Текст книги "Целитель"

3

Казалось бы, мне давно следовало привыкнуть к долгим часам сидения при низкой производительности труда, но каждый раз я воспринимаю этот факт как неожиданность. Когда я пишу, то иногда час за часом провожу сидя перед компьютером, а в результате получаю лишь несколько строчек на экране. Иногда мне приходится довольствоваться просто редактированием старого текста: слово там, слово здесь.

Я провел целый час, увеличивая изображение и просматривая его под разными углами, записывая номера, марки и цвета автомобилей в поисках места регистрации водителя. И все безуспешно.

Глаза болели.

Прошло тридцать шесть часов после последнего звонка Йоханны.

Я закрыл глаза. Под веки мне словно выжали апельсиновую корку. Я потер их и увидел лишь брызги звезд, стремительно перемещавшихся из одного края темноты в другой.

Когда я опустил руки, то увидел стоявшего рядом Яатинена. Он быстро посмотрел на экран, где было дано изображение в максимальном разрешении с камеры наблюдения, потом повернулся ко мне. Я сидел молча.

– Иногда ничего нельзя увидеть, пока не прекратишь это рассматривать, – сказал он. – Тогда понимаешь нечто, что, как окажется, и так было известно до этого.

– Надеюсь.

– Я еду в центр, – сказал он, снова глядя на экран. – Если хотите, можете составить мне компанию.

Я посмотрел на изображение на экране, потом на Яатинена и согласился.

Неприметная машина Яатинена была того же невзрачного металлического серого цвета, как и начавшийся новый день. Солнце практически не светило, но погода стояла почти ясная, и только округлые облака низко повисли в небе. Казалось, природа собиралась напомнить нам, что у нее было что предложить нам помимо дождя.

Манера езды Яатинена была неторопливой. Он включал сигнал поворота, даже если поблизости не было никого, кто мог бы заметить это. В этом было что-то трогательное, что-то достойное уважения. Я не мог не подумать про себя, что, возможно, это один из последних на земле людей, который соблюдает все законы и правила. Наверное, инспектор прочитал мои мысли, потому что вдруг коротко заметил:

– Старая привычка.

И он снова аккуратно просигналил, что собирается сменить полосу движения, чтобы объехать яму на асфальте. Мы подъехали ко Дворцу спорта в Тёлё и остановились на светофоре. Вокруг здания на сотни метров протянулась очередь на склад продовольствия. Я посмотрел на лишенные выражения, покорные, потерявшие надежду лица людей в очереди. Потом мое внимание привлекли охранники, наблюдавшие за толпой.

Теперь постоянно откуда-то возникали новые охранные компании, но конкретно эта была мне незнакома. Ее сотрудники носили черные комбинезоны с эмблемой фирмы на спине, похожей на большую букву «А». Неужели мне о чем-то говорил этот знак? Или я просто внушил это себе? На всякий случай я сфотографировал их несколько раз мелким и крупным планом, так чтобы была видна их эмблема.

Яатинен посмотрел на меня с любопытством. Он тоже повернулся в ту сторону. Я спросил, знает ли он что-нибудь об этой компании? Он чуть задержал взгляд на охранниках и покачал головой. Потом снова стал смотреть на дорогу перед собой, будто кто-то лично следил за тем, чтобы он делал это.

Сигнал светофора сменился, и мы поехали дальше.

– Порой мне кажется, что во всем этом нет никакого смысла, – признался Яатинен. – Что охраняют эти парни? Просто хотят убедиться, что эти люди вовремя и правильно подают реплики, чтобы получить свою еду, которая все равно когда-нибудь кончится? Кто платит им за эту работу и почему?

Полицейский остановился на следующем светофоре. На его лице неожиданно появилась тень робкой и грустной улыбки, отчего не только само лицо, но, казалось, весь салон машины вдруг озарился каким-то теплым светом. Он бросил на меня короткий взгляд и тихо добавил:

– Не думаю, что мне полезно думать о чем-то подобном.

