Текст книги "Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира"

Глава IV, в которой вследствие печали, что не имеет другого, Жанна начинает иметь других

Жанна была любовницей короля, но, между нами, этот дьявол-Маро подложил несколько сенца перед быками, сказав ей, что его величество влюблен в нее. Всего вернее то, что он, когда явился в улицу Шартрон, без сомнения, уже говорил королю о жене адвоката, как о достойной его победе, но его величество, – и не занялся этим предложением галантного ловца. Во первых потому, что по возвращении из Испании он бросил графиню Шатобриан, которая была брюнеткой, и взял герцогиню д’Этамп, тогда еще мадемуазель д’Элки, бывшую блондинкой, потому что он выказывал глубокое отвращение к брюнеткам.

* * *

Между прочим, Брантом по поводу этих двух любовниц рассказывает следующей анекдот:

«Один из знаменитейших принцев, – говорит он, – влюбился в двух прекрасных дам сразу, как это случается часто с знатными людьми, любящими разнообразие. Одна была белокура, другая – брюнетка, но обе очень прекрасны и любезны. Однажды, когда он видел брюнетку, блондинка из ревности сказала ему: «Вы отправляетесь воровать ворону?» На что раздраженный и рассерженный принц отвечал ей: «А когда я с вами, кого я ворую?» Дама отвечала: «Феникса». Принц, говоривший лучше, отвечал: «Скажите лучше райскую птицу, у которой больше перьев, чем мяса.»

Но как бы то ни было, Франциск, увидав Жанну в бане, влюбился в нее, а это свидание было устроено Маро…

Остальное известно… Нет, оно совсем неизвестно вам. Остальное заключается в том, что сделавшись второй любовницей короля, его спальной любовницей, потому что титулованной оставалась все таки герцогиня д’Этамп, – прекрасная Ферроньерка считала себя не более счастливой, как в то время, когда была женой адвоката. Между тем, теперь у неё было всё, что способно составить счастье, – то счастье, за которым обыкновенно гонятся светские женщины.

Наряды, драгоценности, золото – сколько возможно лишь пожелать. Отель ее, специально купленный для нее королем в улице Жи ле Кер был великолепно меблирован. Для прислуги у нее было двенадцать лакеев; богатейшие носилки, а на конюшне стояло шесть лошадей и четыре мула. И при этом его величество два или три раза в неделю привозил ужинать в отель Жанны молодых и любезных вельмож, своих друзей.

У Жанны был свой маленький двор, гораздо веселее и занимательнее, чем двор короля. Но не смотря на всё это она не была счастлива. Одна с королем, или присутствуя на празднике, она часто вздыхала. Франциск I не замечал этих припадков печали прекрасной Ферроньеры, но в качестве писателя, Маро был наблюдателем. Однажды, уведя Жанну в сторону, он сказал ей:

– Что с вами? Вы печальны.

Она проговорила: «нет»!

– Меня не обманете, продолжал поэт. – Вы думаете о другом.

Она молчала. Это значило то же, что ответ. Маро возразил:

– Видели ли вы его с тех пор, как…

– Я не осмелилась…

– Дурочка!.. Почему же?

– Если король?..

– Э! я, вам говорил, что король будет знать только то, что вам захочется, чтобы он узнал… При том же можно принять меры предосторожности! Посмотрим. кто этот другой, который так счастлив, что оспаривает обладание вашим сердцем у французского короля:…

Жанна колебалась.

– О! продолжал Маро тоном упрека, – вы боитесь, чтобы я не злоупотребил вашим доверием, тогда как я все сделал, чтобы заслужить ее.

– Нет, возразила Жанна; – я не боюсь вас, мой друг… тот, кого люблю я…

– Называется?

– Рене Гитар. Это сын одного золотых дел мастера. Он был наёмным клерком у моего мужа.

Маро разразился хохотом.

– Я подозревал! воскликнул он. – Вечная история женщин… Им дают солнце; они жалеют о ползучем червяке.

Услыхав смех, Франциск I приблизился.

– Что это значит? спросил он.

