Текст книги "Этюды по детскому психоанализу"

3 этюд
Одинокий глаз

Среда, заполненная обычными заботами посетителей «Сада радуги», близилась к концу, когда мое внимание привлек резкий, нетерпеливо обрывающийся звонок в дверь. Перейдя в центр зала, я услышала доносящийся из прихожей такой же нетерпеливый громкий вопрос женщины: «А где ваш психоаналитик?» – и ответ принимающего, приглашающего войти, познакомиться, совершить ритуал называния имени и его записи на доске.

Вот так, сразу… подумала я, оставаясь на своем месте, удобном для наблюдения. В зал гуськом входила процессия: первой уверенно, грудью вперед шла крупная, яркая, молодая брюнетка. За ней такой же уверенно-размашистой походкой – розовощекий крепыш лет трех, очень похожий на нее. Следом за ними осторожно, бочком, как бы пытаясь спрятаться, мальчик лет пяти со светлой шевелюрой. Процессию завершал небольшого роста хрупкий безликий мужчина. Он словно был непричастен к этой группе, о чем говорил его отрешенный вид, вяло поникшая спина, за которой он прятал свои руки. Я пыталась угадать: кто он? Знакомый, дядя, друг, отец одного из детей? Или это семья?

Женщина тем временем остановилась, выискивая глазами объект своего запроса. Для остальных это явилось сигналом к завершению шествия, и они скучились возле нее: дети разглядывали все вокруг себя, мужчина – что-то у себя под ногами.

Отыскав меня взглядом, она, продолжая стоять на месте, обратилась ко мне раздраженно-воинственным тоном:

– Это вы психоаналитик? – не дожидаясь ответа, добавила: – Я к вам. Хочу проконсультироваться.

Указав женщине на ряд скамеек у противоположной стены, я предложила присесть и подождать, пока освобожусь.

Затем подошла к детям и начала говорить им о том, что они могут осмотреться и выбрать для себя интересное занятие.

– Мы здесь один раз уже были, они все знают, – прервала меня мать.

Мальчики молча разбрелись в противоположные концы зала. Младший сразу подбежал к бассейну, старший, потоптавшись на месте, медленно ступая, словно цепляясь ногами за пол, понес свое вялое худенькое тельце к замку. Остановившись у его дверей, он после некоторого размышления открыл дверь, вошел внутрь и закрылся. В зале почти никого не было. Дети катались в велосипедной. Лишь две мамы сидели на бордюре бассейна, у которого играл с водой младший мальчик.

Женщина в демонстративном ожидании сидела на крайней скамейке, поодаль от нее в понурой позе устроился мужчина. Я неторопливо приблизилась к ним. Мужчина отодвинулся еще дальше, и я села на освободившееся пространство между ними.

Женщина тут же начала возбужденно говорить. Это был поток претензий к старшему сыну. Он звучал как заранее подготовленная речь с интонациями раздражения и нетерпимости:

– С Вигеном все не так! Он нервный, странный ребенок. Делает все назло. Упрямый, трусливый. Устраивает истерики, все ему не так, не поймешь, что ему надо, чего не хватает? Чуть что плачет. Ни уговоры, ни наказания не помогают.

Она уже не сомневается, что его надо лечить. Осталось лишь решить, кому его показать: невропатологу или психиатру, об этом она спрашивает меня.

Вместо ответа я, кивая на крепыша, играющего с водой, спрашиваю ее:

– Это тоже ваш?

Она отвечает утвердительно и расплывается в довольной улыбке, озаряющей ее сердитое до того лицо.

– С этим все хорошо. Ребенок как ребенок. Всегда понятно, чего хочет. Здоровый, веселый, с ним все просто. А этот, – вновь возвращаясь к предмету нашего разговора, но уже менее раздраженно, – какой-то ненормальный, с ним вечно все не так.

Она вновь повторяет свой вопрос: к кому повести – к невропатологу или психиатру?

Вместо ответа я ей предлагаю разобраться и попробовать понять, почему ей так тяжело со старшим сыном и что в нем она называет странным, но для этого, говорю я, мне надо узнать гораздо больше не только о Вигене, но и о ней самой, о ее семье, об обстоятельствах появления на свет ребенка, объясняю, что без ее согласия и готовности к совместному поиску и размышлениям я ей ничем не могу помочь. Она не раздумывая согласилась на мое предложение.

Мужчина продолжал молчаливо присутствовать. В полусогнутой позе он притулился слева от меня, упираясь взглядом в пол. Виген осторожно передвигался по сказочной комнате замка, не прикасаясь к мячам, разбросанным на полу. Периодически он поворачивался боком к оконцу, незаметно, одним глазом поглядывая за нами. Младший, Карлен, уже перебрался в велосипедную и лихо носился на большом велосипеде, громко сигналя перед дверью, привлекая к себе внимание матери.

