Текст книги "Битва за Свет"

– Да сколько же их, тварей-то? – как будто откуда-то издалека сквозь грохот в ушах, доносилось до меня чертыханье Гоши, – бью-бью, никак не перебью! – матерился он. И, действительно, тварей было просто немеряно; они всё лезли и лезли на наше, уже порядком изрешечённое по периметру, окно. Тем временем мы держали оборону уже около часа. Когда я в очередной раз во время небольшого, но уже более долгого затишья в натиске нечисти, перерыва взглянул на часы, было уже без четырёх четыре. «Дай нам Бог сил продержаться ещё часа три, и… Будем жить, найдём Дашу. Я чувствую, она затаилась в каком-нибудь очень надёжном убежище и ждёт нас. Да, точно ждёт, другого и быть не может!» – ни на секунду не переставая верить в сказанное, прошептал я себе под нос. И я совершенно не хотел думать о том, что эта моя надежда – лишь искусственный спасательный круг, на котором, и только с помощью которого, я во что бы то ни стало желал продержаться оставшиеся до рассвета жуткие часы, и что на самом деле у Даши не могло быть ни единого шанса остаться в живых, когда повсюду снуют зомби с чрезвычайно острым нюхом и невероятно голодные…

Перерыв, который в очередной раз предоставили нам живые мертвецы, к нашей огромной радости, продлился чуть дольше, чем любой из предыдущих. Пулемёт стоял без работы целых пять минут, но фонарь теперь уже больше ни на секунду не переставал облизывать своим ярким языком окровавленный, изрешечённый оконный проём, откуда в любую минуту могла показаться очередная бестия. Но целых пять минут – никого. Этот факт невероятно воодушевил нас, особенно учитывая то, что один из трёх ящиков с аккуратно сложенной в него пулемётной лентой был уже практически пуст. Гоша, в своё время наскоро обучив меня нехитрой процедуре замены ленты, взял свой автомат Калашникова с полным рожком и велел мне, насколько это возможно быстро, заменить ленту. Может быть, он сам сделал бы это куда быстрее, но это было бы явно рискованнее: оставить меня, едва умеющего стрелять из автомата, лицом к лицу с треклятым оконным проёмом. Поэтому он занял боевую стойку, а я тут же приступил к замене ленты. Делал я всё точно так же, как и во время обучения, но, как назло, после того, как я вытащил почти дострелянную с последними несколькими патронами ленту, в принимающем механизме что-то щёлкнуло и не позволяло патрону из новой ленты лечь на своё место. Скорее всего, что-то произошло с механикой пулемёта из-за его перегрева. Я даже сильно обжёг тыльную сторону ладони, случайно коснувшись дула, поскольку был без перчаток. Но сердце заколотилось, и в висках тревожно застучало, когда под окном взревел афганец, что явно предзнаменовало, что вот-вот в проёме окна вновь появится ужасное тело, чудо-технологиями спасённое некогда от тления.

– Что там у тебя? – быстро, нервно протараторил Гоша.

– Тут что-то… – Гоша оборвал меня на полуслове, крикнув: «Дай сюда!.. Хватай автомат, целься в окно!», и в мгновенье ока подскочил к пулемёту. Я с той же молниеносностью, что и Гоша, подхватил свой АКМ и, сместившись на два шага левее, расположился напротив окна. Фонарь лежал на полу, приподнятый на кирпиче таким образом, что светил прямо в окно, захватывая чуть-чуть и подоконник. В ту же секунду я увидел высовывающуюся голову кровожадной твари, рывком подтягивающейся на руках и готовой вот-вот заскочить в окно. Я, что было мочи, сжал рукоять приклада и нажал на спусковой курок. Мой автомат стоял в режиме стрельбы очередью. Несколько первых пуль чётко влетели в проём, сперва дверной, затем оконный. Одна или две угодили и в афганца, но не в голову, как это чётко получалось у Гоши, благодаря чему на одно дьявольское отродье уходило по одной, максимум по две пули. Мои же выстрелы пришлись афганцу в корпус. Может быть, в плечо, может, чуть ниже шеи, но он, немного отброшенный назад, только взревел от ярости, чуть было не сорвавшись с карниза. Но потом, от ударной силы «калаша», руки мои начало поднимать вверх, и далее пули уже не достигли мертвенной плоти, молотя лишь по серой бетонной перегородке между дверным проёмом и потолком. Боковым зрением я видел, что Гоша отчаянно что-то делает с заклинившим механизмом, но тот никак не поддаётся. Через несколько секунд Гоша уже схватил свой автомат, бросив так и не поддавшийся приёмный механизм, и, присев на корточки, тремя одиночными размозжил показавшуюся вновь в жёлтом луче фонаря нечеловеческую голову. Но вслед за сражённым в проёме вновь появились конечности очередной бестии. Я уже не стрелял, а только стоял и наблюдал за истреблением тварей, нацеливши свой АКМ на окно. Всего за этот раз пытались прорваться три афганца. После того как Гоша убил последнего, в окне с минуту никто не показывался.