– Я рассказывал даме историю, отвечал поэт. – Мадам, в свою очередь расскажет ее вашему величеству; история выиграет, выйдя из прекрасных уст. И в то время, когда король, удалялся, Маро шепнул на ухо Жанне: – Завтра король уезжает в Фонтенебло, откуда возвратится только на будущей неделе. Завтра вы останетесь одна. Осмельтесь.

* * *

Жанна осмелилась.

В течение двух месяцев, как она была любовницей короля, она имела при себе горничную, пикардийку лет двадцати, по имени Гильометта, которая по-видимому была к ней искренно привязана. На другой день, утром Жанна призвала Гильометту и сказала ей:

– Если я попрошу от тебя услуги, ты мне ее окажешь?

Гильометта выпрямилась,

– Для вас, ответила ода, – я пойду за вас в огонь и в воду.

Жанна улыбнулась.

– Я не требую этого, возразила она. – Вот в чем дело. Когда я жила в улице Шартрон… с мужем….

– Г-н Феррон, адвокат. О! я его хорошо знаю. Я пробыла целый год у графини Сенемер, на улице Сен-Поль, недалеко от улицы Шартрон. Я видела часто как проходил мэтр Феррон. Такая мрачная фигура! Вы должны были соскучиться с этим мужем!..

– Да, таки довольно!.. И тем более, представь себе, что он был очень ревнив.

– Меня это не удивляет! с подобной физиономией человек должен иметь все пороки.

– Ну, у него был молоденький клерк, общество которого служило мне развлечением… Он его выгнал!..

– Чудовище! И конечно вы, сударыня, опечалились?

– Очень.

– Потому что этот клерк был мил?

– О! очень мил.

– А что с ним сталось?

– Именно это-то я и хотела бы узнать. Ты понимаешь, Гильометта, я питала к Рене Гитару только дружбу, и теперь, когда я люблю короля и любима им… я не могу… я не должна… Но разве не позволительно поговорить со старым другом? И теперь, когда мне нечего беспокоиться о гневе мужа…

– Ничто не мешает вам видеть Рене Гитара. Притом, с клерком нечего стесняться! В отеле есть маленькая дверь в глубине сада, выходящая на пустынную улицу… Рене взойдет через нее так, что никто не приметит, и будет еще очень доволен, не правда ли, сударыня?

– Да, да… И так?..

– И так, сударыня, это кончено… Я бегу отыскивать этого молодого человека и… Ах, да где же он живет?

– У своего отца, золотых дел мастера на Разменном мосту.

– У Этьена Гитар… О! но я его тоже очень хорошо знаю. Четверть часа туда, четверть часа обратно – и я приношу ответ г-на Рене.

– Но…

– Но, сударыня, не беспокойтесь! Я не так глупа, чтоб компрометировать вас. Я буду покупать что-нибудь у Этьена Гитара… какую-нибудь безделушку, и в то время, когда отец отвернется, если сын там, – одного слова достаточно. Через полчаса я вернусь. Не беспокойтесь, сударыня.

Жанна лежала еще в постели, во время этого разговора, и когда ушла горничная, она упала на изголовье и погрузилась в нежные грезы. Наконец, она увидит того, кого она любила. Какая радость!.. Ведь она на самом деле любила его… Она не чувствовала к королю того отвращения, какое внушал ей Феррон… Король был красив, он был умен и великодушен… Наконец, это все таки был король!..

Но даже в объятиях своего царственного любовника, среди самых сладострастных восторгов, дочь цыганки против воли воображала себе обожаемый образ, и поняла, что есть наслаждение выше того, которое она ощущала принадлежа, – наслаждение обладания…

* * *

Гильометта слишком спешила; она не успела повернуться как снова явилась перед своей госпожой. Но она вернулась печальной. Жанна предвидела какую-нибудь дурную весть.

– Ну что? спросила она с душевным беспокойством. Гильометта склонила голову.

– Болен? в темнице? умер? спрашивала Жанна.

– О, нет, сударыня! не так важно. Его нет в Париже.

– Его нет в… Где же он?

– В Бургундии, у дяди.

– А почему он в Бургундии?

– Из боязни вашего мужа и по приказанию отца.

– Из боязни моего мужа?.. Бедный Рене! Я причина твоего изгнания.

