Текст книги "Битва за Свет"

Кольцевая автодорога вокруг некогда одного из самых прекрасных городов мира встретила нас перекосившимися, разбитыми ультрафиолетовыми прожекторами, хаотично стоявшей на асфальтовом полотне, а местами и перевёрнутой в кюветах за КАДом, военной техникой, и горами, буквально горами человеческих останков вперемежку с чёрными, почти сгнившими телами. Дышать даже внутри автомобилей было просто невозможно; смрад тлена был настолько едким, настолько нестерпимым, что буквально все, кто ехал в колонне, нацепили респираторы. Автоколонна, с трудом лавируя между ужасными последствиями кровавой бойни, медленно свернула на плотно заставленный всевозможной техникой и оборонительными сооружениями КАД. Возглавлявший вереницу разнокалиберного автотранспорта могущественный грейдер уверенно расчищал невероятных размеров ковшом все встречающиеся на пути препятствия. Нам предстояло проехать ещё километров тридцать и, обогнув по КАДу город на Неве с севера на юг по часовой стрелке, добраться до аэропорта «Пулково». Там, на территории аэропорта, требовалось разведать обстановку, при необходимости расчистить взлётно-посадочные полосы, подготовить к запуску портативные «Возмездия» и радиолокационную станцию. После этого с военного аэродрома близ Осло в «Пулково» должны были вылететь несколько транспортных вертолётов, самолёт-разведчик и огромнейший транспортный самолёт, на борту которого и находились основные компоненты полномасштабного «Возмездия», да плюс ещё добрых тонн сорок топлива для электростанций.

Вид бывшей основной транспортной артерии величественного города напоминал теперь кадры из фильмов про конец света. Жуткое, подавляющее рассудок и заставляющее паниковать зрелище! Кругом полусгнившие останки людей и нелюдей, перевёрнутые автомобили, разбитые стёкла прожекторов и стрелянные гильзы… Огнестрельное оружие! Когда погасли последние ультрафиолетовые лампы, пистолеты и автоматы – жалкие пугачи, толком не способные дать серьёзного отпора обладающим невиданной силой дьявольским отродьям, были тем последним средством обороны, которое применили отчаявшиеся, иступлённые от страха бойцы КАДа. Понимая свою обречённость, да и просто чтобы лишить себя ненужных, ужаснейших мучений, большинство ребят, до последнего героически удерживающих КАД, скорее всего, пустило последнюю пулю из обоймы себе в лоб. Смотреть на месиво по сторонам было решительно невозможно. Я старался упереть свой взор лишь в впереди идущую фуру, но стоило взгляду соскочить в сторону, как сердце готово было выпрыгнуть вон из груди. Даша же сидела на заднем сиденье и, насколько я видел, изредка поглядывая в зеркало заднего вида, не отрывала свой взгляд от какой-то интересной книжечки на английском, которую она взяла с собой из Норвегии. Она специально не смотрела по сторонам, боясь увидеть всё то, что видели мы с Андреем, сидящим на переднем пассажирском сиденье. Хотя и повидала она уже много всего, начиная с заставших нас врасплох и, позднее расстрелянных на трассе Москва-Питер, бандитов, и заканчивая всеми ужасными последствиями расправ афганцами над мирными жителями в ту дьявольскую ночь, когда просидела она в резервуаре водонапорной башни. Но видеть весь, окружающий нашу автоколонну, ужас вновь она совершенно не хотела. Моя Хонда ехала в середине колоны, «Гелендваген» – ближе к началу. А в громаднейшем грейдере, колесо которого в высоту было примерно в полтора человеческих роста, идущем первым и расчищающем дорогу, помимо его машиниста, сидели штурманами Клоп и Шталенков, которые, сверяясь с бумажной картой Санкт-Петербурга 2006 года издания, указывали машинисту дорогу. Мне казалось, что, даже несмотря на все те ужасы, которые довелось повидать ветеранам Афгана на той страшной войне, не говоря уже о простом машинисте железного титана, то, что видели они все перед собой, было просто невыносимым… Сам же Петербург был практически не виден с кольцевой автодороги, только если совсем издалека. Но даже те пустующие, с разбитыми стёклами, местами сгоревшие то ли от разводимых внутри костров, то ли сожжённые специально, дабы истребить находившихся внутри зомби, здания бывших магазинов, придорожных кафе и автосервисов, напоминали собой сцены из самых, казалось бы, фантастических на тот момент апокалипсических фильмов начала XXI века. Это был уже совершенно иной мир. Он не был даже отдалённо похож на тот, к которому мы уже успели привыкнуть (а к хорошему, как известно, быстро привыкаешь) за полгода, проведённых в Норвегии, и уж тем более нисколько не напоминал тот, в котором так, казалось бы, беззаботно мы жили до треклятой череды ужасных катастроф. И даже пострадавшая от нападения афганцев Финляндия не производила столь ужасное впечатление по масштабам бедствий, какое складывалось от созерцания питерских окраин… Глядеть по сторонам без наворачивавшихся на глаза слёз было совершенно невозможно. Да плюс ещё тот нестерпимый смрад от десятков, сотен перемешанных с нелюдями тел людей.

