ваноццей.

– О чем?

– Ты любишь меня?…

Она взглянула ему в лицо.

– Разве я не доказала тебе? – удивилась она.

– Да – ответил он, – ты доказала, но настала минута доказать еще более.

Она странно улыбнулась.

– Больше – трудно! – ответила она.

– Полно! – вскричал Родриго, с нетерпением: – дело не в прошлом, но в настоящем и будущем. Имеешь ли ты силу пострадать в настоящем, чтоб сделать великолепным будущее?…

Роза Ваноцца вздрогнула.

– Ты хочешь меня оставить! – воскликнула она.

– Я не хочу, но должен, – ответил Борджио. – Дядя мой стал папой. Он любит меня как сына и призывает к себе. Он осыплет меня почестями и богатством. Понимаешь? Он меня зависит быть первым после высшего правителя царей и народов… Быть может, когда он умрет, я взойду вместо него на мировой трон. И когда передо мной открывается такая будущность, когда передо мной открываются двери Ватикана, ты сама назвала бы меня глупцом и безумцем, если бы я остался здесь.

Ваноцца закрыла лицо руками как будто для того, чтобы отдаться размышлениям. Она оставалась безмолвной несколько минут, и, наконец, открыла свое бледное и решительное лицо.

– Ты прав – сказала она. – Прежде всего твоя карьера. Ступай!.. Но что станет со мной и с детьми…

– Я думал об этом, – возразил Родриго. – Я все предвидел. Но отказаться ни от тебя, ни от детей я не хочу. Я уезжаю сегодня же вечером. Завтра ты и дети, под присмотром Мануэля, отправитесь в Венецию. Там вы будете, жить и получать каждый месяц необходимые деньги… Конечно Венеция далеко от Рима; но это все-таки Италия, и кто знает, не будет ли мне возможно вследствие самих моих обязанностей, являться к вам, чтобы сказать: «Я все еще люблю и помню о вас!..» Терпение, Ваноцца, – долгое терпение!.. Но если я успею, а я успею, – клянусь тебе, чтобы удовлетворить вас я разорю двадцать принцев и двадцать провинций и отдам вам!..

Ваноцца бросилась на шею любовнику с воплем радости и печали.

Затем они вместе отправились в комнату где спали дети.

Родриго поцеловал всех пятерых в лоб. Наконец, сжав свою возлюбленную в своих объятиях, он сказал:

– Прощай!..

Но вместо того, чтоб ответить на это прощание, она странно взглянула на него.. Он изумился.

– Что с тобой? что ты хочешь сказать мне?…

– Ничего, – ответила она. – Но ты, прежде чем отправиться, – не попросишь ли ты и себе чего-нибудь, что может быть тебе полезно?…

– А! – воскликнул он, ударяя себя по лбу. – Дай!.. дай!..

Ваноцца вошла в спальню, открыла спрятанным на груди ключом ящичек, из которого вынула пузырек с жидкостью желтоватого цвета и подала его Родриго, который заботливо завернул его в платок, чтоб он не разбился на дороге в кармане.

Что же содержал в себе этот пузырек? Какое-нибудь лекарственное снадобье против всех болезней?.. Да! Тот кто раз испробовал его никогда уже не нуждался в помощи доктора. А как называют это всеисцеляющее лекарство? Оно еще не имело названия, но после было назвало ядом Борджиа.

Вы помните, что прежде, чем быть любовником Розы Ваноцца, Родриго Борджио был любовником ее матери Елены. Елена была очень хороша собой, но не так как ее дочь. Родриго до такой степени влюбился в последнюю, что предложил ей похитить ее.

Но у Розы были свои очень странные принципы.

– Вы мне нравитесь, очень правитесь… – отвечала она Родриго, – но пока будет жива мать, я не буду принадлежать вам.

Елене Ваноцце было только еще тридцать пять лет, следовательно ответ Розы был полным отказом… Но не для Родриго. Когда она произносила последняя слова, ему показалось, что в глазах молодой девушки сверкнула молния.