– Но, сударыня, заметила Гильометта, – если вы желаете…. ведь Оксер не за сто тысяч лье, и если вы напишите г-ну Рене…

– Нет! Отец его прав… Он друг Феррона… он его знает!.. Для Рене лучше быть подальше от Парижа. Тем не менее я тебя благодарю, Гильометта, возьми на этом столе кошелек.

– Ах, сударыня я не за это…

– Возьми, возьми!.. и оставь меня!..

Жанна снова осталась одна, но уже не с прежними радостными грезами. Как странна ее судьба! Чтобы спастись от человека, которого она ненавидела, она отдалась человеку, которого не любила. А кого любила она, того ей запрещено было видеть!..

Но по темпераменту Жанна не была женщиной, которая терпела бы вечную печаль, основанную на угрызениях совести и муке. Если ее бегство должно положить в гроб ее мужа, то зачем он захотел быть ее мужем?.. Что касается короля, то Жанна тоже припоминала слова Маро, который сказал ей. «Что король не из тех свирепых любовников, которые отягчают цепями предмет своей нежности».

И на самом деле, в течение трех месяцев, как она была королевской любовницей, не была ли она окружена толпой молодых и изящных джентльменов, искавших ее малейшей благосклонности. Особенно один из них маркиз де-Лануа, первый конюший его величества был особенно любезен, необыкновенно богат и щедр для своих любовниц…

* * *

Пробило полдень. Жанна была еще в постели, когда Гильометта доложила ей о маркизе де-Лануа.

Нравы того времени дозволяли подобные визиты. Но во всяком случае дамы принимали таким образом только самых близких друзей. А Жанна до этого времени принимала таким образом только Маро.

Гильометта ожидала, что ее госпожа прикажет ей попросить маркиза подождать, пока она оденется, и была сильно удивлена когда Жанна сказала ей с особенной живостью:

– Проси!..

«Ба! ба! подумала горничная, – за отсутствием клерка мы хотим попробовать конюшего. Мне кажется, впрочем, что от перемены мы ничего не проиграем».

Случай, если не собственное вдохновение, внушили маркизу де Лануа прийти в ту самую минуту, когда о нем думали. Он пришел, чтобы оправдать то убеждение, которое имели об его любезности. В руках у него была золотая чаша, которую он подал Жанне, говоря:

– Вчера вы жалели, что у вас нет ничего из работ великого флорентийского художника, Бенвенуто Челлини. За то маленькое удовольствие, которое может вам доставить этот ничтожный подарок, простите ли вы мне, что я так рано явился к вам?

Сидя на постели, созерцая чашу своими большими глазами еще увеличившимся от восхищения, Жанна воскликнула:

– О! как это прекрасно!

– О да! прекрасно! повторил с энтузиазмом маркиз.

Она взглянула на него и покраснела… Он восхищался не чашей… Рассматривая вещь Жанна забыла, что движения рубашки, легче движений кирасы. Она уронила чашу на постель и поправила свою легкую одежду.

– Подите вон! сказала она. – Что за мысль пришла вам, маркиз, явиться ко мне на рассвете, когда король в Фонтенебло!.. подите вон!..

Он уходил, но очень медленно. И вот, когда он дошел до порога спальни, чаша скатилась с кровати на пол.

– Ах! чаша! чаша! поднимите же ее, маркиз!..

Глава V, повествующая о том, что делал Феррон прежде, чем отомстить своей жене и королю

Мы вернемся к Феррону, которого оставили без чувств, окровавленного, на улице Женских Бань, напротив дома Гекелена. Будучи поднят этим последним, он был отнесен на носилках домой к себе. Первым движением Алэна Бриду при виде своего патрона в таком жалостном положении, и узнав о причине было поскорее собрать свои пожитки.

Верно, что ненависть, которую клерк питал к Жанне со дня ее свадьбы, обнаружилась весьма странно, поразив не ее, а ее мужа. Далеко не повредив прекрасной Ферроньере, помогая Маро тайно проникнуть к ней, Алэн Бриду пособил ей, потому что, благодаря Маро, она теперь имела честь быть любовницей короля. Без сомнения, как бы в вознаграждение за сожаление о добре, которое он против воли сделал Жанне, горбун навсегда освободился от ее присутствия. Да… но если Феррон, для которого эта причина радости его клерка сделалась горем, откроет…

«Спасусь я или не спасусь?» – спрашивал себя Алэн Бриду, устремив глаза на безжизненное еще тело несчастного адвоката, которого положили на постель.

