Текст книги "От убийства до убийства"

– Вам не сломать меня, мудаки! Меня вам никогда не сломать!

Если доставлять приходилось что-нибудь легкое, матрас к примеру, пользоваться велотележкой не разрешалось и вещь приходилось тащить на голове. Повторив адрес юноше-тамилу, он выступал в путь неторопливой, легкой походкой – ни дать ни взять толстяк, совершающий пробежку трусцой. Однако спустя недолгое время матрас наливался невыносимой тяжестью, придавливал шею и позвоночник, вонзал в спину копье боли. И вскоре Ченнайя впадал в полуобморочное состояние.

Этим утром он отволок матрас на железнодорожный вокзал. Клиентом оказался уроженец Северной Индии, покидавший вместе с семьей Киттур, и клиент этот – Ченнайя с самого начала догадался, что так и будет (глядя на подобного богача, по одной его осанке, по повадкам сразу понимаешь, порядочный он человек или нет), – отказался дать ему чаевые.

Однако Ченнайя настоял на своем:

– Ну ты, мудак! Гони мои деньги!

Он победил; клиент смилостивился и заплатил ему три рупии. Покидая вокзал, Ченнайя думал: «Я так ликую, а ведь он всего лишь отдал мне то, что задолжал. Вот к чему свелась моя жизнь».

От запахов и шума железнодорожного вокзала Ченнайю замутило. Он обогнул здание вокзала, присел у насыпи на корточки, подобрал полы саронга и задержал дыхание. Пока он сидел так, тужась, по рельсам загрохотал пассажирский состав. Ченнайя повернулся к нему спиной: пусть пассажиры видят, как он срет. Да, получится хорошо: мимо него пролетает поезд, а он испражняется, словно швыряя свое дерьмо в лица проезжающих.

Но тут Ченнайя обнаружил рядом с собой свинью, занимавшуюся ровно тем же, чем и он.

И сразу подумал: боже, во что я обратился? Он заполз за кусты и покончил там с этим делом, говоря себе: никогда больше не буду гадить вот так, в месте, где меня могут увидеть. Ведь есть же разница между человеком и скотом; есть же разница.

Он закрыл глаза.

От кустов исходил аромат базилика, доказывавший, что в мире есть и немало хорошего. Однако, открыв глаза, Ченнайя увидел, что его окружают только колючки, дерьмо и бродячие животные.

Он взглянул в небо, вздохнул. Какое оно ясное, подумал Ченнайя. Вот там все чисто. Он оторвал несколько листьев, подтерся ими, потом немного повозил левой ладонью по земле, чтобы отбить запах.

В два часа дня снова наступил его черед: требовалось доставить огромный штабель коробок в Валенсию. Тамил с особой тщательностью проверил, запомнил ли Ченнайя адрес: обогнуть больницу и двигаться к Семинарии, к домам священников-иезуитов.

– Сегодня у нас много работы, Ченнайя, – сказал он. – Так что отправляйся коротким путем – через Маячную гору.

Ченнайя крякнул, привстал с седла, чтобы перенести весь свой вес на педали, и покатил. И сразу же начала погромыхивать ржавая железная цепь, крепившая тележку к передним колесам велосипеда.

В конце главной улицы он попал в пробку. Остановился и немедля вновь ощутил все свое тело. Шея болела, спину пекло солнце. И, едва почувствовав боль, Ченнайя начал размышлять.

Почему некоторые утра выдаются трудными, а некоторые легкими? У других возчиков не было ни «хороших» дней, ни «плохих», они просто исполняли свою работу – как машины. А у него то такое настроение, то этакое. Он опустил голову, чтобы облегчить боль в шее, взгляд уткнулся в ржавую цепь, обвивавшую у его ног металлическую трубу, которая соединяла велосипед с тележкой. Пора смазать цепь, сказал он себе. Не забудь.

Снова вверх. Наклонившись вперед, Ченнайя выбивался из сил, воздух вонзался в его легкие, как раскаленная кочерга. На середине подъема он увидел спускавшегося навстречу слона с небольшой охапкой листьев на спине и с погонщиком, легко постукивавшим животное по уху железным прутом.