– Одиночные! – скомандовал Гоша, а сам снова юркнул к пулемёту и вновь приступил к попыткам совладать с заклинившей системой. Я переключил автомат в режим стрельбы одиночными. Не буду лукавить: от страха, что я чуть было не пустил в дом кровожадного монстра, готового за секунды оторвать нам головы, да и от самого факта вдруг возложенной лично на меня ответственности за наши жизни, а может, и за судьбу всего человечества, у меня неимоверно тряслись ноги. Страх затмил мой рассудок, и я почувствовал, что состояние моё близко к панике. Вдруг сейчас в лучах света появится мерзкое подгнившее тело, направит на меня свой замутнённый, пронзающий ужасом взор, что тогда? Мне ни за что не попасть ему аккурат между глаз, я не боец, чёрт меня дери, а инженер, программист. «Нет, какой, к чёрту, программист?», – мысленно спросил себя я. «Сейчас каждый – боец, каждый – стрелок. В штаны наделать – будет ещё время, а пока твой ориентир, «программист» – мушка, твоя цель – голова нелюдя. Волю в кулак, отставить дрейф!» И я, уже в который раз, путём внутреннего диалога сам с собой, не дал-таки панике окутать сознание, а лишь сосредоточил все органы осязания на окне. С минуту я простоял в боевой стойке, после чего вновь возня под окном, хрипение, рычание, и вот, в окне в одно мгновенье ока, уже чуть ли сразу не в полный рост, возникло тело. Я растерялся и оторопел от увиденного. Ранее вживую я никогда такого не видел: афганец, при каких-то обстоятельствах потерявший одежду, выше пояса был абсолютно голый. Картина была такая, что гримёру фильма ужасов, сумевшему бы воспроизвести такое, точно дали бы «Оскара» за лучшую работу в своей номинации. Обычного для них, для афганцев, бронзоватого цвета кожа местами была покрыта тёмными пятнами цвета ушибов. Где-то была явно различима запёкшаяся кровь, или что там у них вместо неё… Под левым ребром был огромный проём, то есть рваная рана, и даже виднелась из-под мерзкой плоти сломанная кость ребра. Чёрные от запёкшейся на них чьей-то крови руки, с длинными чёрными ногтями, недосчитывали нескольких пальцев. Кривой, с рваными губами, рот был почти беззуб; лишь несколько гнилых осколков поблёскивали на свету, когда чудовище взревело от ударившего в глаза пучка света. Относительно длинные, до плеч, чёрные спутавшиеся волосы, клоками торчали в разные стороны. Возле правого виска можно было разглядеть, как волосы были слеплены кровью, а под ними была приличных размеров рубленая рана, очевидно, от топора какого-нибудь несчастного крестьянина. Я успел разглядеть всё это буквально за секунду, после чего, изо всех сил сконцентрировавшись на мушке, незамедлительно нажал на спусковой крючок. К моему удивлению и, можно сказать, к моей гордости, я попал! Но, увы, не промеж глаз. Пуля разорвала нелюдю щёку и, пройдя навылет, заставила его взвизгнуть. Ещё одна угодила уже в плечо пошатнувшемуся от первого выстрела афганцу. Тот молниеносно, совершенно не так, как предыдущие его умерщвлённые собратья, а во сто крат проворнее, вмиг перемахнул через подоконник и оставшийся там один-единственный мешок с цементом и оказался уже в маленькой комнате.