– Но вы любите вашу мать, –  сказал он ей, – вас огорчит ее потеря…

– Я любила мать, – глухим голосом возразила Роза, – но с тех пор, как она убила моего отца, я ее не люблю…

Ответ этот напомнил Родриго, что муж Елены был изменнически убит, и что только благодаря связям ни Елена, ни ее любовник Ригаччи, не были преданы суду. Один уехал на время в Англию, другая, – в Испанию. Но остался живой свидетель преступления. – Роза, которая видела, как во время борьбы с любовником жены, – отец был поражен сзади кинжалом рукой ее матери.

Но никогда, не одним словом она не дала заметить, что ей известны все обстоятельства этого убийства, – хотя Роза ни на минуту не забывала и не прощала матеря ее преступления. Родриго решил, что мать Розы не должна жить…

Однако Родриго Борждио находился в затруднении относительно приведения в действие своего решения. Он решился убить, но как убить?… То было его первое преступление. Он не колебался, но отыскивал.

Семейстро Борджиа. С картины Данте Габриэла Росетти.

Вернувшись домой, после разговора с Розой, он на всякий случай наполнил карманы золотом.

Сначала он хотел обратиться к одному господину, известному во всей Валенсии, чтоб тот покончил с его бывшей пассией ударом кинжала. Но Сальвадор Босмера, занимающая ремеслом убийцы, был болен. Простой погонщик муллов, дал ему отличный урок в брюхо.

– Черт побери, это скучно! – говорил самому себе Родриго, удаляясь от жилища Босмера. – Если б я мог хоть на минуту увидать этого каналью, быть может он указал бы мне кого-нибудь другого… Что делать?…

И размышляя таким образом, Родриго, сам того не замечая очутился на дороге в Граи, – маленькой деревне, в получасе от Валенсии. На этой дороге рос лесок. Проходя мимо, Родриго услышал смешанный говор. Из любопытства он проник в рощу. Там он застал цыган, за каким-то пиром. Его появление показалось им не совсем приятным. При появлении молодого испанца люди и животные подняли крик и лай.

Но Родриго испугать было трудно. Напротив встреча с цыганами его развеселила. Есть предчувствия. Будущий любовник Розы Ваноцца нашел здесь то, чего искал; так как цыгане, эта бродячая раса, занималась с незапамятных времен всеми ремеслами, кроме хороших.

– Кто здесь начальник? – спросил Родриго. – Я хочу сделать ему честь моим разговором.

Величие всегда влияет на массы. Среди цыган наступило молчание. Даже собаки перестали лаять.

Один из цыган встал. Это был человек лет пятидесяти, у которого не было левой руки.

– Я начальник, – сказал он. – Что тебе нужно?

– Я скажу тебе одному; и чтобы ты не подумал, что напрасно потеряешь время, возьми этот кошелек. Я дам еще столько же сейчас, если буду тобою доволен, и еще вдвое, если после завтра беду убежден, что мое довольство тобою было не ложно.

Родриго еще не кончил своей речи, как по знаку старого начальника вся банда скрылась как бы по волшебству. Тогда последний приблизился к молодому испанцу, и почтительно поклонившись, сказал:

– Приказывай! В этом и будущем мире Евзегир и душой и телом с руками и ногами принадлежит тебе.

Родриго улыбнулся.

– С ногами, – пожалуй верно; но что касается рук,– ты, кажется, преувеличиваешь… Мой бедный Евзегир.

– Предлагают то, что имеют, – отвечал цыган.– Счастье еще, что одна сбережена пожертвованием другой.

– Вследствие раны полученной тобою при совершении какого-нибудь скверного дела.

Цыган отрицательно покачал головой.