Ченнайя остановился – он не мог поверить своим глазам. И закричал слону:

– Эй ты, на что тебе листья, взял бы лучше мой груз! Он тебе больше к лицу, мудила!

За его спиной загудели машины. Погонщик слона, повернувшись к Ченнайе, взмахнул железным прутом. Прохожий закричал, чтобы он не задерживал движение.

– Неужели ты не видишь, что все в этом мире устроено неправильно? – спросил Ченнайя, обернувшись к водителю стоявшей прямо за ним машины, который колотил мясистой ладонью по кнопке сигнала. – Слон спускается с горы, прогуливается почти без всякой поклажи, а человеку приходится волочь в нее такую тяжесть!

Гудение машин обратилось в какофонию.

– Разве ты не видишь, что здесь все не так? – закричал Ченнайя.

Машины гудели. Это мир прогневался на его гнев. Мир хотел, чтобы Ченнайя убрался с дороги, но он был рад, что оказался именно здесь и не дает проезда стольким богатым и важным персонам.

В тот вечер небо расцветилось гигантскими розовыми полосами. После закрытия магазина возчики перебрались в лежащий позади магазина проулок; они выбегали оттуда по очереди, чтобы купить бутылочки деревенского вина, распивали их, а опьянев, нестройно пели на каннада песни из фильмов.

Ченнайя в этом никогда не участвовал. «Только зря деньги тратите, идиоты!» – временами кричал он коллегам, но они лишь издевательски хохотали в ответ.

Он не пил: пообещал себе, что не станет проматывать на спиртное так тяжело достающиеся ему деньги. И все же от винного аромата у Ченнайи потекли слюнки, а веселье и благодушное настроение прочих возчиков наполнили его душу ощущением одиночества. Он закрыл глаза. Открыть их его заставило какое-то позвякивание.

Неподалеку, на ступенях заброшенного дома, появилась, готовая заняться своим ремеслом, толстая проститутка. Извещая об этом, она хлопала ладонью о ладонь, держа в каждой по монете. К ней подошел клиент, поторговался. Договориться о цене им не удалось, и клиент с бранью удалился.

Ченнайя лежал в тележке, выставив наружу ступни, и с хмурой улыбкой наблюдал за происходящим.

– Эй, Камала! – крикнул он. – Может, дашь мне нынче задаром?

Проститутка, продолжая позвякивать монетами, отвернулась. Ченнайя смотрел на ее пухлые груди, на выступавшую из-под блузки темную ложбинку между ними, на ярко накрашенные губы.

А потом перевел взгляд на небо: нечего ему о сексе-то думать. Розовые полосы сияли меж облаков. Разве не там, размышлял Ченнайя, и сидит Бог или еще кто и смотрит вниз, на землю? Как-то вечером он доставил на железнодорожный вокзал пакет и услышал бродячего муслимского дервиша, который проповедовал там, стоя в углу, о Махди, последнем имаме, о том, как он сойдет на землю, чтобы воздать злу по заслугам. «Аллах есть творец всех людей, – бормотал дервиш, – и бедняков, и богачей. Он видит наши обиды и, когда мы страдаем, страдает с нами. И по скончании дней пошлет он Махди, на белом коне и с огненным мечом, дабы указать богачам их место и исправить все, что есть дурного в мире».

Несколько дней спустя Ченнайя зашел в мечеть, но от муслимов пахло так скверно, что он не стал там задерживаться. Однако о Махди он не забыл и всякий раз, увидев в небе розовую полосу, думал, что это некий справедливый Бог смотрит на землю и наливается гневом.

Ченнайя закрыл глаза и снова услышал звон монет. Немного повертевшись с боку на бок, он прикрыл лицо тряпицей, чтобы не обожгло солнце, и заснул. А через полчаса проснулся от резкой боли в ребрах. Это полицейские дубинками гнали из проулка возчиков, освобождая дорогу заезжавшему на рынок грузовику.

– Эй, вы, возчики! Поднимайтесь, убирайте ваши тележки!

Дети двух стоявших бок о бок домов устроили соревнование: чей воздушный змей поднимется выше. Владельцы их были укрыты от глаз. Чистя зубы палочкой нима, Ченнайя видел лишь самих змеев, черного и красного, боровшихся в небе за первенство. Победил, как обычно, владелец черного, его змей взлетел выше. Ченнайя задумался о бедном мальчишке с красным змеем: почему он никогда не побеждает?