– Гоша-аа! – заорал я во всё горло бойцу, который, конечно же, видел всё происходящее, но почему-то не отрывавшемуся от пулёмета. Я успел стрельнуть ещё только один раз, попав афганцу в торс, прежде чем тот тремя шагами долетел уже до дверного проёма, ещё секунда, нет доля секунды, и он переломит мне или Гоше хребет. Но тут долгое «а» в моём вопле вдруг перебилось громким хлопком, вторым, третьим. Голова афганца разлетелась на куски над полосой света, освещавшей лишь его торс, и только струйки крови хлестнули в разные стороны, попав в луч фонаря. От дула пулемёта радостно поднимался дымок. Гоша в самый последний момент умудрился-таки побороть неисправность, заправить ленту с патронами и высадить в бестию три тяжёлых свинцовых пули.

– Ух, ёпт, ну и ну… – не сумев как-то более вразумительно прокомментировать случившуюся ситуацию, во время последовавшего недолгого затишья в наступлении нечистой силы буркнул Гоша. – Ещё б чуток и спарринга было бы не избежать. Ты, конечно, понимаешь, кто б кого? – саркастически протянул боец, пытаясь таким образом, этакой шуткой, вывести меня из состояния шока, ступора. А я, словно вкопанный, стоял, не шевелясь, весь бледный как мел и тупо вперил взгляд в обезображенное тело афганца, валяющееся в полутора метрах от нас. Я коротко кивнул, не в состоянии хоть как-то оценить тонкость Гошиного юмора. Да я толком и не слышал, не понял, о чём он, а кивнул чисто машинально.

– Ну-ну, дружище, очнись же ты! – Гоша протянул левую руку и потряс меня за плечо. – Всё нормально, ленту заправил, и теперь у нас вновь ящик свинца наготове, видишь? На всех хватит, не пройдут, демоны! – Гоша постучал ладонью по пулемёту, точно как отец, хвалящий своего сынишку за хорошие отметки в школе, нежно, но весьма по-мужски, хлопает того по спине. Я повернул голову, взглянул на тот самый «ящик свинца» и, надо сказать, начал понемногу приходить в себя.

Ещё через час, даже чуть больше, в пять пятнадцать, после непрерывной обороны оконного проёма начал подходить к концу уже второй ящик патронов. Гоша выглядел уже весьма и весьма измотанным, а фонарь светил всё более и более тускло, но и оставалось-то нам продержаться ещё часа с два. Смена пулемётной ленты, которая произошла в пять часов тридцать пять минут, на этот раз не преподнесла никаких неприятных сюрпризов, лента моментально была «съедена» приёмным механизмом. Так что мне даже не пришлось вновь упражняться в стрельбе по живым мертвецам, благо последние позволили нам произвести замену, дав нам с минуту передышки. К шести часам потоки напирающих тварей начали набирать новую интенсивность. Во-первых, они, понимая, что скоро рассветёт, так или иначе, вынуждены были уже начинать поиски затемнённых убежищ, коим, безусловно, являлся и наш особняк. Во-вторых, гора трупов, за эти несколько часов превратившаяся в настоящую лестницу для подъёма к окну, значительно упрощала тварям этот самый подъём. Теперь уже они чуть ли не забегали по этой горе вверх, к окну, чуть ли не по двое за раз пытаясь прорваться в дышащее в их сторону свинцом окно. Гоша, точно робот, станок, машина, без каких бы то ни было осечек выполнял свою, поистине мужскую, работу. Он убивал в минуту по четыре, пять, шесть, а то и десять афганцев, тратя на одного от одной до двух пуль. Максимум по две! Только благодаря этому мы ещё и были живы, благодаря столь экономичному расстрелу боеприпасов. Но в половине седьмого, когда небо за окном (а выходило окно именно на восток) уже начало подавать первые признаки приближающегося утра, начался настоящий ад! Было такое ощущение, что вокруг нашего оплота мы собрали какое-то невероятное количество афганцев, что будто бы они, словно чуя в буквальном смысле нужду истреблять всё живое вокруг себя, физически не могли оставить неприступный форт в покое и бежать дальше, куда глаза глядят, в поисках этого самого живого. Они всё лезли, лезли и лезли. Вероятно, они не брезговали и падалью, и жрали своих же убитых собратьев, в немереных количествах заполнявших пространство под этим самым треклятым окном. Очевидно также, что новые твари сбегались к нашему домишке со всей округи то ли на грохотание пулемётных выстрелов, то ли на позывные, на рёв себеподобных. Скорее всего, так оно и было, что наша, теперь уже в буквальном смысле, крепость собрала вокруг себя и приняла удар от абсолютного большинства тварей, движущихся на север по ленинградскому направлению. Я был уверен, что перебив не один десяток тварей, мы уже спасли множество людских жизней от участи быть разодранными на куски, а если ещё и выживем, то спасём и весь континент, нужно только доставить в Норвегию раздобытые высокой ценой данные! Конечно же, не мы, Гоша перебил их. Гоша уже герой, но лучше бы ему быть героем при жизни.