Начинало темнеть. Хотя, по всем расчётам, излучение установленного в Швеции «Возмездия» должно было достигать Питера, уверенность в том, что они действительно покрывают эти территории, была весьма и весьма призрачной. Может быть, да, а может, и нет. Благо в одном из технических фургонов работало портативное «Возмездие», способное на порядка полусотни километров в условиях открытой местности «вычищать» местность от нечисти. Около девяти вечера наша массивная, неповоротливая автоколонна была уже на подъезде к главному аэропорту Петербурга. Пока мы преодолевали КАД, бывало так, что я немного подоставал от идущей передо мной фуры, и тогда между нами образовывалась небольшая дистанция, позволявшая мне видеть то, что происходит в начале колонны. Нам на пути так и не встретилось ни одной живой души. Ни людей, ни скота, ни бродячих собак. От такого вакуума мою спину обильно покрывали мурашки. Хотя нет, живые существа нам все же встречались. Изредка то слева, то справа от грейдера в свете фар промелькивали взлетающие с какой-то падали вороны, и, недовольные вынужденным отрывом от своей дьявольской трапезы, они описывали приличный круг над грохочущим автопоездом, после чего спускались обратно, дабы продолжить начатое. От того погружающиеся во мрак ландшафты за окном казались еще более ужасными и зловещими. Не знаю, как бы я и чувствовал себя, если бы наша машина ехала последней в колонне. Сколько я ни пытался выкинуть из головы дурные мысли, мне всё казалось, что вот-вот откуда-нибудь из зловещего мрака, окутанного вдобавок нестерпимым смрадом, выскочит рой афганцев, что «Возмездие», работающее в едущем через несколько машин позади нас трейлере, по каким-то причинам вдруг отказало… Поэтому, когда очередная стая птиц, напуганных грохотом и светом приближающихся машин, внезапно взмывала с земли кверху, я непременно видел в отблеске чёрной массы воронья бегущих на нас с неистовой скоростью мертвецов. Прикладывая немало усилий, чтобы держать себя в руках и не вздрагивать от то и дело мерещившихся причудливых образов, я старался не отвлекаться от дороги и держать всё время одинаковую дистанцию от идущего впереди меня трейлера-лаборатории. Когда же мы проезжали давным-давно заброшенные, немного отстоящие от дороги автозаправочные станции, погружённые в кромешный мрак, я невольно вспоминал, как они выглядели «до». Когда я, бывало, в ночное время ездил по маршруту Москва – Пенза, то многие неосвещённые участки трассы, в принципе выглядели почти так же, как и сейчас: по сторонам – чёрный лес, впереди и сзади – кромешная тьма, правда, время от времени разрезаемая мощным пучком дальнего света фар встречных автомобилей. Но заправки! Они всегда были ярко освещены и весёлыми, воодушевляющими микрогородками, этакими оазисами посреди чёрной пустыни радовали глаз и напоминали о том, что ты находишься в цивилизации, а чёрная трасса скоро приведёт тебя в сверкающий сотнями тысяч огней город. Но теперь чёрные, уже давно разграбленные заправки, время от времени встречающиеся нам, только лишь ещё более подчёркивали весь тот ужас, что относительно недавно накрыл Россию, и который мы во что бы то ни стало должны изничтожить. На одном из некогда привлекавших взгляды водителей высоком стенде при заправке я сумел разглядеть застывшие навек и лишь напоминающие о былой цивилизации цены: за литр бензина марки АИ-95 – 27 рублей 86 копеек, литр дизеля – 26 рублей 71 копейка. А когда я в последний раз держал в руках рубли, копейки? Я сумел вспомнить лишь тот проклятый день, субботу 13.12.2014, когда я с утра сбегал в магазин и купил буханку хлеба, пачку масла и сигареты, а потом… Потом я и не помню, чтобы мне где-то приходилось видеть наши русские деньги, лишь талоны на продовольствие в качестве оных…