Ченнайя сплюнул, подошел, чтобы помочиться, к стене.

В спину ему полетели смешки. Все остальные возчики мочились там, где спали.

Он ничего им не сказал. Ченнайя вообще с ними не разговаривал. Ему и смотреть-то на них было противно – на то, как они кланялись мистеру Ганешу Паи, как пресмыкались перед ним; да, он и сам поступал точно так же, но хотя бы испытывал гнев – внутри. Эти же были, судя по всему, не способны даже плохо подумать о своем хозяине, а он, Ченнайя, не мог уважать людей, в которых нет бунтарского духа.

Когда тамил вынес чай, Ченнайя без всякой охоты присоединился к другим возчикам и снова услышал повторявшиеся едва ли не каждое утро разговоры – о моторикшах, которые они купят, когда выберутся отсюда, о маленьких чайных, которые откроют.

«Да вы головами-то своими подумайте, – хотел он сказать им, – просто подумайте».

Мистер Ганеш Паи разрешал возчикам оставлять себе после каждой доставки всего две рупии, – значит, при трех доставках в день они зарабатывали шесть, а если вычесть траты на лотерею и вино, у них оставалось хорошо если две рупии; по воскресеньям возчики не работали, по индусским праздникам тоже, так что к концу месяца в карманах каждого набиралось от силы сорок – сорок пять рупий. Поездка в родную деревню, вечерок, проведенный в обществе шлюхи, особо длинная пьянка – и весь месячный заработок шел прахом. Но даже если ты станешь экономить на всем, то заработаешь к концу года сотни четыре – и будешь считать, что тебе еще повезло. Авторикша стоит двенадцать, а то и четырнадцать тысяч. Маленькая чайная – раза в четыре больше. Получается, что ты должен провести на этой работе лет тридцать – тридцать пять и только потом сможешь позволить себе что-то другое. И что же, они полагают, будто их сил хватит на такой долгий срок? Они хоть одного возчика, которому больше сорока, когда-нибудь видели?

Вы хотя бы изредка задумываетесь над такими вещами, а, бабуины?

И ведь каждый раз, как он пытался втолковать им это, они все равно отказывались коллективно потребовать прибавку. Считали, что им повезло: ведь за их работу готовы ухватиться тысячи людей, только свистни. И Ченнайя знал: в этом они правы.

Однако, несмотря на их логику, несмотря на их обоснованные страхи, совершенная бесхребетность возчиков сильно его раздражала. Из-за нее-то, думал он, мистер Ганеш Паи и не сомневается, что когда покупатель вручает возчику тысячи рупий наличными, то все эти деньги вернутся к нему, к мистеру Паи, – возчик себе даже одну бумажку взять не посмеет.

Естественно, Ченнайя давно уж задумал присвоить в один прекрасный день все деньги, какие выдаст ему покупатель. Забрать их и сбежать из города. Уж это-то он точно сделает, и, может быть, очень скоро.

Вечером этого дня возчики собрались в кружок. Мужчина в голубом костюме-сафари, важный человек, образованный, с блокнотом в руке, задавал им вопросы. Он сказал, что приехал сюда из Мадраса.

Человек спрашивал у одного возчика за другим, сколько ему лет. Точно никто не знал; на вопрос: «Но хотя бы примерные догадки у вас об этом есть?» – они просто кивали. «Восемнадцать, двадцать, тридцать – должны же вы иметь хоть какое-то представление?» И они опять кивали.

– Мне двадцать девять, – крикнул из своей тележки Ченнайя.

Теперь кивнул мужчина. И записал что-то в блокнот.

– Скажите мне, кто вы? – спросил Ченнайя. – Почему задаете нам эти вопросы?

Человек ответил, что он журналист, – на возчиков это произвело немалое впечатление, а то, что он работал в мадрасской газете, выходящей на английском языке, произвело впечатление даже большее.

Возчиков поражало, что столь хорошо одетый господин разговаривает с ними так учтиво, и они попросили его присесть на раскладушку, которую один из них тут же дочиста протер ладонью. Человек из Мадраса подтянул в коленях брюки и сел.