Но в это время прибежал соседский медик, – очень ученый доктор Грэндебле…

– Есть прилив крови к мозгу, которой значительно наполнены каналы, – воспаление мозговой оболочки и специально паутинной плевы… Мэтр Феррон не раньше двух недель придет в сознание и не ранее шести недель поправится, и ученый доктор остановился, чтобы прибавить: – Если только он поправится.

Две недели!.. шесть недель!.. Алэн Бриду с облегчением вздохнул. Ему было время возвратиться. Э! разве он не может повсюду найти также места, как у Феррона!.. Притом, при первых же словах Феррона, когда тот выйдет из беспамятства, он увидит подозревает ли он его в чем-нибудь… И в таком случае всегда будет время избежать опасных объяснений. В ожидании, отстранив Жиборну Алэн Бриду в качестве сиделки основался близ Феррона. Тут было две цели: если Феррон ничего не подозревает, он будет благодарен клерку за его заботы; если же он имеет подозрения, то за эти заботы он будет менее сердиться за его вину… Еще более успокоил Алэна Бриду присланный Маро лакей, который доставил клерку еще двадцать ливров и уверил его, что Маро никогда не говорит того, чего не хочет сказать.

* * *

Мы не станем следить за всеми фазами болезни Феррона, которая была ничто иное, как воспаление мозга. Мы можем сказать одно только, что против своего обыкновения доктор Грэндебле предсказал верно. Против всякого вероятия, по возвращении рассудка и памяти, Феррон не произнес ни слова о приключении, жертвой которого он был. В эту минуту Алэн Бриду находился около него.

– Какой сегодня день? – спросил он у клерка.

– Вторник, хозяин.

– Какое число?

– 10 июня.

Феррон собрался с мыслями. Король увез у него жену в пятницу 16 мая, следовательно он лежал в постели двадцать шесть дней.

Хотя и предупрежденный доктором, что больной вступал в период выздоровления, Алэн Бриду не мог воздержаться от не которого смущения, услыхав вдруг как Феррон начал его спрашивать. После минутной паузы, больной спросил снова:

– Кто меня лечил?

– Доктор Грэндебле, хозяин.

Феррон сделал знак головой, как будто одобряя выбор своего эскулапа.

– И потом, – продолжал Алэн Бриду, напуская на себя смелость, – я и Жиборна не оставляли вас ни на минуту. Если не она, так я постоянно бдили над вами. О! доктор очень о вас беспокоился. Вы вертелись на своей постели, бунтовали, кричали… Нужно было…

– Это хорошо! перебил Феррон. – Я вспомню о тех, которые заботились обо мне. Я хочу пить. Дай мне напиться, мой друг.

«Мой друг!» гора свалилась с плеч горбуна. Ему не следовало тревожиться его зовут «другом…» Чего же пугаться?..

Он подал больному питье, этот последний напился, и глядя пристально на клерка, сказал:

– Ты знаешь, где она?

Она? кто она? при всей своей проницательности Алэн Бриду оставался безмолвным две или три минуты, не понимая о ком его спрашивают.

– Полно! – произнес Феррон, нахмурив брови.– Я спрашиваю тебя, знаешь ли ты, куда увезли ту, которую звали моей женой? Знаешь ты, где она живет.

– Ах, извините, хозяин! Да, да, я знаю. Потому что мне сказали… Я ведь не отходил почти от вашей постели, исключая необходимости сходить к аптекарю. И именно вчера я встретил одного приятеля, который…

– Где живет она? – зарычал Феррон.

– На улице Жи ле-Кер, в отеле, украшенном сверху донизу живописью и резными украшениями знаменитым болонским живописцем, главным комиссаром королевских построек. О! уверяют, что этот отель – настоящей дворец. Он столь…

– Замолчи!.. И помни, если ты будешь иметь несчастье, когда-нибудь повторить мне, что ты от кого бы то ни было слышал о ней, – я тебя прогоню!