Стены Дома оперы были темными и мокрыми после дождя, окна заколочены фанерой и затянуты брезентом. Площадь вокруг театра была покрыта грудами старого мусора. Казалось, мы попали этим серым предрассветным утром в другой мир – в мир, в существование которого не хотелось верить.

– Да, такое бывает, – заметил я.

Яатинен не отвечал. Он нащупал ручку переключения передач и, выжав сцепление, переключился на нейтральную передачу.

– Можно спросить вас кое о чем?

Вопрос звучал искренне. Во всяком случае, мне так показалось.

– Чем вы занимались раньше?

– Я был поэтом.

Яатинен на какое-то время замолчал. Было немного комично наблюдать за тем, что реакция на это простое признание так и осталась одинаковой, несмотря на то что изменился весь мир вокруг меня. Теперь должен был последовать вопрос о том, какие именно книги я написал, а затем – признание, что их не читали и даже не слышали о таких.

– Какие из ваших произведений были опубликованы? – как я и думал, спросил он.

– «Прекраснейшие из слов на твоих губах», так назывался мой первый сборник. Потом был «Зимний ветер», а потом последний – «Не забывай помнить».

– Не думаю, что когда-либо…

– Не стоит извиняться, – сказал я с улыбкой. – Никто из моих собеседников не может этим похвастать. Мне удалось напечатать три сборника, прежде чем началось все это. Было продано примерно по двести экземпляров каждого, включая те, что приобрели библиотеки. Все они давным-давно исчезли.

Мы оба понаблюдали, как пожилой человек в длинном сером пальто помогает женщине с шарфом на шее перейти улицу, пока не сменился сигнал светофора. Оба двигались какими-то неуверенными, короткими шажками. Край тротуара оказался для женщины слишком высоким, а у мужчины не хватало сил на то, чтобы помочь ей подняться туда. Они умудрялись как-то одновременно опираться друг на друга и двигаться по сантиметру вперед синхронно, помогая друг другу. Клаксон автобуса, пронесшегося за спиной седого мужчины всего в нескольких сантиметрах, издал громкий рев.

– Моя дочь сейчас в Норвегии, – неожиданно для меня признался Яатинен. – Она там уже четыре года, с тех пор как Ирина, ее мать, погибла. Когда жена собиралась на работу и выруливала на улицу на своем мотоцикле, ее сбил какой-то лихач, накачанный наркотиками.

Я внимательно посмотрел на Яатинена. Он все еще провожал взглядом пару стариков.

– Водитель получил полтора года условно. Я остался единственным родителем. И не очень внимательным, потому что все время пропадал на работе. Мне приходилось много работать – нужно было платить за обучение в школе и за воспитательницу, а это стоило немало. И когда ее дед с бабкой предложили, чтобы она переехала к ним в Норвегию, я согласился. Не знаю, правильно ли я поступил. И не знаю, что еще я мог для нее сделать. Во всяком случае, мы могли бы жить вместе, пока я продолжаю работать.

Справа стали вырисовываться неясные очертания гостиниц с флагами во дворах, трепещущими под утренним ветром. Все гостиницы были заполнены. Кто бы мог подумать, что Финляндия сумеет извлечь выгоду за счет людей, потерявших жилье на юге страны!

Я не знал, что сказать Яатинену. Но это не имело значения, потому что он продолжил свой рассказ, не дожидаясь от меня комментариев:

– Чтобы отправить ее в Норвегию, мне пришлось продать свой маленький домик в Корсо. Мне вообще повезло, что я смог хоть что-то за него выручить. Его купили сразу несколько молодых семей, в целях безопасности они решили жить там вместе. Мне дали за него половину тех денег, что я заплатил за него сам, но почему-то меня совсем не волновала потеря в деньгах.

– А где вы живете теперь? – спросил я только для того, чтобы сказать что-то.

– В Пасиле.

– Зато теперь вам недалеко ездить на работу.

– Да, достаточно подняться из подвала на четвертый этаж.

Он снова улыбнулся, но на этот раз глаза его оставались серьезными.

Мы миновали здание Парламента, вокруг которого были установлены защитные щиты, а сверху – прожектора. Свет неровно мерцал в металлической утренней серости.