Наконец, в поле моего зрения попалась возвышающаяся в нескольких километрах поодаль освещаемая блеклым светом луны диспетчерская рубка аэропорта. Она напоминала великана с огромной головой, но без рук, стоявшего без движения и будто бы вглядывавшегося куда-то вдаль. Через пару километров мы уже двигались по некогда оживленной территории пассажирского терминала «Пулково». Мне сразу вспомнилась та приятная суета, когда ты, весь переполненный ожиданий дальнего перелёта, приезжаешь на такси в аэропорт, а там шум, гам, все несутся на свои рейсы с сумками наперевес. Кто в командировку, кто в отпуск, но все, так или иначе, ждут, когда же они уже пройдут все досмотры, все формальности, и усядутся в комфортном кресле аэробуса, чтобы раскрыть газету в Москве, а закрыть, не дочитав, уже где-нибудь, скажем, в Париже. Но нашему взору предстали лишь раскуроченные мародёрами остовы машин, кругом битое стекло, а некогда работающий день и ночь терминал угрюмо смотрел на нас бездонно чёрными, пустыми глазницами оконных проемов.

В течение нескольких часов после прибытия колонны в «Пулково», военные быстро разбили палаточный городок вдоль взлётно-посадочной полосы, но не вплотную к ней, а метрах в тридцати по обе стороны от неё. После часу ночи вся возня вокруг обустройства временного места жительства для персонала мобильного штаба потихоньку закончилась, и все, разойдясь по своим палаткам, улеглись спать.

…На утро следующего дня штаб принялся за интенсивную работу. Грейдер расчищал взлётно-посадочную полосу, а технари «разворачивали» все необходимые на ближайшие несколько дней элементы инфраструктуры. Проснулись мы с Дашей около десяти утра от ужасного грохота, издаваемого расчищающим взлётно-посадочную полосу грейдером. При таком грохоте спать уже всё равно было бы не возможно, и мы решили вставать. Позавтракав наивкуснейшими рыбными консервами с белым хлебом, которые мы получили на мобильной кухне, и попив горячего чая, мы отправились к начальнику штаба, чтобы тот озадачил нас на предстоящий день. Начальник, лет сорока семи, невысокий, но коренастый датчанин Якоб Бёгелюнд, был в великолепном (насколько это было возможно при выполнении такого, мягко говоря, ужасно сложного, жутковатого, но архиответственного задания) расположении духа. На удивление, он сказал, что пока специалисты занимаются своими делами, мы можем распорядиться своим временем, как нам угодно, и что я понадоблюсь как переводчик только часа через четыре, когда штабное военное командование Альянса совместно со Шталенковым будет прорабатывать маршрут на Москву. Я был невероятно этому рад, ибо ещё вчера вечером, только завидев на подъезде к аэропорту диспетчерскую вышку, я загорелся желанием на неё забраться и посмотреть на окрестности с высоты. Даша сказала, что она хотела бы дочитать свою книжечку, и что я могу не привязываться к ней и, если уж мне так хочется, «можешь лезть на свою эту вышку и плевать оттуда вниз сколько душе угодно». Что ж, сказано – сделано! Я сбегал до палатки наших бойцов, которые тоже уже поднялись и в момент моего появления завтракали. Я попросил у Клопа его бинокль, с которым он не расставался на протяжении всего пути от Осло до Петербурга и, будучи штурманом грейдера, непрестанно пользовался им для оценки состояния дороги впереди и выбора маршрутов проезда автоколонны. Это был здоровенный военный бинокль шведского производства весом под два килограмма и с невероятными оптическими характеристиками.