Алэн Бриду поклонился; Феррон закрыл глаза. Вошла Жиборна.

– Тс! хозяин хочет спать! проговорил клерк.

Но Феррон не хотел спать, он хотел поразмыслить. Рассудок его возвратился, и первое употребление, какое он из этого сделал, состояло в сосредоточении на одной мысли, на единственной цели: мести. И в течении еще шести недель, который он провел в постели, ум его не был занят ни чем иным, что даже помешало его скорейшему выздоровлению.

Ученый доктор Грэндебле, часто говорил ему:

– Мэтр Феррон, сердце вредит телу!.. Чтобы вылечиться надо все забыть!

Забыть! Возможно ли сказать самому себе: «Я не буду любить или: я не буду ненавидеть!» Феррон качал головой, когда медик давал ему этот совет, как будто желая сказать: «Ваш совет ничего не сделает!.. Пусть я буду дальше нездоров!.. но я не забуду… я не хочу забыть!..»

Наконец, адвокат получил позволение встать. Но он был все еще слаб; только в конце июля он мог рискнуть, под руку с Алэном Бриду, сделать небольшую прогулку. Медик советовал ему выйти в первый раз часа в четыре или в пять по полудни. Феррон вышел из дома темной ночью и когда доктор Грэндебле отечески побранил его, он отвечал глухим голосом:

– Совы избегают дневного света, доктор.

Как только он встал на ноги, то потребовал счет от доктора, но так как последний отвечал, что это можно будет сделать и после.

– Не позже; но сегодня же, сейчас! возразил адвокат.

Счет доходил до ста ливров.

– Вы не знаете себе цены; доктор! сказал ему Феррон и вместо ста отдал доктору пятьсот.

Алэн Бриду и Жиборна тоже имели долю в вознаграждении со стороны своего хозяина. Он дал десять золотых монет первому и пять второй.

Вот когда бы клерк должен был воскликнуть: «Моего хозяина подменили!»

Любовь к молодой прелестной девушке начинала тушить в Ферроне его алчность; ненависть к клятвопреступной женщине окончательно ее уничтожила. Что уж заботиться о состоянии, если не заботишься о жизни. А к чему было Феррону дорожить жизнью, когда утрата того, что ее украшало, сделала эту жизнь безвозвратно пустой, бесцветной, ненавистной! Зачем ему было нужно золото, когда не стало Жанны?.. Ее у него отняли и если бы у него отняли все остальное, он страдал бы ни больше, ни меньше.

Нет! нет! ему нужно было золото, потому что с помощью накопленного богатства ему быть может удастся отмстить. О! если он не надеялся когда либо обладать Жанной, зато надеялся ее наказать.

Вместе с восстановлением сил идея воздать злом за зло, и если возможно во сто крат, с каждым днем все сильнее и сильнее овладевала его умом… Он хотел поразить смертельным ударом не одну клятвопреступную жену, вместе с ней он хотел поразить своего соперника, – этого бессовестного, распутного короля, который увозил жен у своих подданных. Но как поразить короля, всегда окруженного стражей и солдатами? Кроме того король был храбр, он был силен. – ненависть не ослепляла Феррона, – и если бы даже было возможно на него напасть внезапно, он защитился бы победоносно; его убийца только снова покрылся бы стыдом, не говоря уже о смерти, которая была бы его наказанием.

– Меня сожгут на Гревской площади, – думал Феррон, – и глупый народ будет рукоплескать… Изменница Жанна и ее недостойный любовник захохочут. Я не доставлю им этого удовольствия! Ах! Если бы вместо того и чтобы быть тем, что я теперь, я был бы королем Франциском!..

Мы уже говорили, что первый выход Феррона был ночью: после выздоровления он избегал встречи со своими сотоварищами, насмешливые взгляды которых и банальные утешения были для него, по меньшей мере, невыносимы. Он перестал заниматься своей профессией. Каждый день он стал запираться в своем кабинете, отказывая всем посетителям, кто бы они не были. Как только ночь сходила на землю, и чем чернее была эта ночь, тем больше она была ему с руки, – он уходил, закутавшись в свое полукафтанье, надвинув на глаза шапку, и направлялся прямо в улицу Жи ле-Кер. Прислонившись к стене, он по целым часам стоял напротив отеля, в котором жила его жена, следя глазами за игрой света в окнах, и по силе блеска составляя свои заключения о том, что там происходило. И эти заключения были почти всегда верны. Так, напр., когда король ужинал у любовницы со своими друзьями, Феррон догадывался об этом по особенному оживлению отеля, он также догадывался о том, что Жанна одна, когда только одно окно ее спальни была освещено,

– Одна! одна! – шептал в таком случае адвокат.