Теперь он пожелал узнать, как они питаются. Он составил в блокноте список всего, что они съедают за день, а затем замолчал и начал что-то черкать карандашом, возчики же почтительно ожидали, когда он закончит.

Потом он отложил блокнот и с широкой, почти торжествующей улыбкой объявил:

– Ваша работа отнимает у вас больше калорий, чем вы потребляете. Каждый день, при каждой доставке вы медленно убиваете сами себя.

В доказательство сказанного он показал им листки блокнота, испещренные закорючками, зигзагами и цифрами.

– Почему вы не займетесь чем-нибудь другим – не пойдете работать на фабрику? Да чем угодно! Почему не научитесь читать и писать?

Ченнайя выскочил из тележки.

– Не смотри на нас сверху вниз, сукин сын! – закричал он. – Тот, кто рождается в этой стране бедняком, бедняком и помирает. Для нас нет надежды, и нам не нужна жалость. Уж во всяком случае, твоя, жалость человека, который пальцем ни разу не пошевелил, чтобы помочь нам. Я плюю на тебя. Плюю на твою газету. Ничто никогда не меняется. И никогда не изменится. Посмотри на меня, – он развел перед собой ладони, – мне двадцать девять лет, а у меня уже согнулась и покривилась спина. Если я доживу до сорока, что со мной станется? Я превращусь в почерневшую, кривую жердину. Думаешь, я не знаю этого? Думаешь, без твоего английского и блокнота мне этого не понять? Но ведь вы же и держите нас в таком состоянии, вы, горожане, богатые мудаки. Вам выгодно держать нас за скот! И ты – мудак! Мудак, хоть и говоришь по-английски!

Мужчина снова отложил блокнот. Он смотрел в землю и, похоже, пытался найти ответ.

Кто-то стукнул Ченнайю по плечу – юноша-тамил из магазина мистера Ганеша Паи.

– Слишком много болтаешь! Иди, настал твой черед.

Некоторые из возчиков зафыркали, точно давая понять Ченнайе: так тебе и надо.

Вот видите! Он яростно глянул на английского журналиста из Мадраса, и взгляд его означал: «Даже права голоса и того у нас нет.

Стоит нам начать говорить, как мы тут же слышим: заткнитесь».

Странно, но человек из Мадраса не ухмылялся, он даже отвернулся, как будто ему стало стыдно.

Забравшись в этот день на Маячную гору, перевалив с тележкой через ее гребень, Ченнайя обычного душевного подъема не испытал. «На самом деле я не продвигаюсь вперед», – думал он. Каждый поворот колеса уничтожал его, приближал к распаду. Всякий раз, начиная крутить педали, он проворачивал колесо жизни вспять, толок свои мышцы и ткани в кашицу, из которой они возникли в чреве его матери; упразднял самого себя.

И Ченнайя вдруг замер посреди дороги, в самой гуще движения, ибо ему пришла в голову мысль, простая и ясная: «Так продолжаться не может».

Почему тебе не заняться чем-нибудь другим, не пойти на фабрику, – чем угодно, лишь бы улучшить твое положение?

В конце концов, ты столько лет доставлял на фабрику то одно, то другое – теперь осталось только внутрь попасть.

И на следующий день Ченнайя отправился к фабрике. Он увидел тысячи людей, входивших в нее, и подумал: «Каким же я был остолопом, ведь даже не попытался получить здесь работу».

Ченнайя сел на землю, охранники вопросов ему не задавали, полагая, что он явился за каким-то грузом.

Он прождал до полудня, и тогда в воротах фабрики показался мужчина. Судя по количеству тех, кто сопровождает его, подумал Ченнайя, это большой человек. Он проскочил мимо охранников и плюхнулся на колени:

– Сэр! Я хочу работать.

Мужчина уставился на него. Охранники кинулись оттаскивать Ченнайю, но большой человек сказал:

– У меня две тысячи рабочих, и ни один из них работать не хочет, а этот человек стоит на коленях и вымаливает работу. Вот жизненная позиция, которая необходима нам, чтобы двинуть страну вперед.

И он указал на Ченнайю пальцем:

– Долгосрочного договора ты не получишь. Понимаешь? Работа поденная.

– Все, что скажете, все.

– Какую работу ты можешь исполнять?