– Я просто продолжаю начатый нами разговор, – сказал Яатинен.

– О чем? – переспросил я.

– О том, что я буду продолжать работать, потому что я – действующий полицейский, а не один из тех безработных полицейских, что подались в охранники и теперь играют в солдатики. Поэтому я не сразу ответил на ваш вопрос, когда вы спросили меня о тех охранниках с эмблемой «А» на спине, которых мы видели у Дворца спорта. Это новая охранная компания, как вы, наверное, сами догадались. Агрессивные ребята. А значит, испуганные.

Он включил поворотник и съехал на другую полосу.

– Все эти охранные фирмы похожи одна на другую. Большинство охранников готовят не для того, чтобы защищать людей и поддерживать порядок. А многих готовят для прямо противоположных вещей. Нам известна одна охранная фирма, сотрудники которой грабят людей и компании, вместо того чтобы их защищать.

Яатинен высадил меня на углу около Форума. Я выбрался из машины, а он нырнул обратно в поток машин, разумеется не забыв подать сигнал поворота. Я выудил из кармана свой телефон, посмотрел на сделанные фотографии, сохранил изображение логотипа охранной фирмы и включил систему поиска по изображению.

Компания называлась А-Secure. О ней не было никакой подробной информации. Даже адреса. В ответ на запросы по телефонным номерам система не выдавала никаких имен. Я снова и снова смотрел на логотип компании, но все еще не знал, что же собирался искать в ней.

Чтобы сделать хоть что-то, я перешел на другую сторону и направился к улице Урхо Кеккосена.

4

– Как ты думаешь, нам когда-нибудь придется еще переезжать? – спросила меня Йоханна две или три недели назад, почти засыпая.

Я отложил книгу, которую читал. Йоханна прижалась ко мне, зашуршало одеяло, и она положила голову мне на плечо. Мягкий свет ночной лампы золотом отражался на ее коже. Ее тонкая рука лежала у меня на животе на черно-белом одеяле и была похожа на руку куклы.

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто задумалась, – ответила она, и я почти чувствовал ее губы у моей шеи, когда она говорила.

– А ты хотела бы переехать? – спросил я.

– Наверное, нет.

– Значит, ты спрашиваешь просто понарошку?

– Наверное.

– А понарошку куда бы ты переехала?

– Трудно сказать, – ответила Йоханна и еще ближе придвинулась ко мне. – Нет такого места, куда мне хотелось бы переехать, за исключением, если это будет понарошку.

Она оперлась на локоть.

– Работая над этой историей, за последние несколько дней я исколесила весь Хельсинки, была во многих местах, которые давно уже не видела, и мне стало очень грустно, появилась какая-то тоска.

– За последние несколько лет многие места очень изменились. Даже те, что находятся совсем недалеко.

– Да, наверное, – согласилась Йоханна, – но когда ты видишь место, где жила когда-то, и вспоминаешь, каким оно было, все те вещи, что происходили с тобой там, всех людей, которых знала… друзей, родственников, просто прохожих.

Позже, думая над тем разговором, я, конечно, понимал, что должен был спросить ее тогда, где она была, зачем ездила туда и что там обнаружила. Но это был просто обычный вечерний разговор, и мы просто собирались спать, как делали всегда и как собирались делать и впредь.

– Я еще подумала, – сказала Йоханна, – могли ли люди сделать что-то еще, что-то такое, чтобы все пошло по-другому. Но в то же время я понимаю, что нет, не могли.

Все то, что она говорила в ту ночь, теперь приобрело какой-то хитрый двойной подтекст: Паси Таркиайнен. Это был змей, который проник в мои мысли, отыскав там микроскопическую щель, и теперь он отравлял все мои воспоминания. Я собрался с силами и вышвырнул его вон, а потом снова увидел перед собой Йоханну.

Она подняла голову и заглянула мне в глаза с такого близкого расстояния, что было сложно различить цветные крапинки в ее глазах, черные зрачки и то, каким было выражение на ее лице.