Да, она была одна, то есть, ее царственного любовника не было с нею… Но толпа лакеев наполняла отель. А окно спальни было заделано железной решеткой, а привратник, – шести футов ростом, – сторожил вход. О! были приняты все меры предосторожности, чтобы оградить ее от всякой нечаянности.

Устав от наблюдения и решившись вернуться домой, Феррон прежде всего обходил отель Жанны и сад, окруженный стенами. Этот довольно обширный сад выходил сзади отеля на улицу, примыкавшую к набережной, которую обозвали смешным названием улицы Pavee d’Andouilles (Колбасная мостовая), – грязную и узкую улицу. Но в нее привлекала Феррона маленькая дверь, проделанная в стене. Несколько тесинок[18]18
  Тесина – тёсаная доска (прим. ред.).


[Закрыть], которые легко можно было уничтожить и… А когда он уничтожит эти тесины, когда он проникнет в сад, к чему это послужит? Однако, каждую ночь, как бы предчувствуя, что через эту дверь он достигнет своей цели отомстить, – Феррон возвращался рассматривать ее.

* * *

В одну ночь, – это было в конце сентября, около четырех месяцев после бегства Жанны, – когда по обыкновению Феррон бродил около садовой двери, на улице Колбасной мостовой, он внезапно обернулся с изумлением, услыхав слова долетевшие к нему справа с порога домишка:

– Добрый вечер, мэтр Феррон. Есть ли у вас полчаса времени и двадцать золотых экю, чтобы дать мне: взамен я дам вам то, что вы ищите.

То был мужской голос; адвокат старался рассмотреть в сумраке лицо, которое произносило эти слова.

– Вы меня не знаете, – снова начал неизвестный, – и какое вам дело до того, кто я, если я вам оказываю услугу? Потом я вам скажу, кто я. Чтобы вы поверили мне, даже необходимо, чтобы я сказал вам. Но взойдите: на улице не годится разговаривать,

Феррон сделал один шаг, но остановился, подозревая засаду.

– Но, вы, спросил он, – откуда вы меня знаете?

– Во-первых, имев счастье видеть вас иногда на прогулках с вашей женой.

– С моей!..

– Потом, зная то, что знает весь город, до какой степени вы любили и как сильно были потрясены похищением ее королем, трудно бы не понять, что вы – никто иной, как мэтр Феррон, муж прекрасной Ферроньеры, который каждую ночь, подобно страдающей душе, шляетесь около ее дома.

Феррон приблизился к незнакомцу.

– А чего ищу я, и что вы мне дадите?

– Месть, – сказал человек.

Адвокат более не колебался; он вошел к Клоду Корбэну.

Так звали прежнего конюха в Турнельском дворце, прогнанного за леность и безнравственность. Он был пристрастен к игре, вину и женщинам, но ненавидел труд, о чем он тотчас же и объяснил Феррону в комнате нижнего этажа, в которой только и было мебели, что деревянная скамья и стол. Особенно большой охотник Клод Корбэн был до женщин.

– О, женщины! женщины! – вскричал он, оканчивая свое предварительное представление, – видите ли, по-моему, господин адвокат, только и есть на земле занимательного, что это. И при том, когда молод как я, не дурен, не глуп, не трус, – благосклонность прекрасного пола ничего не стоит, напротив… Хе! хе… Везде можно приобрести неглупому мужчине, и у женщин и удовольствие и прибыль. В настоящее время я состою любовником одной девочки в улице Шанфлери… игрушечка! Свежа как роза!.. И не больше восемнадцати лет! Лакомый кусочек… Ну, Лоррен скорее откажется от хлеба, чем не даст мне каждый день моих трех ливров. О! это не богатство, но жить все таки можно. Зато гораздо легче, чем чистить лошадей…

Феррон терпеливо слушал Клода Корбэна, объяснявшего свои принципы в любви, весьма согласные с головой того, кто их высказывал, с головой распутника, довольно красивой, но во всех порах которой скрывался порок.