– Какую скажете, любую.

– Хорошо, приходи завтра. Сегодня нам разнорабочие не нужны.

– Да, сэр.

Большой человек достал из кармана пачку сигарет, закурил.

– Послушайте, что говорит этот человек, – сказал он своим сопровождающим, когда они, тоже закурив, обступили его.

Ченнайя повторил, что готов на любую работу, на любых условиях и за любую плату.

– Скажи еще раз! – приказал большой человек, и новые люди подошли, чтобы услышать Ченнайю.

В этот вечер он, вернувшись к магазину мистера Ганеша Паи, крикнул возчикам:

– Эй, мудаки, я нашел настоящую работу! Я ухожу отсюда!

Один только тамил и попытался остановить его:

– Ченнайя, может быть, подождешь денек, убедишься, что это и вправду хорошая работа? А тогда и уволишься.

– Не пойдет, я увольняюсь сейчас! – крикнул Ченнайя и ушел.

На следующее утро, еще на рассвете, он появился у ворот фабрики.

– Я хочу видеть большого человека, – сказал он и потряс, чтобы привлечь к себе внимание, прутья ворот. – Он велел мне прийти сегодня.

Охранник оторвался от газеты, которую читал, и смерил Ченнайю злобным взглядом:

– Пшел вон!

– Ты что, не помнишь меня? Я приходил…

– Пшел вон!

Ченнайя остался ждать у ворот; спустя час они открылись, из них выехала машина с затемненными окнами. Ченнайя побежал рядом с ней, стуча в окна: «Сэр! Сэр! Сэр!» Не меньше десяти рук вцепилось в него сзади. Ченнайю повалили на землю и чуток попинали.

Когда он прибрел под вечер к магазину мистера Паи, то увидел ожидавшего его юношу-тамила. И тот сказал:

– Я не говорил боссу о твоем уходе.

В эту ночь другие возчики к Ченнайе не лезли. Один из них даже поставил рядом с ним бутылку вина, наполовину полную.

Дождь лил не переставая. Ченнайя вел под струями тележку, рассекая водный поток, в который превратилась дорога. От дождя его защищал большой, похожий на саван лист белого пластика; Ченнайя привязал его к голове черной тряпкой и смахивал теперь на араба, облаченного в халат с капюшоном.

Для возчиков это было самое опасное время. Дорогу размывало, приходилось тормозить перед рытвинами, чтобы не перевернуть тележку.

Остановившись на одном из перекрестков, он увидел слева от себя моторикшу. Толстого малыша, сидевшего в его тележке, дождь явно веселил, он показал язык своему спутнику, мальчику постарше. Мальчик ответил ему тем же. Игра эта продолжалась, пока водитель моторикши не выбранил мальчишек, сердито поглядывая на Ченнайю.

А того снова мучила боль в шее. «Так продолжаться не может…» – думал он.

С другой стороны дороги к нему подъехал и встал рядом еще один возчик, совсем молодой парень.

– Мне велено доставить груз и побыстрее вернуться, – сообщил он. – Босс сказал, что ждет меня через час.

Он улыбался, а Ченнайе захотелось двинуть ему кулаком в зубы. Господи, сколько же недоумков на свете, думал он, считая про себя до десяти, чтобы успокоиться. Каким счастливым выглядит этот болван, губя себя непосильной работой. Ему хотелось крикнуть: «Ты бабуин! Ты и все остальные! Бабуины!»

Ченнайя опустил голову и вдруг обнаружил, что его тележка не желает трогаться с места.

– У тебя шина спустила! – закричал бабуин. – Остановись!

И, ухмыляясь, покатил дальше.

«Остановись?» – подумал Ченнайя. Ну уж нет. Бабуин – тот остановился бы, но не он. Пригнувшись, он нажал на педали и приказал спустившему колесу:

– Крутись!

И тележка покатила дальше, медленно и шумно, погромыхивая старыми колесами и несмазанной цепью.

Дождь идет, думал той ночью Ченнайя, лежа в тележке под листом пластика, защищавшем его от воды. Значит, прошла половина года. Сейчас, наверное, июнь или июль. И мне скоро исполнится тридцать.