– Смотри не грохни! – пробасил Клоп и протянул мне внушительных размеров бинокль.

– Сергей Валерьич, а «Возмездие» включено? – поинтересовался я. День был весьма солнечный (и, что особенно радовало, не по-июньски тёплый), и ни о каких афганцах в условиях открытой местности не могло быть и речи. Но здания! Я боялся не то, чтобы заходить, но даже и приближаться к зданиям, опасаясь скрывающихся там афганцев.

– Конечно! – отозвался Клоп. – Вон терминал, – он махнул рукой в сторону показавшегося мне столь мрачным и устрашающим ночью, а теперь не вызывающего абсолютно никаких эмоций, пассажирского терминала аэропорта, – быть может, кишит тварями. – Клоп отхлебнул чаю из блестящей металлической кружки и откусил буквально половину бутерброда с сыром, после чего с набитым ртом продолжал: – Хоть всю ночь тарелка и «молотила», хрен же их, тварюг, знает, может, не передохли, ну или, там, в подвалах где засели, и излучение до них не «добило», – тут он, наконец, проглотил еду, – одним словом, риски ни к чему, и тарелку не выключали. Но ты, это, всё-равно бдительность не теряй, глаз да глаз по сторонам, о’кей?

– Уху, – кивнул я, – буду начеку.