В окне ни на секунду не переставали появляться безобразные тела, а тем временем третья, последняя лента патронов подходила к концу. Гоша заметно нервничал, то и дело окидывая взглядом ящик с патронами. Всерьёз заволновался и я, пересчитав беглым взором то, чем мы ещё располагали. Три гранаты, девять рожков к АКМ, четыре пистолета и по три полных обоймы к каждому, лампа… В шесть сорок восемь мы уже утопали в гильзах, которые заполнили всё вокруг. Грохотание выстрелов перемешивалось с высоким звоном сыплющихся на пол гильз. Такая канонада просто сводила с ума, грани между реальностью и ощущением пребывания в ужасном аду из какой-нибудь мистической компьютерной игры готовы были в одночасье размыться, заставив нас потерять волю. Но ведь оставалось ещё совсем немного! Совсем чуть-чуть, продержаться бы, а там уже солнышко испепелит нехристь почище любого крупнокалиберного орудия. Последние двадцать пулемётных выстрелов прозвучали в шесть пятьдесят девять. «Лампу!» – что было мочи проорал Гоша, и я врубил нашу ультрафиолетовую спасительницу и надежду. Блёклый, весьма неинтенсивный свет разлился перед нами. Тем временем в комнате вновь собралось с десятка полтора чудовищ, столпившихся прямо у дверного проёма. Они ревели на разный лад, не в состоянии пока переступить сжигающую их несовершенную кожу ультрафиолетовую границу. Мы с Гошей стояли напротив, в каких-то четырёх метрах, почти лицом к лицу с хищными бестиями, которые невероятно сильно действовали на психику своим леденящим кровь видом, воем и рёвом, впавшими мутными глазами, полугнилыми ртами с редкими зубами и хищным оскалом. Свет лампы мерцал, готовый в любую секунду позволить афганцам сорваться с мест и со всей своей свирепостью изорвать нас до неузнаваемости, а затем сожрать. Гоша, не выпуская автомат из правой руки, левой взял из вещмешка на полу гранату. Посмотрел на меня. Но я лишь бормотал что-то невнятное себе под нос и не мог собрать мысли в кулак, чтобы хоть как-то вразумительно отреагировать на его то ли вопрос, то ли предупреждение. Он выдернул чеку и швырнул гранату поверх голов афганцев в глубь комнаты. В последнюю секунду я сообразил ничком повалиться на пол и, уткнувшись головой в стену, что было сил, прижал к ушам ладони и широко разинул рот. Взрыв. Два афганца, стоявших непосредственно у дверного проёма, взрывной волной были брошены прямо на нас. Но Гоша был уже тут как тут: в двух тварей он выпустил половину рожка, обеих угрохал точно в голову. Из глубины комнаты, очухавшись от взрыва, начали подаваться на нас ещё два-три выживших мертвеца. Я не выдержал и тоже, правда более беспорядочно, начал поливать их очередями из своего АКМ. Получилось! Двоих я угрохал самолично, третьего же, изрешечённого мной в торс, прибил точным выстрелом в голову ветеран. После я поднёс всё более тускнеющую лампу на метр вперёд, поближе к двери. Новые бестии, начавшие наполнять комнату, с рёвами отступали назад по мере «давления» на них ультрафиолетом. Вновь комнатка была битком заполнена смрадными телами. Успел посмотреть на часы: семь часов четырнадцать минут. Небо на горизонте, просматривавшееся сквозь ужасные тела, уже совсем посветлело. Лампа же стала моргать, уже на одну-две секунды стирая невидимую границу. Монстры, чуть подаваясь вперёд, тут же, в момент, когда лампа вновь окатывала их нетерпимым светом, отскакивали назад, при этом истошно ревя во всю глотку. «Назад!» – взревел уже Гоша. Я отпрыгнул на два шага назад и плюхнулся на пол. Вторая из трёх оставшихся гранат влетела в проём. Прогремел взрыв, и вновь ошмётки плоти вылетели из двери. Я молниеносно вскочил и схватил лежавший рядышком автомат. Из комнаты через секунду же выскочил афганец. Двумя свинцовыми потоками из дул моего и Гошиного автоматов он, а за ним и ещё двое были отправлены на тот свет. Всё! В семь сорок четыре блеснул первый луч солнца и, попав в окно, ознаменовал собой конец ада! За окном мы слышали множественные истошные вопли в азарте осады нашей крепости не успевших убежать восвояси афганцев, сгорающих живьём. В маленькой, а также в большой комнатах первого этажа находилось ещё с десяток бестий. Лампа погасла окончательно. Гоша, заменивший за считанные секунды, в течение которых я поливал проём свинцом, уже четвертый рожок, точными выстрелами размозжил последние четыре головы тварей, что в отчаянии и безвыходности одновременно, расталкивая друг друга, ломанулись на нас. Всё было кончено. В окно больше никто не лез, да и не смог бы этого сделать. Мы победили. Из большой комнаты, окно которой точно также выходило на восток, доносились предсмертные вопли, истошные крики бестий, которые были не в состоянии укрыться от проникающих в голый оконный проём лучей утреннего солнца. Они больше не представляли для нас никакой угрозы, и им было уготовано сдохнуть через несколько минут, изжаренным благословенным светом самой большой звезды Солнечной системы, которая и породила на Земле хаос из-за того электромагнитного излучения 2014 года со всеми вытекающими последствиями. Но победа эта была ровно на десять-одиннадцать часов, пока светило вновь не зайдёт, прокатившись по небу, уже за противоположный горизонт, и вновь на Земле не воцарится тьма и не повыползают из своих нор кошмарные отродья…