Однако адвокат вошел к любовнику Лоррени не для того только, чтобы выслушивать похвалы его возлюбленной.

– И что теперь? – сказал он. – Теперь я знаю, кто вы. А что потом? Что вы имеете мне предложить, чтобы увеличить ваш ежедневный доход двадцатью пятью золотыми экю?

– Полагаю, то, что должно вам понравиться превыше всего, – возразил распутник; – средство рассорить вашу жену с королем.

– Средство рассорить… а что это средство?..

Клод Корбэн насмешливо покачал головой.

– О! о! – воскликнул он. – Извините! Но когда вы узнаете это средство, так я…

Феррон вынул свой кошелек и бросил на стол.

– Вот тридцать экю. Говори; тебе заплачено.

– Я говорю! о! я говорю, – воскликнул Клод Корбэн, сделав низкий поклон адвокату. – Вот в чем дело. Почему ссорятся с любовницей? Потому что она вас обманывает, не правда ли?

– Ну?

– Ну, прекрасная Ферроньера обманывает короля.

– Обманывает? Но…. ты лжешь.

Лицо Клода Корбэна приняло выражение комического изумления.

– Черт побери! – сказал он, – если бы вы были король, вы и тогда не так бы горячо сомневались.

Феррон закусил губы. Замчание Клода Корбэна было верно. Странно было с его стороны, со стороны обманутого мужа, рассердиться, как будто оскорбившись подобным открытием.

– Это потому… – сказал он.

– Потому, что вам трудно поверить, чтобы женщина, так еще недавно ставшая любовницей первого лица во Франции, была ему неверна?.. Э! ну если она вас обманула же, то почему бы ей не обмануть и другого? Будь этот другой, хоть сам король. И при том, когда она была увезена его величеством, кто может поручиться, что она любила? Она, быть может, была скорее вынуждена, чем обольщена. Это с женщинами случается.

– Оканчивай! – возразил Феррон, внутренне польщенный этим предположением распутника. – Можешь ты мне дать доказательства?

Клод Корбэн встал и через полуоткрытую ставню взглянул на небо.

– Ночь приходит к концу, – сказал он, – через несколько минут я вам дам это доказательство.

– Каким образом?

– Показав вам графа Бридоре, выходящего из маленькой садовой двери из отеля Прекрасной Ферроньеры.

– Графа Бридоре?.. Ты уверен?

– С моим стажем в качестве старшего конюха в Турнельском отеле, я знаю всех придворных.

Не смотря на явную точность объяснений Клода Корбэна, Феррон все еще отказывался верить.

– У нее другой любовник!.. – прошептал он.

– Какой другой? – насмешливо возразил распутный человек. – Это уж третий. До графа Бридоре был маркиз де-Лануа.

– Возможно ли!?

– Не только возможно, а положительно. К чему мне вам лгать? Вы мне заплатили… и хорошо заплатили. Вот я и возвращаю вам ваши деньги. В течение пятнадцати дней, каждую ночь на рассвете, я видел как маркиз выходил из сада, также как в последние восемь дней каждую ночь я вижу…

– Почему же ты так поздно сказал мне?..

– Я откровенен. Видите ли, я колебался между вами и королем, кого выгоднее мне будет уведомить! Обыкновенно король платит дороже, чем адвокат. С другой стороны иногда любовники бывают очень глупы … думаешь сделать им приятное, а только рассердишь. Вместо того, чтобы поблагодарить меня, Его Величество мог на меня рассердиться. При том, я вовсе не намеревался вернуться в Турнелль…

– Ты был прав, обратившись ко мне вместо короля, – прервал его Феррон. – Я докажу тебе это. – Ты говоришь, что вот уже восемь дней, как граф Бридоре ночует в отеле улицы Жи-ле-Кер.

– Да.

– Без сомнения, он будет там и в следующую ночь. В состоянии ли ты приобрести трех решительных товарищей, желающих подобно тебе приобрести по сто золотых экю.