Повесив бинокль на шею, я быстрым шагом устремился к стоявшей метрах в двухстах диспетчерской вышке. Признаться, когда я к ней подходил, меня не оставляли мысли о том, что внутри могут быть афганцы, не убитые «Возмездием». И подойдя, я, честно говоря, с минуту не решался открывать проржавевшую металлическую дверь, которая, плюс ко всему, не была закрыта плотно и оставляла небольшую щель. Дверь открывалась наружу и я, собравшись таки с духом, дёрнул дверь за ручку и тут же спрятался за ней. Душа на несколько секунд, как говорится, ушла в пятки, и я, затаив дыхание в ожидании выскакивающего наружу афганца, замер как вкопанный. Но никакого афганца оттуда не выскочило, да и, судя по всему, внутри и не было никаких бестий. На солнце, залившее сквозь дверной проём тёмное чрево первого этажа башни-великана, не было слышно никакой реакции. Я осторожно, медленно заглянул внутрь. Солнце освещало противоположную входу стену, и тёплый солнечный свет, разливался на несколько метров влево и вправо. В лучах солнца от резкого открытия двери клубилась густая пыль. Толстый её слой обильно покрывал и линолеум на полу. Каких бы то ни было следов пребывания кого-либо внутри я не заметил. А если бы афганец укрывался в здании, то он неминуемо бы оставил следы, потому что, несмотря на все их сверхспособности, летающих афганцев пока ещё не встречали. Судя по толстому, идеально ровно лежащему на полу слою пыли, в этом строении уже очень давно никого не было. Как минимум последние несколько месяцев, а может, даже и того больше. Поняв это, я немножко расслабился, зажёг прихваченный из машины фонарь (тот, коим я резал мрак в дверном проёме кишащей афганцами комнаты домика на опушке) и, плавно ступая на запылённый линолеум, сделал несколько шагов вперёд. Внутри не было никаких скверных запахов, а только лишь запах пыли, перемежающийся с каким-то запахом технологического характера, который трудно и передать. Окончательно убедившись, что ничего необычного и подозрительного в чреве вышки, по всей видимости, нет, я, ощупывая фонарём выкрашенные белой краской стены, пошёл искать лестницу. Признаться, несколько раз я останавливался, чтобы прислушаться, но ничего необычного, кроме долетавших снаружи звуков от работающего грейдера и прочих звуков со стороны разбитого лагеря, я не услышал. Проходя по первому этажу я не увидел ничего, что бы могло привлечь мой интерес: несколько запылённых кресел в коридоре, план эвакуации при пожаре на стене, остановившиеся 27.12.2015 настенные часы на батарейках, вешалка-стойка с одной единственной курткой с надписью «Диспетчерская служба аэропорта «Пулково» на ней – вот, собственно, и всё, что я запомнил с первого этажа диспетчерской вышки. Через минуту я уже стоял у винтовой лестницы, ведущей наверх. На ступенях – всё та же густая пыль. Решив, что опасаться мне нечего, я, легонько ступая по лестнице, начал подниматься наверх. Вышка эта была высотой метров сто. По крайней мере, такой умозрительный вывод сделал я, когда жадно пожирал её взглядом, предвкушая, как я поднимусь на верхний её ярус, дабы поглазеть в бинокль на окрестности. Минут десять занял у меня подъём, и вот я уже стоял в залитом светом солнца помещении, откуда некогда вели свою трудовую деятельность десятки диспетчеров, выдавая ежедневно разрешения на посадку и взлёт сотням больших и маленьких самолётов. На стёклах, сквозь которые внутрь диспетчерской рубки проникал солнечный свет, также виднелся толстый слой пыли. Я, воодушевлённый предстоящим созерцанием пространства вокруг, погасив фонарь, кинулся к одному из окон. Рукавом ветровки протёр его и выглянул. Какая же красота открылась моему взору! Залитые солнцем поля, леса, населённые пункты и… Сам Питер со множеством сверкающих на солнце золотых шпилей предстал во всей красе где-то вдалеке. Я взял в руки бинокль и первым делом начал выискивать, глядя в окуляры, нашу с Дашей палатку и, собственно, её саму. Из множества прочих, я отыскал её без особого труда, потому что у меня неплохо получалось ориентироваться на местности с высоты и, вдобавок, она стояла аккурат рядом с припаркованной Хондой, не узнать которую я просто не мог. Я улыбнулся, когда увидел немного высунутые из палатки и греющиеся на солнце Дашкины ножки в голубеньких носочках. Я даже хихикнул, когда одна ступня вдруг начала почёсывать другую, когда на неё села увесистая муха. Бинокль был настолько мощным, что я мог прочитать маленькую надпись на носках, и даже отчётливо видеть ту самую муху. Хотя и расстояние от меня до палатки было не более двухстапятидесятитрёхста метров. Поумилявшись вдоволь разглядыванием Дашкиных ног, проводив взглядом Якоба Бёгелюнда, вышедшего из своей штаб-палатки и резвым шагом направившегося к радиолокационному фургону, на ходу почёсывавшего лысый затылок, я перевёл взгляд чуть правее. По-рассматривал какие-то, прилегающие непосредственно к КАДу, населённый пункты, одним своим видом наводящие не только тоску и уныние, но и чувство какого-то страха и отвращения. Местами виднелись то полуистлевшие останки людей, то лишь какие-то их фрагменты. Попадались в поле зрения и трупы афганцев, но уже непосредственно возле самого КАДа, где сражали их пули уготованных на последние часы обороны огневых точек. Но на эту, леденящую кровь картину я вдоволь насмотрелся вчера, теперь же мне хотелось вовсе не этого. Меня интересовал город внутри КАДа, его улицы, дома, каналы. Предвкушение созерцания картины, которую раньше можно было увидеть только лишь сквозь призму фантазии сценаристов и режиссёров апокалипсических блокбастеров в кино, будоражило мой мозг ещё с вчерашнего вечера, с тех пор, как только я заприметил эту самую диспетчерскую вышку. Я направил бинокль на город. Вот я увидел купола Исаакиевского собора, вот шпиль Адмиралтейства. Я с жадностью пожирал взглядом великие достопримечательности основанного царём Петром города. Надо заметить, что мне несказанно повезло с погодой, и видимость была идеальной. Позабыв про всё на свете, я с упоением рассматривал некогда оживлённые улицы города, которые только можно было увидеть в бинокль и которые не были закрыты от взора какой-нибудь многоэтажкой. Картина отчасти напоминала ту, что мы видели в Москве прямо перед тем, как покинуть её, устремясь на север, в Норвегию. Множество выгоревших квартир, на улицах кучи мусора, разграбленные мародёрами, грязные и ржавые остовы машин, битые и опустошённые витрины магазинов… Вот чего не было в Москве на момент нашего из неё отбытия, так это множество фрагментов человеческих останков, не доеденных исчадьями ада. Мне стало очень интересно, остались ли ещё афганцы в Питере, или же они, опустошив город и тем самым выполнив своё предназначение, гонимые на север голодом и инстинктом убивать, навек покинули город на Неве. Я бегал взглядом по городу на протяжении минут сорока, изучал его улицы, пытался заглядывать в разбитые окна пожелтевших от времени домов, набрёл взглядом на какую-то станцию метрополитена и долго всматривался в чёрный дверной проём, ведущий в вестибюль станции, предполагая, что смогу увидеть в нём какое-нибудь шевеление, свидетельствующее о возможно укрывающихся там афганцах. Но ничего такого я не увидел и в очередной раз принялся ощупывать какую-то неширокую улицу. Моё внимание приковал к себе большой чёрный крест наподобие буквы «X», начерченный на окрашенной серым металлической входной двери, которая была плотно закрыта. Я несколько удивился своему открытию и принялся шарить взглядом по другим домам, только уже более внимательно, чем прежде. Каково же было моё удивление, когда на двери дома, расположенного в паре кварталов поодаль от первого, я увидел подобный чёрный же крест. В паре километров правее – ещё один подобный, но уже не на подъезде жилого дома, а на воротах какого-то промышленного здания. Потом ещё один, и ещё… Тут я уже не на шутку разволновался от лицезрения таинственного, непонятного моему мозгу открытия? «Что это может быть?» – закрутилось у меня в голове, и я судорожно начал перебирать в голове различные варианты того, что бы могли означать загадочные кресты, коих минут за пять я насчитал с десяток. Но я никак не мог найти ни одного, более или менее способного претендовать на роль потенциально вероятного, варианта.