Мы оба, обессиленные, свалились на пол, сели, прислонившись спинами к стене, и тупо, безвольно смотрели за принимающимся рассветом, подарившим нам ещё как минимум десять часов жизни.

Глава 16. Разводные мосты

Мерзкий, сладко-приторный запах тлена ударил в нос. Я открыл глаза и тут же, машинально, приставил ко лбу ладонь, закрываясь от слепящего солнечного света, бьющего через окно. Гоша спал, причём очень крепко; всё его лицо было залито ярчайшим солнцем, но он даже не морщился, как будто находился в кромешной тьме. Оно и немудрено, ведь прошедшая ночь выпила все силы, физические и душевные. Я с ужасом посмотрел на часы. Сколько же мы проспали? Без десяти девять. Что-то около полутора часов. Ещё толком не понимая, что происходит, спросонья не сориентировавшись в пространстве, я принялся оглядываться по сторонам, с ужасом вспомнив об ордах афганцев, ещё каких-то полтора-два часа назад не дававших нам право со стопроцентной уверенностью говорить о завтрашнем дне. Кругом трупы. В освещённой уже не искусственным и блёклым, а что ни на есть самым настоящим ярким солнечным светом. И в этом свете взгляду открывалась ужасная, невиданно жуткая и мерзкая картина: десятки изуродованных тел дьявольских бестий и их фрагментов, буквально почерневших от мощнейшего облучения естественным ультрафиолетом, были разбросаны по всей площади комнаты. Когда я окончательно пришёл в себя после сна, меня вырвало от всего этого вида и от запаха, сравнение которому трудно было и подобрать. Проснулся Гоша, наморщил лицо и приложил руку рукавом к носу, дабы не поддаться рвотному рефлексу.