– Сто золотых экю каждому… – повторил Клод Корбэн. – А что должно для этого сделать?

– Принести ко мне графа Бридоре, связанного и с заткнутой глоткой.

– Куда?

– В развалины старой гостиницы на углу улицы Эперон.

– Это легко. Потом?

– Потом?.. Остальное касается меня.

Клод Корбэн не был по природе чувствителен; однако он вздрогнул, когда адвокат произнес последние слова.

Но за сто золотых экю!.. Потом, если требуется всего лишь связать и закрыть глотку графу Бридоре…

В эту минуту светлая полоса показалась на горизонте, возвещая появление Авроры, и граф Бридоре, как и сказал Клод Корбен, вышел из отеля Прекрасной Ферроньеры, через маленькую садовую дверь, которая тотчас заперлась за ним.

Из-за полурастворенных ставень Феррон мог видеть вельможу, закутанного в свой плащ, быстро удалившегося по направлению к набережной.

– Ступай же! – зарычал адвокат, следя мрачным взглядом за легкой поступью третьего любовника жены, – ступай, несчастный! Еще одна ночь и… – Он не кончил, и пожав руку Клод Корбэна, прибавил: – С этим покончено?

– Черт побери! – возразил негодяй. – Решено и подписано.

– В следующую ночь здесь, с тремя товарищами.

– И с солидными!..

– Хорошо. До свиданья!

На следующую ночь, по выходе из жилища своей прелестной любовницы, граф Бридоре был внезапно атакован и повален на землю четырьмя бродягами, которые в одну секунду связали ему руки и ноги, забили в рот деревянную грушу и понесли как на убой барана в место назначенное адвокатом, в старую оставленную гостиницу, на углу улицы Эперон.

Феррон с фонарем в руках ожидал их там.

– Достаточно! – сказал он бандитам, когда они положили тело на землю перед ним; – вот вам ваша плата; удалитесь.

Он бросил им мешок золота. Они подобрали его и удалились.

Потом, поставив фонарь таким образом, что граф мог видеть все его лицо, он начал говорить наклоняясь к вельможе, который не мог ни двигаться, ни говорить.

– Господин Бридоре, меня зовут Жан Феррон; я муж прекрасной Ферроньеры, слышите ли? – которую украл у меня король, и которая имела еще двух любовников, маркиза де-Лануа сначала и вас – потом. Отмщу ли я королю? Это трудно, но я не отчаиваюсь. Маркизу де-Лануа, я также хотел бы отмстить, но для этого нужно бы было отправиться в Италию, а у меня нет для этого времени. Но вы в моих руках, и за отсутствием двух других я вас убью. – Проговорив эту фразу, Феррон два раза погрузил свой кинжал в сердце несчастного Бридоре.

* * *

Тело графа было найдено только четыре дня после смерти. Полагали что он был убит ворами, которые напали на него на набережной и после убийства спрятали в развалинах гостиницы улицы Эперон. Сама Прекрасная Ферроньера приняла это предположение, как самое вероятное.

Она целый час оплакивала этого беднягу Бридоре; он ей гораздо больше нравился, чем Лануа. Но король обещал ей отправиться на две недели в Шамбор, где была приготовлена большая охота. Посреди новых удовольствий Жанна не думала больше о бедном Бридоре.

* * *

Стоял ноябрь; прошло три недели как Прекрасная Ферроньера возвратилась в Париж. И хотя Феррон знал о ее приезде, он еще не возобновлял своих ночных прогулок на улицу Жи-ле-Кер.

Однажды в полдень, когда он, как всегда, сидел, запершись, в своем кабинете, постучались в дверь.

– Кто там? – закричал он.

– Я хозяин, – отвечал Алэн Бриду.

Феррон отворил и тотчас же поразился выражению лица горбуна в одно и то же время сияющего и боязливого. Он походил на бульдога, который нашел мозговую кость и в тоже время опасается, чтобы ее у него не отняли.

– Что тебе нужно? – спросил адвокат.

– Сообщить вам, если позволите, новость, – отвечал он.

– Новость?

– Да… и любопытную, очень любопытную… и которая будет, возможно, особенно интересна для вас.