И тут случилось то, чего я ну никак не ожидал, и что намертво приковало меня к окулярам бинокля. Я увидел, как дверь с начерченным на ней чёрным крестом, вдруг приоткрылась и…

Из подъезда жилого дома вышли на улицу два человека. К сожалению, бинокль не позволял рассмотреть, были ли это мужчины или женщины. Но точно не дети. Едва покинув подъезд, они, беспрестанно озираясь по сторонам, короткими перебежками скользили между зданиями. В руках у обеих человеческих фигурок было что-то похожее на обыкновенное металлическое ведро. Я застыл, боясь, что рука с биноклем вдруг дёрнется, и я потеряю этих двух из виду. Я заворожённо глядел, как две фигурки пробежали метров триста от подъезда, из которого вышли, до какого-то небольшого канала. Там они набрали в вёдра воду и тем же маршрутом устремились обратно. Благополучно добежав до своего подъезда, они поспешили затворить металлическую входную дверь. На всё про всё у них ушло минут пять-семь. Пронаблюдав за закрытой дверью с крестом ещё с минуту, я наконец сделал над собой усилие и оторвался-таки от окуляров.

Я устремился вниз по лестнице, готовый ещё не добежав до выхода из вышки, заорать во всё горло: «Там люди!» Чуть дважды не упав на лестнице, я выскочил в холл первого этажа. Свет фонаря судорожно бегал по белым стенам, нащупывая входную дверь. Наконец, та была найдена, и я, ослеплённый ярким солнцем, выскочил из здания. Сломя голову я бежал к лагерю, и ещё не добежав до палаток, завопил:

– There are people in the city![6]6
  Там люди в городе!


[Закрыть] Там люди, люди живые в Питере, – что было мочи, вопил я.