– Собираемся! – пробурчал он сквозь ткань куртки и встал с пола. Приподнялся и я, всеми силами пытаясь не поддаться вновь подступающему рвотному рефлексу. Затем мы молча, одной рукой закрывая нос, принялись паковать по рюкзакам остатки боеприпасов. Говорить мы не могли из-за тошнотворного запаха, да и не о чём было нам говорить. Мы оба думали лишь о том, как бы поскорее выбраться из этого зловещего могильника! Собрав все остатки боеприпасов и распихав их по рюкзакам, мы взяли и тяжеленный пулемёт, оставить который в доме было бы непозволительной роскошью. Было жутко пробираться к окну, единственному выходу из здания, сквозь десятки нечеловеческих чёрных трупов. Даже чисто психологически было трудно заставить себя переступить через порог, ведь подсознательный страх того, что вдруг кто-то из тварей выжил и внезапно вскочит из груды тел, невозможно было обуздать. Трудно сравнивать, но прохождение крохотной комнаты было сродни прогулке по минному полю, не говоря уже о невыносимом запахе, уверенно пробивающимся даже из-под плотно прижатого к носу рукава левой руки; правой рукой я с одной стороны тащил пулемёт, соответственно с другой стороны его тащил Гоша. Выглянули в окно. Бог ты мой! Сколько же там было трупов! Сотни тел! Ужасная картина. Я больше всего на свете хотел теперь как можно скорее покинуть это дьявольское место. Мы, с трудом подняв пулемёт на подоконник, с силой толкнули его из окна вперёд и вниз. Тяжёлая бандура глухо плюхнулась на чёрные изуродованные тела, горкой наваленные под окном. От окна до трупов было всего-то чуть больше метра. Остальное же пространство под окном, более чем на метр вверх от земли, – убитые афганцы, этакая трупная «лестница», выстроенная за ночь Гошиным пулемётом! Мы по очереди спрыгнули вниз и провалились ногами в это чёрное месиво. Тут уже вырвало и Гошу, и меня по второму кругу, хоть я и старался не смотреть под ноги. Собрав волю в кулак, вытащили увязший в телах пулемёт и скинули его с чёрной горы на землю. Затем, торопливо подхватив его, поспешили удалиться от зловонного месива и, обогнув дом, оказались у главного входа, у Хонды, надёжно подпиравшей входную дверь и питавшей нашу ультрафиолетовую лампу, спасшую наши жизни и бережно упакованную в мой громадный по размерам рюкзак.

Машина была нетронута. Да и что бестиям до железяки? Она не представляла для них никакого интереса. Да и мысль о том, что самый простой путь заполучить нас живьём, абсолютно беззащитных – это всего лишь навсего оборвать провода, выходившие из-под решётки радиатора и ныряющие в щель под дверью, не могла даже прийти в их безмозглые головы. Погрузили в багажник пулемёт, рюкзаки. Я отсоединил «усы» от аккумулятора, аккуратно свернул их и тоже отправил в багажник. Всё, больше мы ничего из нужного здесь не оставили, ничего не забыли, и можно было ехать. Куда ехать? Конечно же, первым делом нам необходимо было заменить колесо с лопнувшей шиной, для чего нужно было вернуться к «Транспортёру». Я и не надеялся, что заряда в аккумуляторе Хонды хватит на то, чтобы провернуть стартёр и завести машину. Естественно, так оно и было. Машина не заводилась. Но, надо отдать должное моей приверженности к механической коробке передач, паниковать было рано. Единственным, но вполне работоспособным вариантом было попытаться завести двигатель «с толкача». С другой стороны, у Хонды было пробито переднее колесо, рулевое, что до предела осложняло задачу даже просто вытолкнуть машину с этой придомовой фазенды, докатить её до, хоть и разбитой, грунтовой, но дороги. Но по сравнению с испытанием, которое мы пережили ночью, вытолкать машину и завести её «с толкача» не представлялось уж таким непреодолимым препятствием на пути к выполнению миссии мирового масштаба. Хотя мои мысли были заняты теперь лишь тем, как и где мы будем искать в предстоящие часы Дашу, а совсем не идеей спасения мира, и уж тем более не тем, как и где мы проведём в отсутствие былого обилия боеприпасов грядущую ночь. Вообще, мне кажется, что в такие моменты человек начинает мыслить совершенно иначе, нежели в повседневной жизни. Теперь, в отличие от своего обыденного образа мышления, когда я любил загодя простраивать сценарии развития событий на месяцы, а то и годы вперёд, я мыслил максимум с перспективой в один час. То есть я не задумывался уже даже о вечере, а лишь обдумывал насущные задачи: как бы сейчас нам лучше завести машину, как бы поскорее сменить лопнувшее колесо и… По логике, вместо троеточия должно быть: «где искать Дашу, куда ехать, как действовать?», но этих мыслей на тот момент в моей голове не было. И не должно было быть! Ведь как бы оно там ни было, каких бы телодвижений не требовалось бы через, скажем, час или два, но, не выполнив текущую, тупую задачу и не заведи мы машину, то грош-цена всему тому, что можно наметить для выполнения через час!