Он немного сдвинул пластик, чтобы облегчить боль в шее. И не поверил своим глазам: даже под таким дождем какой-то мудила запустил змея! Ну да, тот самый мальчишка, у которого черный. Он словно дразнил небеса, молнию: давай, ударь в меня. Ченнайя следил за змеем и скоро забыл о боли.

Утром в проулок зашли двое в хаки, водители моторикш. Зашли, чтобы вымыть руки под краном в конце проулка. Возчики инстинктивно расступались, пропуская мужчин в форме. Пока они мыли руки, Ченнайя услышал их разговор о другом водителе, попавшем в полицию за то, что избил клиента.

– Ну и что? – сказал один из водителей. – И правильно сделал, что избил. Жаль только, не укокошил гада с концами, пока полицейские не сбежались!

Почистив зубы, Ченнайя направился к продавцу лотерейных билетов. За столиком его сидел, весело болтая ногами, совершенно не знакомый Ченнайе юноша.

– А куда подевался прежний продавец?

– Ушел.

– Куда ушел?

– В политику.

И юноша рассказал о том, что произошло с прежним продавцом. Скоро должны состояться выборы в Городской совет, и продавец присоединился к предвыборной кампании кандидата от партии «Бхаратия Джаната». Кандидат почти наверняка победит. А когда он победит, продавец будет сидеть на веранде его дома, и каждому, кто захочет повидаться с политиком, придется сначала отдать бывшему продавцу лотерейных билетов пятьдесят рупий.

– Такова жизнь. Политика – самый быстрый способ разбогатеть, – сказал юноша и пролистал одним большим пальцем пачку цветных билетиков. – Какой возьмете, дяденька? Желтый? Или зеленый?

Ченнайя ушел, не купив никакого.

Почему, думал он в ту ночь, и я не могу стать им – человеком, который идет в политику, чтобы разбогатеть? И, чтобы не забыть к утру об этой мысли, он с вывертом ущипнул себя за лодыжку.

Снова наступило воскресенье. Выходной. Ченнайя проснулся, когда стало слишком уж жарко, неторопливо почистил зубы, посматривая в небо, не летают ли там воздушные змеи. Прочие возчики собирались пойти посмотреть новый храм, открытый Членом Парламента специально для хойка, – с богами хойка и хойка священниками.

– Ты идешь, Ченнайя? – кричали они.

– А что сделал для меня хотя бы один из богов? – крикнул он в ответ, и возчики захихикали, дивясь опрометчивости его слов.

Бабуины, говорил он себе, снова забираясь в тележку. Идут кланяться какой-то статуе в храме, думают, она их богатыми сделает.

Бабуины!

Он полежал немного, прикрыв лицо рукой, но вскоре услышал звон монет.

– Вали сюда, Камала! – крикнул он проститутке, которая уже заняла свое обычное место и теперь поигрывала монетами.

После шестого его насмешливого призыва она рявкнула:

– Сгинь, не то Брата позову!

Упоминание о важной шишке, которой принадлежали в этой части города все бордели, заставило Ченнайю вздохнуть и повернуться на другой бок.

«Может, пришло время жениться?» – подумал он.

Правда, связей со своими родственниками он не поддерживал, да и не хотелось ему жениться на самом-то деле. Ну, наплодит он детей – а что их ждет? Самый бабуинский из всех поступков, какие совершают работяги. Они плодятся, словно говоря, что довольны своей долей и счастливы пополнить новыми людьми мир, который доверил им исполнение этой задачи.

У него же ничего, кроме гнева, не было, а если он женится, то может и гнев потерять.

Вертясь в тележке, Ченнайя вдруг заметил на своей ноге след, словно бы от удара. И нахмурился, пытаясь припомнить, откуда он взялся.

А на следующее утро, доставив груз и возвращаясь в магазин, Ченнайя уклонился в сторону и остановил тележку у находившегося на Зонтовой улице офиса партии Конгресса. Он поднялся на веранду, присел на корточки и стал ждать, когда из офиса выйдет какой-нибудь важный на вид человек.

У двери офиса висел плакат с Индирой Ганди, вскинувшей руку. Подпись гласила: «Мать Индира защитит бедняков». Ченнайя усмехнулся.

Совсем они спятили, что ли? Неужели и вправду считают, что найдется дурак, который поверит, будто политик станет защищать бедняков?