– У нас было так много, – произнесла она, – но в то же время так много уже осталось позади.

Я взял ее руку. Йоханна ответила легким пожатием.

– Если я тебя правильно понял, мы не переезжаем.

На секунду на ее лицо легла темная тень, промелькнувшая быстро, подобно молнии, потом все прошло. Она улыбнулась:

– Пожалуй нет. – Йоханна медленно приподнялась, положила руку на подушку у моего уха и, наклонившись, поцеловала меня теплыми мягкими губами. – Пожалуй нет, – снова проговорила она.

На пересечении улицы Урхо Кеккосена и Фредрикинкату появилась глубокая яма. Вокруг нее столпилось несколько человек, а по другую сторону замер экскаватор с поднятым ковшом. Кабинами в сторону Фредрикинкату выстроились грузовики управления по электро– и водоснабжению, будто собирались направиться прямо в яму. Поток автомобилей объезжал ее, прижимаясь к обочине.

Я встал на углу. Потом плотнее обмотал вокруг шеи шарф, застегнул куртку-парку наглухо, поправил на голове вязаную шапку и тщательно натянул перчатки на края рукавов. Когда один из водителей, краснолицый мужчина в зимнем комбинезоне, похожий на школьника-переростка, подошел ко мне, я спросил, что случилось. «Сами видите, – ответил он, – появилась промоина». Я не смог вытянуть из него больше никакой информации, но мне этого и не нужно было.

Я обошел перекресток и посмотрел сначала на церковь Темппелиаукио, потом в сторону улиц Малминкату, Фредрикинкату, Урхо Кеккосена, потом снова на церковь. Мой взгляд то и дело возвращался к промоине на перекрестке. Поскольку в любом направлении не было ничего интересного, кроме этой ямы, и поскольку ветер, казалось, стал пронизывать меня насквозь, до внутренностей, я решил отказаться от первоначального плана и отправился в направлении Тёлё, к дому Ахти и Эллины.

Когда приходит понимание, что знаешь кого-то из давних знакомых совсем не так хорошо, как думал еще минуту назад? – задал я себе вопрос.

Я постарался как можно более беспристрастно систематизировать в уме известные мне факты, отделить правду от вымысла. Попытался отделить мои самые худшие опасения от тех фактов, в которых я на сто процентов был уверен, что это правда. Было нелегко признать это, но они касались женщины, которую я любил. Как я ни старался, я не смог припомнить, чтобы Йоханна хотя бы упоминала что-то о Паси Таркиайнене или хоть словом обмолвилась о домике в Кивинокке. Но я не мог не признать, что для этого не было подходящего случая. Ей же вовсе не было никакого резона делать это. Кто мог предполагать, что пути Таркиайнена и Йоханны вновь пересекутся?

Я перешел через мост между улицами Этеляйсена и Похьойсен Раутатиекату и посмотрел вниз. Под мостом сновали машины, здесь же были видны брошенные когда-то небольшие домики, теперь давшие кому-то приют. Узкий проход под мостом за несколько лет стал намного шире и теперь сливался с соседней улицей. Я видел поднимающийся дым, пар, чувствовал запахи жарящегося мяса, бензина и, конечно, самодельного спиртного. Здесь и там слышались крики детей. Было непонятно, играли ли они или их крики были вызваны другими причинами.

Я посмотрел на часы. Казалось, минуты и часы опережают само время. Я прошел на Аркадианкату, вынул телефон и попытался позвонить Йоханне, но результат не изменился. Сколько раз еще я буду пробовать звонить ей? Сколько раз мне еще предстоит выслушивать безжизненный женский голос автоответчика, снова и снова сообщавший мне то, что я и так хорошо знаю? Я не мог представить этого.

В двух метрах от меня прогрохотал битком набитый пассажирами трамвай. Пассажиры толпились у дверей. Трамвай с грохотом покатил дальше, к остановке, а я продолжал идти пешком под холодным ветром, а запах подгоревшего мяса и вонь этанола преследовали меня со спины.