Далее беседа с мамой пошла в форме свободного диалога, некоторые фрагменты которого я приведу ниже. Говорила она охотно, откровенно, с долей цинизма, который, как мне показалось, маскировал глубинные безысходность и тоску.

Мужчина, сидящий слева неподалеку от меня, ее муж, отец обоих детей. Замуж эта женщина вышла вынужденно. «За него, – кивая головой в сторону мужа, – я бы ни за что не вышла замуж, но пришлось. Некуда было деваться, случайно забеременела». Она сама говорит о том, что этот ребенок был для них обоих неожиданным и нежеланным.

Семья мужа (она считает это естественным) приняла ее враждебно. Родив, она так и не осознала своего материнства, не чувствовала своего первенца. Он только раздражал ее бесконечным, беспричинным плачем. Как прошла беременность, не помнит. Роды – «вроде ничего». Помнит бессонные ночи, скандалы, вечный плач ребенка.

Что такое материнство, она поняла только со вторым сыном. Для нее он желанный, она его чувствовала всегда.

– Он как я, очень похож на меня. Самостоятельный, некапризный, здоровый нормальный ребенок.

Говоря о младшем, она испытывает эмоциональный подъем. У нее не только меняется выражение лица, которое начинает светиться от загорающихся глаз, но и меняется интонация речи, которая наполняется междометиями и ласкательными суффиксами, становится плавной и певучей.

– А вы, – обратилась я к отцу, – когда вы почувствовали себя отцом?

Не глядя мне в лицо и слегка откинув корпус, он ответил тоскливым голосом:

– До сих пор не чувствую.

Я ловлю в окошке замка одинокий, подсматривающий глаз Вигена, стоящего к нам боком. Глаз скрылся.

Этот тоскливо подсматривающий глаз поразил меня своей символичностью – единственная возможная форма существования Вигена. Нежеланное дитя, плод «греха» – виновник вынужденного брака, осужденный на одиночество за свое желание быть, по сей день не понятое и не принятое ни отцом, ни матерью. Хотя ему очень тяжело, желание жить и быть в нем настолько сильно, что он сумел выстоять, расти, хотя и цепляясь ногами за землю.

Таких детей Ф. Дольто называла «плод плоти» в отличие от тех, кто порожден желанием трех – ребенка и его родителей. Необходимо дать ему шанс быть принятым и выйти из своего сиротского одиночества, нужно ввести его в беседу с родителями. Они должны встретиться, узнать о переживаниях друг друга.

Я спрашиваю согласия родителей на включение Вигена в нашу беседу и объясняю им, что ему очень важно знать правду, что их сын давно ее ищет и готов все услышать. Я обещаю помочь, если им трудно самим начать разговор. Последнее сняло, видимо, с них груз вины и ответственности. Они согласились на мое предложение, отец молча, кивком головы, а мать сказала: «Говорите, если надо, сами все, что хотите».

Я обратилась к мальчику, вновь скрывшемуся в глубине замка.

– Виген, иди сюда, к нам. Твои мама и папа рассказывают о тебе. Я думаю, что тебе хочется узнать, о чем мы говорим. Подойди послушай их. Они хотят, чтобы ты поговорил с нами.

Он долго не показывался, затаившись внутри замка. Мы терпеливо молча ждали. В этой спокойной сцене ожидания было нечто торжественное. Потом Виген медленно, спиной вышел и как-то полубочком направился к нам своей неуверенной походкой с заплетающимися ногами. Подойдя к нам, он, не поднимая глаз, в нерешительном ожидании встал передо мной. И лишь после того, как я вновь предложила ему сесть с нами, он осторожно присел на краешек скамьи между мной и отцом.

Между нами воцарилось напряженное молчание, тишина, которую прервала я, обратившись к Вигену:

– Ты хочешь услышать то, о чем узнала я?

Вместо ответа он еще ниже опустил голову, пытаясь, словно черепашка, спрятать ее внутрь себя. Одновременно начал прятать ладони между коленями. Я продолжила:

– Твои родители рассказали мне историю твоего рождения, они хотят, чтобы ты все услышал, мне кажется, что тебе интересно об этом узнать. Твои папа и мама позволили мне обо всем рассказать тебе, им трудно, видимо, говорить об этом. Ты хочешь знать?

Опять молчание, но осторожный взгляд исподлобья, быстро проскользнувший по моему лицу и вновь спрятавшийся вовнутрь, выдал его желание «подглядеть» запретное.

– Не бойся, – подбодрила я его, – здесь нет секретов. Твои родители готовы поведать тебе правду.

В позе мальчика появилось напряжение, но я спокойно продолжила:

– Если тебе будет что-то непонятно, ты можешь задать любой вопрос или сказать все, что хочешь и когда захочешь.

Он слегка повернулся ко мне, но лишь вполоборота, не поднимая головы.