…Господин Богелюнд распорядился послать в Питер три бронированных джипа с солдатами альянса, а также и Клопа с Гошей – русскоговорящих бойцов, необходимых для ориентирования альянсовцев в незнакомом им городе незнакомой страны и контакта с выжившими. На случай, если потребуется переводчик (связующее звено между бойцами альянса и нашими эфэсбэшниками), я тоже был определён в состав мобильной группы. Солдаты альянса были прекрасно экипированы всем необходимым для ведения боевых действий, ведь не было никаких гарантий, что загнанные в условия экстремального выживания люди, места возможного обитания которых я наблюдал в бинокль, не настроены воинственно. Нашей мобильной группе было поставлено задание вступить в контакт с местным населением, разузнать необходимую информацию о текущем положении дел в городе, о том, когда сдались последние рубежи кольца обороны вокруг города, а также выяснить, покинули ли афганцы пределы Санкт-Петербурга или же передохли они под воздействием «Возмездия».

Около двух дня мы выехали. Первый раз в жизни мне довелось быть пассажиром такого вот бронированного военного Хаммера натовского образца, которые мне доводилось раньше лишь наблюдать по телевизору в репортажах про американские военные кампании в Ираке и Афганистане. Серьёзная, надо сказать, машина! Прекрасные ходовые характеристики, четырёхмиллиметровая броня, в крыше люки для автоматчиков, а в одном из трёх джипов на крыше было оборудовано пулемётное гнездо. В специальных отсеках в салоне джипа было такое количество боеприпасов, что, казалось, во время боевых операций против вооружённого лишь стрелковым оружием противника, из такого «танка» можно было бы отстреливаться чуть ли не сутки! Ко всему прочему, джипы были оборудованы и портативными радиостанциями, так что у нас была постоянная связь с лагерем в независимости от ландшафта местности. Говоря по-простому, сидя в такой машине среди четырёх, до зубов вооружённых бравых парней, чувствуешь себя весьма уверенно. В машине, в которой ехал я, было, как и в остальных, четыре человека. Наш броневик ехал первым в колонне. На переднем пассажирском сиденье ехал Гоша, читая уже изрядно проржавевшие перекосившиеся указатели и подсказывая дорогу водителю. Я же впервые за долгое время был пассажиром и сидел сзади, рядом с норвежским солдатом, по внешнему виду – моим ровесником. Во втором джипе – четыре матёрых, переживших оборону «линии жизни» скандинавских бойца. Замыкал колонну броневик, в котором помимо трёх альянсовцев ехал и Клоп. Через минут пятнадцать по расчищенной вчера грейдером дороге мы благополучно добрались до КАДа. Но вот чтобы проехать по Пулковскому шоссе под самой кольцевой магистралью, водителю первого Хаммера пришлось изрядно потолкать массивным стальным бампером остовы искорёженных машин и останки оборонительных сооружений. Проехав чуть более двух километров от КАДа в сторону центра, мы свернули на Дунайский проспект. Нам совершенно ни к чему было углубляться далеко в центр, а сперва лишь нужно было разведать обстановку в окраинных, спальных районах. Тем более что кресты, начерченные на дверях подъездов, попадались в мои окуляры преимущественно в этих краях – наиболее обозримых с той диспетчерской вышки в силу их наибольшей близости и не закрытости другими объектами. И высматриваемые нами зловещие кресты не заставили себя долго ждать. Практически сразу после того, как мы пересекли по Дунайскому проспекту Московское шоссе, по правую сторону дороги нам в глаза бросился элитный некогда жилой дом, совсем современной постройки. На массивной серой двери подъезда был намалёван подобный рассмотренным мною в бинокль чёрный крест. Наша колонна по моей просьбе свернула с проспекта, дабы по бордюрам и газонам подъехать непосредственно к подъезду. В столь загадочной и явно неспокойной обстановке выходить из машин было бы слишком рискованно, да и зачем, когда громадные броневики с лёгкостью преодолевали столь несложные для них неровности под колёсами. Ещё на подъезде к зданию в глаза нам бросились разбитые и настежь распахнутые окна первого этажа и следы крови на кирпичах под окнами. Я, честно сказать, несколько мандражировал от чувства неизвестности, хотя на то пока, казалось, и не было поводов: четыре миллиметра брони едва ли делали нас досягаемыми даже для самых лютых афганцев. Да и о каких афганцах в принципе могла идти речь, когда на улице был день, и ярко светило солнце. Три наших бронированных Хаммера подъехали вплотную к подъезду. Остановившись, все начали всматриваться в окна как первого, так и остальных этажей, пытаться уловить всевозможные детали, не совсем понятные нам пока что мелочи, коими изобиловали теперь эти лютые места. Но первостепенной нашей задачей, конечно же, было пообщаться с живыми людьми, в одиночестве вот уже с полгода как непонятным нам образом умудряющимися выживать в этих жутких каменных джунглях, по всей видимости, просто кишащих афганцами.