Я дошел до дома Ахти и Эллины, нажал на звонок и немного подождал. Камера повернулась в своем гнезде, как глаз насекомого, и сделала небольшую петлю над входом. Удостоверившись, что я не представляю угрозы, она остановилась, щелкнул дверной замок, и я вошел внутрь. Я решил пойти по лестнице, несмотря на то что кабина лифта ждала меня внизу. В тишине здания мои шаги по каменной лестнице отдавались барабанным грохотом.

Подойдя к нужной квартире, я сразу же почувствовал запах больницы. При электрическом свете лицо появившейся в дверях Эллины казалось маленьким и бледным. Она кивнула, здороваясь, повернулась и пошла в комнату. Я захлопнул за собой дверь, снял куртку и ботинки и прошел вслед за ней в гостиную. Проходя мимо спальни, я услышал храп Ахти и увидел его ноги, укрытые чем-то. Сначала я хотел войти в комнату, но передумал.

Эллина села на диван, подложив под себя ногу, ее нерасчесанные длинные волосы копной падали ей на левое плечо. И снова мягкий свет комнаты создавал впечатление, что время здесь замерло на месте, вызывая ложное чувство домашнего уюта. Это раздражало меня, как будто это была фантастическая попытка вернуться в прошлое.

Я уселся во внушительное кресло, покрытое грубой черной тканью. Мгновенно согрелся, и мое утомленное тело сразу же расслабилось. Я понял, как устал, и проголодался, и как мало думал о том, чтобы поесть или отдохнуть.

– К счастью, он снова спит, – сказала Эллина, – потому что, когда он просыпается, это нельзя назвать настоящим бодрствованием. Он путается, даже когда говорит о вещах, случившихся совсем недавно. И это пугает меня.

– Прости. Ахти болен. Жаль, что ваша поездка откладывается.

Эллина издала лающий смешок, но в нем не было радости. Она вздохнула, быстро выдохнула и поднесла левую руку ко лбу, будто вспоминая о чем-то.

– Извини. Я немного устала, – пояснила она, – устала от всего.

– Ничего, – ответил я. – Это только временная слабость. Мы что-нибудь придумаем.

Эллина ничего не ответила и посмотрела в сторону спальни. На минуту показалось, что она внимательно к чему-то прислушивается, но не может услышать.

– Эллина, нам нужно поговорить, – начал я.

Она снова посмотрела на меня, на этот раз более холодно.

– О Паси Таркиайнене?

Я кивнул. Да, именно о Паси Таркиайнене.

– Какое он имеет отношение ко всему этому? – спросила Эллина. – Как это поможет найти Йоханну? Это было так давно, примерно пятнадцать лет назад. Какое теперь это имеет значение?

– Я думаю, что Паси Таркиайнен имеет какое-то отношение к тому, что случилось.

Одной рукой она пригладила волосы, а другой потянула себя за полу свитера, будто пытаясь растянуть его.

– Йоханна с Паси жили в Кивинокке, не так ли?

Эллина кивнула, пусть и не сразу.

– Вряд ли, копаясь в прошлом, ты облегчишь поиски Йоханны, – предположила Эллина. – Впрочем, как хочешь. Делай как знаешь.

Она вздохнула и поглубже задвинула под себя ногу.

– Тогда мы жили другой жизнью, – пояснила она. – Мы были молодыми и наивными. Студентками. Мы все делали вместе. Даже некоторые вещи, которых делать не следовало.

– Например?

– Например, те вещи, которые придумывал Паси. – Эллина быстро взглянула на меня, увидела выражение моего лица и снова рассмеялась. В отличие от прежней попытки этот смех выглядел куда более естественным. – Это не то, о чем ты подумал. Паси был ярым сторонником теории возврата к природе. Я имела в виду это.

– Я понял, – произнес я, почувствовав, что краснею.

– А ты ревнивец, – заметила Эллина.

Я неохотно кивнул, все еще чувствуя жар на щеках.

– Все это было очень давно. Я уверена, что и у тебя есть прошлое.

– Конечно есть, – согласился я, чувствуя, как жар с лица опускается к шее, и мечтая, чтобы он поскорее пропал. – А какими были эти идеи Паси?