– Впрочем, – заметил Родриго, – это меня вовсе не касается! Я не желаю знать, где потеряна тобой левая рука, лишь бы правая послужила мне. Вот в чем дело: мне некто мешает. Если бы это был мужчина, – я убил бы его. Но это женщина… Между тем я хочу, чтобы эта женщина умерла. Ты должен иметь в своем распоряжении средство освобождаться даже от женщин – средство, не оставляющее следов, но возможности такое, которое не заставляло бы страдать… Вы мастера в этом случае… Понимаешь чего я требую?

Начальник цыган поклонился.

– Совершенно, –  отвечал он. – Вам нужен яд?…

– Ты угадал. Есть он у тебя?…

– Есть, но он не годится для вашей светлости. Кто хорошо платит, тому должно и служить хорошо. Но я могу иметь через несколько минут такой яд, подобного которому не составит ни один ученый. Удар грома под видом капли жидкости. Но, извините. Вы мне сказали, что если будете мною довольны, то завтра дадите вдвое против того, что дал сейчас.

– Да.

– А где я найду вас, чтоб получить заслуженную плату?

– О! о! ты человек предусмотрительный!..

– Я и мои братья – бедны, и когда нам представится случай добыть на хлеб, сознайтесь, мы совершили бы страшную глупость, если бы не воспользовались случаем. При том же, если бы я обманул вас, если бы яд, который я хочу дать вам, уверяя, что он верен, быстр и не оставлять никакого следа, оказался ниже своего достоинства, – вы совершенно вправе не явиться на свидание… Но я спокоен! Вы не только явитесь для того, чтобы заплатить мне, но и для того, чтобы получать от меня рецепт этого яда, – великолепный рецепт, оставленный моим дедушкой, который он достал в Индии.

– Хорошо! Послезавтра в восемь часов вечера будь в Аламэдо… но все это слова: где же яд?…

– Его еще нет, но он сейчас будет. Не забудьте. Я просил подождать несколько минут. Кто умеет ждать, тому все дается.

Произнеся последние слова, начальник цыганской шайки вынул из кармана маленький металлический ящик, наполненный белым порошком. Взяв две чайных ложки этого порошка, он смешал его с несколькими кусками говядины и сделал катушек величиной с куриное яйцо. Этот катушек он бросил свинье, сказав:

– Ешь и умри!..

Катушек еще не коснулся до земли как был проглочен. Однорукий вернулся к Родриго:

– Я ее все-таки – предупредил сказал он. – Не моя вина, если с ней случится несчастье, не правда ли?

Родриго сдвинул брови.

Начальник цыган добавил серьезным тоном.

– Эта свинья могла бы на целый месяц служить нам пищей, а через минуту она будет годиться только на то, чтобы зарыть ее в землю. Не полагаете же вы, что только для того, чтобы насмеяться над вами я пожертвовал ею?…

– Для чего же?…

Одним жестом Евзегир прервал Родриго.

– Время приближается, – сказал он, – смотрите… Животное начинает страдать, и эти его страдания через несколько минут доставить вам то, что мы желаем… Смотрите. Смерть произойдет из смерти, и смерть такая, какой вы желаете… быстрая, неумолимая… Смотрите!..

На самом деле, свинья, лежавшая спокойно на траве, начала испускать почти человеческие жалобы. Вскоре страдания стали так сильны, что животное вскочило, но ноги ее были не в состоянии поддерживать тело, она перевернулась раза три и тяжело упала.

Цыган немедленно сделал круглую петлю из крепкой веревки и набросил ее на задние ноги животного; потом, перебросив другой конец веревки через толстый дубовой сук, он приподнял свинью аршина на два от земли.

Прошло время; через несколько секунд начались конвульсии, такие сильные, что от них дуб гнулся как тростник.

Наступила минута окончания работы.

«Смерть произойдет от смерти» сказал цыган, и он не солгал. Пена истекавшая из пасти животного, собираемая цыганом на медное блюдо, и перелитая потом им во флакон, переданный Родриго, – и была смертельным ядом. Порошок же, смешанный с говядиной, был простым ядом: то был обычный мышьяк.