В нашем броневике был громкоговоритель, в простонародье называемый чаще «матюгальником». Я предложил использовать его. Гоша с идеей согласился, так как вряд ли тем самым мы могли как-то усугубить обстановку, ну а для привлечения внимания – как-раз самое то! Я взял подвешенный под потолком на пружинистом проводе микрофон и, удерживая большую красную кнопку в торце увесистой штуковины, заговорил: «Люди, кто меня слышит, отзовитесь! Мы – представители российских и европейских военных организаций. Наша цель – узнать от вас обстановку в городе, помогите нам, подойдите к машинам. Метод уничтожения афганцев найден, мы планомерно будем вычищать от нежити километр за километром с севера на юг, с востока на запад. Скоро всё это кончится, весь этот кошмар, но нам необходима ваша помощь!» Я отпустил кнопку.

– Подождём… – предложил я.

– Уху, – буркнул Гоша.

– Vi ska vänta lite[7]7
  Немного подождём!


[Закрыть]! – передал я по рации двум другим экипажам.

Все прилипли к бронированным окнам в выжидании какой-либо реакции: движения ли в окнах жутковатого дома, открытия ли двери подъезда, либо какой-то ещё, ведь практически гарантированно, что кто-то нас точно услышал, поскольку в замолкшем городе не было практически никаких посторонних звуков, почти как в лесу.

Вдруг, через буквально десять секунд после моего объявления по громкой связи, в окне второго этажа мы увидели человеческую фигуру! Через пыльное стекло на нас смотрел, по всей видимости, мужчина, потому что сквозь толстый слой пыли лицо смотрящего казалось достаточно тёмным, скорее всего из-за щетины на нём. Я вновь схватил микрофон, нажал на кнопку и произнёс:

– Не бойтесь, спускайтесь к нам, вы теперь в безопасности!

Фигура стояла неподвижно и смотрела на нас ещё какое-то время, после чего отошла от окна. «Спускается!» – подумал я. И действительно, через пару мгновений дверь подъезда медленно приоткрылась, и нашему взору предстал лет пятидесяти мужчина с обильно поросшем щетиной лицом и одетый в какое-то грязное тряпьё. Глаза его одновременно выражали как сильнейшее удивление, так и страх. Он застыл в дверях, словно боялся сделать шаг и выйти окончательно за пределы подъезда. Его глаза беспорядочно бегали по сторонам, словно он пытался выцепить взглядом нечто страшное, мешающее ему окончательно выйти из дверей и оказаться на открытом пространстве. Посмотрев по сторонам и оглядев местность, он решился-таки сделать ещё пару шагов в нашу сторону. Я приоткрыл дверь машины и попросил его сесть внутрь. Он подошёл вплотную к машине, и я тотчас же почувствовал, как в нос мне ударил резкий неприятный запах давно немытого тела и засаленного тряпья. Запах, подобный запаху от бомжей, некогда гревшихся морозными зимними вечерами в столичной подземке. Делать было нечего и оставалось лишь смириться со смрадом и посадить несчастного рядом с собой на заднее сиденье, поскольку, уж точно, выходить из машины никому не хотелось. Небритый, давно нестриженный, с синяками на лице и до смерти перепуганный мужчина сел рядом со мной.