– Он был упертым консерватором. У него были контакты во всех этих группах, что начинали отстреливать владельцев компаний и политиков – любого, кто был виновен в разрушении окружающей среды или не предпринял достаточных шагов, чтобы замедлить этот процесс. Это было типично черно-белое мышление молодежи: если вы не с нами, то, значит, вы против нас и не заслуживаете того, чтобы жить. Мы с Йоханной тогда тоже были под теми знаменами. Конечно, мы держали это в секрете. Но мы верили в это.

– Я и не знал, что вы такие радикалки, – промолвил я. – То есть я, конечно, знал, что Йоханна была активисткой, но не представлял, что ей пришлось жить с террористом.

Какое-то время Эллина выглядела так, будто пыталась вспомнить, как все обстояло на самом деле. Ее лицо постепенно стало утрачивать свою холодность.

– Паси не был террористом. Яркой, необузданной личностью, даже одержимым – это да, но он не был плохим человеком. Он ведь не сделал ничего дурного, правда?

Я вспомнил о вырезанных семьях и о том, что Таркиайнен присутствовал на месте преступления. Я пожал плечами и не стал отвечать на этот вопрос.

– Почему тебе так трудно об этом говорить? – поинтересовался я.

Эллина кивком указала в сторону спальни.

– Ахти не понимает этого, – сказала она и добавила слабым голосом, почти вымученно: – По многим причинам.

Я посмотрел на нее.

– Вы двое когда-либо говорили об этом? – спросил я.

Она выглядела очень удивленной и одновременно задетой этим вопросом, потом осталось только удивление.

– А зачем нам это было нужно? Ведь вы с Йоханной тоже не обсуждали это.

Такая правда почему-то причинила мне острую боль.

– Да, не говорили. Наверное, для этого просто не нашлось повода.

– Вы были счастливы и думали, что знаете друг о друге все, – проговорила Эллина. – А теперь, когда тебе стало известно, что были вещи, о которых ты не знал, тебе от этого стало плохо. Тебе нужно определить, сколько же ты на самом деле хочешь знать. Даже если речь идет о твоей жене.

В Эллине появилось что-то такое, чего я никогда не замечал прежде. Холодность вернулась, а вместе с ней появилась какая-то жесткость или даже что-то еще более неприятное.

– Расскажи мне подробнее о Паси Таркиайнене, – попросил я.

– Зачем?

Я заглянул в ее лицо.

– Ты сказала мне не все.

Она громко вздохнула и закатила глаза. Но Эллина была плохой актрисой. Она и сама это понимала.

– То, что ты собираешься копаться в событиях столетней давности, не поможет тебе отыскать Йоханну.

– Ты не все мне рассказала, – повторил я. – Ахти спит. Можешь говорить.

Она бросила быстрый взгляд в сторону спальни. Какое-то время мы оба прислушивались к тишине. Можно было разобрать, как храпел Ахти.

– Это важно, Эллина, – настаивал я. – Йоханна отсутствует вот уже полтора дня. Я уже не думаю ни о чем другом, кроме как найти ее живой и невредимой. Мне нужна любая помощь. Мне нелегко просить тебя об этом, но я вынужден. Я должен найти Йоханну.

Эллина подтянула под себя ногу еще глубже, несколькими быстрыми движениями убрала волосы с лица, на минуту посмотрела прямо перед собой и, казалось, приняла решение. Потом она снова посмотрела на меня, слегка наклонив голову, и сказала, сдаваясь:

– Я обожала Паси Таркиайнена.

Она все еще смотрела в мою сторону, очевидно ожидая моей реакции. Потом продолжила:

– Я не знаю, как это объяснить теперь, но я действительно обожала его. И, разумеется, мне хотелось, чтобы и он тоже обожал меня. Но он думал только о Йоханне. Теперь, когда прошло столько лет, я могу это признать. Я была влюблена в Паси и умирала от ревности, когда видела, как они были счастливы вместе.

– Ты говорила об этом Йоханне?