А потом он подумал: может, эта женщина, Индира Ганди, была какая-то особенная? Может, они и правы. В конце концов, ее же застрелили, верно? А это вроде как доказывало, что она собиралась помочь народу. И ему вдруг представилось, что в мире все же есть добрые сердцем мужчины и женщины – просто сам он отгородился от всех от них своей озлобленностью. И Ченнайя пожалел, что так нагрубил журналисту из Мадраса…

На веранду вышел мужчина в свободной белой одежде, сопровождаемый двумя прихлебателями; Ченнайя подбежал к нему и опустился на колени, сложив перед собой ладони.

Всю следующую неделю он, выкраивая время перед тем, как снова наставал его черед, разъезжал по населенным преимущественно мусульманами улицам, клеил на стены домов портреты кандидатов партии Конгресса и выкрикивал: «Голосуйте за Конгресс – партию муслимов! Победим БД!»

Неделя прошла. Состоялись выборы, были объявлены их результаты. Ченнайя приехал на своей велотележке к офису партии Конгресса, поставил ее у веранды, подошел к швейцару и сказал, что хочет увидеться с кандидатом.

– Он теперь человек занятой, подожди у двери, – ответил швейцар и положил ладонь на спину Ченнайи. – Ты сильно помог нам в Гавани, Ченнайя. В других местах БД нас одолела, но ты заставил муслимов отдать голоса нам!

Ченнайя разулыбался. Он остался ждать у штаб-квартиры партии и видел, как к ней подъезжают машины, как из машин вылезают богатые, важные персоны, которым не терпится поговорить с кандидатом. Смотрел на них и думал: «Вот здесь я и буду собирать деньги с богачей. Небольшие. Всего по пять рупий с каждого, кому охота повидать кандидата. Мне и этого хватит».

Сердце его взволнованно билось. Прошел час.

Ченнайя решил посидеть в приемной, чтобы уж наверняка увидеть Большого Человека, когда тот в нее выйдет. В приемной стояли скамьи и стулья, на них сидели в ожидании люди, человек десять. Ченнайя увидел свободный стул и подумал: может, и ему тоже сесть? Почему бы и нет – разве он не потрудился ради победы? Он почти уже опустился на стул, но тут швейцар сказал:

– Сядь лучше на пол, Ченнайя.

Прошел еще час. Всех, кто находился в приемной, уже призвали одного за другим к Большому Человеку, а Ченнайя так и сидел на полу, приложив к щекам ладони, ожидая.

В конце концов к нему подошел швейцар с коробкой, наполненной круглыми желтыми конфетами:

– Возьми одну.

Ченнайя взял конфетку, поднес ее ко рту, но затем вернул обратно.

– Мне не конфетка нужна! – Голос его быстро набирал силу. – Я развешивал плакаты по всему городу! А теперь хочу увидеть Большого Человека! Хочу получить работу у…

Швейцар отвесил ему оплеуху.

«Вот я-то и есть самый большой здесь дурак», – думал, возвратившись в проулок, Ченнайя. Все остальные возчики лежали в своих тележках, похрапывая. Была уже поздняя ночь, и только он один не мог заснуть. «Самый большой дурак, главный из здешних бабуинов».

На следующее утро, отправившись доставлять груз, Ченнайя попал на Зонтовой улице в очередную пробку – таких больших он еще не видал.

Он остановил тележку и сидел, каждые несколько минут сплевывая для препровождения времени на землю.

Когда же он добрался до места, выяснилось, что груз предназначается иностранцу. Человек этот настоял на том, чтобы помочь Ченнайе сгрузить мебель, чем ужасно его смутил. И, пока шла работа, он все время говорил что-то Ченнайе – по-английски, словно полагая, что в Киттуре этот язык известен каждому.

А под самый конец иностранец пожал ему руку и дал бумажку в пятьдесят рупий.

Ченнайя перепугался – где же он сдачу-то возьмет? Он попытался объяснить, что сдачи у него нет, но европеец лишь улыбнулся и закрыл дверь.

Только тут до Ченнайи все и дошло. И он в пояс поклонился двери.

Когда он вернулся в проулок, принеся с собой две бутылки вина, другие возчики стали приставать к нему с насмешливыми вопросами.