Итак, я поставил нейтральную передачу, и мы с Гошей, что было мочи, навалились на Хонду, понемногу сдвигая её от крыльца назад, чтобы затем развернуть её «лицом» к Ленинградке и выкатить, наконец, на грунтовую дорогу. Машина неохотно поддавалась. Мы, обливаясь потом, через десять минут сумели-таки по крохам развернуть и дотолкать автомобиль до дороги. Потом, собрав в кулак волю и преодолевая невероятно обострившееся от свежего воздуха чувство голода и усталости, принялись ускорять машину до необходимой для старта двигателя «с толкача» скорости. Полторы тонны едва ли развивали скорость пешехода по разбитой грунтовке, да вдобавок и со спущенной шиной. Но вот небольшой уклон дороги вниз, то есть спуск. Мы, насколько это было нам под силу, максимально разогнали машину, и я, на ходу заскочив в неё, наспех воткнул первую передачу и отпустил сцепление. Хонда дёрнулась, и из-под крышки капота приятно заклокотал двигатель, а из выхлопной трубы чуть доносился запах выхлопных газов. Гоша залез внутрь. Мы переглянулись и улыбнулись друг другу. Через семь минут мы уже подъезжал и к укромно припрятанному между домиков «Транспортёру». Мы вышли из машины, но двигатель глушить я не стал, чтобы аккумулятор успел наверняка зарядиться от генератора. Открыли «Транспортёр», вытащили запаску. Я уже было принялся откручивать баллонным ключом болты с лопнувшего колеса, как вдруг мы с Гошей оба, совершенно отчётливо услышали из правого домика какие-то звуки. Глухой удар, ещё один. Потом какое-то звяканье, несколько шагов… Замерев на месте от столь неожиданного поворота событий, мы переглянулись, синхронно приложив указательные пальцы к губам и прошипев: «Тс-сс!» Я аккуратно положил на землю ключ, поднялся, и вслед за Гошей беззвучно проскользил к прикрытому ставней окну. Тем временем звуки внутри домика по-прежнему отчётливо доносились для нас. Тут мы заметили, что входная дверь закрыта не плотно, а лишь прикрыта. Гоша машинально извлёк из кобуры пистолет, снял его с предохранителя. По-военному юркнул спиной к стене, то же велел жестом сделать и мне. Мы стояли, прислонившись спинами к стенке, между приоткрытой входной дверью и окном. Звуки доносились и справа, и слева от нас…

Характерный рык развеял все наши опасения и догадки. Внутри, в тёмном помещении, находились попрятавшиеся от солнца афганцы.

– Вот вы где, суки! – ехидно прошипел Гоша, спрятав пистолет обратно. – Ну, сволочи, пришёл наш черёд развлекаться. – Гоша вытащил из рюкзака ручную гранату.