– Нет, – быстро возразила Эллина, качая головой, – я не говорила об этом даже Паси. Я просто старалась, чтобы он обратил на меня внимание. А потом, когда я заметила, что они вовсе не так уж счастливы, то сначала даже обрадовалась, но потом, подумав, раскаялась в этом. Что я за человек, если радуюсь, когда узнаю, что партнер моей подруги не совсем то, чем хочет казаться, а она сама несчастлива с ним.

– Что произошло?

– Я не знаю точно, – призналась Эллина, и теперь ее голос звучал более искренне. – Все, что сказала мне Йоханна, – это то, что ее мужчина был не тем человеком, каким показался ей сначала. Иногда, выпив два-три бокала вина, я была не прочь поговорить на эту тему, но как-то так вышло, что мы больше не говорили об этом, хотя, казалось, не было темы, которую мы бы не обсудили. Паси просто исчез из нашей жизни, и мы о нем забыли. Потом появились вы с Ахти, и все, связанное с Паси, потеряло смысл.

Она улыбнулась, но в улыбке совсем не было радости.

– Я никогда и ни с кем об этом не говорила. Даже с Йоханной. Сейчас мы живем как будто в другом мире. Будто прошли века. И я сама и все вокруг стало совершенно другим.

Я ничего не ответил.

– Йоханна – моя лучшая подруга, – продолжала Эллина. – Лучшая подруга из тех, что у меня были и когда-нибудь будут. Я люблю Ахти. Ахти – мой муж. Но Йоханна – мой друг.

Я по-прежнему сидел молча, положив локти на колени, и смотрел на нее. Ее карие глаза все еще сердито сверкали, на лице играли тени. Вся холодность и резкость с ее лица исчезла, но в нем все еще оставалось что-то темное.

– И вот мы здесь, – проговорила она тем же отстраненным тоном, каким начала наш разговор. – Прошлой ночью я задумалась, а почему все-таки мы уезжаем на север? Это ведь ничего не решит. Совсем ничего. Там мы будем иметь даже меньше, чем есть у нас теперь. Я хочу, чтобы ты нашел Йоханну, чтобы мы снова смогли быть вместе. Ты с Йоханной и Ахти – это все близкие люди, что у меня остались. Мои родители умерли от гриппа четыре года назад, старшая сестра живет где-то в Америке и не собирается возвращаться. Я просидела возле Ахти всю прошлую ночь и думала, что, независимо от того, что будет дальше, нам не следует отсюда уезжать. Мы не должны.

Эллина подняла руку. На лице появилась робкая улыбка, и ее тепло растопило остатки льда в ее глазах.

– Давайте станем держаться вместе и проживем так долго, как только сможем, – сказала она мягко, а потом добавила несколько более резким обеспокоенным тоном: – Давайте сделаем все, чтобы жить как можно лучше, насколько позволяют обстоятельства.

Ахти не проснулся даже тогда, когда я с нарочитым шумом одевался и обувался у двери. Я хотел бы поговорить с ним, но Эллина считала, что мы не должны мешать ему спать. Я попросил ее позвонить мне, если она вспомнит что-то еще, любую мелочь, касающуюся Паси Таркиайнена.

Я попытался показать ей фотографию Таркиайнена, рассказал, что он жил на Мусеокату, совсем недалеко отсюда, всего за несколько лет, как они с Ахти переехали сюда. Но Эллина не захотела смотреть на фотографию предмета своего девичьего обожания и не желала слушать о том, как близко он когда-то проживал от ее нынешнего дома.

Мне удалось узнать от нее несколько имен тех людей, что окружали их в студенческие годы и позже. Одного из них я знал. Это была доктор медицины Лаура Вуола. Это имя заставило меня снова вспомнить о вещах, которые, как я вообразил, уже разрешились и были забыты. Я даже усомнился в том, что нахожусь в здравом уме. Конец этой витиеватой паутины был так близко от меня, а я пребывал в блаженном неведении. Я не сказал об этом Эллине.

Я поблагодарил ее и обнял крепче и дольше, чем намеревался, а потом оттолкнул от себя, поняв, что делаю что-то не то.