– Откуда у тебя деньги на это, а, Ченнайя?

– Не ваше дело.

Он выпил бутылку до донышка, а за ней и вторую. И, сходив в винную лавку, купил еще одну; проснувшись же на следующее утро, понял, что спустил на выпивку все деньги.

Все.

Он закрыл лицо ладонями и заплакал.

Доставив груз на железнодорожный вокзал, он подошел к водопроводному крану напиться и услышал разговор водителей моторикш об их товарище – том самом, который избил клиента.

– Он имел на это полное право, – говорил один из них. – Положение бедняков становится здесь нестерпимым.

Та к ведь сами-то они не бедняки, думал Ченнайя, плеща на лоб воду, живут в домах, и каталки у них собственные. Наверное, думал он, чтобы жаловаться на бедность, нужно хоть немного разбогатеть. А когда ты беден по-настоящему, у тебя нет права на жалобы.

– Посмотрите, во что норовят превратить нас здешние богачи! (И Ченнайя понял, что водитель указывает на него.) Им хочется обсчитывать нас, пока мы не станем вот такими!

Возвращаясь с вокзала, Ченнайя никак не мог выбросить эти слова из головы. Не мог отключиться от них. Они словно падали в его сознание, точно капли воды из протекающего крана. Думай, думай, думай. Проезжая мимо памятника Ганди, он снова задумался. Ганди был одет, как бедняк, – одет, как он, Ченнайя. Но что сделал Ганди для бедняков?

Да и существовал ли Ганди? – вдруг подумал Ченнайя. И вообще все это – Индия, река Ганг, мир за пределами Индии, существуют ли они?

Откуда ему знать?

Только одни люди стоят ниже, чем он. Нищие. Единственный ошибочный шаг – и он скатится к ним. Единственный несчастный случай. И он станет нищим. Как другие справляются с этой мыслью? А никак. Они предпочитают не думать.

Когда в этот вечер он остановился на перекрестке, к нему протянул руку старый нищий.

Ченнайя отвернулся от него и поехал к магазину мистера Ганеша Паи.

На следующее утро, в который раз переваливая через гору, – с пятью большими картонными коробками, составленными в тележке одна на другую, – он думал: все потому, что мы позволяем им это. Мы не решаемся сбежать с пачкой в пятьдесят тысяч рупий, потому что знаем: другие бедняки сцапают нас и отволокут назад, к богачу. Мы, беднота, сами построили тюрьму, в которой сидим.

Вечером он лежал, изнуренный, в своей тележке. Возчики развели костер. Кто-то подошел к Ченнайе, дал ему немного риса. Он исполнял самую тяжелую работу, и потому босс объявил всем, что Ченнайю надлежит кормить регулярно.

Он смотрел на двух трахавшихся собак. В том, что они делали, не было никакой страсти – собаки просто спускали пар. Вот все, что мне сейчас нужно, подумал он, – отодрать какую-нибудь бабу. А вместо этого приходится лежать здесь и думать.

Жирная проститутка сидела на своем крыльце.

– Дала бы ты мне, что ли, – сказал Ченнайя.

Она, даже не посмотрев на него, покачала головой.

– Всего разок. Я тебе потом заплачу.

– Отвали, не то Брата позову, – сказала она, подразумевая бандита, который владел здесь борделем и каждый вечер отбирал у женщин часть заработанных ими денег.

Ченнайя сдался; купил маленькую бутылку вина и стал его пить.

«Почему я так много думаю? Мысли – как занозы в моей голове, мне хочется выдернуть их. Но даже когда я выпью, они никуда не уходят. Я просыпаюсь ночью от жажды, а мысли тут как тут, в голове».

Он лежал в своей тележке, проснувшись. И был уверен, что и во сне к нему прицепился какой-то богач, потому что проснулся он разъяренным и потным. А потом услышал шум, издававшийся людьми, которые совокуплялись где-то неподалеку. Оглядевшись по сторонам, Ченнайя увидел, что один из возчиков отжаривает проститутку. Совсем рядом с ним. И подумал: а почему не я? Почему не я? Он же знал, что у этого малого денег не было, значит, она дала просто так, из снисхождения. А почему ему, Ченнайе, не дала?