– Не, не надо! – остановил его я. – Последняя же, ты чего? – я поразился тому, как боец потерял от злости всякий рассудок и совершенно уже не мыслил трезво, норовя израсходовать последнюю оставшуюся гранату. – Вон в «Транспортёре» ещё бензина чуток есть, масло в системе. Да и стоит удачно! – последним я имел в виду то, что Фольксваген стоял аккурат между деревянными домами, и оставалось лишь поджечь его, чтобы к чертям спалить обе хаты.

– Уху… – буркнул Гоша, сбавив немного свой пыл, и убрал гранату. Довольно быстро я сменил колесо. Проколотое же кинул в багажник Хонды, пригодится. Пока минут десять я ковырялся с заменой колеса, Гоша что-то искал в салоне «Транспортёра». Я не придал этому никакого значения, ведь сам бы перед тем, как спалить машину, не упустил бы возможности по максимуму извлечь из салона всё, что представляло хоть какую-то ценность. Краем глаза я видел, что Гоша сперва «орудовал» в багажнике, время от времени пихая в рюкзак какие-то мелкие предметы, затем принялся потрошить бардачок. Мне показалось, что искал он что-то конкретное, хотя чего он там мог найти такого, что представляло бы явный интерес? Патроны? Вряд ли. Деньги? Смешно. Ну да ладно, его дело. Может, там есть что-то для него символичное? Может, фотография? Или что-то из принадлежащего Клопу? Собственно, мне было совершенно не интересно. Я лишь увлечённо крутил домкрат, прикручивал запасное колесо и думал, куда нам сейчас лучше ехать, где начинать поиски моего любимого беззащитного человечка.

…Тяжёлая рука, вероломно, из-за спины, прижала к моему рту и носу какую-то тряпку. Я, было, вцепился в, казалось, железную руку, пытаясь оторвать её, высвободить голову из тисков, но после пары-тройки вдохов сквозь ту самую тряпку, я почувствовал, что начинаю обмякать. Руки сделались словно ватными, ноги подкосились, сознание затуманилось, а перед глазами будто задёрнулся чёрный занавес и резко потемнело.

* * *

– Да не могу я, Андрюха, никак не могу… – Шталенков никак не поддавался на какие бы то ни было уговоры и доводы Андрея. – Здесь же такое, тако-ое творится, тьфу! Не могу я ехать с мыслью о том, что Москву тут могут сдать, оставить… – Шталенков в пылу ударил кулаком по столу и, похоже, не рассчитав силу удара, аж зажмурился от боли и замахал кистью на уровне плеча. – И так уже все разъехались кто куда, как крысы с тонущего корабля поразбежались. Всем своя шкура важней… а я не могу, я должен тут быть. До последнего! Я должен, должен… – Он обеими руками закрыл лицо и с выражением то ли отчаяния, то ли досады, а может, и с тем и другим, помотал головой.

– Ну, Дмитрий Юрьич, ну… Я с Вами согласен абсолютно, но… Но на другой-то чаше весов и Москва и вообще весь наш континент! Вы поймите, что без Вас вся операция затеянная может под угрозу встать в принципе, а там и Москве, и России в целом будет уже не помочь. Конец придёт уже окончательный. – Андрей экспрессивно жестикулировал и изо всех сил пытался донести до Шталенкова свои, надо заметить, небезосновательные опасения. – Не факт, что у ребят получится, нужно подкрепление, нужно! Видите же какая заваруха из ничего вышла! Шайка отморозков, а какие жертвы, какие последствия… А вдруг не доедут? Вдруг ещё чего? Риски неимоверно высоки, нужна страховка, Дмитрий Юрьич, нужна непременно, а кто, как не Вы?!

В воздухе на минуту повисла тяжёлая пауза. Отчётливо было слышно мерное тиканье настенных часов. Шталенков уткнулся взглядом в заваленный бумагами письменный стол, средним пальцем нервно выстукивая сбивчивый ритм по его поверхности. Андрей сидел напротив Шталенкова, вполоборота повернувшись к столу. Он сидел, вытянув перебинтованную ногу вдоль стола. Рядом стояли два старых обшарпанных костыля. Штанина джинсов была обрезана почти от самого основания, а простреленная нога Андрея была перемотана кипенно-белыми бинтами, видимо, совсем недавно, поскольку они нисколько не разворсились и не потеряли стерильную белизну.