– Мама и папа рассказали мне, – начала я, – что они были очень молоды и совсем еще не были готовы иметь детей, когда мама узнала о том, что у нее в животе из семени папы растет ребенок. Это был ты, но она не знала, кто ты такой, сумеет ли она тебя полюбить. Она, наверное, растерялась, может, даже расстроилась и, конечно, рассказала обо всем твоему папе. Ей, как и твоему папе, еще хотелось гулять, веселиться, быть вместе вдвоем, они еще не успели пожениться и не думали заводить детей. Так иногда бывает в молодости. Ведь тогда они еще не стали твоими мамой и папой, а были просто молодой парой. Ты это понимаешь?

Ответом было молчание, но напряжение в теле ребенка исчезло.

– Они подумали и поняли, что могут стать твоими родителями, могут дать тебе возможность родиться, жить. Ты же знаешь, что они могли бы кому-нибудь отдать своего ребенка или сдать его в детский дом. Так делают иногда те, кто не хочет иметь детей или не может их вырастить. Ты же об этом, наверное, слышал? А твои папа и мама поженились, стали мужем и женой, сделали все, что могли, чтобы ты мог вырасти.

Молчание. Тело ребенка расслабленно, мальчик откидывается спиной на грудь отца.

– Тебе было обидно, потому что ты не знал, что, когда ты родился и был очень маленьким, они были очень молоды. У них было много таких сложностей в жизни, о которых обычно взрослые не говорят детям, так как думают, что их не поймут, или не говорят, чтобы не огорчать своих детей.

Это не ты был плохим, а им было очень трудно в своей взрослой жизни, а потому им было трудно понимать тебя, твои желания. Ты ведь хотел, чтобы они занимались только тобой, думали только о тебе, говорили с тобой обо всем. Но этого не было, и ты чувствовал себя одиноко, тебе было страшно, обидно. И ты плакал, потому что был еще очень маленьким, не умел еще говорить, не мог им сказать, что очень любишь их, своих маму и папу, что ты хочешь им помочь. Но ты ничего не мог сделать, и поэтому ты плакал, тебе было грустно и страшно. Ты это помнишь?

– Да, – шепотом ответил он, не поднимая глаз.

– Ты знаешь, о чем мечтает твой папа? Мне кажется, что он мечтает о том, чтобы ты, Виген, его старший сын, первенец, быстро рос. Стал сильным, смелым мужчиной, чтобы вы вместе делали бы свои мужские дела, стали бы настоящими друзьями. Не веришь? Спроси у него сам. Не бойся.

Виген поворачивается в сторону отца и, смотря ему в глаза, тихо спрашивает:

– Да, папа?

– Да, сынок, – отвечает отец не отводя взгляда. Лицо отца смягчается, в голосе звучит ласка. – Я хочу, чтобы ты стал большим и сильным.

Сын вновь откидывается на грудь отца, спины у обоих, как бы приобретя опору, выпрямляются.

– А твоя мама, ты знаешь, как ей хочется, чтобы ты быстро рос, был здоровым, сильным. Она все время беспокоится, боится за тебя.

– Ты боишься, мама? – спрашивает Виген мать.

– Да, – отвечает мать несколько театральным голосом, пытаясь скрыть смущение. – Боюсь, когда ты плачешь, когда не ешь. Я боюсь, что ты заболеешь. Я боюсь за своих детей, за тебя, за Карлена.

Наступает молчание, которое вновь прерываю я.

– Вы, если хотите, можете помочь друг другу при условии, что будете доверять друг другу: говорить о своих желаниях, сомнениях и сложностях. Твои папа и мама, Виген, хотят тебя понимать во всем и помогать тебе, если это тебе нужно, но они не знают, как, когда, в чем? У тебя есть язык, и ты можешь им объяснить, что тебе нравится, чего ты хочешь, а чего нет. Они стараются быть хорошими родителями, а ты хорошим сыном. Но вы этого можете достичь, только поняв друг друга, слушая и разговаривая.

Я смотрю на мальчика, прислонившегося к груди отца, и замечаю, что они очень похожи. Лицо сына выражает покой и безмятежность, лицо отца – спокойствие, а лицо матери – задумчивость.

– Мне кажется, что вам есть о чем подумать и поговорить втроем, без меня, – произношу я, вставая.

Они остаются на скамейках еще некоторое время, а потом втроем удаляются в сторону велосипедной к Карлену и играют вместе, всей семьей.

Они ушли из «Сада радуги» последними. Я смотрела им вслед – их шествие было символично.

Первым по ступенькам, не спеша, спускался отец. За ним также неспешно шел Виген, следом с криком, вырвав из рук матери свою руку, победно шагал крепыш Карлен. Процессию завершала мама, слегка растерянная и притихшая.

Теперь семью ведет папа, возможно, к новым отношениям, обретя отцовство, хотя и с опозданием. Перефразируя слова З. Фрейда, об этой истории можно сказать: «Сын сделал мужчину своим отцом».